Текст книги "Зарево над Припятью"

Какая красота в грубых вагонетках, в толкателе, в замасленных шпалах? Кажется, нет ее… Ничто HP должно радовать глаз, а ты стоишь зачарованный и смотришь… Красота, видимо, в том, что человек заставил эти тяжелые конструкции действовать с ювелирной точностью. Вот что делает автоматика!

Пришла очередная клеть. Полная вагонетка тронулась в путешествие по земле. Я пошел следом.

Рельсы слегка наклонены, и вагонетка постепенно убыстряет свой бег. Приходится прибавить шагу. У радиометрической контрольной станции ее движение замедляется. Специальные гасители останавливают вагонетку у измерительной аппаратуры – определяется содержание урана в руде. Проходит секунда, и вагонетка вновь продолжает путь. На "железнодорожном перекрестке" уже включена стрелка. Вагонетка идет на «свой» опрокидыватель. Если концентрация урана большая – в самый левый, чуть меньше – в другие. У опрокидывателей тоже есть "руки"; они заставляют вагонетки опять толкать друг друга – на сей раз груженая занимает место пустой. Включается вибратор, вагонетка опорожняется и теперь вновь должна вернуться к шахтному стволу.

Вся процедура занимает несколько минут…

На шахтах Донбасса и Криворожья три десятка лет назад родилась добрая традиция. Если суточный план выполняется, над копром загорается красная звездочка.

Мол, смотрите, люди, шахта работает хорошо.

Я поднял голову, пытаясь разглядеть, горит ли и над этим копром звездочка. Наверху реял флаг. Позже я узнал, что уже в течение нескольких лет не было суток, чтобы комбинат не выполнял план. За отличные показатели он регулярно завоевывает переходящее Красное знамя. Оно-то и реет теперь над копром. В канун 50-летия Великого Октября комбинат был награжден орденом Трудового Красного Знамени.

В День шахтера на городском стадионе праздник. Его открывает колонна горняков, под аплодисменты переполненных трибун совершающая круг почета. Впереди – прославленные мастера, с орденами на груди. Среди них Андрей Андреевич Головатый и Андрей Александрович Скрыпник – два человека, с которыми неразрывно связана новая история Желтых Вод, история становления и развития уранового рудника в Криворожье.

Однажды вечером оба они пришли ко мне. Интервью было записано на магнитофон. Итак, первое слово Андрею Андреевичу Головатому:

– Если рассказывать сначала, то приехал я сюда в 1927 году, 9 мая. Пришлось начинать трудовую деятельность разнорабочим, а закончил ее заместителем начальника шахты. Освоил все шахтерские специальности.

12 августа 1941 года эвакуировался на Урал. Был там до 1942 года проходчиком. В то время я пошел, как говорилось тогда, на рекорд. За смену выполнил норму па 1258 процентов. С этого дня стал "тысячником". А еще нас называли "гвардейцы труда". За мной последовали товарищи.

Когда Кривой Рог освободили, вернулся сюда. Работали не хуже, чем на Урале. Понимали, что руда нужна стране. В 1948 году я попросился на отстающий участок № 3, где и оставался до 1952 года.

– Удалось поправить дела на этом участке?

Андрей Андреевич улыбнулся:

– В 1949 году меня наградили орденом Трудового Красного Знамени. Это говорит само за себя.

– А другие награды есть?

– Орден Ленина… И еще у меня большая радость:

однажды студенты сказали, что мое имя упоминается во втором томе "Истории Великой Отечественной войны".

Я пошел в библиотеку, посмотрел, действительно, обо мне пишут. Вот и все, пожалуй…

Почти полвека прожил здесь Андрей Андреевич Головатый. Целую жизнь. Я спросил его:

– Что-нибудь осталось от прошлого в городе?

– Только воспоминания и старая шахта "Капитальная". Даже не верится сейчас, когда идешь по улице, что ничего, кроме степи и грязи, не было…

Где-то внизу, у самой речки, стоял барак. Окна – у земли, пол – на метр ниже. Деревянные нары без матрасов и простыней служили постелями. Сбитый из досок ящик заменял обеденный стол. Семейные отгораживались от остальных занавеской. Но никого из смертельно уставших шахтеров не беспокоил голосистый рев младенцев. Даже во сне им слышался стук обушков и лопат.

Утром натягивали не успевшую просохнуть спецовку и шли к карьеру. Скользкие деревянные ступени уходили вниз, и люди исчезали в шахте, чтобы оттуда на своих спинах выносить куски руды.

Постепенно наступали перемены. На открытие образцового барака собрались все жители поселка. На него смотрели как на чудо, потому что в длинном глиняном доме стояли кровати, хоть и без пружин, но железные, были простыни, подушки, набитые соломой, и даже радио.

– Когда обращаешься к прошлому, – говорит Андрей Андреевич, – почему-то в голову лезут пустяковые случаи.

– Какие?

– Например, верблюды. Пекарни у нас тогда не было, хлебом снабжал некто Карпиков. Приехал этот Карпиков из Средней Азии и захватил с собой двух верблюдов. Воду и муку на них возил. Сильно мы удивлялись тогда, глядя на них. Ничего, добрая скотина. Нашу грязь – осенью и весной поселок в болото превращался – месили, и хоть бы что. Лошадь не всегда пройти могла… Или другой случай. Как-то после смены увели козу у Марьи и оставили в шахте. Утром приходят горняки, вдруг видят в темноте два огонька горят и что-то белое летит к ним навстречу. Испугались ребята и что было сил наверх. А одной шахтерке страх ноги приморозил, и она осталась как вкопанная. Коза подбежала к ней, прижалась, не отходит… Года два вспоминали про это… Мало веселого в нашей жизни было…

– Я слышал, что некоторые шахты боятся. Вам когда-нибудь было страшно под землей?

– Знаю, боятся. Со мной впервые пошел паренек один. Новички, а значит, первое испытание – на клети.

Как нас тогда проверяли? Просто очень. "С ветерком" клеть вниз бросят – испугаешься или нет? Так вот, мой дружок так перепугался, что в другие края подался.

Мне по-настоящему страшно было лишь один раз, в 1938 году. Технически грамотных людей не хватало, вот и произошла ошибка… Большие пустоты образовались в породе, они вызвали обвал. Несколько семей остались без кормильцев, многих сильно зашибло. Но потом уже никогда таких несчастий не было. И специалисты появились, и рудник изменился. Не узнать совсем. Сейчас даже в шахту можно белые туфли надеть, не запачкаешься.

– Не преувеличиваете? – усомнился я.

– Точно. Не везде, конечно, а по рудничному двору наверняка пройдете, до тех пор, где разветвления начинаются к выработкам. Увидите сами…

– Удивительная судьба у нашего рудника, – вмешивается в разговор Андрей Александрович Скрыпник, начальник производственно-технического отдела шахты "Ольховка". – Жили мы всегда на отшибе Криворожья.

Народу мало, каждый друг друга знал отлично, отец и сыновья в забое вместе… А после войны рудник расти начал. Особенно когда уран нашли…

– Вы с 1934 года здесь? – спросил я Скрыпника.

– Да, с «Капитальной» – первой шахты рудника.

Вся история перед глазами, день за днем как на ладони.

Правильно говорил Андрей Андреевич, как день от ночи, отличается нынешний рудник от прежнего. Ничего похожего. А технику и сравнивать даже невозможно, так далеко шагнула она вперед. Вот мы, к примеру, взрывные работы в шахтах проводим. До пятисот тонн – один заряд. А когда первый раз взрывали породу, очень боялись. Опасались за копер – не упадет ли? Привязали к вершине проволоку, внизу – груз, отвес получился.

Взял я прибор и направил его на копер. Смотрю в трубу и жду. Неожиданно колыхнулась подо мной земля.

Я так растерялся, что даже на ногах не удержался и упал на колено. Носом об трубу ударился. Однако замерить колебания копра все же сумел. Отвес еще долго качался… Первый большой взрыв был, конечно, в диковинку. А теперь привыкли, никто и внимания не обращает. Правда, глубоко взрываем, не то что раньше, но все же тут чувствуется.

– Андрей Александрович, вы были свидетелем того, как здесь обнаружили уран. Расскажите о тех днях, – попросил я.

– Прибыла к нам экспедиция из Москвы. В 1946 году. Вначале нашли ванадий. Но запасы его невелики, особого интереса они не представляют… Вообще-то в наших местах все есть, даже золото, правда, мало… А уж потом «наткнулись» на уран. Ну, сначала ничего не сообщали, пока не приехали специалисты. Работа закипела, уже вскоре мы выдали первую тонну урановой руды.

Дальнейшая история – перед вашими глазами. Шахты росли, совершенствовались, обеспечивались новейшей техникой. Самые современные не только в Криворожье, но и во всей страна у нас шахты…

…Над зоной обрушения высится копер шахты "Капитальная". Пустые глазницы прилегающих к нему зданий смотрят на мир отчужденно. Из них вывезено все оборудование, которое можно еще использовать. А оставшееся школьники берут на металлолом.

Старая шахта – первенец Желтых Вод – отслужила свой век. А вокруг поднялись другие копры. Над ними развеваются красные знамена – идет добыча сверхпланового урана.

"Раньше урана на земле не было. А потом построили наш город, и он появился. Теперь на уране работают все атомные электростанции. А многие еще строятся…"

Идет урок в шестом классе. Ребята пишут сочинение "Что ты знаешь об уране?". Они рассказывают о своем городе, о родителях, о себе.

"Это очень важный металл. Дедушка был на войне, два ордена получил, но потом его послали в Среднюю Азию. Там он делал урановую руду, она нужна была Курчатову…"

"Очень трудное положение сложилось после войны.

У американцев были атомные бомбы, две из них они сбросили в Японии, и там погибло полмиллиона людей.

Чтобы обезопасить страну, советские ученые создали атомную бомбу. Она была испытана летом 1949 года…"

"Историю, как был получен уран и сделана бомба, я не знаю. Нам бомба не нужна, потому что мы строим электростанцию из атомов. Думаю, что их распорядился сделать Ленин, сразу же за "лампочкой Ильича"…"

Десятиклассники пишут сочинение на ту же тему.

И восьмиклассники – тоже. Всего сто школьников. Что им известно об атомном веке?

…Анри Беккерель почувствовал боль. В жилетном кармане он нес пробирку с радием, и теперь на теле оказался ожог. Кожа покраснела, затем образовалась язва.

Рана прошла только через два месяца.

Так началась "радиевая лихорадка". Выяснилось, что с помощью лучей можно излечивать кожные заболевания, опухоли и даже некоторые формы рака. Радий, открытый супругами Кюри, неожиданно стал самым популярным и дорогим веществом на свете. Пьер и Мария Кюри опубликовали технологию его добычи, чтобы все люди планеты могли использовать необычный элемент.

21 мая 1918 года Академия наук направила Советскому правительству письмо о том, что необходимо наладить в стране производство радия, чтобы ученые молодой Советской Республики могли вести "всестороннее изучение свойств этого удивительного элемента".

"Во время революции многие очень важные дела решались быстро. Владимир Ильич Ленин хотел, чтобы все люди жили счастливо, были культурными и образованными… Точно не знаю, но уверена, что и об атомной энергетике он заботился. Ведь сразу после революции возникло предложение электрифицировать Россию".

Права шестиклассница! И в ее словах, пусть наивных и не совсем точных, верно отразилась основная забота Ленина, партии, молодого государства о научном потенциале страны. И именно поэтому уже через полтора месяца после письма академии была назначена Коллегия по созданию и эксплуатации экспериментального завода для извлечения радия. Ее возглавил В. Г. Хлопин. По декрету Совнарком выделил для нужд коллегии 418 850 рублей.

А 28 октября В. И. Ленин отправил Уральскому совнархозу телеграмму, в которой говорилось, что надо "немедленно начать работы по организации радиевого завода согласно постановления Выссовнархоза".

Задумайся, читатель! Разгар гражданской войны, голод, разруха. О каком радии может идти речь?! Но миллиграммы радия – это будущее науки… Урал был захвачен белогвардейцами. Однако, как только Красная Армия освободила его, исследования возобновились.

Чуткость и внимание к науке, столь характерные для молодой республики, не могли не всколыхнуть ученых.

И они трудились самоотверженно. Виталий Григорьевич Хлопни писал в Петроград: "Получить конечный заводской продукт, помимо личного для меня интереса, в тех варварских условиях, в которых приходится сейчас здесь работать, мне представляется, будет иметь решающее значение и в деле закрепления всего радиевого дела за Академией наук…"

1 декабря 1921 года, когда в руках ученых оказались 4,1 миллиграмма препарата радия, можно считать днем рождения нашей атомной промышленности.

– Я счастлив сообщить академии, что… сотрудникам Радиевого института под непосредственным руководством В. Г. Хлопина удалось получить из русской руды первые пробы радия, – сказал на заседании физико-математического отделения Академии наук В. И. Вернадский. – Работа на заводе налажена… Радий получен из нового радиевого минерала, который был установлен впервые в минералогической лаборатории академии несколько лет назад…

Через четверть века возникла Лаборатория № 2, превратившаяся позднее в институт атомной энергии – один из ведущих мировых научных центров. Изучение радия, серия открытий в физике, сделанных советскими учеными, исследование геологических богатств Родины, становление атомной промышленности – все это началось в первые годы Советской власти. И среди ближайших соратников И. В. Курчатова были те, кто получал первый отечественный радий…

"Я хочу стать атомным рабочим – как мой папа…" – пишет школьник.

Уже более тридцати лет выдающиеся ученые, высококвалифицированные специалисты, инженеры, рабочие заняты созданием и совершенствованием техники, превращающей уран в эффективное топливо XX века. Но великим нашим достижением стало не только рождение атомного века, но и то, что он вошел в сознание наших детей, как созидательный век.

В 1946 году для пуска первого реактора потребовалось 50 тонн металлического урана. Сегодня загрузка лишь одного реактора – около 180 тонн природного урана. Но сколь ни тяжел вес добытого урана, какими бы сотнями и тысячами тонн ни измеряли мы его, к ним всегда нужно добавлять те миллиграммы радия, которые были извлечены из руды по ленинскому декрету…

– За что горняк любит шахту?

– Летом там нежарко, зимой нехолодно, – шутя ответил мне Андрей Андреевич Головатый. – Солнца не видишь, время быстро проходит.

Но для меня оно тянулось медленно. Клеть поползла вниз – главный инженер А. Т. Казаков предупредил машиниста: "Гостя везешь", – и тот не рискнул проверить мои нервы.

Где-то там, на глубине 700 метров, состоится первая встреча с "подземным городом". Б. Горбатов так описывал первые впечатления своего героя: "Он полз во тьме, ничего не видя, не понимая, извиваясь всем телом, как червяк, и больно стукаясь то коленками о какие-то стойки, то головой о совсем низкую кровлю. А впереди и сзади него, так же стукаясь, пыхтя и сопя, ползли все.

И Андрей невольно подумал, что вот так же, как они в пласт, вползает, вероятно, и червяк в древесину дуба через выточенный им же самим и для себя "ходок", еле заметный человеку. Думает ли при этом червяк, что это он покорил дерево, что он царь природы?" – Клеть «приземлилась» мягко. Яркий свет ослепил, и я невольно зажмурился. Минуту назад тьму разрезали только лучи наших фонарей, а сейчас лампы дневного света сияли щедро, и сразу к ним трудно было привыкнуть.

На рудничном дворе было пустынно. Туннель уходил вдаль, две нитки колеи, вытянувшись в прямые линии, терялись в глубине. Белые стены туннеля выглядели непривычно.

– Хотя породы у нас очень крепкие, – заговорил Казаков, – на рудничном дворе обязательно делаем бетонные перекрытия. А в других местах, подальше, дрркретируем, то есть напыляем, цементный раствор. В породе все-таки есть трещины, и куски ее могут обвалиться…

Из туннеля показался электровоз. Мы шагнули в сторону, на бетонный тротуар. Мимо промчалась подземная – электричка, совсем как в Московском метро, только вместо вагонов – вагонетки с рудой.

Рядом со стволом машинист лихо затормозил, подошел к пульту управления и нажал кнопку. Первая вагонетка уже стояла в опрокидывателе. Она перевернулась, вибратор прикоснулся к ее стенке, и руда с грохотом полетела вниз, в бункер.

Электровоз чуть отъехал, и вот уже в опрокидывателе стоит другая груженая вагонетка. Просто как в сказке: машинист так и не отходил от пульта, а электровоз сам передвигал этот необычный подземный состав. Встреча с автоматикой, начавшаяся на поверхности, продолжалась…

– На наших шахтах, – пояснил Алексей Трофимович, заметивший мое удивление, – управление электровозами дистанционное. И здесь, и на погрузке… А раньше несколько человек работали.

Спускаемся по лестнице к бункерам. Снова поражает отсутствие людей. Вибролотки сами подают руду в дробилку, и мощная машина измельчает крупные куски.

Только после этого руда идет на-гора. Получается высокий экономический эффект, если первоначальное дробление вести внизу, – больше можно поднимать руды в вагонетке. Выгодно это… А теперь – в «восточный» штрек.

Проходя по рудничному двору, я вспомнил слова Головатого о белых туфлях. Действительно их можно тут не запачкать, потому что тротуары сделаны из бетона, и не только из гигиенических соображений – так практичнее. В этих местах лесов нет, да и быстро выходят из строя деревянные настилы. И хотя первоначальные затраты на сооружения оетонных дорожек выше, чем деревянных, в конце концов они окупаются. Шахта строится не на месяц и даже не на год. В Желтых Водах привыкли думать о будущем…

В одной из стен туннеля – проем. Дверь чуть приоткрыта. Женщина в белом халате сидит за столом и читает книгу.

Мы вошли в подземный медпункт.

– Работы много? – поинтересовался я, когда познакомился с Прасковьей Андреевной Пановой.

– Мало, – словно сожалея, ответила она.

– Даже книжку можно почитать?

– Что вы, это не художественная литература, – смутилась Прасковья Андреевна, – специальная.

– Много сегодня шахтеров у вас побывало?

– Один. Температура у него высокая. Грипп. Отправила домой.

– Часто к вам обращаются?

– По-разному… Несколько сот человек в шахте. То желудок заболит, то грипп, иногда и руку поранят… обычные недуги. Я раньше в больнице работала.

– Где труднее?

– Одно и то же. Больные и наверху, и внизу одинаковые.

– У шахтеров же есть профессиональные болезни…

– Вы силикоз имеете в виду? Но у нас воздух хороший, чистый – лучшей вентиляции не придумаешь, а где необходимо, шахтеры «лепестки» надевают. Это маски такие, которые пыль в дыхательные пути не пропускают.

Так что случаи силикоза встречаются только у очень старых, кто под землей много лет провел. В прошлом о здоровье людей не слишком заботились, не то что теперь.

– Ну а радиация?

– Я тут с самого создания уранового рудника, но пока заболеваний, связанных с облучением, не было.

Первое время комиссии разные приезжали, исследовали, но все благополучно, говорят, обстоит. Да мы и сами не сомневаемся. Вот посмотрите на наших пенсионеров. Они в шахте с тридцатых годов, когда еще и не ведали, что уран здесь есть, и ничего, любого пенсионера из Москвы за пояс заткнут… Вы уж этого не пишите, а то москвичи обидятся, но старики у нас крепкие, это точно…

Рудничный двор остался позади. У стеклянного шара с лаконичной надписью «Переход» пересекли рельсовый путь, стало темнее. Мы приближались к рудному телу.

Свет от шахтерских лампочек причудливо играл на стенах. Бетонный тротуар кончился. Пригодились и резиновые сапоги: кое-где попадались лужицы.

Штрек грохотал. Из скалы, как козырьки, торчали лотки. По ним сыпалась руда. Но пыли не было. Когда мы подошли ближе, увидели: руда смачивалась струйками воды. Из-за этого – она казалась черной, словно уголь.

– Уран?

– Да, урановая руда, – ответил главный инженер.

– Можно ее взять в руки? Это не опасно?

– Нет, конечно, – улыбнулся Казакрв. – Концентрация урана не настолько велика, чтобы представлять угрозу для здоровья. Страхи сильно преувеличены, и в основном потому, что большинство людей знает об уране понаслышке…

Алексей Трофимович взвесил на ладони кусок руды.

Я смотрел на этот неказистый обломок и думал о революции, совершенной ураном. Энергия, впервые выделенная из него свыше тридцати лет назад, принесла японскому народу неисчислимые бедствия. Но советский человек «реабилитировал» уран, заставил его служить миру. Первые атомные станции, атомоходы, использование изотопов в народном хозяйстве – во всех областях науки и техники нашел себе применение уран.

Строятся новые атомные электростанции. Через несколько лет они станут главным источником энергии в районах, где не хватает угля, нефти и газа. Энергия атома будет опреснять морскую воду, лечить от злокачественных опухолей. Вездесущий атом – сегодня мы по праву называем его "атомом мира и прогресса".

Атомная промышленность начинается с урановых рудников, с таких вот шахт, где мы стоим в эту минуту, наблюдая, как темные куски руды наполняют вагонетки.

…Наконец последняя вагонетка загружена. Машинист занимает свое место в электровозе, и подземный поезд спешит к стволу.

Мы идем в противоположную сторону. Нам предстоит подняться на 30 метров, на подэтажный горизонт.

Новая неожиданность: заходим в лифт и медленно плывем вверх… Комфорт!

Здесь воздух чистый, как и на рудничном дворе. Над головой тянутся вентиляционные трубы, упирающиеся в еще не тронутый пласт. Там, где когда-то герои Б. Горбатова ползли, как червяки, мы шагаем в полный рост.

За поворотом – "подземный танк", или официально "подэтажыая каретка на гусеничном ходу". Управлял ею сам руководитель бригады коммунистического труда Михаил Николаевич Петров. Один.

На наших глазах танк легко развернулся в штольне и медленно приблизился к ровной, почти отполированной стене. В лучах прожектора руда слегка искрилась. Машина раздвинула "руки", они закрутились и впились в скалу. В клубах водяных брызг виден был только силуэт человека и белый «лепесток» у него на лице. А фантастическое чудовище вгрызалось в породу.

Потом все стихло. Штольня быстро очистилась от пыли – вентиляция включена на полную мощность. Михаил Николаевич подошел к нам.

– Вы давно в шахте? – спросил я.

– Двенадцать лет.

– Тогда вы можете объективно оценить эту каретку: нужна она горнякам или нет?

– Без сомнения, нужна. Раньше мы орудовали отбойными молотками перфораторами. За день так натрясешься, что к следующей смене прийти в себя не можешь.

А теперь крути рычаги, и все. Красота! Кроме того, водяная защита. Пыли практически нет.

– А что вы делаете с помощью каретки?

– То же самое, что и перфораторами. Бурим шпуры.

В них потом закладывается взрывчатка… Машина раза в три быстрее работает, так что никакого сравнения с перфораторами ж быть не может.

– Затем производится взрыв, – добавляет главный инженер, – порода разрушается приблизительно на метр.

Она-то и попадает в вагонетки.

– Понятно…

Где-то послышался глухой хлопок.

– Это взрыв, – пояснил Казаков. – Мы широко используем взрывы и для добычи руды, и для дробления кусков. Это самая прогрессивная технология…

– У вас в шахте курят?

– Да, конечно.

Мы достали сигареты.

– Воздух в шахте очень чистый, – заговорил Алексей Трофимович, – газов нет, опасаться нечего. Наши руды позволяют и покурить, не то что уголь… Пыли мало.

Особенно следим за вентиляцией. Если в каком-то забое запыленность увеличится, тотчас же прекращаем работу и «тянем» туда трубы. Хороший воздух – главный наш закон.

– Пока мы отдыхаем, расскажите, пожалуйста, об особенностях этого месторождения, – попросил я.

– Прежде всего, оно уникальное. Здесь и железная и урановая руда. Мы добываем и то и другое.

– А много урановой руды?

– На наш век хватит. Чем тщательнее ведем разведку, тем больше находим. Вот сейчас геологи бурят на километр с лишним. Да и мы готовимся спуститься ниже.

Год-другой здесь останемся, а потом вглубь…

– И так до центра Земли?

– До тех пор, пока уран будет! – отшутился главный инженер. – Впрочем, мы уже опробовали километровую глубину. Задел на будущее. Хотите взглянуть?

Я сразу согласился. Разве это не заманчиво?

…Клеть вновь оторвалась от ног и полетела вниз.

Слегка зашумело в ушах, почти как при посадке самолета… Километр под землю – не шутка!

Если на других горизонтах просторно и нужно долго добираться до забоев, то на «километровом» горизонте тесновато. Мы не прошли и сотни метров, как уперлись в скалу. Выработка заканчивалась прямоугольной камерой, посередине которой висела "люлька". Возле хлопотали два человека – Иван Матвеевич Хрунов и Олег Иванович Елисеев. Поверх обычных шахтерских спецовок на них надеты резиновые куртки, на касках – резиновые зюйдвестки с широкими полями, и оба они похожи на рыбаков.

– Это проходческий вертикальный комплекс, – Хрунов указал на машину. Он был здесь за старшего. – Может быть, прокатитесь?

Елисеев уступил свое место, и я вскочил на легкую металлическую площадку.

– Держитесь крепче и рук не высовывайте!

Люлька двинулась по изогнутому рельсу вверх. Камера осталась сбоку под нами. Тело постепенно отклонялось. Наконец мы повисли над темной пропастью. Где-то далеко внизу слышались голоса. Мы лежали на спине, а прямо перед глазами тускло мерцала руда.

– Вот в таком положении и бурим, – нарушил моячание Хрунов.

– Не очень удобно.

– Это с непривычки, – возразил Иван Матвеевич. – Я одиннадцать лет в шахте. Раньше как было? Настил соорудим, пробурим шпуры, заложим взрывчатку и снова настил убираем, потому что поломает его во время взрыва… Мука была, а не работа… Или на тросе висели.

Акробатикой больше приходилось заниматься, чем делом… С машиной же горя не знаем… Доверьтесь моему опыту: отличный комплекс!.. Ну что, спускаемся?

Я кивнул.

Подумалось: есть своя закономерность в том, что именно здесь широко используется новейшая техника. Люди добывают "металл XX века", вполне естественно, и машины, и механизмы должны быть самыми совершенными, на уровне и сегодняшнего, и завтрашнего дня.

Захудалый в прошлом рудник, где-то на окраине Криворожья, превратился в передовое предприятие, куда горняки со всей страны едут учиться. Здесь смело подошли к решению труднейших задач, а наука и техника покоряются дерзким.

…Когда мы вернулись к стволу, на рудничном дворе толпились шахтеры. Мы присели в сторонке.

– Рабочий класс должен подниматься в первую очередь, – заметил главный инженер. – Хорошо поработали…

– Сколько мы пробыли под землей?

– Почтет шесть часов. Километров пятнадцать одолели.

Я опять вспомнил слова Головатого: действительно, время под землей идет незаметно. Солнце, наверное, уже садится…

– Сейчас пообедаем, – сказал Алексей Трофимович, – и отдыхать… У нас хорошая столовая. А так как вы всю смену пробыли в шахте, вам положено бесплатное питание. Такой уж порядок…

– Года два назад приезжал к нам один канадец, – вмешался в разговор начальник смены, – посмотрел столовую и говорит: "Очень большое излишество". Спрашиваем: "Почему?" – "Я обанкрочусь, если буду кормить бесплатно своих рабочих".

– Вам здорово повезло, что вы знакомились с шахтой не в Канаде, а в Желтых Водах, – улыбаясь, добавил Казаков.

Пустая клеть незаметно скользнула сверху и остановилась. Она пришла за нами.

Шахта гудела. Мне показалось, что где-то бушует подземная гроза. Взрывы отрывали от рудного тела урановую руду, которая будет поднята на поверхность втород сменой…

Чернобыль. Первые дни аварии

Странно, непривычно выглядит с вертолета Припять.

Белоснежные многоэтажные здания, широкие проспекты, парки и стадионы, игровые площадки рядом с детскими садами и магазины…

Город пуст. Ни одного человека на улицах, а по вечерам ни в одном из окон не загорается свет. И лишь изредка показывается на улице специальная машина – это служба дозиметрического контроля… Иногда в тишину города врывается шум двигателей – это к реакторам идет очередная вахта: три блока АЭС нуждаются в присмотре, ну а на четвертом иные события…

Город без людей… Это страшно.

Однажды я видел такой город. По-моему, если не изменяет память, это был Сан-Франциско. В фильме Стенли Крамера "На последнем берегу". Герои ленты, надев защитные костюмы, идут по безжизненному городу в поисках передатчика, посылающего в эфир непонятные сигналы. Уже давно прошла ядерная война, в живых осталось несколько десятков человек, да и те на борту подводной лодки, и они надеются, что там, в Сан-Франциско, есть еще один… Но это от ветра колышется штора, контакты передатчика замыкаются, и возникает радиосигнал…

Мертвый город. Память до мельчайших подробностей хранит вот уже десятилетия кадры из фильма. К счастью, это всего лишь фильм воображение, так сказать, его создателей.

А реальность?

Припять… Оставленная своими жителями. Взрослыми и детьми, пенсионерами и домохозяйками, физиками и дворниками, – всеми…

"Я был в Чернобыле…" Так начинаются многие письма, которые лежат передо мной. И каждое свидетельство очевидца – документ, обращенный к нашим детям и внукам. Они должны знать, как это было.

Нас семеро. Журналисты из центральных газет. Нам было разрешено побывать в зоне аварии, рассказать о том, что делается для ее ликвидации.

В основном это молодые газетчики, горячие, боевые и, к сожалению, не всегда представляющие, насколько опасна та самая радиация, которую "нельзя пощупать, почувствовать, увидеть". Однако из-за этого она не становилась менее опасной.

В Киеве к нашей группе присоединился Михаил Семенович Одинец. Фронтовик, опытный правдист, самоотверженный и бесстрашный человек.

Втроем – плюс фотокорреспондент «Правды» Альберт Назаренко – мы отправились в Чернобыль.

Первое, что увидели: опустевший город… И наверное, в эту самую минуту поняли, насколько трудная и длительная предстоит работа. Ведь вначале речь шла не о ликвидации последствий аварии, а о предотвращении ее развития, то есть как именно ее локализовать…

В райкоме партии Чернобыля расположилась правительственная комиссия. На дверях приколотые кнопками, написанные от руки записки: "Академия наук", "Минэнерго", "Инженерная часть", "Минздрав СССР"…

Это штаб по ликвидации аварии. Здесь – центр, куда стекается вся информация.

В коридоре сталкиваемся с Евгением Павловичем Велиховым. Он не удивляется встрече с журналистами.

Сразу же беру у него интервью.

– Как вы оцениваете нынешнюю ситуацию? – спрашиваю я.

– К сожалению, пока мы занимаем эшелонированную оборону, – отвечает он. – Стараемся предусмотреть все возможные варианты. Главная задача обезопасить людей, поэтому и проведена эвакуация из 30-километровой зоны. Ну а наступление ведем на реактор, работаем не только рядом с ним, но и под ним. Наша задача – полностью нейтрализовать его, "похоронить", как принято у нас говорить. Все идет организованно, достаточно одного телефонного звонка – и решение принято. Раньше на согласование уходили месяцы, а теперь достаточно ночи, чтобы решить практически любую проблему. Нет ни одного человека, кто бы отказывался от работы. Все действуют самоотверженно.