Текст книги "Остров на болоте"

Само собой разумеется, что любимой игрушкой всех мальчишек был большой железный самосвал, у которого, помимо поднимающегося кузова, открывались дверки кабины и передние колёса поворачивались рулём. Лучшим местом для игры такими машинами была большая песочная поляна, находившаяся у главного въезда на территорию механических мастерских. Все обладатели больших игрушечных грузовиков собирались на этой лужайке, и начинались гонки на выживание – с обгонами и авариями. Преодолевая зыбучий песок, «моторы» грузовиков протяжно и надрывно выли, пугая проходящих мимо собак и старушек. В тот день, когда родители купили Серёже такой грузовик, он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

В какой-то из дней ранней осени отец, как обычно, заехал на обед домой. Серёжа упросил отца прокатить его один круг по посёлку, то есть проехать по треугольнику улиц. На повороте у Большого двора толпа мальчишек, которых Серёжа помнил с тех пор, когда жил здесь, обступила машину. Отец остановился, и ватага ребят школьного возраста быстро вскарабкалась через борт в кузов. Самосвал сделал круг по посёлку и вновь остановился у Большого двора, чтобы высадить пассажиров. Встретив знакомого, отец высунулся из кабины и увлёкся разговором. Прошло несколько минут. Серёжа повернулся назад и посмотрел сквозь окно – что делается в кузове. Мальчишки стояли, крепко вцепившись в борт, и не собирались покидать кузов. Тогда он потянул на себя рычаг подъёма, и кузов стал медленно подниматься вверх. Снова посмотрев в окно, он увидел, как быстро изменилось выражение их лиц.

– Чего это у тебя, Василич, кузов-то задрало? – обратил внимание собеседник отца, жамкая губами папироску.

– Куда задрало?

– Да вона… детвора посыпалась…

– Ах ты! .. Едрит-твоть… Ну, марафонец!

Пока отец, спохватившись, приводил кузов в прежнее положение, «десант покинул броню» и барахтался в луже, случайно оказавшейся под задними колёсами.

Было очень весело…

12

Детский сад, в который ходил Серёжа, был, как и школа, гордостью посёлка. Красивое двухэтажное здание заметно выделялось на фоне деревянных домов, в которых жило большинство рабочих семей. На первом этаже размещались младшие группы, старшие – на втором. Детский сад Серёжа любил, особенно – полдники, когда давали свежие булочки с изюмом и компот. Ещё он любил свою воспитательницу Анну Георгиевну и прогулки в кустарник, куда водили только старшие группы.

Кустарником называлось место за полотном железной дороги, где зарастали молодыми берёзками старые, выработанные торфяные поля. От детского сада до кустарника было не более полукилометра. Детей строили парами у крыльца и в таком порядке выводили за ворота. Маршрут лежал мимо Большого двора и дальше – узким длинным проходом между двух глухих заборов. Проход заканчивался у железной дороги, где находился переезд, от которого дорога поворачивала направо к конюшням, а прямо – начинался кустарник. Старые, заброшенные поля ещё сохраняли свою дренажную систему. Канавы были заполнены водой, берега – сплошь покрыты бурыми шкурами сухого, ершистого мха, шапками возвышались острова пахучего багульника и лоскутными одеялами пестрели коврики брусники. Здесь каждый находил себе занятие по душе. Серёжа не смотрел, чем занимались девочки, кажется, они просто бегали друг за дружкой, оглашая пространство своим визгом. Сам же он, как и его друзья, был поглощён серьёзным занятием – ловлей ящериц и головастиков. Если кому-то удавалось поймать жирную лягушку, то её, слегка подкачав через тонкую соломинку, отпускали. Лягушка смешно барахталась на поверхности воды, пытаясь уйти на глубину, и не понимала причину неожиданно возникшей непотопляемости.

Особой любовью детей пользовались загадочные росянки. Их находили среди мха, обступали со всех сторон и долго наблюдали, как липкие реснички прямо на глазах сворачивались в трубочку, поглощая «пойманную» добычу. Зрелище было захватывающее.

Через два-три часа нагулявшиеся и возбуждённые дети возвращались обратно. С трудом сохраняя пары, галдящая как сороки толпа малышей громко обсуждала, кто кем хочет стать или что хочет сделать, когда станет большим.

У мальчишек выбор был невелик: кто-то хотел быть лётчиком, кто-то шофёром или трактористом, а кто-то просто – милиционером. У девочек вариантов было ещё меньше – всего два: стать врачом или учительницей. Когда очередь дошла до Серёжи, он неожиданно для всех, а может быть, и для самого себя заявил, что хочет строить дома. Такая мечта всем показалась странной и, конечно, с ним стали спорить. Тогда он и заявил, что станет архитектором. Откуда взялось это странное слово, где он его услышал, он и сам объяснить не мог и, возможно, не вполне понимал даже его значение, но слово было сказано…

Разумеется, никто ему тогда не поверил, о споре через минуту забыли, забыл и Серёжа. Он вспомнил о нём через двадцать лет, когда окончил институт. И тогда, вспомнив давно забытый детский разговор, он подумал, что всё-таки был прав, заявив о своей мечте в тот солнечный майский день, когда возвращалась с прогулки его выпускная старшая группа полудневского детского сада.

13

Осенью Серёжа пошёл в школу. Первая торжественная линейка во дворе школы – первое осознанное и волнующее событие в жизни. Над входом в школу была растянута кумачовая лента с приветствием, в руках школьников – цветы, родители первоклассников собрались на тротуаре и внимательно наблюдали за происходящим во дворе школы. На Серёже была серая школьная форма с ремнём и фуражкой, которая ему очень нравилась. Такая же форма была и на других его товарищах одноклассниках. Девочки были нарядны в своих белых передниках и пышных бантах, заплетённых в косички.

Все школьники построились в неполное каре вокруг большого постамента, на котором ещё недавно возвышался памятник Сталину. Совсем недавно в одну из ночей памятник неожиданно сняли и отвезли на склад, где на всякий случай аккуратно укрыли и оставили в покое до новых распоряжений. Бывший фронтовик, директор школы, лишившийся на войне глаза, произнёс бодрящую речь, пообещав, что в скором времени рядом со старой школой будет построено здание новой, современной школы. Обещание своё он сдержал, и через пять лет в новой двухэтажной школе прозвучал первый звонок.

Когда известный съезд партии осудил культ личности «отца народов», многие бывшие фронтовики перестали носить боевые награды с профилем опального вождя. Кто-то даже выбрасывал такие медали, и они стали появляться в руках у мальчишек.

Однажды Серёжа взял без разрешения отцовские награды и ушёл с ними в клуб. Он прицепил их себе на грудь под пальто и только в фойе клуба, где собрались ребята, решил показать, что у него есть.

Любая тайна для подростка хороша тогда, когда ей можно поделиться со сверстниками, или удивить их чем-нибудь, иначе эта вещь просто не нужна и не интересна. Естественно, что, похвалившись тем, что у него есть, Серёжа был тут же наказан. Взрослые ребята, увидев медали, попросили их поносить, но возвращать не собирались. Серёжа испугался, что не сможет вернуть отцовские медали и что отец рассердится и будет ругать его. Он ушёл домой и признался во всём отцу. Отец немедленно отправился вместе с сыном в клуб, нашёл обидчиков и заставил их вернуть то, что им не принадлежало.

То, что было потом, Серёжа запомнил на всю жизнь.

Они сидели с отцом на полу в коридоре. Отец, разложив перед сыном медали, подробно рассказывал ему о том, за какие военные отличия каждая из них была ему вручена. Впервые Серёжа слушал рассказы отца о войне. Он чувствовал свою вину перед отцом и боялся пошевелиться, чтобы не нарушить то состояние спокойной беседы, в котором неожиданно оказался. Он скорее ощущал, чем понимал, что именно сейчас происходит что-то важное в его жизни, что он недавно совершил очень плохой поступок и что отец хочет объяснить ему это не ремнём, как поступил бы раньше в подобном случае, а словом. И это было ново, так необычно, что даже мать ни разу не вмешалась в их разговор. Впервые отец говорил с ним серьёзно, как с взрослым, и эта серьёзность пугала Серёжу. Он слушал отца, не перебивая. Постепенно до его детского сознания стал доходить смысл сказанного отцом в этот вечер. Приходило смутное осознание большой моральной ценности этих маленьких кружочков металла на ярких ленточках. Понял Серёжа и то, что в жизни есть вещи, над которыми нельзя смеяться и которыми надо дорожить, как памятью о героическом прошлом своих предков.

Рассказы отца о войне он слышал потом ещё много раз. С годами отец всё чаще возвращался в своё военное прошлое, которое не отпускало его до конца жизни. Но тот, первый разговор о войне, состоявшийся на полу в коридоре, Серёжа никогда не забывал.

14

Наступление зимы всегда несёт в себе ожидание сказки. Сезонные работы на полях давно закончены, клюква собрана и мёрзнет на чердаке, грибы высушены, засолены и замаринованы, капуста томится под гнётом в кадушках и картошка спит в тёмных погребах. На карьерах – тонкая слюда льда. С приходом зимы заканчивается томительный сезон осенних дождей и непролазных дорог. Первый лёд собирает смельчаков, а через несколько морозных ночей уже вся детвора и взрослые, накрутив на валенки «снегурки», мчатся по замёрзшим канавам на Первые карьеры. Многие берут с собой корзинки и собирают по островам недоступную ранее клюкву. Только в самом начале зимы, когда снег ещё не скрыл границу воды и тверди, можно хорошо осмотреть и изучить контуры дальних карьеров и всех труднодоступных мест на болотах. Лёд под ногами поёт, как натянутая тетива, – «Ти-иу, ти-иу, ти-иу». Далеко слышно… Кто-то занимается заготовками камыша, кто-то собирает вязанки хвороста, а кто-то тащит в руках свежесрубленные, звенящие на морозе, берёзовые жерди. Мальчишки берут из дома спички и подпаливают островки сухой осоки и камышовые заросли с коричневыми пуховыми початками филатиков. Через много лет, любуясь живописью голландских мастеров, Серёжа обнаружил в их зимних пейзажах много узнаваемого и схожего со своим детством, и эта голландская живопись стала его любимой темой в искусстве.

За неделю до Нового года отец брал санки, верёвку, топор и отправлялся на лыжах в дальний лес – на Третью подстанцию. Возвращался он обычно с двумя ёлками и ставил их в саду перед окном. Мать выбирала ту, которая ей больше нравилась, вторую отдавали соседке. Выбранную ёлку отец закреплял верёвкой в ножках перевёрнутого табурета. Ёлка ставилась в зале, и для Серёжи наступал долгожданный и самый волнующий момент всего новогоднего праздника – развешивание игрушек. Большая картонная коробка с ёлочными игрушками приносилась из чулана. На верхушку ёлки надевалась стеклянная пика, понизу развешивались гирлянды. Поверх всей этой красоты отец набрасывал гирлянду из раскрашенных автомобильных лампочек, а внизу под ёлку ставились фигурки деда Мороза и Снегурочки. И пока ёлка стояла дома, казалось, что в доме гости, хотя никаких гостей никогда не было.

Как-то, отправляясь в очередной раз в лес за ёлкой, отец решил взять сына с собой. Вышли они до обеда. Идти пришлось по сверкающей белой целине, так как ночью подвалило снега. Отец прокладывал лыжню, Серёжа шёл следом. По заснеженной равнине полей добирались долго. Через обводную канаву были брошены два бревна, чтобы преодолеть их, нужно было снимать лыжи и осторожно карабкаться по скользким брёвнам. После обеда, когда уже были в лесу, снова пошёл снег. Срубив одну ёлку, отец выставил её на просеку и стал искать вторую. Долго искал… Наконец, нашёл, вытащил из леса и поставил рядом. Посмотрел, повертел и, не найдя её совершенной, пошёл за третьей.

Зимний день тороплив, и вскоре стало смеркаться.

Скрутив и примотав ёлки к санкам, отец и сын двинулись в обратный путь. Долго они находились в лесу, довольно устали, слегка продрогли и с самого утра ничего не ели. Надо было спешить и до темноты выйти из леса. Когда, преодолев последний кустарник, наконец выбрались на границу полей, сумерки сгустились. Почти на ощупь, ползком преодолели они опасную переправу через канаву. Заходящая луна, тускло освещая снежную равнину, едва позволяла не сбиться с пути. Серёже стало страшно, но он не подавал виду и старался не отставать от отца. Щёки замёрзли и начинали болеть от ветра, коленок он не чувствовал, а руки едва удерживали палки. Отец шёл впереди, периодически оглядывался назад и подбадривал сына. Спасительный диск луны опускался к лесу, и становилось темнее с каждой минутой. Наконец, тьма поглотила всё. Серёжа выбился из сил и стал отставать. Движение замедлилось. Серёжа стал бояться, что могут появиться волки… Эта мысль стала подхлёстывать, не давала расслабиться. Из последних сил тянулся он за отцом, и, на его счастье, в эту ночь волки не появились.

Через час впереди из темноты стали пробиваться редкие огоньки, и вскоре их стало больше. Это был посёлок. Идя почти на ощупь, отец старался не сбиваться с проложенной днём лыжни. «Надо идти вперёд, – думал он про себя. – Только вперёд» … Уже стал слышен лай собак, потом обозначился силуэт подстанции… Вот и дом, наконец…

Эту ночь и тьму над снежной равниной, спину отца, идущего впереди, и холод Серёжа вспоминал каждый раз, наряжая очередную новогоднюю ёлку. Но что было потом, когда они, совсем замёрзшие, появились на пороге, память стёрла. Наверное, были упрёки, оправдания, потом горячая ванна и мамины блины с чаем и вареньем…

Ёлки в доме ставились каждый год, но Серёжа не мог припомнить, чтобы этот праздник когда-нибудь отмечался за праздничным столом с родителями. Они, не дожидаясь боя курантов, обычно рано ложились спать, а иногда уезжали в этот день в Иваново к родственникам. И Новый год Серёжа встречал с бабушкой или в одиночестве, сидя у телевизора.

Постепенно это перешло в привычку, сначала неосознанную, а затем уже и вполне осознанную. Конечно, были школьные вечера и «ёлки» в клубе, но вот самый момент боя курантов он встречал, как правило, в одиночестве. Не имея праздничного стола, во время боя курантов он просто открывал окно и впускал в комнату свежий морозный воздух нового года…

15

В середине зимы, когда сугробы поднимались выше человеческого роста, гусеничный трактор начинал таскать по дорогам отрезанный нос броненосца – тяжёлую металлическую волокушу – и её высокими бортами раздвигать по обеим сторонам дороги слежавшийся снег. Мальчишки бежали за волокушей, догоняли и забирались в неё на ходу через заднюю распорку, и в качестве дополнительного балласта катались в ней по улицам посёлка.

Часть луговины, когда устанавливались морозы, пожарные заливали водой, и получался каток. По периметру катка ставились высокие шесты или столбы, на которых развешивались самодельные гирлянды из раскрашенных лампочек. Становилось красиво и празднично. На другой части площади, ближе к Дунаю, сооружалась большая ледяная горка. Кроме этой горки было и другое место, где детвора каталась зимой на санках. На выезде из посёлка в сторону села Архангело, слева от дороги находился глубокий песчаный котлован, называемый в народе – Курашихина гора. Зимой котлован засыпало снегом, и его откосы становились хорошими горками для катания на санках. По легенде на месте котлована когда-то стоял дом, в котором жила некая Курашиха. Однажды ночью к ней в дом проникли воры, которые убили её и ограбили, а дом подожгли. Строиться на пепелище никто не хотел, много лет место пустовало, а потом появился песчаный карьер, за которым и закрепилось такое название.

К началу марта установились солнечные дни, но зима ещё не думала уступать свои права. Лишь ветки берёз сделались темнее, освободившись от следов недавних метелей, да первые проталины на теплотрассах указывали на приближение весны.

С одним из своих приятелей, Редькиным, Серёжа гулял весь день. Друзья обошли по укатанной лыжне Купалку, оттуда по зимней дороге забрели на безжизненную в такую пору площадку гаража торфоуборочной техники и, под конец, оказались на территории механических мастерских. Старый приземистый цех по самую крышу был заметён снегом. Снег был чистый и плотный, и вместе с крышей представлял большую единую снежную горку. Пройти мимо такого соблазна и не попробовать прокатиться друзья не могли и, не раздумывая, полезли на крышу. Спуск с лавиною снега и короткое свободное падение в глубокий сугроб принесло много удовольствия. Они падали и падали в слежавшийся снег, утопали в нём по пояс и с восторгом повторяли всё сначала.

Уже мало оставалось на крыше снега, уже внизу всё было изрыто и перетоптано, и пора было расходиться по домам – сушить штаны и всю остальную одежду. Что ни говори, сегодняшняя прогулка удалась. Редькин решил съехать с крыши последний раз. Серёжа остался ждать на дороге. Редькин не спеша поднялся к самому коньку, нацеливаясь на оставшуюся нетронутой последнюю полоску снега. Его превратившиеся в сплошную ледянку штаны и такое же, замызганное снегом, старое пальто напоминали броню белого носорога. Усевшись на нетронутый ещё снег, он оттолкнулся и, прошуршав по ржавому железу обледенелыми штанами, исчез с головой в сугробе. Серёжа постоял некоторое время, дожидаясь появления из снега улыбающейся головы товарища, но голова не появлялась. Оглядевшись по сторонам, как бы убеждаясь, что он по-прежнему один стоит на дороге, Серёжа направился к тому месту, где скрылся Редькин. Осторожно ступая по насту, он подобрался к самому краю снежного провала. На всякий случай он лёг на живот и осторожно заглянул в дыру. Глубоко внизу шевелилось что-то непонятное и чёрное. Серёжа смотрел, стараясь прикинуть, что бы это такое могло быть, пока из чёрной мазутной жижи на него не уставились два Редькиных глаза. И тут Серёжа вспомнил, что летом видел в этом самом месте врытую в землю широкую железную бочку с мазутом. Именно в неё-то так ловко угодил его приятель. «Ну и ну!»– удивился Серёжа.

– Давай, вылезай, – предложил он Редькину.

Но Редькин молчал, боясь раскрыть рот, и только разглядывал свои руки, с которых стекал чёрный густой мазут, и моргал глазами. Он по шею был погружён в этот чёртов мазут и выбраться самостоятельно не имел никакой возможности. Подумав, Серёжа решил, что самому ему, пожалуй, не справиться и не вытащить товарища из этой ловушки, и побежал за подмогой.

Оставшийся один, Редькин смотрел через толщу пробитого им снежного колодца на свет и думал, что всё-таки ему повезло, что он попал точно в центр бочки, а не на край её…

– Могло бы быть и хуже, – успокаивал он себя. – Только вот мать пороть будет… Это точно.

До дома было рукой подать. Через пять минут Серёжа вернулся с бабушкой и мотком толстой верёвки. Подобравшись к краю провала, бабушка опустила конец верёвки почти окоченевшему от холода юнцу и, когда тот намотал верёвку на руку, потащила наверх. Сначала из снега показалась чёрная голова, а затем и весь Редькин, как чёрное чудище, вывалился на белый снег, тут же окрасив его коричневой и вязкой жижей. Вот так – из тьмы на свет – и родился Редькин во второй раз.

Не каждому выпадает такое везение…

Два подростка шли по дороге, ведомые бабушкой. За одним из них до самого дома тянулся тёмный мазутный след. Серёжа с бабушкой проводили «везунчика» до дома и передали в руки онемевшей от ужаса матери…

Довольный благополучным завершением прогулки, Серёжа вернулся домой и, развесив у печки мокрую одежду, сел за стол обедать.

Редькин появился в школе только через неделю, старательно отмытый в бензине и заново одетый.

16

Больше, чем кататься на лыжах, санках и волокушах, Серёжа любил зимой строить снежные крепости. Любовь эта строилась на двух началах. Во-первых, Серёже нравился сам процесс возведения, где он мог делать всё, что угодно и никто ему не указывал, как надо делать. Во-вторых – по весне крепость можно было красиво взорвать. Для подрыва он использовал «взрывпакеты», которые закладывал в шурфы, сделанные черенком лопаты в основании крепости. Посмотреть на подрыв крепости Серёжа приглашал родителей и друзей. Он зачищал запаянный конец фитиля, зажигал его, опускал взрывпакет в шурф и отходил на безопасное расстояние. Через несколько секунд раздавался взрыв, и крепость разваливалась на куски. Зрелище это доставляло удовольствие. Тогда он не мог и предположить, что через десять лет в институте он будет изучать сапёрное дело на военной кафедре.

Ещё одним, не меньшим удовольствием было – стрелять из малокалиберной винтовки по банкам. Отец, как бывший снайпер, обучил сына навыкам стрельбы, и Серёжа всегда любил и умел стрелять.

В марте шумно и весело проводилась на посёлке Масленица. Для этого любимого праздника Серёжа целый год собирал редкие в ходу монеты – копейки, на которые можно было покупать горячие блины. Один блин стоил одну копейку, и другие монеты к оплате не принимались. Блины выпекали в столовой и большими стопками выносили на площадь, где продавали всем желающим, а точнее тем, у кого имелись копейки. Тут же, на столах стояли и дымили большие самовары с горячим чаем. Серёжа приходил на праздник с полным карманом мелочи и весь день угощал друзей.

Народ веселился, играли гармонисты, ряженые из клубной самодеятельности развлекали публику, драчуны бились мешками, сидя верхом на узком бревне, лихачи пытались забраться на гладкий и скользкий столб, на макушке которого соблазнительно раскачивались новые сапоги. Повсюду шла торговля горячими пирогами, ватрушками, пончиками, петушками, баранками и хрустящими язычками. В начале праздника на площади непременно появлялись три конных богатыря. И, хотя доспехи у них были картонные, мечи деревянные, а парчовые накидки были сделаны из клубных штор, все взгляды собравшихся на площади были прикованы к ним. Богатыри казались настоящими, и было в этом что-то восхитительное, былинное, берущее за живое.

Древняя Масленица, всё тебе ведомо, всё-то ты знаешь. Время не властно над твоим очищающим огнём. Многие сотни лет ты пробуждаешь в народе силу, тысячу лет хранишь душу его. Так пусть же вечна будет эта неразрывная связь времён!

В два часа в клубе начинался дневной сеанс, и в кассу выстраивалась длинная очередь. Клубный киномеханик дядя Володя был другом отца, и потому Серёжа частенько поднимался к нему в будку, куда вход для посторонних был закрыт. В будке было всё интересно. Два больших проекционных аппарата, как два циклопа, стояли, склонившись, у своих амбразур. Когда внутри одного из них при сближении угольных электродов вспыхивала ослепительная вольтова дуга, циклоп открывал свой стеклянный глаз и выстреливал ярким световым лучом в белый экран. Горения электрода хватало ровно на одну часть, потом сгоревшие электроды заменялись новыми. Под каждым аппаратом стояло ведро с песком, куда сбрасывались угольные окурки. Серёжа помогал дяде Володе перематывать плёнку и укладывать каждую часть в отдельную жестяную коробку.

В шестом классе он записался в школе в кружок киномехаников, который вёл всё тот же дядя Володя, и после его окончания до десятого класса «крутил» на уроках разные учебные фильмы.

В зале медленно гасился свет, и сразу наступала тишина. В отличие от появившегося позднее электронного экрана телевизора белый экран на сцене обладал волшебной магией притяжения и присутствия чуда. Мальчишки не смотрели, они проживали жизнь вместе с героями.

По субботам после дневного сеанса добрая половина зрителей устремлялась в библиотеку. Меняли книги. Очередь на обмен книг была не меньше, чем очередь в билетную кассу на вечерний сеанс. Да, книги читали! Их зачитывали «до дыр», замусоливали, как церковные библии, о них говорили, их обсуждали. Их было трудно купить. При этом книжные магазины ломились от книжного мусора, выпускаемого Политиздатом.

17

Серёже было девять лет, когда в последний день весны у него появился младший брат. Поскольку родился он вскоре после полёта Гагарина, то с выбором имени проблем и сомнений не возникло – конечно, Юра. Роды у мамы были тяжёлые. Серёжа ничего не знал, но отца срочно вызвали в родильное отделение, где до этого работала, а теперь истекала кровью его жена. К ночи отправили в Колокольск дрезину. Через три часа из районной больницы приехал опытный врач, и до утра в окнах роддома горел свет. Пришедший под утро отец сообщил, что опасность миновала.

От дома до больницы было рукой подать – метров двести, и через неделю в сопровождении своих друзей-соседей Серёжа сам нёс своего маленького брата домой. Отыскалось на чердаке легендарное оцинкованное корыто, в котором когда-то привезли самого Серёжу, и уже через год Юра плескался в нём на улице возле дома.

В детстве всё бывает впервые: впервые встал на ноги, впервые сломал игрушку, впервые испытал боль, впервые потерялся в толпе – всё впервые.

Когда мама отправила Серёжу в магазин за хлебом и дала с собой рубль, Серёжа впервые принял самостоятельное решение и вместо хлеба купил за рубль игрушечный самолёт – модель первого пассажирского лайнера. Придя домой, он показал игрушку матери, но её реакция удивила Серёжу. Мать стала ругать его за то, что он оставил всех без хлеба и принёс в дом какую-то ненужную вещь. Она отправила его обратно в магазин и велела сдать игрушку. Серёжа не стал возражать, он и сам уже понял, что напрасно купил этот самолёт.

В маленьком промтоварном магазине, где работала тётя Тоня, продавалось много всего интересного: игрушки, разные инструменты, сельскохозяйственный инвентарь, лампочки, керосин и многое из того, что было необходимо в хозяйстве. Появившегося на пороге Серёжу с самолётом в руках тётя Тоня встретила улыбкой. Она сразу всё поняла, и рубль вернулся обратно.

Хлеб Серёжа принёс.

Через месяц судьба вновь привела его в магазин к тёте Тоне. На этот раз ему приглянулся большой и тяжёлый колун, которым он хотел облегчить труд отца, коловшего дрова простым хозяйственным топором. Топор этот часто вяз в толстых сучковатых поленьях, и Серёжа видел, как мучается отец, раскалывая их. Выложив перед отцом ценную вещь, Серёжа удовлетворённо шмыгнул носом и произнёс:

– Вот!

– Что это? – не понял отец.

– Это тебе…

– Вот спасибо, сынок, за заботу, – качая от удивления головой и взвешивая на ладони вещь, произнёс отец. – И чего мне теперь с этим делать?

– Дрова будешь колоть, – разъяснил Серёжа назначение принесённой им вещи.

– Да… Тяжёлый.

Отец продолжал взвешивать в руке железяку:

– И сколько же она стоит?

– Рубль, – сообщил Серёжа, присматриваясь к реакции отца.

– Значит, рубль…

Отец на несколько секунд задумался, прикидывая, что такую железку он, пожалуй, и так где-нибудь сможет раздобыть, а рубль…

– Ты вот что, сынок, – начал он, стараясь как-то мягче объяснить сыну мысль, – отнеси-ка ты его тёте Тоне обратно. Скажи, что у отца уже есть такой, а ты не знал. Она возьмёт. А в другой-то раз лучше сначала спроси, прежде чем что-то купить. Понял меня?

– Понял, пап. Ну хорошо, я отнесу.

Серёжа вернул тёте Тоне не пришедшийся ко двору колун, и больше подобных случаев не повторялось.

18

Невысокий штакетник разделял палисадники дома. У самой стены, где цоколь имел небольшой выступ, штакетник обрывался, оставляя небольшую щель. Это был тот самый лаз, который позволял попадать к соседям, не делая длинный обход по улице. Надо сказать, что подобные лазы, свидетельствующие о добрых отношениях с соседями, были широко распространены в прежние времена как на Руси, так и в Малороссии. Серёжа часто пользовался таким «проходным двором», чтобы навещать своего соседа – старшеклассника Женю.

Женя был старше Серёжи на пять лет. Он жил с матерью и младшим братом. Отец их, работавший главным механиком предприятия, умер несколько лет назад, старшие брат и сестра уехали на север и высылали периодически матери деньги.

Серёжа любил бывать в гостях у старшего товарища. В его комнате, как в музее, было всё интересно. Большой шкаф со стеклянными дверками был весь заполнен книгами. На шкафу, на полках, на подоконнике – всюду стояли модели парусных кораблей. От них невозможно было оторвать глаз, и Серёжа с великим любопытством рассматривал их. Какая была работа! Все мелкие детали были аккуратно исполнены и находились на своих местах: спасательные шлюпки, пушки, якоря, канаты, леера, мачты, паруса, лесенки, надстройки – дух захватывало от такого чуда.

Поочерёдно Женя доставал модели кораблей и показывал Серёже, давал подержать в руках, называя их типы. Там были фрегаты, бригантины, шхуны, бриги, а один – самый большой и красивый – корабль был линейным. Серёжа терял дар речи, разглядывая поделки. Он и подумать не мог, что такую тонкую работу можно делать руками. Невиданная прежде красота завораживала. Такого увлекательного зрелища ему ещё не приходилось видеть в своей жизни, и он чуть не плакал от счастья. Видя восторженные глаза Серёжи и его неподдельную заинтересованность, Женя однажды решил подарить Серёже небольшую модель шхуны. С этого чёрного кораблика началось одно из главных Серёжиных увлечений в жизни.

Сразу и навсегда!

У Жени был друг и одноклассник, который жил неподалёку, на соседней улице. Его тоже звали Женя. Помимо схожих имён у друзей были и абсолютно схожие интересы, что бывает не часто. Во всяком случае, Серёжа в своей жизни таких друзей больше не встречал. У второго Жени была такая же флотилия парусников.

Но каким образом возникло такое увлечение? Кто научил ребят? Серёжа этого не знал. И надо сказать, что кроме этих двух друзей – мастеров, отшельников и самоучек – никто на посёлке подобным не занимался. И надо же было такому случиться, что эти двое друзей оказались соседями Серёжи, а он стал единственным их учеником и преемником! ..

Все изготовляемые друзьями модели кораблей были действующими, то есть все пускались в свободное плавание. Такие испытания регулярно проводились на Купалке. Наверное, не было для Серёжи большего удовольствия, чем любоваться зрелищем гордо скользящих и отражающихся в воде парусников. Даже в самую безветренную погоду бумажные паруса кораблей улавливали лёгкое дуновение воздуха и плыли, оставляя за собой длинные усы волн. Иногда неправильно установленный руль поворачивал корабль под углом к ветру, и корабль начинал блуждать, но стаксели быстро выправляли курс, и корабль шёл дальше. Случалось, что от внезапного порыва ветра парусники переворачивались. Тогда приходилось долго ждать дрейфа…

Иногда Евгении устраивали подрывы кораблей. Для этого выбирался корабль-жертва, в трюм которого закладывался спичечный коробок с порохом. Из пакли скручивался шнур, пропитывался керосином и поджигался. Через некоторое время происходил взрыв «порохового погреба» на корабле – зрелище незабываемое! Какой там футбол? Парусный корабль, рассекающий водную гладь, – разве могло быть что-то интереснее? Вероятно, тогда и стал зарождаться и созревать в Серёже характер романтика, ставший основой его мироощущения.