Текст книги "Остров на болоте"

Они зашли во двор библиотеки и стали на крыльце. Пристроенный тамбур укрыл их от ветра, а нависающий козырёк погрузил в тень от лунного света. Долго стояли молча, слыша дыхание друг друга. Он очень хотел, но не смел обнять её.

– Тебе со мной хорошо? – спросил он.

Она помолчала. Потом, не поднимая глаз, но с лукавыми нотками в голосе ответила вопросом:

– А если бы я сказала «нет», что бы ты тогда подумал?

– Я узнал бы правду.

Серёжа растерялся, и, видя, что он растерялся, Оля поспешила его успокоить.

– Если бы мне было плохо с тобой, – голос её заметно смягчился, – я не пошла бы.

Серёжа облегчённо перевёл задержанное дыхание. Он боялся пошевелиться и каким-то неловким движением или неправильным словом нарушить то состояние тихого восторга друг другом, в каком они оба, вероятно, теперь находились. Оля стояла так близко, что, казалось, была готова прижаться к нему, но тоже, как видно, не смела этого сделать первой.

– Хорошо… – тихо произнёс он после продолжительной паузы.

– Что хорошо? – не поняла Оля.

– Хорошо, что ты сейчас рядом со мной…

Они долго стояли, не замечая ни времени, которое остановилось, ни того, что молчат, потому что никакие слова не могли выразить пробудившуюся в них нежность. Было тихо. Стояла глубокая новогодняя ночь, и только ветер свистел в вершинах голых деревьев. Двое школьников, двое юных влюблённых, окружённые темнотой и холодом ночи, не замечая этого холода и темноты, стояли на искрящемся в лунном свете крыльце, боясь пошевелиться. Откуда-то сверху – из звёздной бесконечности бесшумно пролился на них волшебный поток тихой нежности и счастья, какой только может быть пролит на юные и невинные души и трепетные сердца.

Всё, что окружало их – вдруг исчезло, утратив свою материальную сущность; всё растворилось в темноте и холоде и перестало существовать. В этом пространстве осталась только она, и был только он и возникшая между ними нежность – одна на двоих. И только где-то высоко, высоко тихо звучали голоса двух ангелов-хранителей, заботливо раскинувших свои белые крылья над головами влюблённых.

– Знаешь, что мне сейчас хочется?

– Что?

Она взглянула на него, но в темноте глаз её не было видно, однако он почувствовал этот взгляд и голос слегка задрожал.

– Я снова хочу взять твою руку. Ты дашь?

– Дам, – тихо ответила она.

Он нашёл её руку, нежно зажал в своей ладони и почувствовал холод её пальцев. Он уже не дрожал, как два дня назад, когда впервые в жизни держал её руку. Подумав, что её пальцы замёрзли, он машинально поднёс её руку ко рту и стал отогревать их своим дыханием. Взгляды их встретились, и обоих охватило волнение. Оля отвела взгляд и улыбнулась, затем тихо, почти шёпотом произнесла: «Никогда бы не подумала, что буду стоять рядом с тобой».

Серёжа не понял, что именно она сказала. Точнее, он понял, что ею было сказано что-то хорошее и важное, что должно было его ободрить и дать надежду на счастливое продолжение их отношений, но так ли он это понял, правильно ли перевёл смысл её слов, он не знал.

Пройдёт время, и через пятьдесят лет он вспомнит ту морозную ночь и непонятую им фразу, услышанную от девочки Оли на крыльце старой деревянной библиотеки, и сердце его сожмётся от боли и станет тесно в груди, и не будет уже выхода. Не будет ничего, кроме памяти и невозможности вернуться в прошлое…

Так придёт и постучит к нему в дверь его «Несбывшееся», которое «рано или поздно, под старость или в расцвете лет… зовёт нас…». Когда-то, ещё в юности, заученные строчки из Грина откликнутся в его душе тяжёлым и в то же время самым дорогим воспоминанием в его жизни.

Двое стояли на крыльце библиотеки тёмной морозной ночью. Он согревал её руку в своей ладони, и она тихо прошептала свои слова:

– Никогда бы не подумала, что буду стоять с тобой…

– Да, – ответил он, не поняв ещё, что она только что призналась ему в своих чувствах, – всё получилось как-то случайно: я не хотел идти домой и предложил тебе погулять. Теперь мы стоим здесь и нам хорошо.

Она улыбнулась, и он почувствовал это по тому, как дёрнулась её голова. Они прошли большим кругом по пустынным улицам спящего посёлка, держась за руки и чувствуя друг друга как единое целое. Такого состояния и такого чувства до этой ночи никто из них никогда не испытывал. Прощаясь, он ещё раз спросил её:

– Тебе правда было хорошо?

– Да, – был её ответ.

12

На следующий день Серёжа проснулся в полдень и почувствовал прилив вдохновения. Не медля ни минуты, он приготовил краски, холст, палитру и стал писать портрет девушки. Это был его первый опыт в портретной живописи. Провозившись с портретом несколько часов, он отложил работу, рассчитывая закончить его на следующем сеансе. Сегодняшним результатом своего труда он был вполне доволен.

В эти дни последних зимних каникул он, наконец, закончил давно задуманную им работу на тему Гражданской войны. Картину назвал «Проводы красноармейца».

Как всегда, быстро пролетели каникулы, в течение которых Серёжа ни разу не виделся с Олей. Наступило время учёбы, и занятия живописью пришлось отложить. В голове у Серёжи творился кавардак, в котором он никак не мог разобраться. С Олей он был в самых доброжелательных отношениях, с удовольствием с ней общался. За последние дни она стала ему как будто родной, совершенно своим человеком. Он с огромным желанием приходил утром в школу, зная, что увидит Олю и будет сидеть с ней рядом и разговаривать обо всём, что придёт в голову. Серёжа давно нравился Оле, но всегда был недоступен. Ни с кем из девочек в классе не разговаривал, к себе близко никого не подпускал, а на деле оказался таким робким и совершенно беззащитным, почти ребёнком. Он общался в классе только с ней, только её допускал, пусть и не сразу, в свой внутренний, закрытый мир. Это льстило ей и вызывало зависть подруг. Но он ничего этого не замечал, не видел. Ему не было никакого дела до чьей-то зависти. Правда, по ночам с Олей он больше не гулял – в этом не было особой необходимости. Он общался с ней в классе, любил вместе с ней идти из школы до перекрёстка, где пути их расходились, если она после уроков оставалась дежурной в классе, дожидался её в коридоре у гардероба и потом провожал её.

Две ночные прогулки, проведённые с Олей в новогодние праздники, были первыми в его жизни свиданиями. Для Серёжи это оказалось непростым испытанием. За две ночи он будто выгорел, выкипел эмоционально, как выкипает чайник, оставленный на огне. Ему потребовалось время для восстановления сил и осмысления случившегося. Через несколько дней он получил письмо от Светланы.

*

«Серёжа!

Поздравляю тебя с Новым 1969 годом!

Будь счастлив и весел. Желаю тебе самого новогоднего настроения.

Света». 05.01.69 г.

*

«Спасибо за поздравление, Светлана. Желаю и тебе всего самого хорошего в новом году.

Твоё письмо я получил ещё вчера, но никак не мог ответить. Извини меня, но почему ты так мало пишешь о себе? Право, я даже не знаю, что сейчас писать. Месяца два тому назад у меня не возникло бы такого вопроса. Но сейчас…

Со мною что-то произошло. Я перестал понимать сам себя. Раньше я твёрдо знал, что мне было нужно, к чему я должен стремиться, каким быть. Теперь всё смешалось. Я не знаю, что и как я должен делать. Стараюсь понять себя.

Тебе, может быть, покажется всё это смешным и глупым. Может быть, это и в самом деле так, но надеюсь, что всё скоро встанет на свои места. Я уверен.

Каждый вечер я долго брожу по тёмным и безлюдным улицам. Смотрю на звёзды и думаю о тебе. В эти минуты мне хочется, чтобы ты была рядом со мной. Хочется взять твою руку и нежно гладить. Боже… Прости меня, но мне действительно этого хочется. Сейчас, когда я пишу тебе, мне то ли немного весело, то ли немного грустно, я и сам точно не знаю. А ещё мне хочется тебя поцеловать. Да, не удивляйся.

Я не боюсь так писать, потому, что это правда.

Серёжа». 13.01.69 г.

*

«Здравствуй, Серёжа.

Ты, пожалуйста, не обижайся, но я действительно не знаю, что писать о себе.

Сейчас у нас проходят городские соревнования по волейболу. Наша команда совсем неважно играет – мы не выиграли ни одной партии, но наши мальчики молодцы: они выходят на первое место. Сегодня у нас последняя игра. Может, выиграем, и счастье улыбнётся.

Серёжа, ну как у тебя дела – всё встало на свои места? И не думай, пожалуйста, что мне всё это может показаться смешным и глупым. Я завидую тебе, что у тебя «всё скоро встанет на свои места» и ты уверен в этом. А вот я никогда не уверена, что очень плохо, но…

Ты представляешь, я даже определённо не знаю, что я буду делать после десятого класса. То мне хочется в экономический, то в медицинский, то в политехнический, а точно так и не знаю, куда.

У тебя (уж в этом я уверена) нет такого. Напиши, пожалуйста, что ты собираешься делать после школы? И, пожалуйста, не обижайся на мои короткие письма – пиши мне длинные-длинные.

Всего хорошего тебе, Серёжа.

Светлана». 17.02.69 г.

*

Весь январь и февраль Серёжа работал над собой. Он пересматривал приоритеты, размышлял на философские темы, искал своё предназначение. Он искал ответы на вопросы, которые ставила перед ним жизнь. Из этого множества вопросов, в которых он должен был разобраться, лишь один не вызывал сомнений – кем он должен быть: творителем или потребителем? И тут для него не могло быть сомнений – конечно, творителем. Он был убеждён, что жить, только потребляя – стыдно и недостойно. В его понимании человек, только потребляющий – есть животное.

Размышляя на подобные темы, он давно заметил, что человеческое общество так устроено, что всегда делится на две части: свои и чужие, добрые и злые, умные и глупые, потребители и созидатели, люди с юмором и мрачные типы, обвинители и защитники. Подобное деление можно вести до бесконечности. Немаловажным для него было отношение человека к искусству. Помимо искусства он проявлял большой интерес к русскому языку, любил читать словари, несколько лет выписывал журнал «Русская речь», всегда с удовольствием слушал радиопередачи на тему «говорим правильно». Он с детства усвоил, что нельзя говорить «я кушаю», а надо говорить «я ем» и всегда этому следовал. Его раздражало распространённое в обществе передёргивание парных определений. Например, существуют такие парные определения, как: кавалер – барышня, парень – девка, юноша – девушка, мужчина – женщина, мужик – баба. Кто-то решил, что слова «мужик» и «парень» вполне употребительны в разговоре, тогда как парные им слова «баба» и «девка» употреблять нехорошо. Серёжа не мог и не желал с этим согласиться; считал, что «пары» должны сохраняться, и что в словах «девка» и «баба» нет ничего оскорбительного. «Оскорбительный оттенок залажен не в словах, а в тех головах, которые так считают», – был уверен он.

У Серёжи не было наставника в жизни, в котором он остро нуждался, не было старшего товарища, поэтому до всего приходилось докапываться самому. С родителями в этом отношении контакт был потерян, Серёжа не любил делиться с ними своими переживаниями и замкнулся в себе. Бабушка любила своего внука и очень его жалела, но ничем не могла помочь в этот ответственный период.

Одно оставалось для него – брать пример с любимых героев: Печорина, Болконского и Корчагина. Зимой Серёжа начал читать «Красное и чёрное» Стендаля, и скоро к трём его героям добавился четвёртый – Жюльен Сорель. У Корчагина Серёжа почерпнул то, что потом считал одним из главных качеств в человеке: ставить перед собой цель, идти к ней, преодолевая трудности, и никогда не сдаваться. Основы упорства в достижении цели были заложены в нём ещё матерью, он это помнил и был всегда ей благодарен. Каждый раз, когда он чего-то добивался, он вспоминал свою мать и думал, как бы она порадовалась теперь его успеху.

Андрей Болконский в жизни Серёжи занимал ведущее место по своему положительному влиянию на его характер и манеры поведения. Можно без преувеличения сказать, что это был его идеал, с которого Серёжа брал пример. Он всегда и во всём старался быть на него похожим.

И, наконец, последний и самый сложный герой-наставник, сыгравший важную роль в формировании личности Серёжи, был Печорин. Трудно определённо сказать, чего в нём было больше: плохого или хорошего? Даже тогда, когда Серёжа, сидя ночью при свече, первый раз, не отрываясь, прочитал «Героя нашего времени», он не одобрил поведения Печорина по отношению к окружающим его людям. Но что-то было в этом герое такое, что притянуло так крепко и бесспорно, что не отпускало потом долгие годы. Серёжа примерил на себя маску своего героя и уже не снимал её до самого последнего школьного звонка.

А пока на дворе стояла холодная и снежная последняя школьная зима. Подводя итог каждому прожитому дню, анализируя своё поведение, давая оценку другим и сосредоточившись на своих чувствах и переживаниях, Серёжа вёл дневник, куда подробнейшим образом записывал всё, что с ним происходило. Со временем ведение дневниковых записей стало его естественной потребностью, без которой он уже не мог обходиться.

ДНЕВНИК СЕРЁЖИ

21 января 1969 г.

С тех двух ночных прогулок с Олей прошло уже три недели. Ни в течение каникул, ни после я не думал о ней. Сейчас я нахожусь в состоянии полного равнодушия. Даже странно. Мне никто не нравится, и я никого не люблю. Что касается Оли, то у меня к ней такое чувство, какое бывает у брата к сестре. Находясь рядом с ней, я не испытываю никаких чувств, и пропала скованность в общении, которая была раньше.

5 февраля.

Может быть, смысл жизни заключается в том, чтобы полюбить? Полюбить страстно! На всю жизнь. Может быть, так. Только никогда и никому нельзя говорить об этом, и не показывать виду. Любовь есть тайна, которую надо беречь от посторонних.

Я никогда не скучаю в одиночестве, всегда нахожу себе дело. Никогда не впадаю в пессимизм и не бываю угрюмым, всегда в хорошем настроении и всегда чем-то занят. Никогда не стремлюсь бежать к друзьям. Сначала дело, потом снова дело, а потом уже друзья. Тягу к друзьям рассматриваю как зависимость, а я противник всякой зависимости, кроме работы и книг.

Не люблю футбол и вместе с ним – все игровые виды спорта. Обожаю фехтование и стрельбу. Стрельбу – любую: из лука, арбалета, пистолета, винтовки. Но больше всего мне хотелось бы пострелять из пулемёта. Аж руки саднят, как хочется стрелять. Это не странность – это естественная потребность любого мужчины. Оружие для мужчины – всё равно, что кастрюли для женщины.

Не люблю ходить стадом в мирной жизни. За мой индивидуализм меня уже «пропесочивали» как-то на комсомольском собрании, но я-то знаю, что я прав. Строй в мирной жизни – это стадное сознание, подавление творчества. Другое дело – война. Там строй – залог победы, он необходим.

Но у нас почему-то всегда любят всех строить.

12 февраля.

Мой пессимизм, кажется, покидает меня. Я смотрю на Олю, и что-то приятное пробуждается во мне. Она снова мне очень нравится, но пока я люблю её как сестру. Странно, но дальше мои чувства пока не идут. Мне кажется, что я знаю её всю жизнь. Хотя, если разобраться, так оно и есть. Мы вместе ещё в детский сад ходили. Её лицо напоминает античную статую. Наверное, поэтому оно кажется мне таким родным и близким. Иногда я забываю, что она девушка, и разговариваю с ней просто, как с другом.

Вот уже несколько дней, как я начал замечать, что у меня внутри что-то происходит. Сегодня, например, мне так захотелось обнять её и поцеловать, что я с трудом удержал себя. К другим девушкам меня так никогда не тянет. И вот что интересно: с Олей всегда легко и просто. Я не чувствую робости или неловкости, как обычно это происходит, когда общаешься с красивой девушкой.

А между прочим, это первая девушка в моей жизни, с которой я так близко сошёлся. Сегодня она попросила у меня мою фотографию. Я заметил, как порозовело её лицо при этих словах. Завтра принесу ей фотографию и думаю попросить у неё.

17 февраля.

Фотографию не попросил, как-то не получилось. Попрошу в конце учебного года. Сегодня ездил в райвоенкомат на приписку. Просился на флот, но записали в ракетные войска стратегического назначения. Тоже хорошо.

Вчера весь день думал, каким я должен быть. Вот основные мысли: не унывать, не показывать своих переживаний, не смеяться громко, сдерживать свои чувства, с девушками обходиться вежливо, но не сближаться и не прикасаться к ним, сохранять спокойствие.

20 февраля.

В половине восьмого вечера пришла Оля. Нельзя было сказать, что она с улыбкой обратилась ко мне. И на то были причины – я забыл захватить из школы ватман для стенгазеты, которую должен был оформить. А поскольку газета была поручена нам двоим – мне рисовать, ей писать – Оля была вынуждена нести мне эту бумагу. Мне пришлось извиниться за то, что забыл взять в школе этот рулон и что ей пришлось нести его ко мне. Оля вручила мне бумагу и направилась к калитке, но я окликнул её:

– Подожди.

Оля остановилась в нерешительности.

– Я обещал тебе показать портрет…

Мы вошли в дом. Она впервые была у меня дома.

– Вот, посмотри, – я указал на портрет, висевший на стене в моей комнате.

Оля подошла и с минуту смотрела на портрет девушки. Потом повернулась ко мне и спросила:

– Что выражает её взгляд?

Я смутился и что-то пробормотал в ответ. Оля улыбнулась.

– Мне просто нравится такое выражение лица, – наконец нашёл я, что ответить. – Какая-то тревога и печаль в её глазах, видишь?

Потом я показал Оле ещё несколько своих работ. Она с интересом рассматривала их, высказывала своё мнение. В целом, ей всё понравилось. Потом я стал показывать ей свои книги. Мы разговорились.

Через час, прощаясь, Оля сказала: «Я пришла сегодня с твёрдым намерением отругать тебя». И она улыбнулась. Расстались мы как добрые друзья.

26 февраля.

Для чего я живу?

Разве только для того, чтобы влюбиться, оставить после себя потомство и умереть? Нет, не для того я родился! А для чего существует любовь? Неужели только для того, чтобы заставить двух людей произвести потомство? Неужели нельзя просто любить? Или так угодно природе? Мне это неугодно, и я так не хочу. Мне не нравится то, что за меня кто-то уже подумал. Я хочу сам решать, что мне делать. Если любовь – всего лишь приманка, надо постараться быть к ней равнодушным.

Боже, что я пишу? Но я пока не понял, почему я борюсь с природой. Что меня заставляет? Почему никто в классе с ней не борется? Не хотят задумываться? Попробую сформулировать. Любовь для меня – возвышенное и благородное чувство. Такое отношение к любви пошло от средневекового рыцарства. У природы задача была простая: свести посредством любви мужчину и женщину для создания потомства. И никакой лирики. Вот в этом и заключается моя проблема. Любовь-приманка – не для меня.

Позавчера ко мне приходила Оля. Мы договорились, что будем готовиться по геометрии. Я усадил её за свой стол, сам сел рядом. Какое-то время мы занимались, решали задачи. Надо сказать, что, в отличие от математики, геометрия является для меня самым простым предметом в школе. Почти каждый урок Роман Фёдорович вызывает меня к доске, а сам садится на моё место и начинает объяснять какую-нибудь теорему. Я под его диктовку вывожу на доске наглядный образ теоремы. Иногда он даёт мне возможность самому найти правильное решение или доказательство.

В комнату вошла мама и принесла нам целую тарелку пирогов. Она успела приготовить их, пока мы решали задачи.

– Вот, ребятки, поешьте, пирожки горячие. Наверно, уж проголодались?

Оля смущённо заулыбалась и, поблагодарив маму, взяла пирожок.

– А сколько уж времени? – спросила она.

Я назвал, который час.

– Ой, мы уже два часа сидим, – спохватилась она. – Мне домой пора.

Мне не хотелось, чтобы Оля уходила, и я предложил ей послушать музыку.

– Нет, нет, что ты, уже поздно.

– Я совсем тихо сделаю, вот послушай.

– «Лунная соната»? – спросила Оля, взяв в руки пластинку.

– Тебе нравится?

– Да.

– Это моя любимая пластинка. Когда я её слушаю, у меня слёзы сами текут.

Оля уставила в меня свои серо-зелёные глаза.

– Слёзы текут? – повторила она.

– Да, особенно в первой части.

Мы сидели молча и слушали пластинку. Музыка доносилась из динамика и растекалась в полумраке комнаты. Оля не шевелилась. «Лунную сонату» сменил «Вальс-фантазия» Глинки. На какое-то время я забылся и представил себя, танцующего с Олей в этой комнате. Голова моя закружилась, унося меня в мою фантазию. Пластинка зашипела и отключилась.

– Уже поздно, – сказала, вставая, Оля. – Мне действительно пора домой. Спасибо.

– Я провожу тебя.

По улице шли медленно и всё время о чём-то говорили. Мне показалось, что Оле не очень хочется идти домой. Не доходя до её дома, остановились и постояли так несколько минут. Я предложил погулять ещё. Оля согласилась. И снова ночь раскрыла нам свои объятья. В слабом свете уличных фонарей мы были единственными странниками на занесённых снегом улицах спящего посёлка.

Эта – третья – прогулка не была похожа на те – новогодние. В нашем поведении исчезли неловкость и смущение. Мы были как друзья, хорошие, добрые друзья. Прощаясь, я подал ей руку. Оля положила в неё свою ладошку и улыбнулась. Мы посмотрели друг другу в глаза. Я нежно сжал её пальчики. Всю обратную дорогу я чувствовал прикосновение её руки.

Домой я пришёл в половине первого, а спать лёг в четыре часа утра. Читал роман Шолохова «Поднятая целина». Завтра меня обещали спросить по литературе.

28 февраля.

И всё-таки, как легко природа обманывает людей. Она наделила их инстинктами и чувствами, и люди, как послушные овечки, влюбляются и размножаются. Возвышенное и благородное чувство любви – всего лишь выдумка благородных рыцарей. Как же любить, чтобы не оказаться на крючке у природы? Нужно быть равнодушным ко всему, что в какой-то степени связано с размножением. К чёрту размножение! Я хочу любить, но не потому, что так задумала природа, а сам – по своей воле. Или такое невозможно?

Делать мне больше нечего, как только об этом думать.

Однако при всех этих мыслях мне приятно видеть Олю и, ещё больше, разговаривать с ней. Сегодня, когда после отдачи приветствия учителю мы сели на свои места, всё моё тело вдруг наполнилось чем-то волнующе-приятным, руки слегка дрожали, живот подвело. Столы были сдвинуты очень тесно, и поэтому сидели мы, почти касаясь друг друга. Мне показалось, что и у неё пальцы слегка вздрагивают. Быть может, и она чувствовала то же самое, что и я. Я уже давно хочу понять: так ли всё чувствуют женщины, как чувствуют мужчины? Или они воспринимают всё по-своему? Может быть, у них совсем другие ощущения. Вот что меня интересует сейчас больше всего.

3 марта.

Господи, что за день сегодня такой? И горе, и радость. Ну, всё по порядку. Сначала – о горе.

Я всё больше начинаю чувствовать, что люблю Олю. Не видел её два дня и очень соскучился. Два дня только и думал о ней. Мне так хотелось увидеть её, прикоснуться к её руке, обнять. Даже ночью она снилась мне – божественный сон.

Сегодня понедельник. Я шёл в школу, переполненный мечтою о встрече. Какое блаженство испытал я, когда, наконец, увидел её. Целый урок сидел, как заворожённый. В перемену к Оле подошла подруга Татьяна Краюшкина. Она сидит за нами со Славой Кушаковым, которого все в классе зовут просто Славик. Татьяна примерная ученица, такие обычно висят на доске почёта. Лицо у неё обыкновенное, русское, светло-русые волосы собраны в косичку, одета всегда в школьное платье с белым передником. Славик – мой друг, самый скромный человек в классе, хорошо рисует, разбирается в математике, обладает хорошим почерком. У него два брата, он – средний. Отец у Славы лет десять назад погиб на болоте: провалился в трясину и утонул вместе с трактором. Теперь его мать одна растит троих сыновей.

Всю перемену Татьяна о чём-то разговаривала с Олей. Прозвенел звонок на урок. Оля встала, когда я подошёл к своему месту. «Ну, пока», – сказала она с улыбкой и, взяв нужный учебник и тетрадь, пересела за стоящий позади стол, к своей подруге.

Меня как током ударило…

Некоторое время, вероятно, секунду или две, я стоял неподвижно, не веря своим глазам и ушам. Потом что-то защемило в груди, ударило в голову, и я выбежал из класса. Я метался по коридору взад и вперёд, чувствуя, что произошло что-то ужасное и неправильное, причина которого мне непонятна, и потому я не знал, что мне делать. Вернувшись в класс вместе с учителем и сев на своё место, я долго не мог отделаться от нахлынувших на меня тяжёлых мыслей. «Как же так, – думал я, – неужели это правда, а не сон? Почему она пересела к Краюшкиной? Я же люблю её! .. Зачем Татьяна?.. Неужели она не понимает, не чувствует, не видит? Почему? Почему?»

Шёл урок математики, но я ничего не слышал и не понимал. Хорошо, что Роман Фёдорович не называл мою фамилию и не вызывал к доске. Голова моя стала тяжёлой, и я прикладывал усилия, чтобы никто не заметил моего состояния. До конца урока в голове моей кружились тяжёлые мысли, от которых я не мог отделаться.

«Выходит, – думалось мне, – я для неё такой же, как все. Неужели это правда? Нет, не может быть! Ведь мы же гуляли с ней вместе. Ей было хорошо со мной. Что же теперь произошло? Я не хочу этому верить! Ну, в чём я провинился перед ней? В чём? Почему она ушла? Почему пересела к подруге? Как она могла так поступить? Как она решилась? Оля ! .. За что мне такое горе? Что мне делать, как быть? Как вести себя? Сказать ли ей о том, что во мне сейчас происходит или казаться равнодушным? Вот где всё сошлось: природа и мои принципы. И всё-таки, что же делать? Ведь я люблю её!»

Прозвенел звонок, урок закончился. Я с трудом поднялся из-за стола и, не зная, куда себя деть, стал ходить по классу. Прошла вторая перемена. На следующем уроке, к великой моей радости, Оля снова сидела рядом со мной. Я почувствовал некоторое облегчение, но прежнего покоя в душе уже не было. Ещё долго думал над сегодняшним её поступком.

Может быть, она не думала пересаживаться за другую парту (стол), но не могла отказать подруге. Значит, дело в Краюшкиной. Почему Кушаков от неё пересел и почему потом вернулся? Татьяне не хотелось сидеть одной? Она что, ничего не видит? Не могу понять. Оля, конечно, свободна в своём выборе, но я ничего плохого ей не делал. У неё много друзей в классе, она со всеми общается, и я для неё не более чем любой другой, такой же, как все. И у меня нет права её удерживать.

Но я не могу оставаться равнодушным к тому, что произошло, потому что я не равнодушен к ней. Почему я не равнодушен? Что в ней такого, чего нет у других? Ну, во-первых – она мне нравится. Это главное. Её черты лица кажутся мне родными, близкими. Её голос – он спокойный и достаточно низкий. А я терпеть не могу визгливые женские голоса. Глядя на неё, я чувствую какое-то родное тепло, исходящее от неё. Меня тянет к ней и задевает, когда кто-нибудь к ней подходит. Она всегда держится просто, без глупой наивности и излишней строгости. Мне хочется всегда оставаться её другом и никогда не расставаться с ней. Я люблю её и буду счастлив, если и я ей буду нравиться.

А теперь – о радости. Получил сегодня письмо от Светланы. Почему я уже три года пишу ей письма и жду от неё ответов? Не могу сказать точно. Может быть, потому, что когда-то испытал, благодаря ей, такое сильное чувство любви, которое до сих пор живёт во мне. Точнее, память о нём. Это чувство, я знаю, никогда больше не повторится, но я хочу продлить память о нём, поэтому и продолжаю бросать в огонь дрова, чтобы не погасло пламя. А ещё я дал когда-то себе слово, что буду ей верным рыцарем, и как это слово отменить, я не знаю.

6 марта (четверг)

Что сегодня произошло! Ужас! Я в полном отчаянии. Всё во мне дрожит и плачет.

Сегодня вечером ко мне приходила Оля. Мы должны были подготовиться к контрольной по алгебре и сделать стенгазету. В какой-то момент в комнату зашли мои родители и стали вместе с нами обсуждать, как лучше оформить стенгазету. Я, как всегда, не принимал серьёзно их доводы и отшучивался. К алгебре мы уже не возвращались и, когда родители ушли, стали просто разговаривать обо всём.

Как-то незаметно разговор зашёл обо мне. Оля стала рассказывать мне, кто я с её точки зрения, каким меня воспринимают в классе, и всё в этом роде. К такому истязанию я готов не был и, как говорится, сразу всю «вину» взял на себя. Оля спрашивала, почему я ни с кем почти не разговариваю в классе, считаю ли всех ниже себя? Что я мог на это ответить? Но мне становилось не по себе. Где-то я возражал, где-то соглашался, но я плохо владел собой, с головной болью пришло сознание, что происходит что-то ужасное и непоправимое. От растерянности я не мог уже внятно и вразумительно излагать причину своего поведения, когда-то установленные принципы и правила, по которым жил последние годы. Возможно, они были неверны, и я сам начинал в них сомневаться, но мне ещё никто об этом не говорил с такой неожиданной откровенностью. Возможно, я во многом заблуждался, но я искал… Жизнь сама поставила бы всё на место, но теперь, в данную минуту я выслушивал свой приговор.

От волнения я поднялся и стал ходить по комнате. Оля осталась сидеть за столом. Как она была прекрасна в этот момент! Её плечи покрывала серая пуховая шаль. Волосы были заплетены по-домашнему – в косу. Она смотрела прямо перед собой и продолжала что-то говорить.

– Может быть, послушаем хорошую музыку? – невпопад в отчаянии предложил я, не в силах выслушивать дальнейшие упрёки.

– Нет, не надо.

– А я всё-таки поставлю.

И я попытался поставить пластинку, но Оля вдруг встала и направилась к двери.

– Подожди, Оля! – в отчаянии почти прокричал я.

Но Оля вышла в коридор и стала одеваться. Её серые валенки спали в углу под вешалкой, прижавшись к тёплой батарее. Накинув на голову шаль и завязав сзади её концы, Оля твёрдым голосом сказала:

– Не провожай меня, я пойду одна.

От этих слов холодок прошёлся по моей спине. «Это всё!» – пронеслось в моей голове. Внутри как будто что-то оборвалось. Несмотря на её возражения, я вышел следом за ней. На крыльце Оля меня остановила.

– Не провожай меня, – повторила она так же твёрдо. – Не надо, слышишь?

Но я не слышал. «Я теряю Олю !» – одна только эта мысль двигала мной. В ушах моих стучал молот, и я скорее чувствовал, чем понимал, что мы не должны так расстаться, и продолжал делать попытки проводить её, в надежде – исправить то, что уже нельзя было исправить. Я не замечал, что нарушал одно из своих правил – никогда и никому себя не навязывать. Мы долго стояли на крыльце, мёрзли, и я был в полном отчаянии.

– Мы не можем так расстаться, Оля, – умоляющим голосом повторял я.

– Почему не можем? Я хочу идти одна, понимаешь? И не ходи за мной.