Текст книги "Путь пса"

А и Б

«Дорогие ребята, – сказала Нина Семёновна, директор нашей школы, – мы рады снова видеть вас, таких окрепших, весёлых, хорошо подготовленных к новому учебному году! Вы же хорошо подготовились к учёбе? Да?»

«Да-а-а-а… – нестройным хором ответили выстроившиеся на площадке классы.

«Ну тогда с возвращением вас в страну знаний!»

Мы зааплодировали. Нина Семёновна, невысокая, румяная толстушка, с огромной родинкой на щеке, очень любила завернуть что-нибудь сказочно-сентиментальное – про страну знаний, про увлекательное путешествие по миру наук, про крепкую дружбу с задачами, уравнениями, правилами и тому подобное. У первоклашек эти пышные слова вызывали торжественный трепет, а у патлатых старшеклассников, понятное дело, саркастические ухмылки.

На пороге школы за длинным столом, покрытым красной материей, стояли директриса, завучиха, военрук в орденах, физрук, буфетчица, завхозина и несколько учителей. Над дверьми в школу строго возвышались профильные барельефы Пушкина, Толстого, Горького и Маяковского. Перед тем, как Нина Семёновна взяла приветственное слово, на площадке отзвучали по нескольку раз «Дважды два – четыре», «Вместе весело шагать по просторам», «Взвейтесь кострами, синие ночи», «Солнечный круг» и другие обязательные для первого сентября ритуальные песни. Учащимся младших классов эти незатейливые куплеты дарили праздничное настроение, старшеклассникам и старшеклассницам – смущение и желание побыстрее слинять с церемонии.

Я, перешедший в шестой класс, ещё не совсем расстался с конфетно-игрушечным детством, но и не вполне вступил в сигаретно-карбидное отрочество. Правда, я уже начал заглядываться на Ленку Борисову. В этом году она будет учиться в 7-м «Б», а я, соответственно, в 6-м «А». Разница в год не так уж велика. Но для многих школьников она, конечно, представляется бездонной пропастью, разделяющей два несовместимых мира. Впрочем, я – акселерат. В двенадцать я выглядел на все четырнадцать. Поэтому тринадцатилетняя Ленка не будет шарахаться от меня, как шарахалась бы от кругленького, маленького ушастика Колокольчикова. А он, между прочим, старше меня на полгода.

На первосентябрьскую линейку Ленка пришла с праздничным бантом на затылке. Он был не таким пышным, какие носят в пятом и в шестом классах. Скромный бант семиклассницы – это уже скорее женское украшение, а не элемент формы.

Сейчас на Ленке коричневое платье и белый кружевной фартук. Девочки в этом облачении похожи на горничных из фильма про аристократов девятнадцатого столетия. Через пару месяцев Лена сменит фартук на синий костюм взрослой ученицы и станет похожа на стюардессу. Я же, шестиклассник, буду до конца года носить свою дурацкую затёртую курточку с металлическими пуговицами и дебильными погончиками. Если пуговицу от моей формы натереть мелом, а потом поводить этой пуговицей под глазом – получится искусственный синяк, неотличимый от настоящего. Кстати, поздней весной можно делать синяки неосеменившимися одуванчиками. Это так, к слову.

На левом рукаве моей куртки – эмблема: раскрытая книга с тремя страницами и сияющее солнышко. Эту книгу я превратил в «дневник», изрисовав её пятерками. Один мой одноклассник, носящий немыслимую фамилию Упырёв, назло родителям и учителям заполнил свой «дневник» на эмблеме двойками и колами.

Чтобы как-то разнообразить убогость нашей формы, мы её украшали всякими незатейливыми приблудами, например, настоящими знаками отличия родов войск. Их доставали с помощью друзей, чьи родители отоваривались в «Военторге». В нашем классе училось несколько офицерских детей. Также мы любили лепить на форму разноцветные бусинки. Тонюсенькая пластмассовая нитка продевалась сквозь маленькую дырочку в ткани формы, затем поджигалась изнутри и снаружи. В результате по обе стороны формы образовывалось по крохотному цветному шарику. Красиво. Куски пластмассовых нитей нам продавал Упырёв, точнее отдавал, получая взамен всякую всячину, в основном вкладыши от жвачек. Откуда у Упырёва появились эти разноцветные пластмассовые нити, никто не знал. Наверное, упёр где-то.

С восьмого класса мальчикам разрешалось носить взрослую форму. Она представляла собой некое подобие делового костюма. На левом рукаве этой формы красовалась уже другая, более «взрослая» эмблема: эллипсы орбит, вращающиеся вокруг чёрного кружка, видимо, символизирующего нашу планету. Над этой загогулиной перекинута зубчатая дуга, а чуть ниже – опять открытая трёхстраничная книжка. Мы не понимали и не старались понять, что пытался донести до наших детских умов и сердец создатель эмблем на школьных костюмах.

Мне предстояло ещё целый год таскать нелепую «детскую» форму, но в седьмом классе с негласного согласия школьной администрации дети начинали переодеваться во «взрослое». Поэтому семиклассницы могли выглядеть и как горничные, и как стюардессы, а семиклассники – и как гимназисты, и как молодые чиновники низших рангов. Дополнительно к привилегии носить взрослые костюмы, учащимся седьмых классов разрешалось ходить в школу с дипломатами. Мы же, сопляки-шестиклассники, вынуждены были ещё год таскать учебники в спортивных квадратных сумках. Мелочь из начальной школы пестрила пузатыми ранцами.

После выступления директрисы слово взял седой военрук. Он поведал нам о росте напряжённости в международной политической обстановке. Потом выступил физрук, тоже немолодой человек, призвав нас воспитывать в себе волю, выносливость, отвагу. Затем усатый Суднародов, самый высокий парень из 10-го «Б», посадил себе на шею похожую на куклу первоклассницу Юлечку Потоцкую и принялся нарезать круги по площадке. Потоцкая ошалело размахивала звонким колокольчиком. Глаза некоторых мам и бабушек заволокли слёзы умиления. Суднародов шёл, покраснев от стыда, стараясь не смотреть по сторонам.

Ленка Борисова следила за шествием и улыбалась. А я пялился на Ленку. Тёплый ветер теребил её распущенные кудри. Ленка… В восьмом классе она ходила с короткой стрижкой и выглядела гораздо взрослее. Но теперь, когда Ленка перешла в 7-й «Б», она довольно сильно изменилась. Солнечные лучи делали её улыбку ещё более светлой. Ленка чувствовала, что я на неё смотрю, но никак не реагировала. А потом, когда я отводил глаза, она начинала разглядывать меня. Суть нашей игры заключалась в том, чтобы не дать обнаружить свой взгляд, направленный на партнёра.

Наконец Суднародов поставил Потоцкую с колокольчиком на земную твердь. Нина Семёновна торжественно объявила начало нового учебного года. Когда крохи из 1-го «А» нерешительно затопали к открытой двери, Ленка вдруг обернулась и улыбнулась мне. Я оцепенел и почему-то подумал, что в её голубые глаза попало несколько капель чистого сентябрьского неба. Как это? С чего это вдруг возникла такая нелепая, дикая мысль?

Весь год мы будем вместе. Я буду кидать в неё снежками, а потом извиняться, приглашать на индийские двухсерийные фильмы, в которых каждая песня длится по пять минут, рассказывать о «Королеве Марго», «Наследнике из Калькутты» и «Копях царя Соломона». А она будет рассказывать мне про Холдена Колфилда, насмехаться над моей математической тупоголовостью и словесной безграмотностью. Я буду обижаться, но не долго. На следующей день после ссор я буду показывать Ленке, как делаются ракетки, летающие на селитрованной бумаге. Прекрасный год нас ждал… И следующий учебный год, когда Ленка перейдёт в 6-й «Б», а я, соответственно, в 7-й «А», будет не менее счастливым. Только теперь подтрунивать и подкалывать буду я. А дальше… Ну а дальше мы начнём расходиться. Она перейдёт в пятый класс, а я – в восьмой. Пятиклассница восьмикласснику не товарищ. Восьмиклассник уже интересуется старшеклассницами, а то и студентками. Потом я перейду в девятый, в десятый, а Ленка станет совсем дитём, неизбежно приближаясь к исходной точке обучения. И я её начну забывать. Я окончу школу, получу аттестат, перейду в 9-й «Б», начав обратное движение. И когда я опущусь до 8-го «Б», Ленка окажется за партой в кабинете 1-го «А». Маленькая, круглолицая девочка с золотыми косичками, и я, солидный восьмиклассник. К этому моменту мы окончательно забудем друг друга. Но в четвёртом и пятом классах снова встретимся. И опять что-то промелькнёт между нами. Только мы не поймём, что именно. Лишь какие-то смутные обрывочные воспоминания и невнятные догадки снова сблизят нас. Пройдёт ещё несколько лет, и мы снова окажемся в 6-м «А» и 7-м «Б». И опять начнутся индийские фильмы, совместное выполнение домашних заданий, катание с горок и валяние в снегу. А потом – снова расставание на несколько лет и снова встреча. Вот что значит учиться в разных «буквах». «Ашки» и «бэшки» всегда двигаются в разные стороны. Такова природа нашей школы. Поток «А» движется по часовой стрелке, поток «Б» – против. Школа дарит мне и Ленке непродолжительное счастье, чтобы потом растворить его во времени. Но зачем думать об этом? Самое главное то, что происходит здесь и сейчас.

Перед тем как скрыться за дверью школы, я посмотрел на идущих вслед за нами семиклассников. Ленка снова улыбнулась мне.

«Поздравляю вас, дети, с началом нового учебного года! Учитесь и ведите себя хорошо! – сказала в микрофон Нина Семёновна. – Учёба – это ваша работа. И выполнять её надо прилежно!»

Вова видит хреново

Давно замечено, что набрякшие слёзы заметно обостряют зрение. Благодаря им в глазах появляются естественные линзы, которые очень быстро расплываются.

Из заметок неюного натуралиста

Смахнув нежданно навернувшуюся слезу, близорукий Вова отправился в магазин, услышав на дорожку привычный мамин наказ: «И пельмени не забудь купить. Дома жрать нечего!»

В дверной щели соседской квартиры торчала сложенная бумажка. Так обычно оставляют послания всякие человеконенавистнические организации. Вовины соседи, кстати, люди тёмные, подозрительные. И снимают они хату у не менее стрёмных хозяев.

«Поди из прокуратуры, – предположил Вова, – или из следственного комитета бумага».

Внезапно потеряв контроль над собственным любопытством, Вова вытянул листочек. На документе стоял штамп ближайшего отделения полиции.

«Дорогой Вова, – гласил отпечатанный на принтере текст, – мы знали, что ты сунешь свой длинный нос не в своё дело. Соседи твои – изрядные отморозки. Но компромат на них пока ещё не собран. Однако мы работаем. Потерпи немного. Скоро мы их привлечём. А это извещение для тебя. Короче говоря, срочно езжай по адресу: 2-я Судомонтажная улица, дом 5, к. 2, квартира 107. И будет тебе счастье. Не теряй ни минуты! Прямо сейчас отправляйся на Судомонтажную! Срочно! Бросай всё и беги туда! Беги, я тебе сказал, ни о чём не думай! Ты ещё стоишь? Лучше не зли меня! Считаю до трёх. Два уже было. Капитан Лубков».

В тот день особых дел у Вовы не намечалось, как и в другие иные дни. Жил Вова, в общем-то, исключительно настоящим, изредка возвращаясь мыслями в прошлое. Словом, праздно он жил, не парился. Случалось, ему подбрасывали нехитрую копеечную работёнку – сверстать рекламный баннер или презентацию, но происходило это нечасто, а в последние месяцы заказы как-то скисли. Но он не грузился, понимая, что не в деньгах счастье. И даже не в их количестве. На сигареты, дешёвый алкоголь, интернет и редкий флирт Вова денежек наскребал. А больше ему и не требовалось.

«По крайней мере, – частенько рассуждал Вова, – я не изменил самому себе, не прогнулся. Если я – квалифицированный креативщик, совмещающий функции дизайнера и копирайтера, значит, я им и останусь. И ничего вы со мной не сделаете. Себя надо ценить! Всякое бывало – переживём и этот кризисный период».

Почему Вова отправился на Вторую Судомонтажную улицу, находящуюся у чёрта на рогах? А кто его знает… Наверное, чисто по инерции. И потом, в извещении, было написано про какое-то там загадочное счастье… Интересно же, что за счастье-то…

Перед путешествием Вова заскочил в супермаркет «Ваш» за чекушкой. Он не был законченным алкоголиком, но относился к классу «перехватчиков». То есть периодически перехватывал глоток-другой для тонуса, но при этом никогда не напивался. Просто ходил с утра до вечера слегонца датый. Поэтому в сумке у него всегда болталась чекушечка водки или фляжечка дешёвого коньяка.

Кассирша Тамара, знойная молодая брюнетка, заметила Вове, что неплохо бы купить что-нибудь на закусь, например, нарезки. Азачем Вове закусь? Для «перехвата» закусь не нужна.

Район, где находилась Вторая Судомонтажная улица, располагался на другом конце Москвы. Так что Вове пришлось провести в метро целый час. Затем он минут сорок ехал на маршрутке мимо привычных оврагов, родимых автобаз, складских объектов, цехов могильных памятников. Очень знакомые места наблюдал Вова. Хотя он и видел хреново, но мелкие детали проплывающего за окном пейзажа всё же рассмотрел: там, за окошком, мелькало всё то же самое, что и на подступах к его району.

– А скоро будет Вторая Судомонтажная улица? – спросил он сидящего рядом толстяка в кепке.

– Я сойду, – ответил попутчик, – а вы через две остановки.

– А где находится Первая Судомонтажная? – неожиданно для самого себя поинтересовался Вова.

– Не знаю… Где-то… Но не у нас. Здесь только Вторая и Пятая Судомонтажные. А где первая, третья и четвёртая – нам неизвестно.

Толстяк впился в открытую книжечку с задачами судоку, а Вова припал к своей заветной фляжечке.

Как это ни странно, но Вторая Судомонтажная улица оказалась стопроцентной копией Новобетонной – родной улицы Вовы. Буквально её зеркальным отражением. Настоящий район-клон. Вова тут же вспомнил известный, затёртый до дыр советский фильм, коллизия которого разворачивалась на фоне однотипных новостроек разных городов. Однако сейчас он увидел что-то более странное. Можно сказать, запредельное. Окрестности Судомонтажной и Новобетонной были не просто похожи, они представляли одно и тоже…

Покинув маршрутку, гость тут же нос к носу столкнулся со знакомым мужиком, бывшим соседом по больничной палате в районной больнице. Некоторое время назад Вова лежал в травматологическом отделении с сильным растяжением.

– Как дела, земляк? – спросил знакомый. – Нога больше не болит?

– Всё окей, – ответил Вова, оторопев. – А как ты, Николай Павлович, поживаешь?

– Скрипим поманеньку…

Ради интереса Вова прогулялся по окрестностям Второй Судомонтажной. Всё здесь один в один повторяло мир Новобетонной. Даже хромой барбос Бонапарт, дружок местной алкашни, сидел на своём законном месте около бойлерной. А бойлерную украшала знакомая нецензурная надпись. От нечего делать Вова заглянул в знакомый супермаркет. Он был, разумеется, точно таким же, как и на Новобетонной. Правда, назывался не «Ваш», а «Мой». Там, в супермаркете, симпатичная кассирша Тамара чуть было не нагрела Вову на пятьдесят рублей, когда он пробивал пачку пельменей. Может, случайно, а может, специально, кто её знает.

Потом Вова зашёл во второй подъезд дома номер пять и вызывал лифт. Достал из кармана извещение и проверил указанные координаты. Всё верно – до счастья осталось рукой подать. Причём оно, счастье, находилось в квартире, обозначенной знакомым номером – 107. Вместе с Вовой в лифте поднималась молодая соседка Лена с трёхлетней дочкой Светой. Девочка держала за поводок китайскую хохлатую собаку по прозвищу Шпунтик.

– Ну что, нагулялись? – ради соседской приветливости спросил Вова. – Погодка-то сегодня – класс! Солнце, тепло…

– Да, – ответила Лена.

– Да, – ответила Света.

Шпунтик тявкнул что-то невнятное.

Дверь квартиры номер сто семь открыла беременная незнакомка. Красивая, но изрядно вымотанная молодая женщина. Она встретила его ненакрашенной, в мешковатом байковым халате и в завязанной на затылке косынке. В квартире витал аромат какого-то варева. «На восьмом месяце», – мигом определил Вова. Правой рукой женщина держала крохотного мальчика в одной майке, а в левой – ручку детской коляски, испускающей жалобный младенческий писк. Мальчик в майке увлечённо грыз огромную морковь.

– Пришёл? – спросила усталая женщина. – Где же ты шлялся полдня? В доме шаром покати, креативщик ты хренов. Хоть бы с детьми погулял…

В коридор выглянуло хмурое мамино лицо и тут же скрылось за дверью маленькой комнаты.

От неожиданно нахлынувших чувств, малознакомых, но очень сильных, в глазах Вовы образовались слёзные линзы и на несколько мгновений его зрение значительно обострилось. Потом слёзы выкатились, и квартира вновь расплылась в привычной нечёткости.

Приём без талончика

Студентка третьего курса филологического факультета престижного московского вуза Надя Милленина пришла на приём к врачу. Терапевтиха Валентина Петровна полистала результаты её анализов, задумчиво постучала тупой стороной карандаша по столу и выписала направление в 526-й кабинет.

– Ничего не поделаешь, – сказала доктор, – анализы подтвердили мой предварительный диагноз. К сожалению, возможности медицины ограничены.

Сама доктор выглядела очень нездорово: мешки под глазами, тучность, лиловые, в красных прожилках пятна на болтающихся щеках – всё это свидетельствовало о пышном букете серьёзных заболеваний.

– Вот вам карта и направление, – сказала напоследок Валентина Петровна. – Талончик в 526-й кабинет не нужен. Там живая очередь.

Надя вышла в коридор, украшенный медицинской агитацией, аккуратно закрыла дверь и поплыла в сторону лестницы по гладкому, затоптанному до блеска жёлтому линолеуму.

Около кабинета номер 526 сидела очередь: бабушка в платке, бабушка в берете, бабушка в похожей на мешок фиолетовой кофте, двое мужчин – интеллигент в очках и работяга с наколотым солнышком на сжатом кулаке, одна женщина среднего возраста в молодёжной толстовке.

– Кто последний? – спросила Надя.

– За мной будете, – отозвалась шамкающим голосом старушка в кофте.

Надя устроилась на банкетке прямо напротив входа в кабинет. Положила на колени карту. Хроника её болезни выглядела очень скромно. Толстые карты других посетителей 526-го кабинета смотрелись гораздо убедительней.

– Правильно спрашивать не «кто последний», а «кто крайний», – заметил «интеллигент». – Дело втом, что последний в определённом смысле звучит оскорбительно.

– А «крайний» как звучит? – вызывающе спросил «неинтеллигент». – Не оскорбительно?

«Интеллигент» вместо ответа пренебрежительно уставился в книгу.

– Молодая какая… – заметила уставившаяся на Надю бабушка в платке.

Дверь кабинета открылась, и в коридор вышла стройная медсестра в розовом медицинском костюме.

– Вы к нам?

– Да, – ответил Надя.

– Вашу карту и направление, пожалуйста, – привычно попросила медсестра. – Кто следующий, заходите.

Надя протянула маленькую летопись своих недолгих отношений с недугом. Старушка в берете поднялась и, вздыхая, поплелась на колесообразных ногах в кабинет. «Очередь передо мной сократилась на одного человека», – подумала Надя.

– Та-а-а-а-к… – заключила медсестра, – направление есть, анализы есть. Хорошо, ждите.

Что происходило в 526-м кабинете, оставалось неизвестным, поскольку вход в него закрывался двумя дверями, разделёнными промежутком в пару шагов. Из кабинета не доносилось никаких звуков. Попадая в 526-й, пациент из него больше не выходил. Никогда. Над дверью этого кабинета висела лампочка с надписью «Следующий». Она зажигалась минуты через три после захода в неизвестность очередного пациента.

– А я сегодня вроде все дела переделала, – вдруг сообщила бабушка в фиолетовой кофте, – решила прилечь, телевизор посмотреть, и вдруг как вступило! Ох-хо-хо! Так прихватило, что ни лечь, ни встать. Вызвали скорую, а они прямиком сюда, к кабинету 526, и доставили. Поздняк, сказал фельдшер, метаться.

К кабинету подошёл пожилой статный мужчина в костюме в сопровождении молодой женщины и девочки лет семи. На лицах всех троих лежала тень печали.

– Вот просят же, – недовольно заговорил интеллигент, – чтобы на приём в 526-й кабинет приходили без родных и близких. Нет, всё равно весь кагал с собой тащат! Всё это создаёт лишнюю толчею. А поликлиники итак перегружены.

Над дверью снова зажглось слово «Следующий».

– Ладно, пойду я, – сказал строгий «интеллигент», положив книгу на банкетку. – Везде бардак. Может, хоть там порядок будет. Устал я. Сил никаких нет терпеть всё это.

Перед Надей осталось три человека – две бабушки и работяга. Очередь двигалась споро.

«Не успела сессию сдать, – подумала Надя. – Два экзамена и одна пересдача. Жаль, хвосты остаются. И на премьеру нового Тарантино не попала. Хотя ничего хорошего от него ждать уже не приходится. Исчерпался этот Тарантино, как говорится. Маме на день рождения подарок не купила…»

Над дверью опять зажглась лампочка. Но на сей раз в кабинет вошёл не пациент, а работник поликлиники – толстый молодой увалень, явно неравнодушный к праздничным напиткам. Через несколько секунд он вышел, толкая перед собой тележку, заполненную освободившимися картами.

Снова включился и погас «Следующий».

Бабулька в пёстром платке тяжело поднялась, сказала: «Ну и ладно, хорошего понемножку» – и кротко прошаркала к кабинету.

– Надежда Сергеевна! – из кабинета стремительно вышла медсестра, держа в руке какую-то бумажку. – Вы свои анализы смотрели вообще?!

Глаза медсестры круглели от возмущения.

– У вас тут, в этой графе, не семёрка, а четвёрка стоит. Если бы оказалась семёрка, тогда – да, тогда к нам, а четвёрка – это абсолютно нормальный показатель. Кто же там, в лаборатории, так пишет? Компьютер, видите ли, у них сломался! И почему ваша Валентина Петровна не обратила внимания на эту сомнительную цифру? Нам тут что, больше делать нечего, как в этих каракулях разбираться? Итак работаем как проклятые без перерыва, без выходных. Наплыв пациентов такой, что уже с ног валимся, а тут ещё приходится в этих записульках ковыряться.

Надя взяла свою карту, направление, результаты анализов, положила документы в сумку и, с трудом сдерживая дрожь в голосе, ответила:

– Извините, пожалуйста. Это недоразумение какое-то…

– Внимательнее надо быть, – посоветовала медсестра. – Всё, следующий заходим.

В кабинет зашла старушка в пёстром платке, а Надя, вытирая заструившиеся слёзы, поплелась к выходу.