Текст книги "За пригоршню баксов"

* * *

Марецкий был сильно нетрезв, и Китайгородцев сам сел за руль. Яркая вывеска над входом в ресторан переливалась всеми цветами радуги и отражалась в зеркальной поверхности крышки капота.

– Не хочу ехать домой, – сказал Марецкий. – Давай просто покатаемся по городу.

Был четвертый час утра. Тот короткий промежуток в сутках, когда на улицах почти не видно людей. Город еще залит огнями, но до рассвета осталось всего ничего.

– Я так часто катаюсь, – сказал Марецкий. – Не люблю город днем. Люблю ночью.

Он задумчиво смотрел прямо перед собой. Ветер трепал его волосы. Ворот дорогой шелковой рубашки был распахнут. Китайгородцев подумал вдруг, что вот точно так же, наверное, возвращались домой после ночных кутежей далекие предки Марецкого. В карете по булыжной мостовой, фонари заглядывали в окошко, а там, в карете, молодой граф – и тоже рубашка шелковая, в прическе легкая небрежность, взгляд так же задумчив.

Китайгородцев бросил взгляд в зеркало заднего вида. Позади никого, чье присутствие могло бы настораживать.

– По Садовому кольцу, – попросил Марецкий. Дорога была почти пустынна в столь ранний час.

– А девчонку ты от меня спрятал, – вдруг сказал Марецкий.

– Спрятал, – не стал отпираться Китайгородцев.

Он по опыту знал, что с клиентами нельзя юлить. Надо четко расставлять акценты. Чтобы он всегда знал, чего можно ждать от телохранителя.

Марецкий не оскорбился. Усмехнулся и посмотрел на Китайгородцева заинтересованно.

– А зачем? – спросил он.

– Это моя работа.

– Твоя работа – девчонок от меня отгонять? – непритворно изумился Марецкий.

– Моя работа заключается в том, чтобы обезопасить клиента от любых неожиданностей. Или неприятностей, если хотите.

– Разве девушка – это неприятности? – развеселился Марецкий.

– Я, надеюсь, не скажу обидных вещей. Я ведь не про вас лично, а про то, чем вполне безобидные поначалу истории иногда заканчиваются. Мужчина выпил, у него настроение хорошее, а рядом девушка красивая. Он хочет ласки, она осторожничает, мужчина становится все настойчивее, и иногда подобное оканчивается крайне плачевно.

– Чем же оканчивается?

– Приговором по уголовному делу об изнасиловании. Если это все-таки случилось, а рядом был телохранитель, то это его, телохранителя, промах. Недоработка. Ляп в работе.

– Ты искренне так считаешь?

– Да. Телохранителя нанимают для того, чтобы его клиент был в безопасности. А безопасность – это не только защита от пули киллера. Это защита вообще от любых неприятностей. Только-то и всего – вовремя прогнать девицу. И вот уже нет ни дела уголовного, ни прочих неприятностей.

– Хм, – только и смог произнести Марецкий.

Похоже, что прежде о работе телохранителя у него было несколько иное представление. Проще ему все виделось.

– Я вас порасспросить хотел кое о чем, – сказал Китайгородцев. – Раз уж у нас с вами зашел такой разговор. Что за причина заставила вас обратиться в охранное агентство?

– Захотел взять телохранителя, – пожал плечами Марецкий.

– Вот об этом я и спрашиваю. Зачем вам телохранитель?

– Хочется.

– Телохранителей никогда не берут просто так.

– Неужели? – вполне искренне удивился Марецкий.

Китайгородцев подумал немного.

– Нет, иногда бывает, конечно, – признал он. – Для престижа, так сказать.

– Вот и я – для престижа.

По виду Марецкого невозможно было определить, шутит он или говорит серьезно.

– Если есть угроза, – сказал Китайгородцев, – серьезная угроза жизни клиента, если готовится покушение… в общем, если дело нешуточное, то один телохранитель – это не защита. Один человек ничего не сделает. Единственный телохранитель рядом с клиентом – это стопроцентный смертник…

– Боишься за свою жизнь?

– Я просто консультирую вас по вопросам вашей собственной безопасности. Если вам телохранитель нужен не для антуража, если вы действительно почувствовали неладное, мы должны это знать. Чтобы все просчитать и принять меры.

– Никакой угрозы нет, – сказал Марецкий. – И мне тебя одного хватит выше крыши. Если я сейчас уже не могу с девушками нормально общаться, то что же будет, если я найму пятерых таких, как ты? Вот ты девушку сегодня прогнал. А зачем? Ведь не придет она больше.

– Придет, – успокоил его Китайгородцев. – Никаких сомнений.

* * *

Маша пришла. Как и договаривались накануне, она поджидала Марецкого у выхода из метро.

– Здравствуйте, – сказала как ни в чем не бывало, садясь в машину.

– Здравствуйте, – в тон ей ответил Марецкий.

Кажется, у них обоих вчерашнее не оставило осадка. Зато остался взаимный интерес. Только они сейчас не демонстрировали его слишком уж явно.

«Мерседес» Марецкого помчался в направлении окружной дороги.

– Только теперь я поверила в то, что наша поездка действительно состоится, – призналась Маша.

– Почему же только теперь? – обернулся к ней Марецкий.

– Ну, вчера это было как-то несерьезно, – дипломатично ответила Маша.

Китайгородцев в глубине души был с нею согласен. Вчера рассказ Марецкого о его аристократическом происхождении выглядел как заурядный пьяный треп. Поболтали и забыли. Обещал показать развалины разоренного фамильного гнезда, а наутро уже и не помнит. Вспомнил. Может, он и вправду граф?

– Я действительно граф, – словно прочитав мысли Китайгородцева, сказал Марецкий спокойным тоном человека, говорящего о вещах само собой разумеющихся.

Извлек из перчаточного ящика сложенный вчетверо лист, развернул. На листе была тщательно вычерчена многоцветная схема.

– Мое генеалогическое древо, – все так же спокойно сказал Марецкий. – Все родственники как на ладони. Вообще-то мы не Марецкие, если разобраться, а Тишковы. Первый граф Тишков – вот он, – ткнул он пальцем в один из квадратиков на схеме. – Тишков Михаил Елизарович. Потомственное дворянство даровано ему государем императором за заслуги перед Отечеством. К титулу присовокупили и поместье. То самое, куда мы сейчас едем. Тишковский род был не самый худой. В основном продвигались по военной службе. И так до октября семнадцатого.

При этих словах Марецкий вздохнул столь тяжело, словно лично с него в те дни срывала офицерские погоны вышедшая из повиновения солдатня.

– Кто-то из Тишковых уехал из России, кое-кто остался. Моя прабабка в двадцатом году девятнадцати лет от роду вышла замуж за человека по фамилии Марецкий, и с той поры Тишковых уже как будто и нет. Думаю, что она с радостью поменяла фамилию. Аристократические корни ей демонстрировать было совсем ни к чему. Опасно. А так вот выжила. И род продолжился.

– Эту схему передавали вам по наследству родители? – спросила заинтересованная Маша.

– Нет. От родителей я никогда не слышал о том, что у нас в роду были дворяне. То ли они сами об этом не знали, что ли просто боялись сказать, чтобы не навредить. Тогда ведь анкетам большое внимание уделялось. Мамину подругу не приняли в университет только потому, что она не состояла в комсомоле… Эту схему мне принес какой-то любитель всяких архивных штучек. Самолично перелопатил мою родословную и уже с готовой схемой пришел ко мне.

– А ему-то что за радость? – не поняла девушка.

– Он таким способом зарабатывает себе на жизнь. Их всего несколько человек на всю Москву, таких изыскателей. Сидят по архивам, поднимают старые бумаги, составляют родословную какого-нибудь известного человека, потом приходят к нему, демонстрируют плоды своих трудов и предлагают приобрести по договорной цене.

– И что же – покупают?

– Машенька, а вам разве не интересно, кем были ваши предки?

– Интересно.

– То-то и оно. Конечно, покупают.

– А если это надувательство? Если генеалогическое древо фальшивое?

– Так ведь можно проверить, Маша. Тот человек вместе со схемой передал мне список всех документов, которые ему довелось держать в руках, с указанием архивов, в которых те документы хранятся, и с номерами, по которым их очень легко отыскать. Так что никакого подвоха тут нет.

Китайгородцев вел машину, а сам нет-нет да и бросал взгляд на развернутую на коленях Марецкого схему. Генеалогическое древо где-то имело много плодов, где-то – совсем мало, от квадратиков к квадратикам шли стрелки, упирающиеся в красноречивые многоточия. Следов некоторых Тишковых неведомый архивариус, похоже, так и не сумел отыскать. Наверное, это были потомки тех, кто давным-давно уехал из России. Безжалостное время и обстоятельства перемололи человеческие судьбы, оставив лишь многоточия. Зато с самим Марецким все было ясно. Через его прабабку, благоразумно превратившуюся из Тишковой в Марецкую, через деда и отца стрелка выводила прямо к Игорю Александровичу Марецкому и Инне Александровне Марецкой.

– У вас есть сестра? – поинтересовался Китайгородцев.

Секундная пауза.

– Нет, – нехотя ответил Марецкий. – Умерла.

– Извините, – сказал Китайгородцев.

Больше они к этой теме не возвращались.

* * *

Они давно выехали за пределы Московской области. Дорога становилась все хуже, тянулась через заросшие сорняками, давно не обрабатываемые поля. Редкие деревни были невелики, неопрятны и казались безлюдными. Встречные машины попадались не часто. Если бы не редкие приметы цивилизации, можно было бы подумать, что за прошедшие сто лет ничего здесь не изменилось.

Теплый июньский воздух врывался в машину. Он нес с собой густую мешанину цветочных запахов, от которых Китайгородцев уже давно отвык в Москве. Птицы поднимались из густой травы, некоторое время летели вровень с машиной, потом вдруг взмывали вверх, к синему до неправдоподобия небу, украшенному причудливыми облаками.

– Здесь когда-то было хорошо, – произнес Марецкий задумчиво.

Ему, наверное, рисовалась благостная картина, на которой поля золотились метровой высоты пшеницей, на дальнем лугу паслись тучные коровы, юный пастух наигрывал на дудочке незамысловатую мелодию, а по дороге в это время катилась повозка на мягких рессорах, и сидевший в ней молодой барин скользил окрест задумчивым взглядом.

– Здесь направо, – подсказал Китайгородцеву Марецкий.

Прямо перед небольшим леском, справа от растрескавшегося асфальта, начиналась и убегала куда-то вдаль дорога – заросшая травой колея. «Мерседес» неспешно катился вдоль леса. Кричали птицы, залетел в открытое окно шмель, заплутал, стал биться о лобовое стекло, испуганно жужжа, так что Марецкому пришлось газетой выгонять его наружу.

Дорога нырнула в лес, поднялась на взгорок, и вдруг среди деревьев взорам открылись заросшие травой и кустарниками едва угадываемые руины. Здесь когда-то были каменные постройки, от которых остались одни лишь фундаменты, и предстояло напрячь воображение, чтобы представить себе, что же здесь могло быть много десятилетий тому назад.

Китайгородцев остановил машину. Марецкий вышел первым. Ступил в мягкую траву, прошелся по зеленому ковру – белая рубаха, белые брюки, барин приехал в родные места.

– Это и есть Тишково, – сказал негромко. – Имение моих предков.

Ветер красиво перебирал пряди его волос. Во взгляде задумчивость и легкая печаль. Маша, не забывая о работе, торопливо отщелкивала кадр за кадром. Игорь Марецкий, прямой потомок графского рода Тишковых, на развалинах родового гнезда. Прекрасная иллюстрация к репортажу.

Китайгородцев тоже вышел из машины. Никого вокруг. Только далеко за деревьями, на опушке, загорелый косарь косил траву.

– Дом был вот здесь, – показал рукой Марецкий.

Щелк! Есть очередной кадр.

– Хороший дом. В два этажа. Он простоял до самой войны, в нем был детский дом. В войну сгорел, и его уже не восстанавливали.

– Откуда вы знаете его историю? – спросила Маша. – Спрашивали у местных?

– С местными я не разговаривал. Я кое-что узнал об этом доме и о роде Тишковых в краеведческом музее. Это недалеко отсюда, километрах в двадцати.

Он пошел по траве, огибая угол несуществующего дома. Щелк! Еще один кадр.

Косарь наконец обнаружил присутствие людей, прервал свою работу и смотрел издалека, прищурившись.

– И что теперь? – спросила Маша, обращаясь к Марецкому. – Будете требовать возврата принадлежавших вашим предкам земель?

– А у нас нет закона о возврате конфискованных земель и недвижимости, – сказал Марецкий. – И, может быть, не надо этого.

– Почему же?

– Зачем ворошить то, что было сто лет назад? Жизнь идет так, как идет. Все и без того не так уж плохо, Маша. Так зачем мне еще и эти развалины?

Любопытствующий косарь направился в их сторону. Косу нес в руке. Китайгородцев пошел навстречу. Сделал несколько шагов так, чтобы оказаться между Марецким и мужиком с косой. В глазах – недвусмысленное предупреждение. Мужик, кажется, понял. Остановился в нескольких шагах, спросил, заискивающе заглядывая в глаза Китайгородцеву:

– Тоже любопытствуете, значит?

Китайгородцев не ответил, сверлил мужичка взглядом. По опыту он знал, что этого сейчас вполне достаточно.

– Фундаменты тут хорошие, – сказал почему-то мужичок. – Очень даже можно строиться.

Наверное, он принял прибывших за потенциальных застройщиков. Вон на какой машине приехали. Прямо «новые русские» какие-то. Глядишь, место себе присмотрят под дом. Далеко от города, так зато места какие.

– Вы извиняйте, если что, – сказал мужичок, не выдержав отталкивающего взгляда Китайгородцева. – Мне работать надо.

Развернулся и торопливо пошел прочь, унося в себе глубоко запрятанную неприязнь к недружелюбным незнакомцам и одновременно – опаску.

* * *

Телохранитель Китайгородцев:

Русский человек пасует перед силой, которая сильнее его. Он предпочитает не бороться с ней, а примириться. Но нерастрачиваемая, недемонстрируемая, а постоянно упрятываемая в самые дальние уголки души неприязнь не растворяется, постепенно разрастаясь до размеров ненависти, которая в конце концов выплескивается. Иногда по совершенно пустячному поводу или вовсе без повода, и очень часто тот, против кого агрессия направлена, – лицо совершенно случайное, просто человек оказался в данное время в данном месте. Как говорится, попал под горячую руку. Несколько лет назад на известного телеведущего Льва Новоженова было совершено нападение. Он поздним вечером притормозил у цветочницы. Пока выбирал цветы, расплачивался и раздавал автографы узнавшим его девушкам, за ним наблюдал нетрезвый молодой человек. Потом этот парень подошел к Новоженову и ударил его. За что? Ему показался слишком вызывающим внешний вид респектабельного мужчины? Или он узнал телеведущего, а телепередачи Новоженова ему давно не нравились? Или Новоженов как-то не так улыбался девушкам? Ни одна из этих причин не может быть достаточно весомой, чтобы стать главной. Что-то было в жизни этого парня такое, что взращивало в нем агрессию. День за днем, месяц за месяцем копились в нем неудовлетворенность и глухая злоба, которую он никак не мог выплеснуть. И вот выплеснул. Случай подвернулся. Нам на лекциях такие истории рассказывают для того, чтобы лишний раз подчеркнуть: охраняемые нами клиенты – одни из самых привлекательных объектов для агрессии. Они ведь всегда добротно и дорого одеты, у них на лице написано, что многие проблемы, терзающие большинство их менее удачливых сограждан, им попросту неведомы. У них дорогие автомобили и еще более дорогие дома – и уже сама демонстрация успеха провоцирует на агрессию замордованных жизнью людей. Поэтому защита от нанятого врагами киллера – только часть работы. Надо еще защитить клиента от опасностей случайных, непредсказуемых, неспровоцированных. Никогда не знаешь, чем может закончиться покупка букета цветов. Или поездка на развалины фамильного гнезда.

* * *

Краеведческий музей располагался в обветшавшем особнячке еще дореволюционной постройки. Фасад явно перекрашивали совсем недавно, но внутри краска листами отслаивалась от стен, на потолках расплывались рыжие разводы, на всем лежала печать запустения. Марецкий и его спутники оказались единственными посетителями музея. Сидевшая на входе старушка продала им три билета, на которых стояла цена: «5 копеек». Билеты, видимо, тоже были музейными экспонатами. Из той, прежней жизни.

Марецкий, который здесь уже бывал, повел своих спутников через залы, где под витринным стеклом хранились непременные черепки, бывшие когда-то посудой, монеты, изъеденные неумолимой ржавчиной наконечники копий, остатки бус и составленные неведомыми картографами карты здешних земель, имеющие, как это обычно бывает, весьма далекое отношение к реальной действительности.

В одном из дальних залов обнаружилось то, ради чего они сюда и приехали. На стене, увеличенная в несколько раз, висела уже знакомая Китайгородцеву схема генеалогического древа рода Тишковых. Здесь же портреты. Михаил Елизарович – первый граф в роду. Дальше по стене – его потомки.

На одном из дореволюционных, если судить по датам, портретов сквозь паутину растрескавшихся от времени красок на зрителя смотрел едва ли не сам Марецкий. Конечно же, это был не он, но глаза, нос, губы – так в сыне распознают черты его отца. «Вот она, порода», – подумал Китайгородцев. То, что передается из поколения в поколение, что не вытравить ничем. Личные вещи в витринах. Офицерский мундир. Вычурный, вытертого серебра, хронометр. Походный саквояж. Трость. Записи управляющего имением на выцветших от времени листах. Фотография: дворянская усадьба, а перед типичным барским домом – ребятишки, одинаково бедно одетые и этой своей одинаковостью похожие друг на друга как родные братья. Судя по подписи, это воспитанники детского дома, открытого в стенах тишковского имения. Еще фото, уже современное, цветное: развалины, заросшие травой. Те самые, которые сегодня видел Китайгородцев. Здесь же россыпь нотных листов и маленькая фотография Игоря Александровича Марецкого, композитора и продолжателя рода Тишковых.

Щелк! Маша сфотографировала витрину и склонившегося над ней Марецкого. Дремавшая на стульчике старенькая смотрительница встрепенулась.

– Нельзя снимать! – заверещала она неожиданно писклявым голосом.

Вскочила со стула, словно намеревалась лично воспрепятствовать дальнейшей съемке, невзирая на собственную немощь и несовпадение весовых категорий, в которых выступала она и ее более молодые оппоненты.

Какой-то мужчина, явно из музейных сотрудников, привлеченный шумом, заглянул в зал.

– Нарушают, Андрей Андреевич! – сообщила ему смотрительница с той готовностью, с какой обычно докладывают о замеченных безобразиях вышестоящему начальству.

Но Андрей Андреевич не осерчал и не нахмурился, а с выражением благожелательного спокойствия на лице направился через зал к гостям, еще на дальних подступах протягивая руку для приветствия. Китайгородцев бросил быстрый взгляд на Марецкого. Тот приветливо улыбался. Свои. Крепкое рукопожатие. Щелк! Маша продолжала выполнять свою работу.

– Рад вас видеть, – сказал Андрей Андреевич, обращаясь к Марецкому.

Композитор благосклонно кивнул. Он знал себе цену.

– Готовимся кое-что добавить в экспозицию, – продолжал Андрей Андреевич.

– Что-нибудь новенькое?

– Через историю вашей матушки, вашего деда и прабабушки хотим показать эпоху. Весь двадцатый век через призму судьбы троих человек. То есть что я говорю? – засмеялся он вдруг и осторожно тронул Марецкого за рукав. – Четверых, конечно же.

– Интересно будет посмотреть, – сказал Марецкий. – Я как-нибудь сюда свою невесту привезу.

Сказал и бросил быстрый насмешливый взгляд на Машу. А та сделала вид, что не услышала.

* * *

Юшкин проснулся и вернулся к жизни, хотя на самом деле он предпочел бы умереть. Голова не отрывалась от подушки, словно прибитая к ней огромным железным гвоздем. Любая большая пьянка в последнее время заканчивалась для Юшкина подобным образом, но на этот раз ему было совсем уж плохо. Организм уже не справляется, понял он. Загонит себя за год-другой, если не остановится. А он не остановится. Об этом Юшкин подумал со спокойствием обреченного.

Лежать было неудобно. Сетка кровати прогнулась, и непривычное к подобному ложу тело, намаявшись за ночь, ныло теперь нещадно. Казалось, болел каждый мускул.

Он повернулся. Кровать под ним скрипнула. И тут же раздался какой-то другой звук. Рядом явно был еще кто-то. Юшкин оторвал наконец голову от подушки. На другой кровати лежал человек, которого Юшкин раньше никогда не видел. Правда, это его нисколько не удивило, он привык за последние месяцы к тому, что просыпался в самых разных местах, зачастую совсем неожиданных, в присутствии людей, совершенно незнакомых. Обычное дело для человека, сильно пьющего. Пьянка начинается в одной компании, потом, как всегда, выпивки не хватает, начинаются пьяные поиски «живой воды», следуют бессмысленные пьяные драки, теряются прежние собутыльники, но обретаются новые. Пьянка катится дальше, и не разберешь, день или ночь на дворе, а спать ложишься окончательно, когда свалит с ног выпитое. Пробуждение – и вот он, рядом, вчерашний собутыльник, с которым наверняка братался и целовался, а сейчас и имени-то вспомнить не можешь.

– Привет! – сказал Юшкин голосом таким глухим и незнакомым, что и сам его не узнал.

– Привет, – отозвался парень. – Выпить хочешь?

Вот тут Юшкин впервые удивился.

– А разве есть? – спросил он, не веря в возможность подобного.

На утро после пьянки – только пустые бутылки. Если где-то что-то и осталось – это законная добыча того, кто проснулся первым и нашел. Так принято, и никто на это не обижается.

– Есть, – сказал парень. – Будешь?

Поднялся со своей кровати, прошел по комнате. Юшкин проследовал за ним взглядом и увидел наконец стол, а на нем – несколько непочатых бутылок водки и небрежно сваленную в кучу снедь. Так не бывает. Должны быть только пустые бутылки и объедки. Удивленный Юшкин нашел в себе силы сесть.

Парень налил водку в пластиковый стакан, выбрал среди горы снеди банку консервированных огурчиков, достал огурец и подошел к Юшкину.

– Держи!

– А ты? – проявил вежливость Юшкин.

– Ты пей, – сказал парень.

И стало ясно, что он с Юшкиным пить не будет. Он вообще был какой-то странный, этот парень. И совсем не походил на обычных юшкинских собутыльников.

Юшкин выпил, закусил огурцом и преданно посмотрел на парня.

– Еще? – догадался тот.

– Ага! – с готовностью кивнул Юшкин.

И второй стакан ему налили. Он даже удивился тому, как все удачно складывается.

– А остальные где? – поинтересовался Юшкин, аппетитно хрустя огурчиком.

– Какие остальные? – не понял парень.

– Ну, вроде как еще был кто-то.

– Не было никого.

– А, понятно, – не стал спорить Юшкин.

Другие-то были, это точно. Несколько человек. Одного Артемом звали. Или Артуром. И другие ребята были. Были, да сплыли. Видно, он в другую компанию попал. Бывает.

– Уф-ф! – сказал Юшкин. – Башка прямо раскалывается. А у тебя?

– Нормально все у меня.

– Значит, ты свою норму знаешь, – сказал Юшкин уважительно. – Слушай, а туалет тут где у тебя?

– На улице.

Надо же – на улице! То-то ему сразу показалось, что не обычная это квартира. На дачный домик похоже. Вот так его занесло. Прямо какая-нибудь платформа Опалиха. Ехал он электричкой или нет? Не помнил.

Парень открыл дверь, за которой было что-то вроде летней веранды. Близкий лес заглядывал в окна. Деревья подступали вплотную к дому, деревянной дряхлой постройке со стенами, когда-то выкрашенными в синий цвет, и кособоким крыльцом, готовым рассыпаться в любую минуту. И дальше, за деревьями виднелись маленькие домики, а от одного к другому бежала узкая тропинка – дорог тут вовсе не было, впрочем, как и заборов, фонарных столбов, людей. Действительно, дачи.

– Так это не Москва? – уточнил Юшкин.

– Нет, – ответил парень. – Сортир вон там.

И указал рукой направление. Юшкин проследил взглядом и увидел почерневшее от времени деревянное строение, в предназначении которого невозможно было ошибиться. Он удалился с достоинством только что опохмелившегося человека. Жизнь уже не казалась ему такой постылой, как пятнадцать минут назад.

Когда Юшкин вернулся, парень все так же стоял у крыльца дома. Стоял и смотрел внимательно. Будто какая-то стена между ними была, между Юшкиным и этим парнем. Вот не свой он, этот парень. Не юшкинского круга. Рядом с ним Юшкин чувствовал себя не очень уверенно, словно чем-то обязанным этому парню. Вроде и наливает, но… как официант в ресторане. А жаль. Тут хорошо. И воздух чистый. И нет никого. Людей совсем не видно. Юшкин это любил – чтобы никого. Или чтобы незнакомые. Вот знакомых он боялся. Они ведь могли продать его с потрохами. А незнакомые о Юшкине ничего не знают. По крайней мере, до первой большой пьянки. И пока им по пьяной лавочке не раскрылся – он в безопасности. Как сейчас. Нет, в самом деле, с удовольствием пожил бы тут недельку. Если бы парень не демонстрировал слишком явно свое отчуждение. Вроде как говорил: я тебя поил-кормил, и все это за мой счет, братец, а теперь извини, загостился ты что-то. Вон как взглядом сверлит.

– Ну что – еще по маленькой, да я поеду? – произнес Юшкин нарочито жизнерадостным тоном.

Вон сколько у этого типа водки – неужели еще одного стакана пожалеет?

– Заходи!

Не пожалел.

И точно – наливал и наливал. Сам не пил. Юшкину это не нравилось, но он молчал до поры и осмелел, только когда нагрузился основательно.

– Ты странный, – сказал он парню. – Почему не пьешь? Не уважаешь?

Застолье стремительно катилось к привычному пьяному скандалу, но скандала не случилось. Парень невозмутимо подливал Юшкину, и тот в конце концов спекся. Когда он уже не мог ни пить, ни даже удерживать более-менее вертикально свое тело, парень дотащил Юшкина до кровати и уложил. Не очень аккуратно, но и без грубости.

* * *

К дому Марецкого подъехали уже поздним вечером. Потомок графского рода Тишковых выглядел неважно. Долгий кутеж в ресторане, потом прогулка по ночной Москве, короткий сон, а потом – день поездок по местам былой славы предков.

– Сегодня никуда не пойдем, – сказал Марецкий Китайгородцеву. – Ты Машу довези до дома и можешь быть свободен.

Маше он только коротко кивнул на прощание, демонстрируя полное отсутствие интереса к ней. Будто накануне ничего и не было. Или это всего лишь игра такая была – с показным равнодушием? Китайгородцеву показалось, что игра.

– Машину пригнать к вашему дому? – спросил он.

– А зачем? – вяло отмахнулся Марецкий, которого нисколько, казалось, не волновала судьба его сокровища на четырех колесах. – У тебя там рядом где-нибудь автостоянка есть?

– Есть.

– Охраняемая?

– Да.

– Вот там и оставь. А завтра приедешь.

– Во сколько?

– Я позвоню тебе.

Марецкий потянулся к ручке двери. Китайгородцев тотчас же выскочил из машины.

– Зачем? – воспротивился Марецкий. – Я сам к себе поднимусь.

Китайгородцев сделал вид, что не расслышал, и сопровождал композитора до двери его квартиры. Марецкий на прощание сказал ему со вздохом:

– Ты все-таки не надрывайся так на службе. Меня твое рвение иногда утомляет.

Сказал и закрыл дверь перед самым носом Китайгородцева.

* * *

Телохранитель Китайгородцев:

Я никогда не обижаюсь на своих клиентов. Не имею права на них обижаться. По крайней мере, до тех пор, пока я их охраняю. Потому что у меня не может быть личных отношений с клиентом. Я не имею права ни любить своего клиента, ни ненавидеть. Я – человек-функция. Почти что робот. Если с этой мыслью не свыкнуться, не руководствоваться ею постоянно – в конце концов все закончится большой бедой. На моего коллегу-телохранителя однажды накричал клиент. Был не в духе, мало ли что там у него произошло, все-таки бизнесом человек занимался, постоянные стрессы, вот и сорвался, на телохранителя спустил собак, образно говоря. Телохранитель ему, конечно, не ответил, попробуй только ответь, за такие штучки с работы выгоняют в два счета да еще с волчьим билетом в кармане, так что парень смолчал, но расстроился, похоже, сильно. А ему нужно было дочку клиента в школу везти. Девчонку он до места довез, но там подъехать к самой школе нельзя. Обычно телохранитель запирал машину, брал девчушку за руку, переводил через дорогу, потом через школьный двор, и только у дверей школы они расставались. А в тот раз, все еще продолжая злиться и эту злость распространяя на ни в чем не повинную дочь клиента-грубияна, телохранитель сказал ей, что спешит. Не захотел выходить из машины. Это была как бы его маленькая месть. Так он думал. А месть оказалась большой. Девчонка побежала через дорогу и попала под машину. Хорошо еще, что обошлось, не насмерть. От кого-то я услышал однажды, что тот телохранитель просто проявил характер. Но я считаю, что настоящий телохранитель не имеет права давать волю своим чувствам – любить или ненавидеть клиента.

* * *

Маша ждала его в машине, сжавшись теплым комочком – воробушком на заднем сиденье автомобиля.

– Свиблово? – на всякий случай уточнил Китайгородцев.

– Да. – И сразу, без всякого перехода: – А ты кем у Марецкого? Телохранителем?

Было такое впечатление, что этим вопросом Маша терзалась едва ли не весь сегодняшний день, но только теперь вот ее прорвало в отсутствие Марецкого.

– Да, – односложно ответил Китайгородцев.

– Ты что – серьезно? – позволила себе усомниться Маша.

Ее изумление было совершенно детским. Так искренне удивляется ребенок, узнав о существовании в окружающей его жизни чего-то такого, о чем прежде он даже не имел представления.

– Настоящий телохранитель? Да? У тебя и пистолет есть?

– В Свиблове какая улица? – вместо ответа спросил Китайгородцев.

– Берингов проезд. Так я насчет пистолета…

– Ну откуда у меня пистолет? – в растяжечку, почти лениво сказал Китайгородцев.

– А защищать ты его как будешь?

– Кого? – все так же лениво осведомился Китайгородцев.

– Марецкого.

– От кого его защищать? Разве ему кто-нибудь угрожает?

– Но он же тебя нанял зачем-то.

– Вот у него и спроси – зачем, – подсказал Китайгородцев, закрывая тему.

Маша поняла. И про пистолет уже не спрашивала.

– И давно ты?

– Что – давно? – уточнил Китайгородцев.

– В телохранителях ходишь.

– Давно.

– Сколько?

– Несколько лет.

– Ну и как тебе такая работа?

– Нормально.

– А что-нибудь интересное с тобой приключалось?

– Не-е, – протянул Китайгородцев. – Это только со стороны кажется – экзотика. А на самом деле скучища неимоверная.

– Ты это серьезно? – не поверила Маша.

– Абсолютно.

Она недоверчиво посмотрела на Китайгородцева.

– Ну хоть что-нибудь расскажи. Или придумай, в конце концов.

– Зачем?

– А я про тебя напишу, когда буду готовить материал о Марецком. Представляешь? У Марецкого собственный телохранитель, настоящий громила, очень крутой парень, ему даже пистолет не нужен, потому что у него черный пояс по карате и он врагов убивает голыми руками. И фотографию поместим: Марецкий, а за его спиной ты маячишь – в черных очках, весь такой таинственный…

– Не надо, – коротко сказал Китайгородцев.

– Чего не надо?

– Фотографии не надо. И писать про меня – тоже.