Текст книги "Счастье (миниатюры)"

Владимир Гуга
Счастье (миниатюры)

Good Day Sunshine!

Когда я выходил из автобуса, чугунный уголок так называемой остановки, представляющий прямоугольник на длинном штативе, поразил мою голову в точке «родничок».

Первая мысль: «На работу я сегодня не еду. Отменяется работа. Господь милостив…»

Родничок – это центральный промежуток между черепными пластинами. А еще «Родничок» – это сборник внеклассного чтения для начальной школы. Но сейчас идет речь о первом, анатомическом, «родничке». Природа создала наш череп таким образом, чтобы при рождении голова человека, для более легкого и безопасного выхода из материнской утробы, слегка уменьшилась, так сказать, сложилась. А потом снова разложилась. Все хорошо продумано. Со временем эта пустота, закрытая кожей, называемая родничок, исчезает: пластины черепа благополучно срастаются. Но у некоторых людей пластины так и не сходятся. Поэтому они всю жизнь ходят с дырой в голове. У меня все нормально: уголок остановки пробил голову в месте родничка, но был остановлен ладно соединенными черепными компонентами. Хотя, честно говоря, уголок вовсе и не пробил голову, а всего лишь рассек покрывающую череп плоть. Но до самого основания, до самого черепа.

И вот я стою неподалеку от детской площадки незнакомого двора, поражаясь тому, насколько много крови выдает рассеченная голова. Красное пятно вокруг моих ног довольно быстро растет, потому что я прикладываю к родничку комья снега и бросаю их. Прикладываю и бросаю. Хорошо еще, что накануне в Москве навалило много белой спасительной пушистости. Итак, кровавое пятно растет, а я стесняюсь. Мне очень стыдно, что люди идут мимо и смотрят, как я истекаю кровью. Еще на меня смотрят собаки. Я знаю, что собак может возбудить цвет и запах крови. Они же хищники. Как известно, возбужденные хищники могут наброситься и растерзать раненую жертву. Кстати, вот и злобная болонка с бабулькой! Агрессивная собачонка уже рвется вцепиться в меня. Страшно? Нет. Страх перед собаками затмевается стеснением. Ведь правда, очень неловкая ситуация. Глупая. И звать на помощь стыдно, и идти куда-то, фонтанируя кровью, нельзя. Но все-таки! Работа-то накрылась! Вот что главное! Удачно-то как все вышло… Неожиданный выходной!

Стою, истекаю кровью. Потом решаюсь двинуть в сторону медучреждения. Идти трудновато. Голова немного кружится. В ушах – звон. Выхожу на улицу. Пытаюсь поймать тачку. Никто не останавливается. Еще бы! Кому нужен мужик с раскроенной головой? Одной рукой держу вязаную шапочку у раны, другой голосую.

В итоге меня подбирает таджик на замызганной «пятерке». А русские на своих «логанах» не подобрали. А таджик подобрал. Такие дела. Да! Более того, таджик отказался брать у меня деньги. А вы говорите…

В приемном покое травматологического отделения такой-то больницы – человек десять пострадавших. В воздухе покоя парят очень тяжелые перегарные испарения. Всюду кафель, хлорка, нашатырь. Почти все пострадавшие выглядят большими друзьями Бахуса. Двое из них искусаны собаками. Причем один из собачьих жертв лишен половины уха. Он завывает, прижимая окровавленное вафельное полотенце к своему обрубку, а между ног у него покачивается целлофановый пакет с чем-то тяжелым. Когда этот Ван Гог заходит в кабинет, эскулапы поднимают жуткий ор: «Вы что, осатанели! Сейчас милицию вызовем! Совсем сдурел! Вон отсюда!» Оказывается, Ван Гог пристрелил изуродовавшую его собаку, затем отпилил ножовкой ей голову и принес с собой в больницу. Ему кто-то сказал, что, мол, по собачьей голове в больнице определяют степень бешенства животного.

Потом мне зашивают темя. Пока обрабатывают рану, я держу в руках маленький хирургический лоток. А в лотке лежат пинцет, игла и какая-то непонятная штуковина. Игла полукруглая, похожая на рыболовный крючок. Когда игла входит в кожу, я слышу, вернее, ощущаю хруст плоти.

– Швы будете снимать по месту жительства, – сообщает хирург.

После операции раздается трель моего мобильного телефона. С работы.

Замогильным, глухим голосом я сообщаю начальнику, что нахожусь в больнице, так как со мной стряслось несчастье.

– Какое несчастье? – настораживается начальник.

– Дорожно-транспортное происшествие, – отвечаю, не соврав ни на йоту, – не могу говорить. Очень тяжело… Извините. Потом сам позвоню. Да, очень тяжело. Пока не знаю. Спасибо. Большое спасибо. Всего доброго.

Голос у меня как у зомби.

Ну, думаю, покинув больницу, живем! Живем! Живем!

Я потерял, думаю, много крови. Необходимо восстановить гемоглобин. Солнце-то какое, боже! Жизнь прекрасна! И гемоглобин я буду восстанавливать не просто красным, а красным крепким. И не просто красным крепким, а хорошим красным крепким.

Сказано – сделано. Возвращаюсь домой с перевязанной головой и бутылкой красного массандровского портвейна. Дорогая штука, конечно, а что делать? Заслужил…

Вот так, ушел в восемь здоровым и печальным, а вернулся в одиннадцать бледным, раненым и веселым. Героем вернулся, стало быть!

Перед тем как завалиться на диван, я ставлю Вивальди. И не просто Вивальди, а Вивальди в божественном исполнении Джаз-модерн-квартета. Лег. Наполнил стакан. Взял книгу. И не просто книгу, а сборник рассказов Чехова. Доктор сказал, что мне необходим покой. Хотя бы пару дней. Хороший доктор. Хороший день. Хорошая жизнь. Счастье.

Варианты

Или вот, идет по улице пьяный мужик. Ему очень весело. Он – крепкий, веселый, энергичный. Под руку его держит женщина. Тоже пьяная. Женщина хохочет. У них – бутылка вермута, ключи от квартиры и целый день, а то и два, а то и неделя свободного времени. И еще пухлая пачка денежных купюр. От переполняющего счастья мужик начинает реветь и словно Кинг-Конг бьет себя в грудь.

В это время другой человек сидит дома. Совсем, совсем один. Его выгнали с работы, от него ушла жена, у него жуткое похмелье и долги. Он – толст и лыс. Но за окном-то – весеннее буйство, и какой-то пьяный довольный дурак, изображая гориллу, лупит себя кулаками. А его девка хохочет как полоумная. Не в силах выдержать это лучистое зрелище, он хватается за голову и начинает страшно выть.

Задумчивый сосед за его стеной, слыша вой отчаяния и рев кромешной радости, в очередной раз блаженно вздыхает: «Все относительно!» Он ложится на кушетку, закуривает, кладет кулак под голову. Тупо смотрит в потолок. Смотрит, смотрит и засыпает… Прямо с открытыми глазами!

Солнышко

Мы, пять здоровенных лбов и одна обаятельная женщина, сидели в кафе на территории кастрированного ВВЦ и пили то, что нынче пить на территории ВВЦ категорически запрещено. Сгущались сумерки. Вдруг к нам подъехала на самокате маленькая ангелоподобная девочка – золотые косички, ясные глаза – лет пяти-шести и сказала: «Осторожно! Рядом с кафе – полицейская машина!» Мы быстро свернулись и ушли в ночь. Изголодавшиеся полисмены нас пасли, а чудо-девочка нас спасла. В советские времена детям прививали привычку делать добрые дела. Теперь в детей насильно впихивают пилюли эгоизма, прагматизма и цинизма. Но доброту все равно не задушить. Если бы у меня была возможность, я бы принял этого ангела в октябрята. Растрогала старика…

P. S. Когда мы уходили, к полицейской «девятке», которая нас пасла, подъехал полицейский микроавтобус. Мы просто очень большие, в одну машину не влезли бы. Видимо, это прибыло подкрепление. Но слишком поздно.

Поэзия

В раздолбанной маршрутке находились: кавказский небритый юноша в кальсонах с манжетами и прической-битлз, женщина с ребенком, девушка с планшетом, серьезный мужчина с книжкой. Все молчали. Около строительного рынка в маршрутку влез толстый дед в спортивном костюме. На его плече висела обмотанная сложенной простыней огромная корзина с румяными яблоками. Пенсионер, кряхтя, забрался в маршрутку, плюхнулся на свободное место, снял тряпочную кепку, вытер ей шею, немного отдышался и сказал пассажирам:

– Поэзия больше всего напоминает секс. Если ты пялишь клевую телку, твои действия работой назвать никак нельзя. Хотя энергии при совершении этих действий уходит гораздо больше, чем при прополке грядки или при колке дров. Во время секса работа как бы не замечается, хотя ее в этот момент невпроворот. То же самое касается и поэзии. Или, допустим, ты бежишь с утра за бутылкой. Настроение у тебя – отличное. Впереди – целый день, в кармане – пачка денег. Разве ж это работа? Нет, это – поэзия! Но если ты, стремясь к здоровому образу жизни, превозмогая себя, совершаешь утреннюю пробежку, в тот момент, когда каждая клеточка твоего организма выражает протест этому издевательству, то это уже – работа. Вот в чем разница! Могу пояснить. К сексу, как и к поэзии, можно относиться по-деловому. Допустим, по долгу службы тебе приходится каждый вечер или утро доставлять радость своей онастоебеневшей жене – ты занимаешься делом, но поэзии в этом – ноль. Или, чтобы опрокинуть стакан, тебе необходимо разгрузить самосвал кирпичей. Разгрузишь – нальют. Не разгрузишь – дадут по щам. Вот и ищи тут поэзию! Около переезда остановите, пожалуйста!

Маршрутка остановилась. Толстый дед крякнул, взвалил корзину с яблоками на плечо и грузно вывалился из маршрутки. Серьезный мужчина поправил очки, симпатичная девушка улыбнулась комменту к своему селфи, кавказский юноша с битловской челкой понес какую-то тарабарщину в мобильник, женщина зевнула и посмотрела на часы, ребенок нажал на кнопочку своей хрени с экранчиком. Хрень мяукнула и залилась звонкой трелью.

Первое января

Впереди брела ментовка с папочкой. Следом за ней: мент с кобурой (участковый?), женщина в штатском с овчаркой (кинолог?), мужик в расстегнутой дубленке (опер?). Обогнать процессию было невозможно, так как она двигалась по слишком узкой тропинке. Я со своей хмурой рожей органично вписался в траурный стиль этой цепочки. Мне бы в ритуальное агентство церемониймейстером, да такие места на десятилетия вперед расписаны.

– Неизвестный дедушка умер. Ага, прямо на молодой тетеньке. Такие дела. Ага, прямо в парке. Под елочкой лежит, – сообщил мент-дубленка в мобильник. – Тетенька пьяная очень. Ее уже увезли в отделение. Ага. Очень похоже на то, что произошло в прошлом году аккурат после новогодних праздников.

Отличная смерть! Что может быть лучше для мужчины?! Не в обоссанной больничной постели, а на «молодой тетеньке»! Лучше только сложить голову в битве за правое дело. Но тем не менее, очень странно. Почему в лесу? Как можно умереть «на молодой тетеньке» в парке, среди сугробов? Какая, позвольте, тетенька в январе? Пусть и в теплом? Бред какой-то… Может быть, это был Дед Мороз? Опер вот сказал, что в прошлом году, в январе, произошло то же самое… Стало быть, Дед Мороз отошел. А пьяная «молодая тетенька» – Снегурочка, внученька. Вот как, оказывается, заканчивается веселый праздник Новый год.

Перезагрузка

Лето. Тащу из магазина два пакета со жратвой. Тусклое, скучное семейное воскресенье. Денег нет, планов нет, ничего нет. Знойная отупелость. Ох… Ничто и никто не предвещает бурного развития событий. А события грядут серьезные. Иду сутуло, хмуро. Настроение пасмурное. Поднимаюсь на лифте. Все как обычно. Подхожу к двери. Ставлю пакеты на пол: на руках остаются красные врезы от ручек. Тоска. Вставляю ключ. Все идет по отработанной схеме. Щелкаю замком. Толкаю дверь. Хуяк!!! В квартиру передо мной влетает здоровенная четвероногая тварь и бешено несется по коридору. Настоящее чудовище: тело дога, а морда – бульдога. Породистый зверь. Откуда он взялся в моей квартире? Думать некогда. Ростом собака почти мне по пояс. Видимо, она притаилась на лестнице и ждала, когда откроется дверь. И вот сволочь несется по коридору, громко цокая когтями. В квартире пахнет котлетами. Открывается дверь в ванную, и выходит жена с полным тазом постиранного белья. Чудище летит прямо на нее. А я лечу за животным, забыв про пакеты. В этот момент открывается дверь в комнату родителей. Появляется голова отчима и тут же втягивается обратно. Щелкает шпингалет: отчим на всякий случай закрылся.

– Володя! – кричит отчим из-за двери. – Попробуй ее котлетой выманить.

Огромные синие глаза жены становятся еще более глазастыми. Она в оцепенении. К счастью, баскервиля сворачивает на кухню. Я за ней. От страха тварь, прямо на бегу, успевает нассать на пол. Я поскальзываюсь и задеваю плечом буфет. Что-то с грохотом падает и разбивается. Жена продолжает стоять в оцепенении. Баскервиля каким-то образом выворачивается и несется обратно по коридору. Я в бешенстве. Чувствую, что на моих губах появилась какая-то зверская пена. И тут-то начинается самая жуть. Вместо того чтобы выскочить обратно, на лестничную клетку, падла врывается в комнату, где спит на супружеской кровати младенец, мой сын. Я лечу за баскервилей, стараясь загнать тварь в угол. Пес мечется, прижав хвост к яйцам. К этому моменту я уже выдернул ремень из брюк. С прокрутом над головой, чуть задев люстру, я обрушиваю тяжелую пряху прямо на бок баскервили. Вкладываю в удар все, что могу, – сорок отжиманий от пола, восемь подтягиваний на турнике, девяносто кеге веса. Пес, издав истошный визг, подскакивает сразу на четырех ногах, как табуретка. А потом вылетает наконец из квартиры.

– Володя, – снова подал голос отчим, – попробуй колбасой ее выманить.

Жена наконец выронила таз и сползла по стеночке.

Дрожащей рукой я вытер взмокший лоб и произнес:

– ЭТО НАДО ОТМЕТИТЬ. СТРЕСС ВСЕ-ТАКИ. ПОЙДУ ЗА ЧЕКУШКОЙ.

Жена не возражает. Мое настроение резко улучшается: наконец-то событие! Я – герой! Будет что рассказать ребятам и бабам на работе. Бодро поворачиваюсь и иду к двери. Лишенные ремня штаны эффектно падают театральным занавесом. Конец.

Привет!

Из всех пассажиров рухнувшего в Тихий океан авиалайнера спаслись тринадцать человек: я и двенадцать девушек из национальной сборной по синхронному плаванию. Спортсменки сумели доплыть до ближайшего от места падения самолета острова, а заодно дотянули и меня. Вообще-то я отлично плаваю, но без их помощи пропал бы. Дело в том, что, когда лайнер затрясло и закрутило, мне прямо на голову рухнула чья-то сумка. Я вырубился и очнулся лишь в нескольких метрах от золотистого берега необитаемого, Богом забытого острова.

Оглядев этот девственно нетронутый уголок планеты, я быстро понял, что меня и спортсменок либо никогда отсюда не заберут, либо заберут очень, очень не скоро. Я так им и сказал на первом вечернем совете: «Девочки, похоже, мы влипли. И надолго. Не терзайте себя бессмысленными надеждами, а лучше сразу смиритесь с долгой, не исключено, что и бесконечной разлукой со своими парнями, родителями, учителями. Но ничего, ничего…»

У синхронисток мое сообщение сомнений не вызвало. Еще бы! Они как-то сразу кротко доверились мне, взрослому, опытному мужчине с лицом, обезображенным интеллектом. А как иначе? Я же не пустое место, а образованный культурный человек. И это обстоятельство мои подруги по несчастью безоговорочно приняли.

В первый же день, как-то само собой, без всякого голосования и прочих бессмысленных ритуалов, я занял позицию абсолютного лидера. Просто благодаря авторитету. Хотя в принципе кем-то руководить и чего-то там организовывать на острове не требовалось: налитые волосатые кокосы размером с добрый астраханский арбуз висели низко и падали от одного удара ногой по пальмовому стволу; с вершин невысоких гор в океан стремились две хрустальной чистоты речушки с пресной водой, в которой искрились чешуей жирные рыбины; глупые, но очень вкусные крабы, выползая на берег, сами просились на острие заточенных нами пик. И никаких хищников! И, что самое важное, – никаких людей! Ведь, как известно, главная опасность для потерявшегося в этом мире человека – это незнакомые люди.

В первый же день, ну прямо как в романах-робинзонадах, к берегу прибилось несколько дорожных сумок и большой металлический контейнер. Одна из этих сумок, наверное, и рухнула мне на голову, когда началось крушение. В осиротевшем багаже мы обнаружили немало полезных вещей, например зажигалки, фонарики и ножики. А в здоровенном контейнере находилось двадцать ящиков с бутылками шотландского односолодового виски, название которых (или которого) я, чтобы не делать бесплатную рекламу, обозначать не буду. Не понимаю: как груз с алкогольной продукцией оказался в багажном отделении пассажирского лайнера? Наверняка не обошлось без каких-то контрабандистских махинаций.

– Ну, – обратился я к слегка загрустившим синхронисткам на первом нашем совете, – спасибо вам, что не дали мне утонуть. Постараюсь щедро отплатить вам, чем смогу. Я человек благодарный. И благородный. Да вы и сами это прекрасно видите. Давайте же знакомиться! Вас, к примеру, как зовут? Анжела? А меня Вова. Очень приятно.

Мы быстро перезнакомились. И как-то, знаете, буквально сразу же, в первый же вечер, передружились. Как сейчас помню: сидим нашим тесным кружком и смотрим на закат. Гладкая кожа спортсменок в лучах заходящего тропического солнца медленно приобретает какой-то фантастический лиловый оттенок. Я им сказал: знаете, то-се, пятое-десятое, в общем, жизнь продолжается, девочки. После такого краткого, но по-мужски уверенного обращения на меня устремились взгляды распахнутых, полных доверия голубых, карих, синих, зеленых и даже черных глаз. Да, среди моих подруг по несчастью были девушки самого разного типа – брюнетки, шатенки, блондинки, смуглые и белокожие. Не компания, а какой-то международный фестиваль молодежи и студентов! Единственное, что их всех объединяло, – это упругость спортивного тела и внутренний волнующий жар, свойственный молодости. Ничего не поделаешь – возраст.

Вот так и началась новая жизнь потерянных, но не потерявших воли жизнелюбов. Привет!

Тест

Как-то раз меня допрашивали с применением полиграфа. Точнее, не допрашивали, а, так сказать, исследовали. Полиграф, если кто не в теме, – это такая шайтан-машинка, которая определяет степень лживости человека, фиксируя скачки кровяного давления, сбои сердцебиения и другие физиологические изменения. Допросить меня в числе всего коллектива решил президент фирмы, которого задолбали визиты борцов с экономическими преступлениями. Конечно, это мероприятие было совершенно незаконно, но мне, как и моим коллегам, выбирать не приходилось: босс пригрозил выгнать всякого, кто откажется пройти процедуру.

Пытала меня «психолог», женщина средних лет, относительно недавно потерявшая форму, но пока не пытавшаяся ее найти. Женщина выглядела одновременно крайне смущенной и неумолимо суровой. Конечно, кто же не смутится, занимаясь такой работенкой, чем-то напоминающей обыск с фонариком свежеприбывшего в тюрьму, раздетого догола осужденного: «Повернитесь. Согнитесь. Раздвиньте ягодицы» – ну, и так далее.

– Самое главное, постарайтесь расслабиться, – попросила «психолог». – Вот перед вами аквариум, просто смотрите на рыбок и ни о чем не думайте.

Просьба расслабиться вызвала у меня животный страх. Я запаниковал.

– Я вам буду задавать самые разные вопросы, – продолжала инструктаж «психолог», – а вы отвечайте односложно, «да» или «нет». Понятно? А почему у вас пальцы дрожат?

– Да.

– Мы еще не начали, – «психолог» потуже затянула тоненький манжетик на моем мизинце, – постарайтесь унять этот… э-э-э-э… тремор. Смотрите на аквариум, думайте о рыбках.

– Понимаете… – заныл я, – мне довольно сложно унять тремор. Я не могу не делать то, что меня просят не делать. Это выше моих сил. Серьезно. Например, однажды я очень сильно расстроил свою учительницу. Помню, она на меня орала, поставив перед всем классом. И когда учительница орала, я вдруг осознал, что, если человек очень сильно гневается на тебя, ни в коем случае нельзя улыбаться. А то ведь действительно улыбка отчитываемого может вызвать мысли о его садистских наклонностях. Больше всего, знаете ли, в той дурацкой ситуации я злился на себя. Учительница в итоге крикнула: «Ты хуже Гитлера!» – и вышвырнула меня из класса.

– Извините. – Психолог смотрела на меня уже с некоторым интересом. – Я все понимаю, но нам надо все-таки провести тестирование. Еще раз прошу вас расслабиться и односложно отвечать на вопросы. Итак, вы читаете газеты?

– Нет.

– Вы учились в школе?

– Да.

– Вы выпиваете?

– Э-э-э-э… Как вам сказать… Смотря, что считать выпиванием.

– Ну, я же просила односложно: «Да» или «Нет». Смотрите, под «выпиванием» я подразумеваю употребление спиртного в эквиваленте равном приблизительно пятистам граммам водки в неделю… Так вы выпиваете?

– Честное слово, мне трудно перевести употребляемое мной спиртное в ваш эквивалент. Пожалуй, нет. Хотя…

– Хорошо, не напрягайтесь. Вы любите классическую литературу?

– Да.

– Вы интересуетесь политикой?

– Нет.

– Вы водите машину?

– Нет.

– Вы совершали кражу?

– Нет.

В течение десяти минут выяснилось, что у меня все очень скверно: воровство, алкоголизм, наркомания (с ударением, разумеется, на И), коммерческий шпионаж, половое извращение, лживость, склонность к предательству, богемство (да, и такой изъян проявился) – все эти нехорошие качества каким-то образом слились во мне, причем в высочайшей концентрации. Вообще, не положено сообщать тестируемому промежуточные и окончательные результаты теста. Но учитывая совершенно, как говорится, «внештатную ситуацию», стеснительная женщина призналась, что у меня все плохо, озвучив вышеупомянутые недостатки.

– Понимаете, – пыталась разрулить сложную ситуацию «психолог», – я не верю, что такое может быть. Уникальный случай. Даже учитывая вашу тахикардию, аритмию, невроз и прочие недуги, мы наблюдаем немыслимый результат. Как это? Знаете, я больше не буду задавать вопросов. Мне надо просто узнать, способны ли вы вообще «переключаться». Просто понаблюдайте за аквариумом. А я пока почитаю. Хорошо?

Я уставился в огромный стеклянный ящик. Жизнь в аквариуме двигалась медленно, но насыщенно. Там наблюдалась масса неспешных удивительных событий: кислородный насос вдувал в воду пузыри, толстая улитка ползла по стеклу, демонстрируя расплющенное брюхо, на дне из большой раковины высунуло двигающиеся усы-антенны какое-то членистоногое существо, ну, и рыбы, конечно, полосатые, золотые, пестрые сомнамбулически плавали туда-сюда. Колыхались водоросли. Чудесный мир, одним словом. Одна рыбка, довольно крупная особь с недовольным, набыченным лицом, подплыла к стеклу и уставилась на меня. Что-то ей во мне явно не нравилось. Наверно, ей не нравилось, что я сидел и уперто глядел в аквариум. Упитанная, набычившаяся рыбка некоторое время, раздувая жабры и двигая мощной, усеянной мелкими зубками челюстью, тяжело смотрела на меня, а потом вдруг сказала:

– Пошел на хуй!

Конечно, не сказала, а сартикулировала. Тем не менее ее хоть и глупый, но вполне осмысленный взгляд передал мне содержание немой реплики. Оскорбив меня, рыба-хам развернулась, вильнула хвостом и направилась к раковине, из которой торчали чьи-то усы. Я посмотрел на психолога – она мирно читала «СПИД-инфо».

Наблюдение за аквариумом прервало появление похожего на колобка директора по безопасности.

– Сотрудники ОБЭПа в офисе! – тявкнул он. – У вас есть где-то три минуты, чтобы уйти через пожарный выход.

«Снова шмон, – радостно думал я на ходу. – Ура, это значит, что до шести вечера можно пить пиво или чего покрепче, так как за один час и даже за один день борцы с экономическими преступлениями у нас ничего путевого не найдут. А день-то какой погожий! События развиваются на редкость удачно!»

Пока я шел крейсерским шагом к пожарному выходу почему-то выскочившим из поля зрения служивых, за моей спиной раздавалось пыхтение семенящего ногами «психолога». Покинув помещение, я услышал за спиной грохот и треск ломаемых веток: это секретарша президента компании вышвырнула в окно сервер фирмы. Так заканчивалась весна 1999 года.