Текст книги "Остров на болоте"

Расправа была недолгой. Лошадей вывели из конюшни, «поставили к стенке» и расстреляли без суда и следствия. Там же, рядом с конюшней, их и похоронили. Удовлетворённые успехом проделанной работы уполномоченные уехали, а ночью жители бросились раскапывать братскую лошадиную могилу. Рубили топорами и лопатами лошадиные трупы и тащили по домам, кто сколько мог унести.

Маленькой Нине шёл четвёртый год, и она, дождавшись, когда взрослые разошлись, одна спустилась в яму и долго искала среди перемешанных с грязью внутренностей то, что можно было бы взять с собой. Наконец ей на глаза попалась отрубленная топором передняя лодыжка с широким копытом. Девочка ухватила копыто обеими ручками, вытянула из грязи и стала выкарабкиваться наверх. С трудом ей это удалось. Нина принесла копыто домой и отдала матери. Лошадиную конечность опалили, отмыли, отскребли и потом долго варили в большом чугуне. Полученным отваром семья питалась несколько дней.

Через год Пелагея умерла, оставив сиротами своих дочерей, самой младшей из которых было всего четыре года. Забота о младших сёстрах легла на плечи Марии. Спасаясь от голода, две сестры, что постарше – Варя и Шура – уехали в Пензу к дальней родне. Там Шура вышла замуж. В село вернулась одна Варя, но и она вскоре стала женой красного командира – Василия Романюты. Как жене военного, ей выдали паспорт, что давало право на выезд из села. Перед самой войной Шура вместе с мужем по вербовке уехали на торфоразработки в Ивановскую область. Обосновались они в посёлке Полуднево, к которому из райцентра Колокольска, где находилась электростанция, начали прокладывать узкоколейную железную дорогу.

В старом саманном сарае с младшими сёстрами и двумя своими детьми Мария осталась одна. Условия жизни в сарае были тяжёлые, да и новым хозяевам дома не нравилось соседство с «бывшими». Надо было как-то устраивать свой быт в новой колхозной действительности, и Мария решила строить свой дом. Место для строительства она выбрала на отшибе, на Свистунах, так называли окраину села за лиманом. Для начала нужно было заготовить саман. Для этого выкопали широкую неглубокую яму, которую периодически заполняли смесью чернозёма, старого конского навоза и соломы. Потом всё заливали водой и месили ногами. Полученную смесь выкладывали лопатами в деревянные формы и просушивали несколько дней на солнце. В результате получались большие, в три пуда весом, земляные блоки. Процесс повторяли до тех пор, пока не наготовили достаточное количество блоков, из которых потом и сложили сами своё новое жилище с тремя небольшими окошками, смотрящими в степь. К мазанке пристроили хозяйственные помещения для скота и домашней птицы.

Осенью сорок третьего по доносу односельчан Марию арестовали. Вина её заключалась в том, что собирала она в поле колоски пшеницы, оставшиеся после уборки зерна. Три года отбывала она наказание в Саратовской тюрьме, в той самой, в которой одновременно с нею находился и умирал от голода и вшей академик Вавилов. В том году, когда посадили мать, Нина окончила семилетку и стала работать воспитательницей в детском саду. Старший брат Коля учился на тракториста. Через год Нина уехала в Саратов и поступила в медицинский техникум, располагавшийся в красивом здании на улице Чернышевского.

Оставшаяся без родителей, одна – она следующие три с половиной года выживала на крохотную стипендию. Не было сменного белья, нечего было надеть на себя, взятые из дома, скатанные руками её матери валенки давно потеряли свои подошвы, и ноги, чтобы не обморозить, приходилось обматывать тряпками…

И всё же она училась. Её упорный характер не позволил ей сдаться и отступить. Чёрный хлеб был не каждый день, от голода кружилась голова, но Нина старалась не пропускать занятий. В столовой техникума можно было бесплатно напиться горячего чаю и хотя бы на время затушить чувство голода. Случалось, что пленные немцы, завидев группку девчонок, начинали улыбаться и, в знак внимания, протягивать кусочки хлеба от своего пайка. Как хотелось взять этот кусочек… но с руки немца… Нет! ..

В сорок шестом, отбыв срок, Мария вернулась в свой опустевший дом. Её сын Николай последние два года жил в опустевшей избе один. Одиночество и беды наложили отпечаток на его характер. Он был молчаливым, серьёзным, не по годам повзрослевшим. Война вообще всех быстро делала взрослыми. В свободное время Николай любил рисовать. Рисовал на разных обрывках, какие попадались под руку. Истомившаяся по детям Мария не могла нарадоваться на своего сыночка. Летом на каникулы приехала и дочь Нина. Николай показывал сестре свои новые рисунки, познакомил со своей подругой – Марусей, на которой собирался осенью жениться.

После тюрьмы и как дочери раскулаченных, Марии трудно было найти работу в колхозе. Она сидела дома, иногда перебиваясь небольшими заказами, как когда-то в Гражданскую: шила одежду, вязала носки, катала валенки. Всему этому она научилась от своей матери Пелагеи.

В один из дней, сидя с утра у окна, Мария сучила пряжу. Перед ней на коротком шесте была подвязана куделя овечьей шерсти. Периодически отводя руку в сторону и фыркая веретеном, она пряла пряжу, скручивала шерсть в тугую нить. Давно уже с ночной смены должен был прийти сын, но что-то задерживался. В печи томился чугунок с кашей, приготовленной для него. За таким занятием застала её новая беда…

Отработав ночную смену на тракторе и передав его сменщику, Николай должен был отправиться домой, но домой не пошёл… Заснул на краю поля. Сменщик по непонятной причине не заметил Николая и наехал на него, вдавив железным колесом его голову в грунт. Только на втором круге он увидел, что наделал. Районный следователь долго разбирался в обстоятельствах смерти Николая, но так и не выяснил – случайность ли это или самоубийство. Чтобы не лишать колхоз второго тракториста, в заключении по факту происшествия следователь написал, что произошла случайность.

Тело Николая три дня пролежало в клубе – в колхозе не могли найти досок, чтобы сделать гроб. Всё это время мать не отходила от сына, ничего не ела, не пила, и слёзы уже пересохли в её глазах. Молодёжь села приходила проститься с Колей. Наконец в каком-то заброшенном доме отыскали уцелевшие доски пола, из них-то и сделали гроб. Когда стали засыпать могилу, мать в беспамятстве вдруг бросилась в яму и стала выбрасывать из неё землю руками, неистово крича. Её с трудом удалось остановить и поднять из могилы. После похорон сына Мария впала в оцепенение. Несколько дней она лежала с открытыми глазами, но никого не видела. С ней сидела приехавшая из Саратова дочь и сестра Варя. Со смертью сына предел прочности и человеческих сил, который был отмерен Марии Богом, подошёл к концу. После Гражданской войны, людоедского голода, ареста отца и брата, смерти мужа и матери, второго голода, трёх лет тюрьмы и смерти сына у неё не осталось внутренних сил. Она сделалась тихой, покорной и молчаливой.

В сорок восьмом, после окончания техникума, Нина была направлена фельдшером в свой район, в село Непряхино. Зная, что матери тяжело находиться в опустевшем доме, где всё напоминало о прошлом, Нина задумала поменять место жительства и уехать куда-нибудь далеко, где можно было бы забыть все беды и несчастья, преследовавшие их последние двадцать лет. И она приняла решение. Предварительно списавшись с тётей Шурой, она сложила в узел пожитки, захватила швейную машину, оставшуюся от бабушки Пелагеи, и вместе с матерью навсегда покинула степь с её весенними тюльпанами, которые она так любила собирать в детстве, и уехала в иной, незнакомый ей край зелёных лесов и торфяных болот.

3

Валерий был на три года старше Нины. Несмотря на свой небольшой рост, он выделялся среди своих ровесников особо благородными чертами лица: прямым носом, красиво очерченным ртом, глубокими серо-голубыми глазами. Он нравился всем девчонкам в селе, но время было военное – не до забав. После ухода отца на войну он остался старшим мужиком в большой семье. Надо было помогать матери. Его отцу, Василию, было сорок пять, когда осенью сорок второго его призвали на фронт. В это время шли тяжёлые бои в Сталинграде. Василий попал в резервную дивизию, которая срочно формировалась в Вольске. В декабре дивизию перебросили под Ленинград на Волховский фронт, а в январе сорок третьего его жена Дарья получила похоронку, из которой узнала, что её муж Василий Терентьевич Полынин был убит в бою 30 декабря 1942 года.

Окончив перед войной семилетку, Валерка работал в колхозной конюшне. К лошадям он тянулся с детства, с замиранием сердца слушал рассказы отца о Гражданской войне, о Чапаеве, о рейдах Первой конной армии. Дед Терентий, служивший ещё при царе в драгунах, тоже немало интересных историй поведал внуку о службе в кавалерии.

Летом Валерка гонял табун в ночное. Он любил сидеть у костра и слушать тишину степи и потрескивание прутиков куровника в огне. Однажды ему пришлось спасаться от стаи волков, расплодившихся в степи во время войны. Любимый конь Орлик унёс его от голодной серой стаи, но одну, самую слабую лошадёнку волкам удалось отбить от табуна и загнать в лощину. Там потом и обнаружило колхозное начальство её останки.

В ноябре сорок третьего пришёл черёд и сыновьям, вслед за отцами, отправляться на войну. Их было девятнадцать, семнадцатилетних мальчишек 1926-го – последнего военно-призывного года рождения. Девятнадцать худых, разучившихся улыбаться, плохо одетых и обутых одноклассников, с лёгкими, наспех сшитыми котомками за спиной и растерянностью в глазах собрались у колхозной конторы. Сняв шапку, сказал им председатель напутственную речь. Не было в селе оркестра и не было марша «Славянка», только громкий плач матерей, больше похожий на волчье завывание, огласил холодную синеющую степь. Маленький отряд в сопровождении лейтенанта ушёл в ночь пешим ходом в районный центр Озинки, куда явился к обеду следующего дня, пройдя за ночь и утро шестьдесят километров. А ещё через два дня Валерка оказался в городе Пугачёве, в снайперской школе номер пять, где ему предстояло пройти специальную подготовку. Плохое питание, ночные тревоги, стрельбы днём и ночью, холод – всё это стало повседневной жизнью. От пороховых газов и голода часто тошнило. В феврале снайперскую школу перебросили в Вольск.

На окраине города, в голой степи, орудуя ломами и кирками, вгрызались ребята в мёрзлую землю, строили себе землянки. В этом «Копайгороде», в сырых землянках прожили полуголодные курсанты ещё три месяца, пока не закончилось их обучение. Перед выпуском они сменили свои затёртые бушлаты на новые шинели, пришили погоны и все сфотографировались, чтобы отослать матерям свои фотографии. За неделю до отправки на фронт рацион питания в школе резко изменился. Изголодавшихся ребят откармливали, придавая им мало-мальски боевой вид. В начале мая маршевую роту подготовленных снайперов погрузили в эшелон и отправили в Крым. Готовилось освобождение Севастополя. В первом своём бою во время штурма Сапун-горы Валерка был легко ранен в ногу.

После освобождения Крыма 32-ю Таманскую дивизию перебросили в Белоруссию, где полным ходом уже шла подготовка к операции «Багратион». Так во втором батальоне 85-го стрелкового полка, входившего в состав Таманской дивизии, воевал до самого окончания войны снайпер, а затем пулемётчик Валерий Полынин. Победу он встретил под Кёнигсбергом на берегу Балтийского моря.

Он впервые увидел море, и был поражён его видом, и вспомнил родную степь с таким же далёким горизонтом и вольным простором. Вместе со всеми одуревшими от счастья солдатами он палил из автомата в майское небо, из которого обратно на землю сыпался медный дождь, со звоном отлетавший от стальных касок. Впервые за всю войну этих пуль никто не боялся. Не верилось, что ещё месяц назад, в свой день рождения, он штурмовал этот чёртов город, а потом, 15-го апреля, под Золингеном, в момент наступления, презирая опасность, первым поднялся в атаку, увлекая за собой бойцов, и, ворвавшись в траншею противника, уничтожил трёх немецких солдат. Во время боя был ранен в руку. Рана оказалась тяжёлой, и в госпитале руку хотели ампутировать. Соседи по палате, старички, уговорили «молодого» не давать согласия на ампутацию, и он не дал. «Ну, тогда терпи, солдат», – сказал хирург, и Валерка терпел. Через две недели с перевязанной рукой он вернулся в часть.

После войны полк передислоцировался в Тверь, в то время Калинин, откуда Валерку во второй раз призвали на службу, на сей раз – во флот. Полтора года войны в зачёт не пошли – просто не хватало людей. Ещё пять лет служил он на Северном флоте, ходил в дальний поход в составе конвоя к берегам Америки, сопровождая возвращение уцелевшей техники бывшим союзникам.

Годы войны и службы на флоте стали для молодого мальчишки из глухого степного села самым ярким впечатлением в его жизни. Всё, что было потом, не отпечатывалось в его сознании, а пролетало бесследно, не задерживаясь в памяти, не оставляя следов и устойчивых образов.

Такими были детские и молодые годы родителей Серёжи.

4

Их семейная жизнь началась в марте пятидесятого года, когда Валера, отслужив положенный на флоте срок, демобилизовался и приехал в Полуднево, где Нина, с которой он состоял в более чем годовой переписке, работала фельдшером в поселковой больнице.

Судьба их решилась в конце лета сорок восьмого года, когда Валерий получил свой долгожданный отпуск и приехал в Черниговку к матери, с которой не виделся с того самого серого ноябрьского дня, когда девятнадцать кое как собранных в дорогу мальчишек прощались со своими матерями у колхозной конторы. Из тех девятнадцати, ушедших в сорок третьем, в село вернулись двое.

Десять суток пролетели как один день. Таких счастливых дней у Валеры не было больше никогда в жизни. Своей чёрной морской формой он свёл с ума всех истосковавшихся в селе девчонок. Мать плакала от счастья и горя одновременно. От счастья, что её сын вернулся живой, и от горя, что не вернулся муж и не разделил её материнское счастье, что очень много мужчин, ушедших на войну из села, так и остались на ней навсегда. Все матери в селе, чьи дети не вернулись с войны, завидовали Дарье Макаровне, а она не могла налюбоваться своим сынком. Он ходил по селу в своей прилаженной, ушитой по морской моде форме, приводя в смятение женские сердца. Шесть звонких медалей на груди говорили о его боевых заслугах. Быстро, как один день, пролетели дорогие деньки отпуска, и настала пора возвращаться на службу.

На пыльной, продуваемой степным ветром станции Озинки – на той самой, где тридцать лет назад Василий Чапаев, уезжая в Москву на учёбу, прощался со своей дивизией, – в ожидании проходящего поезда Валерий встретил своих односельчан – семью погибшего на войне политрука Василия Романюты. Варвара Михайловна и две её дочурки, девятилетняя Люся и шестилетняя Валя, сидели на чемоданах и вторые сутки не могли взять билеты на проходящие на Москву поезда. Валерий помог им выправить билеты, и через сутки они вместе прибыли в столицу.

Варвара Михайловна ехала к сестрам – Марии и Шуре – в Ивановскую область. Багажа у неё набралось много, и она уговорила Валерия проводить её с дочками до пункта назначения. В Москве, в комендатуре Ярославского вокзала Валерий выхлопотал себе дополнительные три дня к отпуску, и на следующий день, сменив три поезда, сошёл вместе со своими попутчицами на станции Полуднево.

Вот так и бывает в жизни… Случайная встреча на станции, три дня дополнительного отпуска, стечение обстоятельств, молодость – и судьба делает крутой разворот…

В Полудневе, куда Валерий доставил Варвару Михайловну с её дочурками, он встретил Нину. Он помнил её брата Николая, с которым учился когда-то в одном классе, а её почти не помнил. Но даже если бы и помнил, то вряд ли узнал бы теперь. От худой, измождённой, босоногой девчушки не осталось и следа. Перед ним стояла молодая, красивая девятнадцатилетняя девушка с приветливым красивым лицом, карими умными глазами и пышными каштановыми волосами, убранными в модную послевоенную причёску. Сердце старшего матроса дрогнуло…

Правда, к тому времени Нина уже два года переписывалась со своим женихом Андреем, который тоже был родом из Черниговки и дослуживал свою службу матросом Дунайской флотилии. Она ждала его со дня на день. Они собирались пожениться. Как удалось Валерию за два дня заставить Нину изменить свои чувства и планы? Никто теперь сказать не может. Молодость ли, неотразимая красота морской формы или лестные отзывы тётки Вари сыграли свою роль? Это навсегда осталось тайной.

Как бы там ни было, а на третий день Валерий с Ниной отправились в районный центр Колокольск и в срочном порядке расписались. На обратном пути, по дороге на станцию, они почти столкнулись с Нининым женихом Андреем, только что прибывшим с Ивановским поездом. Андрей опоздал всего лишь на час…

Завидев Нину, идущую под руку с Валерием, Андрей всё понял и, не говоря ни слова, развернулся и зашагал в обратную сторону. Так случай связал родителей Серёжи на всю оставшуюся жизнь.

Через день Валера уехал на север, где его ждал родной эсминец «Жаркий» и длинная полярная ночь. Они много писали друг другу, Валерий – о службе, о море, о своём желании поскорее её увидеть. Она писала ему о своей работе, о своих мечтах, о книгах. Он посылал ей стихи, написанные им самим и его друзьями, посылал тексты морских песен. Она рассказывала ему о фильмах, которые по субботам крутили в клубе, и ещё о чём-то, что было важно для них обоих.

«11.11.49 г.

Северный флот.

Миленькая моя Ниночка!!! Здравствуй!!!

Прими привет и наилучшие пожелания в твоём настоящем. Ниночка! Настал час свободного времени, и я решил послать тебе весточку, моя родная, чтобы ты, хотя бы на этот период, как будешь читать, сбросила с себя маску печали, потому, что моё сердце чувствует, что ты скучаешь. Но это же происходит и у меня. И вот всё это заставило меня написать тебе. Но сегодня, к моему удивлению, почему-то нет от тебя весточки, милая моя ласточка. А у меня ведь, уже выработался рефлекс, что через день я должен получать письмо, как это было до сегодняшнего дня. Ну, ничего, я понимаю, Нина, и для тебя иногда бывает время очень занятое и дорогое.

Ниночка! Не прошло и месяца, как мы с тобой расстались, а я уже так по тебе соскучился, что мне кажется, мы не виделись год. Мне хочется сейчас обнять и поцеловать тебя крепко, крепко, как ещё не целовал. Но не возможно сейчас это, ибо нас разделяют тысячи километров. Где ты сейчас, моя ласточка, голубка моя сизокрылая. Как мне хочется быть с тобой вместе. Сейчас сижу в кубрике за столиком и вспоминаю то, что было мило и хорошо тогда, когда мы были вместе. Вспоминаю Иваново, вокзал и самое тяжёлое воспоминание, это то, когда мы стояли последние минуты у поезда. Мне было тяжело, было невыносимо больно и обидно. Мне тогда казалось, что я еду на новые муки и грёзы. Нас свела и разлучила роковая судьба, которая одна вправе приносить людям свои мучения. Нет, я не хочу больше об этом говорить, мне от этого только хуже. Лучше, Ниночка, напишу песенку тебе. А сейчас пока кончаю. Поцелуй маму. Привет тёте Варе и её деткам. Погода стоит морозная, дуют сильные ветра. В общем, начали ещё серьёзней огребать полундры. Ну, всё.

Крепко целую тебя, твой Валерий. Будь счастлива.

Вечер

 
Море тихо шумит, и окутала тень побережье.
На заставу порой, птичкой крик долетит с островов.
Белый сказочный вечер как сон набежит безмятежный, –
Никогда и нигде я не видел таких вечеров.
 
 
От тревог боевых в сердце гордая песня осталась.
След недавней борьбы молчаливо хранят валуны.
Нарастает прибой и сверкает, взлетая на скалы
Бирюзовое тело большой и упругой волны.
 
 
Ненаглядно широкое, синее, синее море
Блещет радужной зыбью. Спокойна его глубина.
Здесь под флагом родным корабли присмирели в дозоре,
Охраняя твой отдых, моя дорогая страна.
 

Ну вот, наверное, хватит, на сей раз, моя ласточка. Ещё и ещё раз целую тебя, моя родная Ниночка.

Твой Валерий.

Пиши, жду всегда!»

Больше года продолжалась их переписка, а потом была встреча и первая совместная поездка в Черниговку, где Валерий представил матери свою жену.

5

В первые годы жизни в Полудневе Нина с матерью снимали комнату в частном доме, стоявшем на вершине пологого холма неподалёку от старой деревянной больницы. Хозяева дома были люди добрые, но всё же это был чужой дом. С появлением третьего человека в маленькой комнате стало тесновато. Валерий устроился работать на узкоколейную железную дорогу водителем дрезины. Мария Михайловна, как и прежде, зарабатывала на жизнь своей старой швейной машиной Singer, доставшейся ей от матери; те небольшие средства, что удавалось ей заработать, она вносила в семейный бюджет, чтобы не быть нахлебницей. Сестра Варвара работала в школе техничкой. Там же, в школе, на первом этаже ей была выделена комната, где она и жила со своими дочками.

С жильём надо было что-то решать. Нина и Валерий занялись поисками, писали письма родным. Таким образом, летом пятьдесят первого семья Полыниных оказалась в южном городе Изюме, где двоюродный брат Марии Михайловны, Пётр Степанович Гордеев, работал начальником железнодорожного вокзала. Эту должность он занимал и во время войны, когда город был занят немцами. Пётр Степанович был связан с подпольем и передавал партизанам важные сведения о передвижении военных эшелонов. За свою «работу» впоследствии он был награждён орденом Ленина.

Петру Степановичу удалось отыскать для родственников в районе Замостья заброшенный и пустовавший с войны дом с небольшим садиком, помог он и обустроиться на новом месте. Нина пошла работать в железнодорожную больницу, что находилась недалеко от вокзала, Мария Михайловна занималась домашним хозяйством, а Валерия дядя Петя устроил учеником младшего стрелочника на станцию Цыганская. Станция находилась в тринадцати верстах от города, и до неё местный пассажирский поезд, по пути на Харьков, делал три остановки: в Пименовке, Комаровке и Фёдоровке. Каждый день Валерий приезжал на свой участок на лёгкой дрезине объездчиков, на ней же и возвращался обратно. Через месяц Валерий был уже младшим стрелочником, а через полгода – произведён в старшие…

В начале апреля 1952 года, как только сошёл снег, у Нины с Валерием родился сын, отец назвал его Серёжей. В Свято-Вознесенском кафедральном соборе первенца окрестили. Красивый алюминиевый крестик купила внуку бабушка.

Уютен и патриархален был городок Изюм, и по большей части был он одноэтажный. Там, где Донецкий кряж своим крайним отрогом пронзает зелёную долину и Северский Донец огибает его петлёй, напоминающей собачий хвост, в середине семнадцатого века в центре упомянутого хвоста была заложена крепость. Река в районе кряжа мелководна, удобна для переправы. Потому в этом месте с давних времён и проходил знаменитый Изюмский шлях, по которому крымские татары совершали свои набеги на Русь. Каменистый кряж по-татарски – Узюн-курган, дал название шляху, а крепость на горе получила название Изюмский городок. Со временем и нижний город стал называться Изюмом.

Осуществлявший строительство крепости полковник Изюмского казачьего полка Григорий Захаржевский на собственные средства заложил в 1684 году пятиглавый Спасо-Преображенский собор, простоявший три столетия и разрушенный во время последней войны. В собор этот после Полтавы заезжал царь Пётр, а в сентябре 1825 года, по пути в Таганрог, Александр I сделал остановку в Изюме и две недели приходил в Преображенский собор на молитву. Восстановили взорванный собор только в 1955 году.

Ещё осенью, копая во дворе яму для нового нужника, Валерий наткнулся на засыпанный с войны окоп. Чёрная, перемешанная с песком земля была нашпигована патронами и обрывками пулемётных лент. Валерий руками стал просеивать землю и насобирал за час целое ведро патронов, а вдобавок вытащил из земли саблю, неизвестно каким образом в этом окопе оказавшуюся. Следы войны в городе были видны повсюду. По рассказам дяди Пети, после боёв в реке на мелководье скопилось столько трупов, что по ним, как по мосту, можно было переходить реку. А на зелёных берегах Северского Донца ещё в изобилии ржавели сгоревшие немецкие танки.

Был месяц май, в садах цвели черешни и абрикосы. Между станциями Фёдоровка и Цыганская, где работал Валерий, сошёл с рельсов товарный состав. Виноват был машинист, превысивший скорость на дуговом участке дороги, но зачем тогда нужен стрелочник, если на него нельзя списать чью-то вину? Время было непростое, страна готовила костры «инквизиции» для врачей-вредителей, а что могла стоить жизнь какого-то стрелочника?

Дядя Петя, как человек многоопытный и быстро уловивший дуновение ветра, посоветовал Валерию, не раздумывая, забирать семью и поскорее уезжать «от греха подальше». Выбора не было…

Собрав вещи, уложив сына в оцинкованное корыто, оставив дом и саблю, припрятанную на чердаке, Валерий усадил семью в поезд и повёз обратно – в глухомань болот, на песчаный остров, откуда ещё год назад уезжал с надеждой, что навсегда. Нина вернулась на старую работу в больницу, и руководство, обрадованное её возвращением и тем фактом, что семья в пути подросла, выделило ей комнату в деревянном двухэтажном бараке. Это был неожиданный подарок судьбы. Вновь семья стала обживаться: купили две новые кровати, заказали в столярной мастерской комод, стол, табуретки, даже подставки для цветов. В этой комнате, разделённой ситцевой занавеской, семье предстояло прожить следующие пять лет.

6

Узкоколейная железная дорога, соединявшая районный центр Колокольск с рабочими посёлками добытчиков торфа, протянулась на двадцать пять километров. От огромной тепловой электростанции, построенной в годы первых пятилеток, до конечного пункта – посёлка Подозёрского было пять промежуточных станций: Ухтохма, Островок, Труж-ный, Лесной и Полуднево. Посёлок Полуднево был самым большим и благоустроенным среди остальных. Раскинулся он на пологом песчаном холме, окружённом со всех сторон торфяными болотами.

Когда-то на этом холме, среди высоких сосен и берёз, стояла деревенька Полуднево, и жил в ней лесной, припадавший на «о» народец. Промышлял он охотой, грибами да сбором клюквы и брусники. В зимние базарные дни в расположенное в восемнадцати верстах торговое село Писцово привозили полудневцы на продажу шипучий морс из брусники, связки сушёных грибов, солёные в кадушках грузди и рыжики и пунцово-красную замороженную клюкву. Когда в конце двадцатых годов началось строительство посёлка, к нему в приданое отошло и название деревеньки.

Через весь посёлок с востока на запад вытянулась Главная улица. Она начиналась от слияния трёх дорог в районе подстанции и шла, начиная от общественной бани, через весь посёлок: мимо школы, клуба, детского сада – до Большого двора, образованного двумя двухэтажными бревенчатыми домами, в одном из которых ранее проживала Серёжина семья. У Большого двора дорога поворачивала направо и через версту упиралась в узкий, сырой перешеек, на котором сходилось пять дорог. Когда-то в этом месте была протока, полностью отделявшая остров от большой земли. Протоку периодически засыпали, и возникала непролазная грязь, которую могли преодолеть только гусеничные трактора. И только когда проложили дренажные трубы, обеспечив воде свободный проход из одного болота в другое, перешеек стал доступен для транспорта.

Посёлок рос, и стоявшая за перешейком деревенька Меленки слилась с ним и стала называться районом Меленки. Дальше простиралось поле и Семёновский лес, а за лесом на высоком голом холме, с которого открывался красивый вид на среднерусскую равнину, стояло вымирающее село Семёно-Сарское с разорённой и заброшенной церковью восемнадцатого века. У Семёно-Сарского болота заканчивались, и дальше была другая жизнь.

От Меленок и перешейка в сторону посёлка штанинами расходились две улицы, застроенные частными домами. Правая штанина вела к Большому двору, а левая тянулась вверх по холму, мимо футбольного поля, на самую вершину, где на зелёном лугу слева от дороги утопало в тени рябин и сирени деревянное здание больницы. За ним возвышалась белая водонапорная башня. От больницы улица спускалась вниз и состояла из четырёх домов: роддома, детских яслей и двух жилых домов, последним из которых был дом, в котором жила семья Серёжи. Со временем улица приросла ещё одним частным домом. Между домами образовался маленький дворик, в который выходили калитки. На этой нейтральной территории встречались взрослые и любили играть дети.

Прямо от больницы, под прямым углом к дороге, спускалась широкая полоса зелени, задуманная как бульвар, но так и не ставшая оным. Эта длинная, вытянутая роща, заросшая клёнами и липами, была пересечена «козьими» тропами, и только с одной стороны её робко прижимался к забору тротуар, собравший на себя здания поссовета, библиотеки и торфкома. «Бульвар» пересекал Главную улицу, подхватывал слева всегда сырой и грязный сквер и вливался дворовым пространством в группу почерневших двухэтажных деревянных домов. На этом миссия «бульвара» заканчивалась, дальше следовала торговая лужайка, окружённая конторой, двумя магазинами и розовым зданием рабочей столовой. Лужайка замыкалась цветочным сквером, обсаженным по краям кустарником. По этому скверу в обеденный перерыв спешили в столовую конторские служащие.

Столовая на посёлке была особым центром притяжения.

Вытянутый вдоль улицы корпус столовой утопал в зелени окружающего палисадника. Длинный, в шесть метров высотой, обеденный зал украшали высокие окна, занавешенные белым драпированным шёлком. Зал, как церковный алтарь, заканчивался эркером, который, на случай каких-либо мероприятий, мог отделяться раздвижным занавесом. Два ряда белоснежных столов, окружённых стульями, заполняли пространство вдоль окон. На всех столах в широких вазах под накрахмаленными салфетками лежал нарезанный белый и чёрный хлеб. Хлеб был бесплатный. Даже в пасмурный день в зале царил праздник. Справа от входа торцевую стену зала украшал буфет, где на витрине красовались с одной стороны – всевозможные лёгкие закуски: солёные огурчики и грузди, селёдка с луком и отварным картофелем, заливная треска, копчёная мойва и даже золотистые шпроты, аккуратно уложенные на стандартные ломтики чёрного хлеба. Другая витрина была заполнена сладостями и свежей выпечкой. Выпросив у родителей мелочь, детвора бежала в столовую и покупала себе кусочек детского счастья, который переливался солнечными лучиками в янтарном петушке на палочке. Вечерами в буфете продавали в розлив спиртное, но только исключительно под закуску! Таким образом в сознание рабочего населения ненавязчиво внедрялась культура выпивки.