Текст книги "Остров на болоте"

Серёжа, ты говоришь, что ты с девчонками даже не танцуешь, а ведь я дружила с мальчишкой. Правда, было это два года назад. И в школу на вечера я хожу, и танцую с мальчишками, и разговариваю с ними, и в походы хожу.

Всё, я выложила. И боюсь перечитать. Я не знаю, как ты на это посмотришь, только, пожалуйста, ответь скорее.

Я очень жду.

Света». 13.11.68 г.

*

«Добрый день!

Светлана, я ждал твоего письма много дней, и, наконец, счастье улыбнулось мне.

Ты не можешь себе представить, с каким волнением я извлекал твоё письмо из конверта. Руки мои дрожали. Я не мог прочитать первых строчек. Мне необходимо было успокоиться. Я отложил письмо и ушёл. Только спустя несколько часов я развернул его на своём столе и прочитал.

Если бы ты знала, что со мною происходит, когда я получаю твои письма. Я готов расцеловать всех. Прошу тебя, пиши всё, что хочешь, только пиши. Умоляю тебя. Ты напрасно думаешь, что мне может что-то показаться неинтересным.

О тебе мне всё интересно. Понимаешь, всё! Пиши мне чаще, пожалуйста. Ты напрасно сомневаешься и боишься, что не являешься такой, какой я тебя представляю. Всё же хочу надеяться, что ты именно такая и не можешь быть другой. Не должна.

С нетерпением жду твоего письма.

Серёжа». 19.11.68 г.

6

Десятый класс – лучшая пора школьной жизни. Он последний, примерочный, выпускной, самый старший. В нём закладываются или закрепляются те самые близкие, товарищеские узы, что несравнимы ни с какими другими узами в жизни. Школьные друзья остаются на всю жизнь, они главнее родственных связей, школьная дружба –самая сильная и нерушимая дружба. Те отношения, какие сложатся между одноклассниками в момент окончания школы, уже никем и никогда не будут изменены и останутся в памяти на годы и десятилетия. И как бы судьба ни ломала человека, куда бы ни забрасывала, как бы ни менялся его характер, какое бы образование он ни получил, до каких бы высот ни поднялся, а придёт время, и соберутся они – бывшие одноклассники, и вновь станут детьми, только заметно постаревшими, но такими же дорогими друг другу Танями, Женями, Славами, Колями и Володями. И как будто не станет прошедших десятилетий, только нежность и любовь будут наполнять сердца старых друзей. И защемят тогда сердца, и глаза отзовутся слезами, и наполнит души боль от невозможности повернуть назад время. И всплывут из небытия, и засветятся не потухшие огоньки той бескорыстной и святой детской дружбы, какая была между ними в тот день, когда прозвенел их последний звонок. А потом надо будет поскорее разъехаться, чтобы не умереть тут же, на месте от нахлынувшей из прошлого безысходной тоски.

Итак, Серёжа стал комсоргом класса. Зачем он это сделал? Просто был душевный порыв. Класс, в котором он учился, был всегда разобщённым: мальчики жили своей жизнью, девочки – своей. В какой-то момент возникло желание – попробовать сблизить, подружить ребят. Последние два года в жизни Серёжи были непростыми – постоянная внутренняя борьба, поиски причин всего происходящего вокруг, чтение книг, примерка на себя разных масок и образов и прочий бред, которым, возможно, страдают некоторые молодые люди. Эти два последних года жизнь класса его не интересовала – он был погружён в себя, но теперь, как ему казалось, он был готов стать частью коллектива.

На четвёртый день после собрания он предложил сделать в классе пересадку. Для этого все остались после уроков и в присутствии классной руководительницы, Алевтины Сергеевны, разбились на пары – мальчики с девочками – и заняли свои места. Не обошлось, конечно, без уговоров и слёз. Серёже повезло – в пару к нему села Оля Качелина, которую он давно выделял из всех девочек класса. Он знал её с четырёх лет, так как вместе с ней ходил в детский сад, и был вполне доволен, что теперь будет сидеть с ней рядом.

Письма от Светланы приходили крайне редко, и Серёжа подумывал, что ему пора прекратить эту безответную переписку. Продолжая писать ей упорно и настойчиво, он, скорее, соблюдал верность тому большому чувству, которое когда-то испытал благодаря ей. Надев на себя маску верного рыцаря, выдумав множество разных обетов и обещаний, запретив себе все радости жизни, которых требует молодость, он продолжал понапрасну мучить себя. Такое поведение постепенно стало его природой. Причины многих заблуждений молодых людей кроются в том, что в силу возраста и неопытности они не видят и не допускают никаких оттенков в человеческих отношениях, деля всё на чёрное и белое. Серёжа особенно преуспел в этом заблуждении, чему свидетельствовала категоричность его суждений. И, как всегда, не было у него наставника, который бы смог объяснить ему ту или иную жизненную ситуацию, и то, как себя в ней вести. Но ничего этого не было, а были только книги, в которых он искал, но не всегда находил верный ответ.

Как всё же самоуверенна молодость.

Только юным может показаться, что они открывают мир. Но нет ничего нового в мире, ибо давно сказано: «Что было, то и будет!» Но ведь всё надо постичь и пропустить через себя, заново во всём убедиться и всё попробовать. И наставления бывают напрасны.

Возраст давал о себе знать, и в ноябре созрела идея – провести в классе диспут на тему: «Любовь и дружба». Всем захотелось поговорить на эту волнующую всех тему. Тихо и незаметно заканчивалась «оттепель», но молодёжные диспуты ещё были в моде. Диспуты поддерживало руководство школы, желающее послушать, чем дышит, чем живёт эта самая молодёжь. Таким образом, диспуты становились чем-то вроде публичной исповеди.

Само собой разумеется, что заявленная тема интересовала и Серёжу тоже. Он надеялся, что мероприятие состоится в классе, в присутствии только классной руководительницы, но по настоятельному требованию вездесущей СПВ диспут перенесли в большой актовый зал. В такой обстановке: при ярком, всё убивающем свете, в присутствии большого числа учителей и под жалящим оком СПВ, высказывать свои мысли на такую волнующую тему было равносильно допросу или публичному раздеванию. За всё время, пока шёл диспут, Серёжа ни разу не выступил, даже руки не поднял, хотя желание такое имел, а потом, когда возвращался домой, чуть не рыдал от охватившего его чувства досады и неудовлетворения.

На следующий день вечером он отправился в школу на факультативное занятие по эстетике, которое вела учительница истории Елена Дмитриевна. Слушали оперу Даргомыжского «Русалка» …

Когда прослушивание первой части закончилось и Елена Дмитриевна ушла, все, кто был в классе, остались… Вчерашние страсти ещё не улеглись, и диспут стихийно продолжился, на этот раз – без свидетелей. Восемь человек вели откровенный разговор на главную для всех тему любви и дружбы. Трое мальчиков и пять девочек без посторонних обсуждали то, что их волновало.

7

Когда в школе организовали факультатив по эстетике, Серёжа первым в него записался. Елена Дмитриевна, преподававшая историю, была женщиной весьма культурной и образованной и разбиралась в искусстве. Внешне она была истинно русской женщиной. Имела красивый овал лица, серые глаза, прямой нос и светло-русые волосы, неизменно зачёсанные назад в форме греческого шлема. Носила она строгое зелёное платье, которое очень шло к её золотистым волосам, и держала себя с достоинством. На уроках её всегда было тихо, голоса она никогда не повышала. Её старший сын был на год старше Серёжи и учился в Колокольске в музыкальной школе по классу фортепьяно.

На факультатив записалось десять учеников, но приходило обычно человек пять или семь. Первая половина занятий была посвящена европейской культуре, вторая отводилась русской. Елена Дмитриевна знакомила ребят с биографиями великих художников и архитекторов, приносила и раскладывала на столе альбомы с репродукциями, вырезки из журналов, открытки и фотографии произведений искусства. Всё это вызывало у Серёжи огромный интерес. Он открыл для себя целый мир искусства с его направлениями, стилями, эпохами и школами. Здесь он познакомился с «малыми голландцами», чьи работы покорили его душу. Рассматривая их картины, он погружался в уютный, сказочный мир, из которого не хотелось выходить. В клубной библиотеке он нашёл старую, всю потрёпанную и зачитанную книгу «Легенда об Уленшпигеле» и долго-долго читал её, а дочитав до конца, не захотел с нею расставаться. В библиотеке он объяснил, что потерял книгу, и её, как пришедшую в негодность, списали. Через десять лет, когда он будет оканчивать институт, на экраны выйдет большой и удивительный фильм «Легенда о Тиле», где оживут картины Брейгеля, где сольются воедино игра великих актёров и гениальная музыка. Он словно окунётся с головой в свою любимую Голландию и вновь заболеет ею. Он напишет свой автопортрет на фоне картины Брейгеля «Охотники на снегу» и выполнит дюжину иллюстраций для «Тиля», вставит их в старую книгу и заново переплетёт её.

Помимо обзора мировой живописи и биографий отдельных художников Елена Дмитриевна знакомила учеников с классической музыкой. Она рассказывала о великих музыкантах, приносила пластинки и знакомила с их произведениями. Прежде чем поставить пластинку, она давала необходимые комментарии. Всё, о чём рассказывала Елена Дмитриевна, было так ново и так интересно, что Серёжа уже не представлял свою жизнь без искусства. Он понял, что это его призвание и этим он должен заниматься.

Купить пластинки с записями классических произведений можно было только через «Посылторг», и Серёжа сделал первый заказ: «Полонез» Огинского, «Вальс-фантазию» Глинки и «Лунную сонату» Бетховена. Через месяц он получил на почте бандероль, в тонкой фанерной коробочке лежали три чёрные пластинки с заказанными произведениями. Так в его жизнь вошла классическая музыка.

8

Подошёл к концу 68-й год, а с ним – и учебное полугодие. За последние месяцы Серёжа заметно изменился. Он стал больше обращать внимания на своих одноклассников, интересоваться жизнью класса, меньше замыкаться в себе и не чувствовать, как раньше, свою отстранённость. С выбором профессии он определился – будет поступать в архитектурный. Физикой – своим любимым предметом в девятом классе – он больше не увлекался, хотя продолжал получать пятёрки. Фильм «Доживём до понедельника» и факультатив по эстетике окончательно определили его выбор.

Его соседка по парте была милая, хорошая девочка. Несмотря на то, что последние два года Серёжа всячески старался обходить своих одноклассниц вниманием, Олю он выделял. Ему приятно было смотреть на неё. И, хотя, он почти не разговаривал с ней, втайне он ею любовался. Её греческая красота невольно к себе притягивала. Не только лицо, но и вся голова, и фигура её напоминала греческую статую Афродиты. Красивый, идеальный овал лица завершался открытым высоким лбом, серые глаза казались настолько родными, что в них можно было смотреть часами. Небольшой аккуратный рот и по-гречески прямой нос придавали лицу классическое благородство. Пышные, слегка вьющиеся у висков русые волосы были зачёсаны назад и стянуты в пышный хвост. Мягкими локонами они спадали на её плечи. Носила она строгое школьное коричневое платье со стоячим воротничком, поверх которого выпускался белый, кружевной. Голос её был мягкий, особого тембра – фаготовый, как определил для себя Серёжа. Жила она с мамой и младшей сестрой в тесной однокомнатной квартирке в большом деревянном доме довоенной постройки, выходящим фасадом на бульвар, в самом центре посёлка, неподалёку от главного перекрёстка.

Оля не могла не нравиться Серёже. И, несмотря на то, что в классе были и другие красивые девочки, инстинктом будущего художника он выбрал именно её. Ему нравилось сидеть с Олей, хотя первое время он терялся и не знал, о чём с ней разговаривать. Ему нравилось следить за её руками, тайком любоваться её греческим профилем, слышать её дыхание. Это было так ново, так необычно. Он никогда ещё не находился так близко от девочки, и это его волновало.

Только через годы он узнает, что Оля любила его давно, ещё в восьмом классе, когда он был занят собой и своей Светланой. Но без ответа чувства её постепенно угасли.

– Почему же я раньше не замечал её? – думал он. – Мы десять лет вместе учимся, а я ничего не знаю о ней. А теперь я сижу с ней рядом, так близко, что могу нечаянно коснуться её. Да, положение… Последние два года я не общался с девчонками в классе. Почему? А потому, что думал только о Светлане. Надавал себе разных обещаний, сохраняю ей верность, как древний рыцарь, ни с кем не танцую, ни с кем не дружу. И всё-таки, почему мне так приятно сидеть с Олей? – продолжал он терзать себя вопросами. – Значит, она мне нравится? А она? Почему она села со мной? Может быть, ей тоже нравится сидеть с мальчиком? Но я всегда думал, что девчонки не любят мальчишек. Так мне казалось. Выходит, я ошибался. И всё не так. Ну что же – хорошо, теперь я это знаю. Но почему мне на школьных вечерах так невыносимо смотреть, как они все танцуют? Неужели это так просто – подошёл и пригласил. Нет, так не должно быть. Должна быть какая-то мучительная сложность. Пригласить – значит проявить интерес, а это слабость. А слабость показывать нельзя. Все мои одноклассники давно ходят на танцы, и для них в этом нет ничего необычного: приглашают и танцуют. Неужели так можно?.. Я так не хочу. Я даже рукой ни разу не касался девчонок. И я не знаю, хочется ли этого мне самому или только моему инстинкту? Но правило гласит: не делать того, чего хочется! Почему? Да потому, что любое хотение – есть слабость. Хочет карась съесть червяка и попадается на крючок. И потому: хочется – перехочется.

Серёжа осуждал своих легкомысленных, как ему казалось, ровесников, молодёжь вообще, «наше время» и всё в этом роде. Воспитывая себя на классической литературе, он стал истовым романтиком. Ему нравились «тургеневские» барышни и манеры обращения давно минувшей эпохи. Он, как пришелец из прошлого, приходил в ужас от простоты и раскованности в отношениях своих сверстников. Он не мог с этим согласиться, мучился и страдал.

Со своим другом и одноклассником Борисом Шнуровым Серёжа близко сошёлся только в десятом классе, а до этого никак не выделял его среди ребят. Борис жил с родителями на другом конце посёлка в небольшом деревянном доме, стоявшем у самой железной дороги в конце длинного глухого проулка, по которому детей водили гулять в кустарник. Его отец работал трактористом на добыче торфа, мать – поварихой в столовой. Борис был небольшого роста, щупловат, неприметен среди ребят, его узкое лицо неприятно оскаливалось, обнажая дёсны, когда он смеялся. Короткий нос придавал тяжесть подбородку, волосы цвета старой соломы беспорядочно кудрявились на голове. Руки его были всегда холодные и влажные. Кожа на лице и на руках была как будто натянута и на морозе сразу краснела. Варежки зимой он не носил, отчего пальцы на его руках становились ледяными, как сосульки.

Как так получилось, что они стали друзьями, Серёжа не помнил. Просто Борис всегда тянулся к нему и чаще, чем другие оказывался рядом. А потом наступила пора подростковых откровений, что способствовало их сближению. Борис был спокоен, покладист, никогда не спорил, ни на чём не настаивал, и вообще общаться с ним было удобно. Это от него Серёжа узнал, что вечерами молодёжь на посёлке гуляет! .. Он как-то раньше об этом не задумывался и не выходил поздно вечером из дома. Обычно учил уроки или читал что-нибудь. И когда Борис вывел его на вечерний «проспект» (так назывался единственный длинный тротуар на главной улице посёлка), Серёжа был немало удивлён, обнаружив так много своих знакомых. Постепенно он втянулся в эту вечернюю среду обитания своих ровесников. Если это был порок, то Серёжа не стал ему сопротивляться. Эта сумеречная и ночная среда манила, влекла, притягивала, в ней кипела жизнь, выстраивались взаимоотношения. Сопротивляться ей в том возрасте, в котором находились Серёжа и Борис, было трудно.

9

В предпоследний день уходящего года в школе был организован новогодний вечер. Для всех это было волнующее и долгожданное событие. Весь день Серёжа думал о том, что заставляет его идти на это вечер. В нём давно выросло и окрепло то чувство противоречия, которое всё ставило под сомнение, и особенно то, что было желаемо. Поэтому он отвергал всё, что ему нравилось и к чему, подгоняемая инстинктом, тянулась его душа. Он отвергал то, что ему нравилось и хотелось, потому, что не понимал причины этого желания. Кто за него мог решить, что должно ему нравиться? «Если этого захотел инстинкт, – думал Серёжа, – то пусть успокоится. Я сам решу, что мне нужно и чего хочется. И почему я должен покорно повиноваться какому-то инстинкту? Я не хочу. Если я буду следовать инстинктам, это будет означать, что я перестал думать. Возможно, природа только этого и добивается, чтобы я перестал думать и не мешал инстинкту. Спасибо, не надо».

В таких рассуждениях Серёжа провёл первую половину дня.

На вечере он вызвался быть ответственным за музыку. Таким образом, его присутствие на вечере было оправдано. Чтобы избегать досаждавшего соблазна приглашать девочек на танец, Серёжа давно придумал для себя простой выход из положения – он весь вечер занимался с магнитофоном. Дома он переписывал со всех пластинок на катушку лучшие мелодии, а потом весь вечер сидел в углу или на балконе, если танцы проходили в спортзале, и «крутил» музыку.

Так было и на этот раз. Установив магнитофон на балконе и включив его, Серёжа спустился в зал и сел в сторонке. Танцующие пары медленно двигались у ёлки. В зале стоял запах свежей хвои, перемешанный с лёгким ароматом маминых духов. Борис, как верный друг, всё время танцевал с Олей и не давал другим её приглашать. На этот счёт у Серёжи не было никакой ревности, так как, во-первых, Борис был ему другом, а во-вторых, он не видел в нём соперника. Время от времени Серёжа поднимался на балкон, менял катушку и снова спускался вниз.

Как же ему хотелось пригласить Олю на танец – на первый в своей жизни танец, но он не мог перешагнуть тот невидимый для посторонних рубеж, который сам для себя когда-то установил. «Нет, – думал он, – раз уж я решил, что не буду танцевать, то надо держать слово». И всё же что-то ныло в душе; порою ему становилось невыносимо смотреть на Бориса и Олю, на то, как он касался её руками, смотрел на неё, разговаривал с ней, смеялся, оскаливая верхнюю челюсть. Наверное, никогда ещё ему так ничего не хотелось, как сейчас пригласить Олю на танец. Он мог только догадываться, какое это, должно быть, великое наслаждение: взять её руку в свою ладонь, а другой рукой едва придерживать её за талию. От этой мысли начинало стучать сердце…

Он продолжал сидеть и мучить себя видом танцующих пар его одноклассников. Тело его словно окаменело, и никакая сила не могла бы поднять его. Оля весь вечер танцевала с Борисом, а потом и с другими мальчиками, и её чувства, как он думал, могли притупиться и не совпасть с его чувствами, в случае если бы он её пригласил на танец. «Значит, приглашать уже поздно и можно успокоиться», – подумал он и отправился на балкон менять катушку.

В этот раз или ранее, он не помнил, но он ввёл для себя ещё одно спасительное для себя правило: никогда не приглашать на танцах ту, которую до тебя уже кто-то приглашал. Это правило оказалось самым востребованным, так как всегда и везде кто-то опережал Серёжу. Он всегда спокойно к этому относился, считая, что значит так угодно судьбе. Главное – соблюсти правило и не устраивать петушиных боёв.

В два часа ночи вечер закончился. Серёжа вышел на улицу, но домой идти не хотелось. Разные чувства боролись в нём, но все они подавлялись одним опустошающим чувством неудовлетворённости и смятения в душе. Он несколько минут топтался на месте, не зная, куда же направиться, но потом с некоторой нерешительностью поплёлся по расчищенному от снега тротуару в сторону дома.

10

Вскоре за спиной его заскрипел снег, и послышались чьи-то шаги. Не успел он обернуться, как услышал знакомый голос Оли.

– Что, скучаешь? – бодро спросила она, догоняя его.

– Нет, почему же? – скорее машинально ответил он, не желая сознаваться в том, что, конечно же, он скучает, и скучает от того, что весь вечер не был с ней и до сей минуты об этом жалеет.

Пройдя несколько шагов, они остановились на перекрёстке, где, окружённая глыбой пожелтевшего льда, виднелась уличная колонка. Дальше их пути расходились. В голове у Серёжи звенели колокола, он лихорадочно пытался придумать, что ему делать дальше, но пока понимал только одно, что ему никак не хотелось идти домой. И тогда он решился на отчаянный для себя поступок – он предложил Оле погулять ещё…

И она согласилась…

Они направились вверх по бульвару мимо длинного деревянного дома, где жила Оля и где давно уже все спали. На бульваре фонарей не было, только в самом конце у больницы тускло желтел в ночи одинокий огонёк. Стояла тихая зимняя ночь. В этой морозной тишине откуда-то сверху из темноты падали большие белые снежинки, цепляясь за ветки деревьев и накрывая спящий посёлок новогодним «пуховым» одеялом.

Серёжа и Оля шли рядом, почти касаясь друг друга локтями, в торжественно застывшем белом безмолвии ночного посёлка. О чём они говорили – никто не слышал. Сами они слышали только биение своих сердец, а свой голос казался чужим и далёким. Дыхание застывало на морозе белым молочным паром. Слова ушли на второй план, их смысл был неясен. Главным стало то, что они теперь одни и вместе. Это была их первая совместная прогулка, окутанная сказкой зимней ночи и звенящей тишиной пустынных улиц. Реальность отступила, исчезла в ночи, а вместе с нею исчезли холод и время. Только всё понимающая тьма охраняла своих пассажиров в ночном путешествии обитаемого острова по Млечному Пути.

Она поглотила всё вокруг, оставив ему только её – его одноклассницу Олю. И это было первое в его жизни свидание с девушкой, которую он теперь, наверное, уже любил. Об этом он ещё подумает дома, а сейчас было важно только одно – чтобы эта новогодняя сказка подольше оставалась с ним. Ему было хорошо и приятно идти рядом с Олей и говорить, говорить, говорить. Иногда он, спохватившись, спрашивал её – не замёрзла ли она и, к великой своей радости, слышал в ответ короткое и нежное «нет».

Так прогуляли они до шести часов утра. Ночная тьма, с вечера захватившая посёлок, ещё не собиралась уступать своё право утренней заре. На улицах кроме Серёжи и Оли никого не было, только кое-где за футбольным полем слышались редкие и приглушённые петушиные крики. Двое, неподвластных времени, вернулись к тому месту, откуда начали свою прогулку, и остановились.

– Ну, а теперь попрощаемся и пожелаем друг другу спокойной ночи, – сказал Серёжа.

В ответ Оля только кивнула головой. Они продолжали стоять, словно какая-то невидимая сила удерживала их вместе. Прошло несколько минут.

– А знаешь, что? – произнёс Серёжа, собравшись с духом.

– Что? – не поднимая головы, спросила Оля.

– Дай мне твою руку.

Она вынула из варежки правую ладонь и протянула Серёже. Его сердце учащённо забилось, он не мог справиться с охватившей его дрожью, и не мог понять – от холода ли он дрожит или от волнения. Её тёплые нежные пальцы лежали в его руке, он ощущал их теплоту и мягкость, и ему показалось, что и сама Оля в этот миг стала ему дороже и родней. Её широко раскрытые серые глаза были устремлены на него. В них было удивление и ожидание. Серёжа опустил взгляд на её руку. В голове его вновь зазвенело, и он уже не слышал, что говорил ей, а только почувствовал, как сжимаются и дрожат её пальцы.

– Ты знаешь, – наконец произнёс он дрожащим голосом, – я первый раз в жизни держу руку девушки… Так странно и приятно…

– Приятно? – тихо переспросила она, не глядя на него.

– Да, очень…

Оля убрала руку обратно в варежку.

– Странный ты какой-то.

– Прости меня, я сам не знаю, что делаю.

Они, наконец, расстались. От холода Серёжа не чувствовал свои колени, когда кратчайшей тропинкой через двор бежал домой. Дверь открыла бабушка. Увидав замёрзшего внука, поспешила поставить чайник. Уже отогревшись и выпив два стакана чаю, Серёжа долго не мог прийти в себя от пережитого волнения и потому долго вертелся в постели, пытаясь заснуть. Перед глазами волшебным видением стояла зимняя ночь, тусклый свет фонаря, широко раскрытые, удивлённые глаза Оли и её робко протянутая рука.

11

В первый день нового года в клубе, по заведённой традиции, устраивались танцы. Днём Борис зашёл к Серёже и предложил отправиться вечером в клуб. Серёжа согласился.

Народу в клубе было много, взрослые и молодёжь толпились в фойе и в зале, из которого были убраны ряды с креслами. Посреди зала стояла большая ель, украшенная бумажными игрушками и гирляндами разноцветных лампочек. Её верхушка почти упиралась в главную золочёную люстру. Пол был усыпан пёстрыми мелкими конфетти и тонкими цветными ленами серпантина. В зале громко звучала музыка, было шумно и оживлённо.

Серёжа вспомнил, что последний раз был в клубе на ёлке, когда ему было лет десять. Он был в костюме клоуна, который ему сшила мама из окрашенной в синий и красный цвет накрахмаленной марли. На голове у него был бумажный колпак и чёрная маска на глазах. Он помнил, что ходил в хороводе вокруг ёлки, звал вместе со всеми Деда Мороза и получал от него красивый пакет с подарками.

И вот он снова здесь…

Борис уже неоднократно предлагал «разбить» парочку девушек, но у Серёжи всякий раз как будто включался внутренний тормоз и ноги не двигались. Он хотел танцевать, он жаждал этого, но не мог преодолеть в себе нерешительность; мучился, вздыхал и оставался на месте. «Я же дал слово… Мне нельзя… Пусть уж они все танцуют и веселятся, а я постою». И он стоял, растерянно глядя по сторонам, как будто что-то ища глазами, но ничего не находил. Между тем он не выпускал из виду Олю. Она стояла напротив у стены со своей подругой Валей. Как она была хороша! Как ему хотелось подойти к ней и пригласить её на танец. Он же ещё никогда, ни разу в жизни не танцевал с девушкой… Но он не мог преодолеть свой страх и подойти. Он боялся, что все это заметят, но больше, чем «все заметят», он боялся получить отказ. Внутренняя борьба ни на секунду не оставляла его. Он очень хотел пригласить Олю и в то же время помнил, что дал себе слово – не танцевать. «А вдруг она откажется танцевать со мной? Что тогда? Тогда – всё! Конец! Я не смогу этого пережить. Нет, не могу приглашать. Тем более что я дал себе слово…».

Он стоял и смотрел, как Олю пригласил Валерка, потом Борис, потом ещё кто-то со стороны. И чем больше её приглашали, тем больше он понимал, что уже не может танцевать с ней сегодня. «Вот если бы она до сих пор стояла у стены с подругой, я мог бы пригласить её, а теперь уже поздно». Горькая обида за себя наполнила его, она застряла комом в горле и подбиралась к глазам. Борис уже несколько раз предлагал ему пригласить Олю, но он наотрез отказывался это делать. На всё происходящее в зале, на веселящуюся публику, на красивых девушек, на возможность испытать восторг, пригласив любую из них на танец, он смотрел глазами голодного человека, оказавшегося без денег в продовольственном магазине.

В свою очередь, Борис весь вечер танцевал с Олей, а Серёжа не находил себе места от обиды и злости на самого себя, на Бориса и на всё, что творилось вокруг. Чем больше радости видел он на лицах окружающих, чем больше веселья было вокруг, тем больше он чувствовал огорчения в себе и своей отверженности от общего праздника. Он истязал себя, сдерживая в себе своё желание, но не мог переступить черту, однажды им установленную, и не понимал уже, зачем он так делает.

Борис как будто дразнил его – продолжая танцевать весь вечер с Олей. Серёжа пристально наблюдал за ними, но когда Оля поворачивала голову и смотрела в его сторону, он отводил взгляд и проклинал себя за свою нерешительность.

Было уже за полночь, когда Серёжа, вконец измученный сомнениями, вызвал Бориса в тамбур, где было темно и прохладно и где можно было поговорить. Он набросился на друга с упрёками и, как ему казалось, совершенно справедливыми. Музыка в зале играла так громко, что даже в тамбуре при закрытой двери приходилось кричать. В своё оправдание Борис говорил, что танцует с Олей потому, что сам Серёжа сидит и не хочет её пригласить. И со своей стороны он был прав.

– Да, я не могу её пригласить, но понимаешь ты, что такое для меня – пригласить девушку на танец? – горячо оправдывал своё поведение Серёжа, невольно повышая голос, чтобы перекричать громкую музыку, доносящуюся из зала. – Не могу я… Понимаешь, не могу…

– А мне что делать? – возражал Борис. – Тоже сидеть, как ты? Я танцевать пришёл. И Оля хочет танцевать. Она спрашивала, почему ты не танцуешь. И что мне ей говорить?

– Спрашивала? – сразу понизив голос, переспросил Серёжа.

– Да, спрашивала. Я сказал, что ты не можешь…

– А она?

– А что она? Говорит, что очень жаль. А я ей сказал, что у тебя такие принципы…

В то самое время, когда друзья выясняли в тамбуре отношения, с улицы, прислонив ухо к двери, стояла и подслушивала разговор мать Бориса. Находясь с народом в зале, она видела, как Серёжа уводил её сына в тамбур и, испугавшись за него, побежала на улицу и, подойдя к тамбуру с другой стороны, стала подслушивать разговор.

Через несколько дней Серёжа стал свидетелем совершенно неприличной с его точки зрения сцены: мать Бориса пересказала Серёжиным родителям весь подслушанный ею разговор. При этом она не испытывала никаких угрызений совести от того, что подслушивать, вообще-то, мерзко, а вторгаться бесцеремонно в личную жизнь молодых людей – и того хуже. При этом мать Бориса стала неожиданно защищать право её сына на девушку, из-за которой и вышел спор. Серёжа очень удивился такому заявлению, и ему стало неприятно и стыдно за поведение матери своего друга.

Танцы закончились в половине второго ночи. Из клуба Серёжа вышел вслед за Олей. Борис ушёл домой. Серёжа окликнул Олю, она обернулась. Подойдя вплотную, так, чтобы никто не услышал, он собрался с духом и спросил:

– Ты выйдешь сегодня?

– Выйду, – охотно согласилась она. – Минут через десять, хорошо?

В ответ Серёжа закивал головой, потянулся было руками к лицу, но, не дотянувшись, опустил руки в карманы пальто. Они вместе дошли до Олиного дома, и она зашла переодеться.

Через несколько минут Оля вышла. На ногах её были валенки, на голове белел пуховый платок. Они снова пустились в новогоднее путешествие по пустынным ночным улицам посёлка. На этот раз дул сильный, пронизывающий ветер и было холодно.

– Давай спрячемся где-нибудь от ветра, – предложила Оля.