Текст книги "Я – телохранитель. Забыть убийство"

– Садись! – предложил он Китайгородцеву и нервным жестом указал на стул.

Смотрел внимательно и с напряжением, как смотрит врач на пациента перед неприятным разговором.

– Я хотел тебя спросить, – произнес Хамза. – Про вчерашний день. Как он прошёл?

– Нормально, – осторожно пожал плечами Китайгородцев.

– Расскажи мне, что было. Начиная с самого утра.

– Проснулся, позавтракал. Потом поговорил с Михаилом.

– О чём?

– О погоде.

– Что именно?

– Что дождь прошёл. Что уже осень. Скоро будет снег.

– Ещё о чём?

– Больше ни о чём. У меня отношения и с ним, и с Натальей Андреевной совсем никакие, если честно.

– Хорошо. Где ты увидел его?

– Михаила?

– Да.

– На крыльце. Он воду разгонял. Ночью дождь прошёл, там была такая большая лужа.

– Понятно. Дальше – что?

– Я прогулялся вокруг дома.

– Что видел интересного?

– Ничего. Да и недолго я гулял. Сыро. Неприятно. Потом готовил записку – с предложениями, что там надо сделать по безопасности. Пообедал. Потом спал.

– Дальше! – ровным голосом потребовал Хамза.

– Когда проснулся, снова занимался запиской. В общем, обычный день.

– А дальше?

– Ничего, – пожал плечами Китайгородцев.

– Вечер, – подсказал Хамза. – Потом ночь. Что было?

Китайгородцев задумался, вспоминая, что ещё интересного можно рассказать. Хамза терпеливо ждал.

– Ничего, – повторил Китайгородцев. – Вечером я поужинал и лёг спать.

– И никого ты там не видел ночью?

– Нет.

– И мне не звонил?

– Нет.

Хамза протянул Китайгородцеву лист бумаги.

– Взгляни. Это распечатка моих звонков. В том числе – входящих. Я попросил и мне передали из сотовой компании. В первом часу ночи, в ноль часов четырнадцать минут с твоего телефона был сделан звонок на мой телефон. Я разговаривал с тобой сегодня ночью, Анатолий. Ты это помнишь?

– Нет, – сказал Китайгородцев, и его сердце сжалось.

– Ты это серьёзно?

– Вполне, –  произнес Китайгородцев дрогнувшим голосом.

– Помнишь ту историю с Лисицыным?

– Какую?

– Стас Георгиевич пригласил тебя отобедать вместе с семьёй. И за обедом заговорил о том…

– Да, я помню.

А о чём заговорил Лисицын? О том, что накануне ночью Китайгородцев видел какого-то старика, и что Китайгородцев сам об этом рассказал. И теперь Хамза туда же. Сговорились они, что ли?

– Я в тот раз решил, что Лисицын блажит, – признался Хамза. – Но сегодня я сам оказался в такой же точно ситуации.

Развёл руками.

Я не могу больше доверять тебе, дружок – так его следовало понимать.

Может, они с Лисицыным действительно зачем-то сговорились? Должно же быть какое-то объяснение всему этому кошмару.

* * *

Хамза решил, что в дом Лисицыных Китайгородцев больше не вернётся. И в Москве он тоже жить не будет – пока. Хамза распорядился снять коттедж на базе отдыха километрах в тридцати от Москвы: не сезон, коттеджи пустуют, только на выходные дни заезжают отдыхающие, чтобы уже вечером в воскресенье уехать – так что люди там все временные и приезжают ненадолго, вряд ли Китайгородцев им успеет примелькаться.

– Поживёшь там, Толик, – сказал Хамза. – Отдохнёшь немного.

– Сколько? – спросил Китайгородцев.

– Пока не наберёшься сил. Я с тобой Лапутина отправлю.

– Это зачем?

– Мне так спокойнее, – не стал кривить душой Хамза.

Значит, не ошибался Китайгородцев. Действительно, Лапутина к нему приставили с одной-единственной целью: присматривать.

* * *

Под холодным осенним небом цвета свежелитого свинца стояли однотипные одноэтажные коттеджи. Здесь росли сосны, под ними совсем уж было сумрачно, несмотря на непоздний ещё час. Ни одной живой души. Китайгородцеву здесь сразу не понравилось. Пустынно и безлюдно. Как в немилом его сердцу доме Лисицыных. А уже когда Лапутин принялся извлекать из багажника многочисленные пакеты с продуктами – тут вспомнился Михаил в похожих хлопотах, и у Китайгородцева окончательно испортилось настроение.

А Лапутину тут нравилось. Вместо нервной изматывающей работы – считай, что отпуск.

– Сейчас пообедаем, – сказал он. – И пойдём обследовать территорию.

– Это без меня, – запротестовал Китайгородцев.

– Почему?

– Потому!

– Понятно, – сказал Лапутин.

Его отпускное настроение сейчас ничто не могло испортить. После обеда он действительно отправился на прогулку по сосновому лесу. А Китайгородцев переоблачился в спортивный костюм. Держал в руках брюки, в кармане что-то прощупывалось. Запустил в карман руку и извлёк на свет прозрачный запаянный пакетик с подозрительной травкой внутри. Как этот пакетик оказался у него, Китайгородцев объяснить не мог. И что в том пакетике, он не знал, хотя подозрения кое-какие у него сразу же возникли. Когда эти подозрения окрепли, поскольку никаких иных версий у него за время размышлений не появилось, он позвонил Хамзе.

– Я думаю, вокруг меня что-то происходит, – сказал он шефу. – Какая-то провокация готовится. Откровенная подстава. Я только что нашёл в своих вещах пакетик с травкой.

– Наркотики?

– Похоже, да.

– Откуда?

– Не знаю.

– Думаешь – подбросили?

– Никаких сомнений!

– Кто подбросил?

– Ума не приложу.

– А зачем подбросили?

– Чтобы их у меня найти.

* * *

Хамза позвонил Лапутину. Тот вернулся в коттедж так быстро, будто прогуливался где-то неподалеку.

– Уезжаем! Срочно! – объявил он. – Ты в курсе?

– Да, – сказал Китайгородцев.

Свои неразобранные сумки с вещами они оставили в коттедже – чтобы не привлекать внимания и чтобы всё выглядело так, будто они просто решили прокатиться на машине по близлежащим окрестностям.

Лапутин погнал машину в направлении шоссе, но на развилке повернул не к шоссе, а в противоположную сторону, и километров через пятнадцать, миновав очередную деревушку, свернул с дороги в лес. Здесь была раскисшая грунтовка, ехать дальше не было никакой возможности, и Лапутин остановил машину.

Прождали они меньше часа. На замызганной и местами проржавевшей насквозь «Ниве» примчались двое ребят из «Барбакана». Запечатанный конверт сунули в руки Лапутину со словами:

– От Хамзы!

«Нива», как оказалось, предназначалась Лапутину. Они с Китайгородцевым пересели в эту развалюху. Дальше должны были ехать, сверяясь с текстом, который для них от руки написал Хамза.

На словах Хамза велел Китайгородцеву отдать этим двоим подозрительный пакетик с травкой. Китайгородцев отдал.

– И мобильники – твой и Лапутина, – сказали ему. – Мы их забираем.

Оба мобильника, и Китайгородцева, и Лапутина, они бросили на сиденье той машины, которую им отдал Лапутин. Увезут. Взамен передали мобильный телефон: сам телефон – отдельно, аккумуляторная батарея к нему – отдельно. Посоветовали:

– Не включайте до того момента, пока не потребуется сделать звонок.

После этого они сели в машину Лапутина и умчались.

ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ КИТАЙГОРОДЦЕВ:

«Значит, всё серьёзно. Значит, Хамза ожидает каких-то неприятностей – раз наши включённые мобильники сейчас увозят подальше от нас, а нам дали телефон с отсоединённой аккумуляторной батареей. Я слышал от наших технарей, что включённый сотовый телефон, который есть сейчас едва ли не у каждого горожанина, практически постоянно находится на связи с ближайшей базовой станцией, он с небольшими паузами посылает в эфир свой телефонный номер, как бы объявляя: «Я здесь! Я здесь!», и когда на этот телефонный номер кто-нибудь звонит, вызываемый абонент отыскивается моментально, где бы он ни находился – сотовая сесть «знает», в какой из её ячеек в это время находится мобильный телефон с таким номером абонента. Но мало кто слышал о том, что вместе с телефонным номером абонента мобильник периодически сообщает ближайшей базовой станции и свой «персональный» номер, присваиваемый производителем каждой трубке индивидуально и сохраняющийся за этой трубкой всегда. Можно поменять телефонный номер, вставить в свой мобильник другую SIM-карту, но вместе с новым телефонным номером абонента в эфир неизменно будет уходить и номер самой трубки, и если этот номер уже был «засвечен», по нему местонахождение мобильника те, кому надо, вычислят в два счёта, сколько ты SIM-карты не меняй. По незнанию всех этих технических подробностей погорело немало людей, находившихся в розыске. Они даже не предполагали, что носят в своём кармане такой предательский радиомаячок. Выдать местонахождение своего владельца может даже выключенный мобильник. Проблема решается только отсоединением аккумуляторной батареи. В общем, лучший мобильник – это мёртвый мобильник».

* * *

Они ехали по второстепенным дорогам, избегая выезжать на оживлённые шоссе. Встречных машин было мало. Деревни, через которые они проезжали, казались безлюдными – моросящий дождь разогнал всех по домам. Лапутин вёл машину, Китайгородцев был при нём за штурмана: сверялся с атласом, который специально для них оставили в салоне «Нивы», а маршрут прокладывал по тексту, написанному Хамзой.

Очередное село. На пригорке высилась колокольня полуразрушенной церкви.

– За церковью правый поворот, – сказал Китайгородцев.

Скатились с пригорка. Действительно, здесь ответвлялась дорога. Последние дома. Поле, за ним лесок. Свинцовое небо. Мокро. Безлюдно.

Раскисшая дорога привела их в лес. Китайгородцев оценил предусмотрительность Хамзы: если бы они ехали не на «Ниве», вряд ли смогли бы преодолеть это грязное месиво. Несколько километров пути через лес отняли у них около часа времени. Наконец, упомянутая Хамзой дорожная развилка и указатель: «Научная станция». Им туда. Повернули по указателю. Ещё километр пути, и дорога упёрлась в неказистые ворота – за ними несколько приземистых домиков, а дальше неспокойная водная поверхность спрятавшегося в лесу озера. Залаяли собаки. Лапутин и Китайгородцев ждали, но никто к ним из домиков не вышел. И только когда Лапутин подошёл к воротам, появился какой-то мужичок. Низкорослый, бородатый, в ватнике. Шёл к воротам не один, с собаками. Собаки были злющие, бросались на хлипкие ворота, и Китайгородцев заподозрил, что долго те ворота не выдержат.

– Чего? – коротко и недружелюбно спросил мужичок.

Собаки бесновались.

– Мы от Хамзы, – сказал Лапутин.

Это Хамза в своем письме велел ссылаться на него.

– Цыть! – рявкнул на собак мужичок.

И мгновенно наступила тишина.

– Проходите, – пригласил мужичок и распахнул ворота. – Собак не бойтесь, своих они не тронут.

* * *

В доме было тепло. Печь топилась дровами, которые потрескивали в огне. Ощущение дома, где уютно и безопасно.

Иван, так звали мужичка в ватнике, собирал на стол нехитрый обед: отварной картофель, солёные грибы и самогон. Он оказался человеком совсем не любопытным, ни о чём не расспрашивал, зато рассказывал сам: про то, что это озеро карстовое, что у учёных к нему огромный интерес, и научная станция на берегу существует уже лет сто, не меньше, и даже в нынешние безденежные для науки времена она уцелела, но уже не по причине своей научной ценности, естественно, а потому, что места здесь глухие и болотистые, ни грибников, ни рыбаков тут не увидишь, и московские учёные мужи, которые над этой базой начальники, сюда время от времени наведываются отдохнуть и шашлыки пожарить, это у них такая загородная дача за бюджетный счёт.

– Чужих здесь не бывает, – сказал Иван. – Да и собаки предупредят, ежели чего. Ушастые они у меня. Слышат хорошо. И злые, знамо дело.

Похоже, что у Ивана здесь периодически отсиживались люди разные. Китайгородцев и Лапутин – не первые у него в гостях.

* * *

Поздно вечером в пятницу, когда уже было темно, собаки залаяли.

– Кто-то есть, – сказал Иван и посмотрел вопросительно на своих постояльцев.

– Так ты бы сходил, посмотрел, – посоветовал Лапутин.

Иван взял фонарь и вышел из дома. Собаки бесновались. Лапутин погасил свет в доме и встал у окна.

Потом собаки разом смолкли.

Возможно, прибыл кто-то из своих.

– Гость, кажется, один, – сказал от окна Лапутин.

Распахнулась входная дверь. Голос Ивана:

– Отчего потёмки?

Щёлкнул выключатель. И стало видно гостя.

Хамза приехал.

* * *

Ужинали втроём: Иван деликатно удалился, сославшись на дела. Хамза рассказывал о том, что на неделе происходило в «Барбакане», ничего интересного, в принципе, и к концу ужина Лапутин по каким-то едва уловимым признакам понял, что Хамза будет разговаривать только с Китайгородцевым. Лапутин сказал, что хочет пройтись по берегу после ужина. Хамза его не удерживал и в компанию к нему напрашиваться тоже не стал. Лапутин ушёл. И тогда Хамза заговорил о том, зачем приехал.

– Толик, эксперты изучили твою травку, – сказал он. – Это чай.

– Чай? – удивился Китайгородцев.

– Да. Но не обычный. К нему подмешана травка.

– Наркотик?

– Нет. Хотя травка редкая. В наших краях такая не растёт. Имеет интересную особенность: способна усыплять не хуже патентованного снотворного. С давних пор знахари такую используют. Эксперты эти травку чётко отделили. Там, в этой смеси, которая была в пакете, есть стебли – это снотворная трава, и есть листья – обычный зелёный чай, как оказалось. Зелёный чай! Ты понимаешь?

– Нет, если честно.

– Толик, ты должен вспомнить, откуда у тебя взялся этот пакетик.

– Я не знаю.

– Может быть, где-то в доме Лисицыных ты его подобрал?

– Не помню.

– Надо вспомнить! – сказал Хамза. – Обязательно надо вспомнить! Толик, я приезжал к тебе туда, в дом Лисицыных. Ты это помнишь?

– Да.

– Мы с тобой пили чай. Чай был зелёный. Зе-лё-ный! Понимаешь? Как в том пакетике, который ты потом нашёл в своем кармане. И я после чашки чая, по пути в Москву, заснул за рулём и вылетел с дороги.

Хамза сверлил собеседника взглядом. Китайгородцев молчал, будучи не в состоянии так быстро упорядочить разбежавшиеся мысли.

– Я разговаривал с Лисицыным, – сказал Хамза. – Со Стасом. Расспрашивал о том случае, когда ты ему якобы рассказывал про старика, которого ты видел. И ты потом отказался это подтвердить.

– Да, – кивнул Китайгородцев, подтверждая, что помнит этот эпизод.

– А потом была история, когда ты мне позвонил. И снова ты отрицаешь. Я сопоставил эти два случая: со мной и с Лисицыным. В них много похожего, Толик. И я подумал вот о чём. Может быть, тебя в том доме опаивали чем-то? Какая-то дурман-трава, как в том пакетике?

* * *

Хамза разрешил включить мобильный телефон – он теперь не ожидал каких-то неприятностей. Несколько дней назад, когда Китайгородцев позвонил шефу и сообщил о пакетике с подозрительной травкой, Хамза забеспокоился всерьёз. Все эти непонятные истории, которые происходили с Китайгородцевым, а к ним ещё пакетик неизвестно с чем – может быть, действительно, провокация какая-то. И Хамза спрятал Китайгородцева на карстовом озере – от греха подальше. Теперь, когда стало ясно, что никаких наркотиков не было, тревога улеглась. Но вернуться в Москву Китайгородцеву Хамза не разрешил. Лапутина он забрал с собой, а вот Китайгородцев оставался.

– Поживёшь здесь на природе, – сказал Хамза. – Пока там всё утихнет.

– А что – там не утихло? – насторожился Китайгородцев.

Хамза замялся. Говорить, видно, не хотел, но и таиться теперь было негоже. Изведётся Китайгородцев, если не сказать.

– Станислав Георгиевич рвёт и мечет, хочет увидеть тебя, – признался Хамза. – Я с ним встретился и расспрашивал про ту историю… ну, когда ты вроде бы видел старика Лисицына… и Стас догадался, что и мне ты что-то говорил. И он взбеленился просто. То уговаривал меня, то угрожал. Требовал привезти тебя для разговора.

– И что ему нужно от меня?

– Подробности. Я так понял – он подозревает, что в его доме кого-то прячут. И мне всё больше кажется, что он прав.

* * *

Хамза и Лапутин уехали, Иван и Китайгородцев остались. Ивану было легче – с ним его собаки. Китайгородцев был один. Заметив, в каком он состоянии, Иван позвал Китайгородцева к столу, который до сих пор был полон и можно продолжить трапезу.

– Давай-ка самогоночки, – предложил Иван и нежно взял в руку бутылку с мутной жидкостью.

Китайгородцев с мрачным видом наблюдал за тем, как этой жидкостью наполняются стаканы. Иван неаккуратно звякнул стеклом о стекло. Китайгородцев будто очнулся, поднял на него глаза:

– Скажи мне, разве так бывает: человек что-то видел, а потом напрочь забыл?

– Сплошь и рядом! – уверенно сказал Иван.

– Да-а-а? – изумился Китайгородцев.

– Вот эта самогоночка, к примеру, – встряхнул в руке Иван бутылку, – Ежели мы с тобой одну бутылочку накатим, да другую – утром ни за что не вспомнишь, чего тут накануне было.

– Я не про самогон, – поморщился Китайгородцев.

– А это и не важно. Ты спросил: может быть такое, чтоб не помнить ничего? Я тебе и отвечаю: может! А каким способом – это уже другая тема.

* * *

Китайгородцев проснулся среди ночи. Его мучила жажда. Вышел на веранду, где в вёдрах стояла, как он помнил, вода. Здесь было холодно и на удивление светло. Он не сразу сообразил, что это из-за снега: за стёклами падали с неба почти невесомые белые хлопья. Китайгородцев заворожено смотрел на них.

Я здесь по-другому как-то сплю, вдруг подумал он. Совсем не так, как в доме Лисицыных. Не так крепко. Не так беспробудно. Может быть, прав Хамза, когда говорит про дурман-траву?

* * *

Ржавая «Нива», на которой Лапутин и Китайгородцев приехали на карстовое озеро, оставалась здесь. Иван решил воспользоваться этим обстоятельством – предложил Китайгородцеву съездить в райцентр, где у него накопились какие-то дела. Китайгородцеву неудобно было отказать.

В райцентр они поехали вместе. За руль сел Иван. Китайгородцеву с его ногой до сих пор было непросто управляться с педалями.

Первый снег долго не лежит, и тот, что выпал ночью, уже успел растаять, но во всём чувствовалась близкая зима. В выстуженном воздухе предметы обрели чёткие очертания, лужи на разбитой дороге прихватило ледком, небо просветлело, отчего осенний сумрак под деревьями сам собой растворился.

Городишко был невелик. Центральную его улицу составляли одно– и двухэтажные дома дореволюционной ещё постройки. Некоторые дома вросли в землю настолько, что можно было без труда заглядывать в их окна.

Отделение Сбербанка, в которое приехал Иван, выбивалось из общего ряда: новёхонький красный кирпич, зеркальное остекление, парковка выложена фигурной плиткой. Здание Дома культуры, расположившееся рядом, не выдерживало сравнения: штукатурка осыпалась, а листовое железо на крыше поржавело донельзя.

– Я быстро, – сказал Иван.

Вышел из машины и зашагал неспешно, вертя головой по сторонам – как человек из глубинки, редко выбирающийся в город.

Китайгородцев тоже из машины вышел – пройтись. Хромал, опираясь на палку. Две девушки, которые шли навстречу, посмотрели на него с сочувствием. Чтобы не видеть этих взглядов, Китайгородцев отвёл глаза, будто заинтересовался тем, что такое на афише написано. Дом культуры оказался местом бойким. Судя по афише, местным жителям практически ежедневно предлагалось посетить какое-нибудь мероприятие. Почти всегда это были либо киносеанс, либо дискотека – они чередовались через день. В россыпи каждодневных заурядных мероприятий крупным шрифтом и красной краской были выделены настоящие жемчужины культурной жизни города: встреча депутатов местного городского собрания с жителями, праздничный концерт по неизвестно какому поводу, выступление гипнотизёра Иосифа Потёмкина (город Москва)…

На этом Потёмкине Китайгородцев взгляд даже не задержал, а потом и вовсе потерял к афише интерес, пошёл было дальше, и вдруг остановился.

Гипноз. Дурман. Дурман-трава. Дурман-гипноз.

Он вернулся к афише.

Иосиф Потёмкин. Город Москва. Выступление состоится в субботу, двадцать восьмого числа, в двенадцать часов ноль-ноль минут. Сегодня какое число? Двадцать восьмое. Двенадцать тридцать на часах.

* * *

Касса была закрыта.

Вход в зрительный зал сторожила пожилая женщина, да и её Китайгородцев обнаружил только тогда, когда уже вошёл в зал. Женщина обернулась. Китайгородцев с готовностью протянул ей пятьдесят рублей.

Людей было много. Китайгородцев не без труда отыскал поблизости свободное место.

Иосиф Потёмкин оказался тщедушным дядечкой ростом едва ли с метр семьдесят. Тощ, лысоват, сер и невыразителен почти во всём, но только не лицом. Будь это не живой человек, а скульптура, можно было бы сказать, что лицо лепил талантливый мастер. Оно было рельефным, глаза посажены глубоко, отчего казались совершенно чёрными, орлиный нос с горбинкой – тут никакой неприметности, при встрече мимо не пройдёшь без того, чтобы взглянуть попристальнее.

На сцене он был один, держался уверенно, фразы произносил решительно, но без жёсткости, отчего создавалось впечатление, будто подобное он не раз проделывал и ему можно доверять.

– А сейчас все вместе, – говорил Потёмкин. – Весь зал. Сейчас каждый из вас, не поднимаясь на сцену, сможет, тем не менее, испытать на себе, что такое гипноз. Это уникальный шанс! Каждый – сможет! Чтобы это испытать – надо только мне довериться. У каждого получится! У каждого! Я обещаю вам, но вы должны сами этого хотеть. Сейчас расслабьтесь и превратитесь в слух. Вы слышите только меня. Я говорю – вы слушаете. Вытяните руки вперед. Выше! Не касайтесь впереди сидящих! Выше! Пальцы разведите. Шире. Шире! Ещё шире! Вы чувствуете это напряжение. Необычное напряжение в руках. Напряжение. Руки притягиваются. Это магниты, они притягиваются друг к другу. Напряжение сильное. Руки тянутся. Сильно притягиваются. Смотрите, как они притягиваются!

Китайгородцев во все глаза смотрел на седовласого дядечку в старой лыжной шапочке впереди и слева. Вытянутые вперёд руки дядечки сближались – медленно, но неизбежно. И все, кого Китайгородцев видел вокруг, не могли, похоже, ничего с собой поделать.

– Чувствуете оцепенение! Сильное напряжение в руках! Раз! Два!! Три!!! Смотрите на руки! Сближаются! Сами по себе! Ближе! Ближе!! Ближе!!! Пальцы вам уже не подчиняются! Они твёрдые! Твёрдые!!!

У дядечки, за которым наблюдал Китайгородцев, пальцы, действительно, смотрелись, как карандаши – неестественно прямые и даже на вид одеревеневшие.

– Твёрдые пальцы сцепляются! Сцепляются! Смотрите! Сцепились! У всех сцепились и сжимаются в замок! Сжимаются! Сильно! Сильно!!! Сжимаются!!! Вы не сможете расцепить руки, пока я не позволю вам! Не сможете!! Не сможете!!! Не сможете их расцепить!!!

Дядечка в лыжной шапочке решил попробовать. Расцепил руки и даже развёл их в стороны. Китайгородцев видел, что он проделал это без труда.

– Да он ездит по ушам! – сказал обиженно зритель. – Какой на фиг тут гипноз?

Шарлатан.

* * *

По-видимому, другие зрители ничего не заметили, а может быть, на них гипноз подействовал, но массового возмущения не последовало и даже шума в зале не возникло, и Потёмкин продолжил свое выступление. Он вызвал из зала добровольца. Вышла девушка в куртке и джинсах. Потёмкин усадил её в кресло.

– Сейчас мы будем спать, – объявил он. – Надо, чтобы вы сами этого хотели. У вас получится, потому что получается у всех. Закройте глаза. Расслабьтесь. Дыхание ровное. Ро-о-овное. Не думать ни о чём. Слушать только мой голос. Я буду считать, вы будете за-а-асыпа-а-ать. Дыха-а-ание… Ро-о-овное… Ра-а-аз… Два-а-а… Три-и-и… При-и-ходит со-о-он… Четы-ы-ыре… Пя-я-ять… Со-о-он… Вы отдыха-а-аете… Вам хорошо-о-о… Отдыха-а-аете… Ш-ш-шесть… Се-е-емь… Сон глубо-о-окий… Спа-а-ать хочется си-и-ильно… Спа-а-ать… Вы слышите-е-е мой го-о-олос и вам хо-о-очется спа-а-ать… Во-о-осемь… Де-е-евять… Де-е-есять… Оди-и-иннадцать… Глубо-о-кий сон… Дв-е-ена-а-адцать… Трина-а-адцать… Четырнадца-а-ать… Пятна-а-адцать…

Девушка глаза не открывала и сидела в кресле расслабленно, как сидел бы действительно спящий человек, но что-то будто удерживало её по эту сторону границы между явью и сном, что-то было такое, что не позволяло Китайгородцеву поверить окончательно в её глубокий сон.

Тем временем Потёмкин заговорил жёстче. Он теперь не растягивал слова, а произносил слова категоричным тоном, будто церемонии уже были ни к чему.

– Спать крепко! Крепко! Вы слышите мой голос! Вы подчиняетесь этому голосу! Только этому голосу!

Зал замер. Все ждали, что будет дальше.

– На вашей одежде пятно! Вы запачкали свою одежду! – объявил Потёмкин. – Вы видите пятно! Стряхните его! Рукой! Рукой стряхните!

Девушка действительно принялась стряхивать со своей куртки несуществующее пятно.

– Продолжайте! – командовал Потёмкин. – Избавьтесь от него!

Девушка очень старалась. В зале послышался смех. Потёмкин не требовал тишины, это уже и неважно было, видимо.

– А сейчас мы будем просыпаться, – сказал Потёмкин. – Я буду считать до десяти, а вы будете чувствовать, как с каждой следующей цифрой у вас прибавляется сил. На цифре «десять» вы откроете глаза.

Девушка была неподвижна. Потёмкин начал отсчёт. Когда он произнес слово «Десять!», девушка открыла глаза.

– Как вы себя чувствуете? – спросил у неё Потёмкин.

– Хорошо.

– Вы что-нибудь помните?

– Нет.

– Подсадная, – сказал дядечка в лыжной шапочке, который сидел недалеко от Китайгородцева.

* * *

Девушку Потёмкин не отпустил со сцены. Он предложил ей поучаствовать ещё в одном, как он выразился, эксперименте. Девушка не возражала. Потёмкин выставил три стула в ряд, попросил свою подопечную лечь на них лицом кверху. Когда она легла – поправил стулья быстрыми движениями многоопытного фокусника.

И снова он сказал:

– Сейчас мы будем спать.

Дальше всё повторилось. Потёмкин вёл отсчёт, растягивая слова, но после цифры «пятнадцать» появилось нечто новое.

– Вы не можете шевелиться… Ваше тело одеревенело… О-о-одеревене-е-ело… Вы его не чувствуете-е-е… Ш-ш-шестна-а-адцать… С-с-семна-а-адцать… Тело одеревене-е-ело… Вос-с-семна-а-адцать…

Он досчитал до тридцати, а потом внезапно выдернул из-под девушки средний стул. Его подопечная опиралась плечами на один стул, ступнями на другой, и все её тело без опоры теперь висело в воздухе, словно это не живая податливая плоть была, а какое-нибудь бревно. Чтобы усилить впечатление, Потёмкин сел на девушку. Зал ахнул. Ноги гипнотизёра болтались в воздухе. Так, действительно, на бревне сидят. Потёмкин обвел взглядом зал.

– Трое! Добровольцев! Мужчин! На сцену!

Тотчас бросились, толкаясь, добровольцы. Числом явно поболее трех.

– Трое! – сказал Потёмкин властно.

И лишние сразу же отсеялись.

Потёмкин уже снова вышагивал по сцене.

– Сейчас она проснётся, – сказал он добровольцам. – А вы её будете страховать. Приблизились! На корточки сели! Руки вытянули! Ап!

Ничего не произошло.

Потёмкин желчно рассмеялся.

– А вы думали – прямо сейчас? Сидеть! Рук не убирать!

Он приблизился к неподвижной девушке.

– Сейчас мы будем просыпаться. Вы слышите мой голос. Я посчитаю до десяти, потом хлопну в ладоши, и вы проснётесь. Только по хлопку! До цифры десять ваше тело будет деревянным, но после хлопка вы пробудитесь и снова сможете владеть своим телом, как прежде. Раз! Два! Три!..

До цифры «десять» девушка сохраняла неподвижность, но сразу после этой цифры Потёмкин хлопнул в ладоши и девушка безвольно рухнула в надежные руки добровольцев. Сейчас её глаза были открыты, она щурилась от яркого на сцене света и улыбалась неуверенной улыбкой.

– Как вы себя чувствуете? – спросил у неё Потёмкин.

– Хорошо, – ответила девушка. – А что тут было?

* * *

Китайгородцев пробыл в зале до самого конца представления. Даже самому себе не мог сказать, верит он в то, что это действительно гипноз, или нет. Порой ему казалось, что его дурачат – вместе со всем залом. А иногда он был готов принять происходящее за чистую монету, хотя то, что он видел, выглядело удивительно и непонятно.

Выходя из зала, он увидел женщину-билетёра, которой при входе отдал пятьдесят рублей. Прошёл было мимо, но потом вернулся.

– Я хотел спросить. Вот эта девушка, которая спала на сцене – она кто?

– Люда Гальченко.

– То есть вы её знаете?

– Ну, конечно! Она с моей дочерью в одном классе училась.

– Значит, она не подсадная?

– Что? – не поняла женщина.

– Ну, бывает, что артисты подсаживают в зал своих людей. Вроде бы человек из публики, а на самом деле подыгрывает артисту.

– Нет-нет, она наша, – сказала женщина. – В детском саду нянечкой работает.

– А где мне можно этого Потёмкина увидеть? – спросил Китайгородцев.

– А вот! В ту дверь, и по коридору.

* * *

В полутёмном коридоре пол был покрыт подранным в клочья линолеумом. Китайгородцеву приходилось ступать осторожно, чтобы не споткнуться. Масляная краска на стенах не обновлялась, судя по их виду, последние лет десять или пятнадцать.

Здесь было всего несколько дверей, но за которой из них искать Потёмкина, Китайгородцев не знал. Он шёл по коридору, пока не услышал голоса. За дверью, обитой дерматином, из-под которого лезли клочья ваты, кто-то был. Китайгородцев вежливо постучал. Рука тонула в мягкой обивке двери. Но там, в комнате, услышали. И сразу звуки стихли. Китайгородцев постучал снова, никто не отозвался. Тогда он решился приоткрыть дверь. Сразу за дверью обнаружился чернявый парень. Впечатление было такое, будто он подслушивал.

– Здравствуйте, – сказал Китайгородцев. – Могу я увидеть Иосифа Потёмкина?

Парень перекрывал ему обзор, но Китайгородцев увидел за его плечом Потёмкина – тот стоял у противоположной стены – и ещё тут был один человек, этот в сторону Китайгородцева даже не посмотрел.

– Нельзя увидеть! – ответил чернявый недружелюбно и, как показалось Китайгородцеву, капризно.

Он сделал движение, чтобы закрыть дверь.

– Извините, – пробормотал Китайгородцев.

Уже готов был отступить. Но вдруг Потёмкин сделал шаг к нему.

– Что вы хотели, молодой человек?

Тот, второй, который был в комнате, попытался удержать Потёмкина, но Потёмкин вырвался. Чернявый запоздало захлопнул дверь перед Китайгородцевым. Было слышно, как там, в комнате, случился какой-то шум. Очень похоже на потасовку. Китайгородцев рванул дверь на себя. Чернявый резко обернулся.

– Тебе же сказали! – произнес он все тем же капризным тоном.

Его напарник удерживал Потёмкина.

– Пусти! – потребовал Потёмкин.

Не тут-то было.

– Вали отсюда! – посоветовал Китайгородцеву чернявый. – Не до тебя!

Он сделал попытку толкнуть Китайгородцева. Этот парень с инвалидной тростью не представлялся ему достойным противником. Но Китайгородцев его руку перехватил. Рефлекторно. Само собой получилось. Чернявый рванулся, чтобы сбить противника с ног.

– Молодой человек! – взмолился Потёмкин.

Кажется, он обращался к Китайгородцеву.

Удерживающий Потёмкина парень ударил гипнотизёра, уже не таясь.

Чернявый махал руками, пытаясь дотянуться до лица Китайгородцева.

Китайгородцев положил его двумя ударами, орудуя инвалидной тростью: первый, подсекающий удар – по ногам, второй, нейтрализующий – по почкам. Чернявый взвыл. Его напарник, оставив Потёмкина, бросился на Китайгородцева разъярённым быком – очень похоже было, даже глаза у него, кажется, налились по-бычьи кровью. По этим глазам Китайгородцев и ударил палкой. Со всей силы, наотмашь, так что красные брызги полетели. Противник Китайгородцева опрокинулся навзничь. Не боец.