Текст книги "Зарево над Припятью"

Михайлов. И тогда мы решили перейти на новую технологию. Представляете?! Выбрасываем старое оборудование, ставим новое.

Семенов. Продукцию продолжаем выдавать, и одновременно все перетряхиваем. Старую систему "раскулачили", а новая не идет. Мы и так и сяк – не идет…

Михайлов. И даже авторы новой технологии от нее отказались, говорят: "Ну, мы уже бессильны! Надо бросать все это и восстанавливать старую систему". А Володя просит: "Давайте еще помучаемся, попробуем то, другое. Есть еще надежда!"

Семенов. Пошло наконец. Лучше, лучше… Теперь и забот меньше.

Михайлов. Люди проявили много выдумки, изобретательности, настоящего творчества. Такова уж судьба всего нового… Знаете, пока рабочий сам аппарат не поломает, он не поймет, как тот работает. И приходилось тогда директору с гаечным ключом лезть внутрь и исправлять… Все-таки научились!.. Коллектив сильный, технически грамотный.

Семенов. Раньше с завода сутками не уходили.

Спали там. Вдруг что-то случится! Теперь ни в суббогу, ни в воскресенье даже не показываемся.

Михайлов. И людей-то почти не видно, только операторы, а процесс не прерывается.

Семенов. Вы не думайте, что мы успокоились. Нет, многое нам не нравится… Кое-что улучшить нужно, изменить. Об удешевлении продукции надо заботиться, особенно с переходом на новую систему планирования и экономического стимулирования. За каждую копейку бороться! И если такой-то реагент стоит, к примеру, 60 рублей за тонну, а тот – 40 рублей, мы уже думаем, как отказаться от дорогого реагента и перейти на дешевый…

Михайлов. Наверное, никогда человек не бывает доволен!

…К сожалению, на этом обрывается магнитофонная запись – кончилась пленка.

А мы разговаривали о походе по местам боевой славы дивизии, которая освобождала Желтые Воды от фашистских захватчиков. Летом во время отпуска Михайлов участвовал в этом походе.

Потом Семен Григорьевич читал стихи. Очень разные, но всегда волнующие, идущие от самого сердца…

Передо мной сидели два человека. Оба пришли в атомную промышленность много лет назад. Они отдали ей свои знания, энергию, талант. И таким людям, как Михайлов и Семенов, мы обязаны рождением "атомного века". Их было много, пионеров новой отрасли, в лабораториях и на полигонах, на строительстве атомных электростанций и в поисковых партиях, на комбинатах и в шахтах. Они «приручали» уран, заставляли его служить Родине. Благодаря героизму тысяч людей, от академиков до рабочих, страна создала атомную индустрию.

Прожив неспокойную жизнь, такие, как Михайлов и Семенов, не могут уйти от дел. И не потому, что их не отпустят, нет, у руководителя комбината не поднимется рука отказать – они заслужили право на отдых, но они сами не могут написать "заявление о покое", как сказал Семенов. Не все еще завершено, есть еще идеи, и их "неплохо было бы осуществить".

На одном из рабочих горизонтов шахты я остановился у новой машины. Шли испытания. Записывая в журналистский блокнот фамилии горняков, я расспрашивал об их подземных профессиях.

– Я инженер. – ответил один, – работаю в ЦНИЛА.

– А почему вы здесь?

– Сдаем свою продукцию.

Тогда под землей было мало времени для разговоров. И полный смысл увиденного я понял намного позже – в Центральной научно-исследовательской лаборатории комбината.

По штатному расписанию – это один из цехов.

Но когда мы переступили порог ЦНИЛА, я не мог отделаться от чувства, что нахожусь в крупном институте.

Представьте: разнообразные лаборатории, мощное конструкторское бюро, свои мастерские, миниатюрный опытный завод с самым совершенным оборудованием. Несколько сот человек. И я подумал: не слишком ли обременительна для комбината столь великая армия ученых?

Нужны ли они?

Впрочем, на этот первый пришедший в голову вопрос ответ я получил фактически раньше, когда знакомился с урановыми шахтами, обогатительной фабрикой и заводом. Где бы мы ни были, какую бы новую технику нам ни показывали, рабочие и инженеры подчеркивали, что "это сделано в ЦНИЛА", "в разработке принимали участие сотрудники ЦНИЛА", "нам помогли из ЦНИЛА".

С первых дней своего существования ЦНИЛА переведена на хозрасчет. Именно с этого и начался разговор с ее директором Ефимом Ильичом Пригожиным.

– Вначале нас было десять организаторов, – сказал он. – Мы работали в шахтах и на заводе и поэтому отчетливо представляли, что нужно производству. Создавая лабораторию, руководство поставило четкую задачу:

автоматизация, механизация процессов, облегчение труда горняков…

Из окна кабинета виден просторный двор. На нем наземный комплекс шахты, очень похожий на действующие. Директор подошел к окну и показал вниз:

– Мы собираем автоматизированный комплекс вначале у себя, налаживаем его до деталей, а только потом устанавливаем на месте. Там уже не требуется никаких доделок. Это наш главный принцип.

Я рассказал директору о встрече над землей.

– Правильно, – ответил он, – мы все доводим до конца. У нас свои бурильщики, наладчики, разнообразные специалисты. Мы не морочим голову шахтерам до тех пор, пока конструкция не опробована… Я по своему опыту знаю, что часто, даже слишком часто, новая техника поступает в «сыром» виде. Проходит иногда несколько лет, пока она станет совершенной. Отсюда недоверие к ней, горняки мучаются, прежде чем выйдет что-то путное… Мы своей кареткой бурили целый год, чтобы устранить недостатки и доказать ее преимущества, и только после этого она пошла. Нам стали доверять – горняки убедились, что каретка облегчает труд и что с ней мало забот. В самом деле, почему дают на производство «сырую» технику? В армии, к примеру, нет такого.

Разве солдат должен совершенствовать свое оружие?

На мой взгляд такое же положение должно быть в промышленности…

– Ваша лаборатория достаточно специфична. Как вы получаете заказы и как они у вас осуществляются?

– Мы самн постоянно ищем заказчиков. Пускают гдето завод или шахту, мы обязательно там побываем, посмотрим, свою помощь предложим. Так как мы на хозрасчете, заказчик для нас – главная фигура. И стараемся не подводить его ни в коем случае. Ведь если плохая конструкция, он от нее откажется, да и другие больше не обратятся.

– Мне кажется, эффективность отдачи научно-исследовательского института можно определить по количеству авторских свидетельств…

– В год сотрудники лаборатории получают пятьшесть авторских свидетельств. Ну а выпуск нашей продукции… – Ефим Ильич на секунду замолчал, – разный.

– Лаборатория растет?

– Естественно, ведь объем работ увеличивается.

Мы идем по двум путям. Во-первых, готовим научные кадры из инженеров, преимущественно молодых специалистов. Как только выпускник института появляется у нас, его назначают старшим техником. Учтите – не инженером. Если он относится к делу творчески, что-то предлагает, значит, он способен к научной деятельности и его оставляют в лаборатории. В противном случае мы с ним прощаемся. Это «сито» позволяет нам выявлять наиболее талантливых людей. Честно говоря, молодым у нас хорошо: самостоятельное, интересное поприще и большие возможности для развития. Многие групповые инженеры и заведующие лабораториями молоды. Я думаю, в этом залог успеха…

Во-вторых, лаборатория растет и за счет опытпых цехов. Каждое исследовательское учреждение, к которому мы относим и себя, постоянно лихорадит. Иногда работы много, иногда – мало. Чтобы обеспечить постоянный приток средств и заказов, мы организовали мелкосерийную сборку приборов это конвейер, который обслуживают в основном вчерашние десятиклассницы.

– Система оплаты у вас тоже отличается от той, что существует в отраслевых научно-исследовательских институтах?

– У нас премиальная система. Если ЦНИЛА за год дает прибыль, увеличивается и заработок. Но премию выдают тем лабораториям, которые выполнили заказы, а сотрудникам – в зависимости от того, как потрудились. Это определяет уже руководитель группы.

– А опытное производство?

– Там иначе. Не нужно, чтобы рабочий "гнал план" до 120 процентов. Качество – вот что главное. И если у него в течение месяца нет брака, дополнительные 25 процентов премии обеспечены. Эта система гарантирует нам отличное качество образцов. Ее преимущества очевидны. Приведу хотя бы такой пример.

Сделали мы один станок. Образец стоил 5 тысяч рублей. А требовалось всего 10 станков. Один из заводов взялся изготовить их по 4,5 тысячи… Присылают эти станки, а они никуда не годятся. Дефектов много. На и к устранение в общей сложности ушло еще по 3,5 тысячи.

Хотели сэкономить по 500 рублей на станке, и еще вдвое дороже обошлось. Лучше уж сразу больше средств затратить, но проследить за качеством.

– Как оценивается работа конструкторской группы?

Ведь конструктора нельзя приравнять ни к исследователю, ни к производственнику…

– Конструкторы зависят от лабораторий… Между ними очень сложные отношения. Если лаборатория передает им «сырую» идею, проигрывают исследователи, потому что и внутри ЦНИЛА господствует хозрасчет. Скажем, макет не идет, значит, исследователи не довели чтото до конца, а конструкторы не виноваты. Следовательно, лаборатория свой план не выполнила и лишается премии, конструкторы – не лишаются…

Есть у нас одна мысль. Поскольку обезличка при хозрасчете недопустима, мы думаем оценивать работу конструктора по тому, сколько времени и как доводится уже готовая конструкция.

Если по смете станок стоит тысячу рублей и потом выясняется, что много конструкторских недоделок, то ведь они тоже обходятся в изрядную сумму. Так вот, по степени совершенства того или иного станка мы и будем определять качество работы конструктора, если хотите, и его талант, и его профессионализм.

– Новая система планирования и материального стимулирования, – подводит итог директор ЦНИЛА Ефим Ильич Пригожий, – предусматривает оценку труда не только предприятия или института в целом, но и каждого человека. Как-то так получалось, что мы перешли на эту систему раньше, чем она была принята повсеместно, и убедились – так и лучше, и легче.

На следующий день, разговаривая с директором комбината Виктором Аввакумовичем Мамиловым, я спросил его:

– Довольны ли вы лабораторией?

– Не совсем. У меня много претензий к науке.

Слишком медленно освобождается горняк от тяжелых физических нагрузок. Не везде еще ученые могут помочь ему.

– Ваши претензии понятны. Потому что чем быстрее развивается наука, тем больше от нее ждут…

– Я думаю, только тогда мы перестанем требовать от ученых новых кареток, станков, комплексов, когда наши шахты и заводы будут полностью автоматизированы. Горняк будет добывать руду, сидя за пультом управления здесь, на поверхности земли…

Я верю, что мечты Мамилова осуществятся! Прообраз будущей шахты я уже видел в Желтых Водах.

Чернобыль. Первые дни аварии

В истории медицины работа врачей и сестер медсанчасти № 126 города Припяти станет одной из самых ярких страниц. Это великий подвиг медиков.

Они в числе первых были на месте аварии.

Они были последними, кто покинул эвакуированный город.

С 26 апреля по 8 мая медики спасали людей, позже большинство из них были госпитализированы – их самих надо было лечить…

Мне и коллегам из других газет довелось беседовать с некоторыми из тех, кто работает в медсанчасти № 126 и кто в Москве и Киеве спасали жизнь пострадавших во время Чернобыльской трагедии.

– Только часов в пять утра я почувствовал металлический привкус во рту, головную боль, тошноту… – рассказывает врач "Скорой помощи" Валентин Белоконь, – я на станцию приехал в начале второго. Три наших машины я поставил так, чтобы все их видели. До четвертого блока – метров сто. Вскоре начали отправлять пожарных…

– Фельдшер Скачок и я приехали на станцию вместе с пожарными, рассказывает водитель Анатолий Винокур. – Нам тут же погрузили обгоревшего Владимира Шашепка. Мы отвезли его… Машину проверяли дозиметром, Стрелку зашкалило… Утром вернулся домой, но все вещи снял за порогом и оставил их там…

Жена волновалась и переживала…

– В начале третьего в медсанчасти были уже все, кто нужен, рассказывает заместитель начальника медсанчасти № 126 Владимир Печерица. Мы обрабатывали пострадавших, делали вливания… Не хватало капельниц, оборачивали палки бинтом и прикрепляли к спинкам кроватей – вот штатив и готов… Вечером 26 апреля первая партия больных была отправлена спецрейсом в Москву…

– За первые сутки там, в районе аварии, было сделано около тысячи анализов, – говорит профессор Ангелина Гуськова. – Из них самых тяжелых отправили в Москву тремя специальными самолетами. Мы получили выписки от местных врачей, они правильно отобрали из огромной массы людей действительно тех, кто нуждался в специальном лечении у нас в клинике. А ведь местные врачи впервые столкнулись с подобными радиационными поражениями…

* * *

Записка из зала: «Почему пожарные попалипменпо в клинику № 6, которая находится в Москве. А в Киеве таких больниц нет?»

В Москву были доставлены не только пожарные, по и реакторщики, и те, кто охранял станцию, – в общем, все, кто получил сильное лучевое поражение.

Это клиника специальная, в течение многих лет здесь занимаются такого рода заболеваниями – к сожалению, несчастные случаи на атомных установках и станциях, а также в научно-исследовательских лабораториях все еще случаются. Кстати, помните фильм "Девять дней одного года"? В нем рассказывается о работе медиков именно такой клиники…

Есть отделения, пригодные для лечения лучевого поражения, и в Киеве. В частности, в онкологическом центре и других лечебных заведениях. Очень многие, пострадавшие во время аварии в Чернобыле, лечились именно там… В Москву были отправлены наиболее тяжелые.

Желтые Воды. Урановый рудник (окончание)

Уран неприхотлив. Он легко взаимодействует с другими элементами, образуя различные соединения, и практически проник во все существующие минералы. Если вы возьмете простой камень, в нем непременно есть уран, правда в ничтожном количестве. Даже в метеоритах его обнаружили. Так что «металла XX века» достаточно много.

Но распространенность урана ни в коей мере не дает гарантий для его промышленной добычи: слишком мало его в обычных рудах. И поэтому геологи ищут специальные месторождения уранита и урановой смоляной руды (урановой смолки). Таких месторождений известно несколько: к примеру, в Канаде, Конго, США, Скандинавских странах и в СССР. Там построены шахты и обогатительные комбинаты, которые в основном и обеспечивают сырьем мировую атомную промышленность.

Но нельзя пренебрегать и маленькими месторождениями – дефицит урана все-таки велик. Американцы, например, выкапывают "урановые баобабы". Когда-то, очень давно, рос баобаб. Он хорошо сорбировал уран.

И теперь геологи находят вместо этого баобаба «столбик» урана.

В Советском Союзе метод подземного выщелачивания позволяет разрабатывать некоторые из месторождений с минимальной затратой сил и средств. Одна из таких установок действует неподалеку от Желтых Вод. Это своеобразный "экспериментальный цех" комбината.

Много миллионов лет назад в этих местах текла могучая река, росли непроходимые леса. Воды древней реки – прапрабабушки нынешней – несли уран. На ее излучине уран оседал. Здесь были углисто-органические породы, которые впитывали и не пропускали его. Долго продолжается этот процесс.

А когда уже в наше время геологи определили русло древней реки, они наткнулись на небольшое урановое месторождение. Между двумя слоями глины находилась урановая линза. Как быть? Запасы не столь велики, чтобы роди них возводить дорогостоящие шахтные сооружения.

И тогда на помощь пришло подземное выщелачивание. Внешне устройство для него выглядит слишком просто. На краю поля пробурены скважины, соединенные между собой полиэтиленовыми трубками. В одни скважины нагнетается кислота, из других выкачивается урановый раствор.

Кислота, попав под землю, вымывает уран и выносит его с собой на поверхность, где металл осаждается.

В принципе схема выщелачивания такая же, как и на обогатительном заводе. Разница в том, что многие аппараты и установки отсутствуют, процесс идет в естественных условиях.

Позже, когда урановая линза исчезнет, скважины закроют, и колхозники вновь посадят пшеницу и картофель. Ничто не будет напоминать им, что здесь было урановое производство.

В маленьком здании, приютившемся неподалеку, живет несколько человек, но лишь двое из них обслуживают установку, да еще лаборантка, которая контролирует качество раствора.

Спрашиваю у начальника установки Игоря Величко:

– А может ли урановый раствор попасть в реку?

– Мы все рассчитали. Даже если остановить насосы и не откачивать раствор, он практически останется на месте и только через 1800 лет доберется до реки… Но реальнс это невозможно. Из-за разницы давлений весь раствор стремится в скважину, это как раз нам и нужно. Когда проводили эксперименты, «запустили» раствор и первый раз «вернули» его через месяц. Измерили концентрацию урана. Второй раз проверили еще через месяц – концентрация не изменилась. Более того, всю зиму здесь не работали. А весной установили – концентрация прежняя.

Это подтверждает, что внизу раствор движется чрезвычайно медленно.

– Используя новый метод, вы рисковали. Вдруг чтото не получится… Не могли вы погубить месторождение?

– Эксперименты проводились на его "хвосте".

И только когда убедились, что подземная технология себя оправдывает, расширили их.

Вначале сомневались, что подземное выщелачивание у нас пойдет хорошо. Большинство технологов подгрунивали над энтузиастами. А они приехали сюда и доказали делом. Неприятностей было больше чем достаточно. Вода в трубах стояла, трубы корродировали… Новое никогда не внедряется гладко.

Мы прошли вдоль нитки трубопроводов, посмотрели, как в стеклянных колпаках скважины булькает раствор, познакомились с сорбцией. Действительно, все чрезвычайно просто. По сравнению с обогатительным заводом в Желтых Водах установка для подземного выщелачивания выглядит примитивной. Там – насыщение автоматикой, сложнейшие приборы, здесь трубы и емкости. А уран идет…

– Так что же, за этим методом будущее урановой промышленности? обращаюсь я к Величко.

– Нет, – улыбается он, – подземное выщелачивание не везде можно применить. Все зависит и от концентрации урана, и от пород, и от их залегания. Где породы плотные, там ничего не добьешься. Существуют разные методы, один из них – подземное выщелачивание…

…По цилиндрическим емкостям струится желтоватая вода. А внизу, прямо перед нами, грузятся контейнеры.

Добытый из-под земли уран отправляется на переработку. Где мы с ним встретимся? Может быть, в море, на атомоходе "Арктика", а может, на берегу Каспия, где с его помощью опресняется вода, или в Димитровграде, в недрах СМ – сверхмощного реактора, рождающего потоки нейтронов, которые так необходимы ученым для исследований?..

В Желтых Водах приезжему легко заблудиться. Это кажется невероятным, потому что городок небольшой. Но тем не менее в первый день я долго бродил по улицам в поисках своей гостшшцы. Улицы обсажены деревьями.

Их кроны переплелись, сквозь ветви трудно разглядеть даже двухэтажные здания. И поэтому улицы похожи ОДНУ на другую… Первое впечатление, что ты находишься в огромном саду.

Зелень – гордость желтоводцев. Каждое деревце им дорого, близко. И это понятно, потому что раньше здесь была голая степь.

Летом солнце выжигало землю, а осенью и весной, когда обрушиваются дожди, без резиновых сапог даже по центральной улице нельзя было пройти. Почва набухала, покрывалась скользкой, жирной пленкой. Я довольно отчетливо себе это представил.

В первый же день меня повезли на Ингулец – огромное искусственное водохранилище ("собственное море", как здесь говорят). К сожалению, шоссе туда не ведет, и машина ползет по пробитой между полями колее. К вечеру пошел дождь. Он застал нас врасплох. Более двух часов сидели мы в степи совсем рядом с дорогой и не могли тронуться с места. Машина буксовала.

Председатель горисполкома Борис Иванович Елтышев, который тоже ездил на Ингулец, сказал:

– Я живу в Желтых Водах с осени 1953 года. Поверьте, проехать тогда по городу было невозможно. А теперь почти всюду – асфальт… Благоустройство – наша серьезная забота. Горнякам и металлургам нужно создать отличные условия не только на производстве, но и в быту, удовлетворять все потребности человека…

– У вас очень беспокойная должность, Борис Иванович. "Хозяину города" всегда трудно. Хлопот хватает. Ведь и с жалобами к вам тянутся?

– Конечно. И семейные дела приходится разбирать, и квартирные, и озеленением заниматься, и бытовыми вопросами – всем.

– Как вам удалось так быстро деревья вырастить? – поинтересовался я. Вы говорили, что недавно одна степь была, а деревья явно взрослые.

– Это наш "производственный секрет", – пошутил Борис Иванович. Потом уже серьезно добавил: – Ничего необычного нет. Мы решили сажать не молодые деревца, а уже большие. Зачем столько ждать? Почему кислородом должны дышать только наши дети, да и то в будущем?

Неправильно это… Мы взяли в питомнике 25-летние деревья. Город изменялся быстро, буквально на глазах. Утром идут шахтеры на работу, видят – дом новый закончили. Возвращаются обратно, а рядом с ним уже деревья высокие шумят… Сначала удивлялись все, а теперь считают, что иначе и быть не может… Каждое дерево у нас на учете. Школьники и пенсионеры за ними ухаживают. Это традицией стало.

– Я гулял по проспекту Гагарина. Это главная улица?

– Да. Здесь широкоэкранный кинотеатр, магазины, гостиница, возводим девятиэтажпые корпуса. А в конце, у стадиона, детский парк заложен…

– Насколько я заметил, у вас хорошо поставлено бытовое обслуживание, столовые в частности…

– Это правда. Знаете, женщины уже отвыкли готовить дома. Стоит ли возиться у плиты, если можно пойти в столовую и вкусно поесть? Вот только рестораном яещэ недоволен. Популярностью он не пользуется. Музыки пока в кем нет, не очень уютно вечером. Сейчас вот дивчину назначили директором. Думаю, она дело наладит, ну а мы поможем по мере сил…

– У вас очень много интересного, Но все же, чем вы больше всего гордитесь?

– Трудно сказать… Пожалуй, все-таки школами…

…Зайти в любую школу приятно. Словно во дворце находишься: чистота, красивые интерьеры, отлично оснащенные лаборатории, спортивные залы, даже парты и доски не черные, а салатные и коричневые.

Завуч объясняет:

– Специальная комиссия изучала влияние цвета предметов на восприятие ребенка. Выяснилось, что черный цвет действует угнетающе, целесообразно красить парты в салатный… А теперь мне, учителю, даже не верится, что парты могли быть черными…

В школе № 5 директором Никита Яковлевич Гриб, известный старожил, историограф. Много лет назад начал он по крохам собирать фотографии, документы, различные материалы, рассказывающие о Желтых Водах, его людях. Ныне коридоры школы – великолепный музей.

Страсть директора передалась и его ученикам.

Пройдя по школе, вы узнаете, каким был рудник в начале века; когда и где работала Матрена Евстафьевна Рыбкина, заслуженная учительница УССР, которая свыше сорока лет провела в Желтых Водах; кто отличился нa фронте; наконец, есть даже портреты футболистов "Авангарда", городской команды, чемпиона Украины. Поиски героев продолжаются: и тех, кто жил в городе, и тех, кто освобождал его от фашистских захватчиков.

У памятника павшим воинам, установленного напротив школы № 5, всегда букеты цветов. Ежегодно 23 февраля, 9 мая и 7 ноября весь город приходит сюда, чтобы почтить память погибших. При свете факелов пионеры выстраиваются вокруг постамента. Цветы, факелы, белью рубашки ребят, алые галстуки…

В тот день, когда я был в этой школе, принесли открытку:

"Мне военкомат сообщил, что комсомольцы и пионеры ухаживают за могилой, где лежит мой меньшой сынок.

Дорогие ребята, большое материнское спасибо вам за это внимание. Мне уже 84-й год, старая я уже совсем, и, видимо, побывать на могиле мне не придется. У меня к вам просьба: если сможете выслать фотокарточку, то, будьте добры, пришлите.

Сейчас я уже старая, получаю пенсию. Живу у внучки. Страшно становится, когда слышу снова о войне. Сыновей у меня больше нет, но есть внуки, которые могут погибнуть.

Зюркалова Степанида Петровна".

Фотографию тут же отправили…

Когда настало время уезжать, я поднялся на телебашню и долго смотрел на город. За те несколько дней, что я пробыл в нем, он стал близок, понятен, дорог. Города бывают разные: зеленые, красивые, веселые. Этот был еще приветливым и радушным.

Уверен, что тот, кто побывал в Желтых Водах, обязательно приедет туда еще раз. Я жду тот день, когда на шоссе перед ветровым стеклом машины вырастет уже знакомая надпись "Желтые Воды". Люди всегда возвращаются в те места, которые стали им родными.

Среди тех, кто принимал участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, были и многие специалисты из города Желтые Воды…

Чернобыль. Первые дни аварии

Так уж принято считать, что если есть огонь, то именно пожарные должны его гасить. Даже в том случае, когда огонь атомный…

Потом приедут физики, химики, технологи, а пока на первом плане пожарные. И не только те, кто сражался с огнем на крыше машинного зала и у четвертого блока. Но и многие другие…

В конце своей записки Анатолий Васильевич Антонов написал: "Извините за сумбур. Не перечитывал. Опаздываю на поезд". Он уезжал в отпуск.

Антонов – кандидат технических наук, спортсмен – у него первый разряд по современному пятиборью, увлекается фехтованием, конным спортом, футболом, волейболом и легкой атлетикой. Он – начальник сектора Киевского филиала ВНИИ пожарной охраны МВД СССР.

Вот что написал он в своих воспоминаниях о первых днях аварии:

"Утром 26 апреля мне позвонил начальник Киевского филиала ВНИИ противопожарной охраны полковник Зозуля и сказал, чтобы я не отлучался из дома. Прогулку с детьми (дочь 13 лет и сын 5 лет) пришлось отменить. Затем полковник перезвонил еще раз и сообщил, что произошла авария на Чернобыльской АЭС и что туда необходимо выехать для разработки рекомендаций и участия в мероприятиях по ликвидации последствий аварии и предотвращения развития ее масштабов.

Дети интуитивно поняли, что произошло что-то серьезное, дочь приготовила поесть, сын принес две тетради для записей. Супруга в это время была в туристической поездке по Золотому кольцу.

На пожары, в том числе и крупные, выезжать доводилось сотни раз, но с таким случаем столкнулся впервые.

Колебаний, сомнений не было. Надо! Приехал "уазик". По дороге забрали из дому подполковника Волошаненко и вместе с водителем Бобко на самой высокой скорости поехали в Припять. По дороге вспоминали школьные, университетские, профессиональные знания, полученные во время службы на далеком Сахалине. Об атомной энергетике, об устройствах и принципах работы атомных электростанций, об альфа-, бета– и гамма-частицах, об опасности, о припятчанах, о киевлянах, о наших детях. По дороге встретили два «Икаруса» с людьми в больничных одеждах и машиной сопровождения. Стало ясно автобусы едут в Киев, авария серьезная.

Прибыли в Припять в зону реактора где-то около полуночи. Шлагбаумы, посты, дозиметрический контроль – это все было потом. Видим зарево над корпусом. Безлюдно. Куда ехать? Догнали «скорую» – спросили, как проехать в дирекцию, какой уровень радиации, какая обстановка? Водитель был первым человеком, который рассказал нам о случившемся спокойно, трезво, без бравады и без паники. Начали объезд здания реактора, чтоб уяснить обстановку, заехали в здание управления. Сосредоточенные, спокойные, серьезные, ответственные люди. Поразило спокойствие и деловитость. Вот он, русский характер!

Заехали в пожарную часть, ту самую, из которой в 1 час 27 минут выехали на ликвидацию аварии пожарные, чтобы стать героями. Их имена знает теперь вся страна. В части никого не было. Из-за высокого уровня радиации ее перевели в другую, более отдаленную. Прибыли наконец на место, доложили заместителю начальника ГУПО полковнику Рубцову о своем прибытии и о готовности выполнять поставленную задачу. Ночь провели за спецлитературой, изучением наличия реагентов и компонентов, способных быть эффективными в данных условиях. Наутро готовы были предложения по номенклатуре веществ и эскизы контейнеров для их сбрасывания в реактор.

Со своими предложениями поехали в горком партии.

Сразу спросили о наличии в городе сеток, которые докеры применяют при погрузочно-разгрузочных работах в портах. Их не оказалось. Упросили вертолетчиков взять нас для облета и рекогносцировки с высоты. Нам с Волошаненко довелось подниматься в воздух с маленького, уютного стадиона. Удивительно красивая природа. Красив город. Первая мысль на борту о том, что какими мелочными являются в нашей повседневной жизни вопросы взаимоотношений – кто-то кому-то не так сказал, не так ответил, не так посмотрел, не ту должность занял, не то сделал, не то получил. Вот она, опасность! Невидимая, неосязаемая. Реальная! Не дающая права на ошибку, на демагогию, на браваду. Сюда б некоторых горе-теоретиков из кабинетной чистоты…

Все ближе реактор, непрерывно на борту идут замеры уровня. Непреодолимая сила прижимает нас к окнам вертолета, хочется увидеть, понять, разгадать истоки опасности. Светло-серый дым, поврежденное здание, раскалившаяся видимая часть реактора. Каково было первым! Не с воздуха, с крыши шли в атаку пожарные, исполнив гимн профессии, дав открытый урок мужества…

Реактор дышит, греется, выделяет больше тепла, чем отдает. Саморазогревается. Это очень опасно. Очень. Спускаемся возле пристани речного вокзала прямо среди домов на крохотную площадку. Обмениваемся информацией с генералом Антошкиным, полковником Нестеровым и Серебряковым. Нужны контейнеры для сброса реагентов, надо создать слой над открытым, дышащим смертью раненым реактором. Полиэтилен и парашютная ткань – это будет потом. Принимаем решение идти в ремонтномсханический цех четвертого блока. Раздевают. Переодевают. Фиксируют. Стоим у контейнеров для вывоза в мирное время стружки металла. Беда в том, что на вертолете один несущий крюк внешней подвески, перестроповку в воздухе над реактором не сделаешь. Контейнеры сделаны так, что могут быть подвешены либо в открытом, либо в закрытом положении – в таком состоянии они не пригодны. Стоим и соображаем. Мозговой штурм. Вот она, простая идея! Кольцо и стопорный штырь. Тросом его можно выдернуть над реактором. Спасибо, школьный учитель по труду!

Остались те, кто просверлит, сварит, выточит, закрепит. Мне кажется, узнаю этих людей в лицо и через десять лет. Имен и фамилий не знаю. Знаю это Люди.

Клевета, что все работники АЭС приняли "боевые". Трезвые, сосредоточенные люди, которые работу и подвиг сделали синонимами.