Текст книги "Район плавания от Арктики до Антарктики. Книга 4"

Подменные экипажи

Подменные экипажи на советском морском флоте ведут свою историю от простых вачманов (вахтенных), в которых нуждались по каким-либо причинам члены экипажей судов при недолгом заходе в отечественные порты. Стоянки тогда бывали длинными, и после долгого рейса у того или иного моряка возникали различные причины оставить судно на несколько дней и заняться своими неотложными домашними или прочими делами: прохождение медицинской комиссии, лечение, экзаменационные сессии у заочников, наставление детей на путь истинный после долгого отсутствия и многое другое. Для этих целей в крупных портах создавали бригады вачманов, в основном состоящих из простых моряков, годных подменить кого-нибудь остронуждающегося в стояночной подмене на несколько дней. Обязанности у них были не слишком разнообразны, в основном обеспечение вахтенной службы у трапа или в машинном отделении. От судовых работ они старались держаться подальше. Состояли эти бригады тоже из моряков плавсостава, задержавшихся на берегу по тем или иным причинам: дети, медицинские ограничения, учеба в вузах, усталость от многомесячных плаваний – у каждого свое. Штатным членам экипажа за все дни подмены списывались отгульные дни, заработанные в рейсе вместо выходных суббот и воскресений. В море нет выходных, и экипаж вынужден работать без них, но они постепенно накапливаются в качестве отгулов и могут приплюсовываться к очередному отпуску, хотя отдел кадров зачастую их просто компенсирует денежным эквивалентом, особенно в летнее время, когда хронически не хватает людей и никто не спешит на судно, предпочитая провести лето в домашних условиях на пляжах или в общении со своими отпрысками, у которых тоже летние каникулы. В шестидесятых годах начались усиленное обновление флота и интенсификация его работы, появились первые международные линии, и возможности вачманов уже не удовлетворяли резко возросшие потребности флота, особенно в линейном плавании, когда судно работает без заходов в отечественные порты, месяцами крутясь на своей линии. Обычный круговой цикл интенсивной работы на линии составлял от трех до шести месяцев, и после двух-трех кругов экипаж уже находился в безразличном состоянии, не обращая внимания на зарубежные прелести и валюту, одолевали апатия и усталость, росли раздражение и неприязнь, обязательные спутники клаустрофобии как психосоматического расстройства, вызванного долгим пребыванием в условиях замкнутого пространства с одними и теми же спутниками. Вот тогда и появились плавающие подменные экипажи, которые обычно подменяли весь уставший экипаж в различных портах мира, хотя в обязательном порядке учитывалась и экономическая составляющая такой рокировки. Отдел кадров старался минимизировать финансовые потери, меняя экипажи в ближайших портах или же отправляя их в соседнюю Японию на своих линейных пассажирских или грузовых судах. Основной экипаж уходил в отпуск в полном составе и через несколько месяцев возвращался снова на свое судно отдохнувшим и поздоровевшим, меняя уже подменный экипаж. На линейных судах в силу их специфической работы старались держать постоянные подменные экипажи, хорошо знающие специфику линии. На трамповых судах могли работать различные подменные, хотя и здесь, в общем, пытались направлять их на определенные типы судов, не столь различные по своему назначению, размерам и новизне. При этом требовался широкий кругозор, особенно у механиков и электромехаников. Судовые двигатели и электрооборудование могли сильно различаться, а времени для их изучения не оставалось: сменился – и через несколько часов в рейс, дополнительного времени для ознакомления не предусматривалось. По аналогии с плавающими появились и стояночные подменные экипажи, которым, честно говоря, не позавидуешь: они вынуждены крутиться как белка в колесе, принимая очередное судно, зашедшее в базовый порт на 2—3 дня для смены части экипажа, получения продуктов, бункера, воды, неотложного ремонта судовых механизмов и навигационных приборов, не считая множества более мелких надобностей. И все это нужно сделать за время короткой стоянки. И так судно за судном, сплошной нескончаемый водоворот, прекращающийся лишь после передачи парохода штатному экипажу, с тем чтобы через день, а иногда и на следующее утро принять очередное судно с таким же длинным перечнем необходимых к выполнению заявок.

В 1977 году старший помощник капитана Валентин Цикунов перевелся из Сахалинского пароходства в Дальневосточное, гораздо более крупное, с современным большим флотом, заграничными рейсами и немалым количеством линий, опутывающих почти весь земной шар. Сахалинское же пароходство – совсем небольшое, с устаревшим малотоннажным флотом, предназначенным в основном для снабжения и обеспечения островной области с редкими лесными рейсами на Японию. Сразу же после перевода его как новичка направили на сугубо каботажное судно из серии «броненосцев» «Капитан Бондаренко», где он и прошел школу мужества среди штрафников и новичков, да еще в должности старпома, почти как в настоящем штрафбате, с разницей лишь в том, что не стреляли, но, как и там, выживали сильнейшие. Пройдя шестимесячное испытание среди распоясавшейся братвы «броненосца», Цикунов и на этот раз вышел сухим из воды: за время его старпомства не случилось ни одного чрезвычайного происшествия или чего-либо подобного, что могло докатиться до отдела кадров или парткома и в дальнейшем повлиять на его судьбу, естественно, не в лучшую сторону, и тогда не вылезать бы ему из каботажа и надолго забыть о производстве в капитаны, – но пронесло. Испытательный срок успешно пройден, и сразу же подоспели неотложные и очень важные дела: вступление в кандидаты партии и открытие визы после получения хорошей рекомендации с «броненосца». Беспартийный старший помощник, будь он хоть и семи пядей во лбу, никогда не мог стать капитаном даже чисто теоретически. Капитан рассматривался как представитель государства, наделенный многими правами, и членство в КПСС являлось обязательным. Ну а заграничная виза после проверки на всех уровнях, и в особенности органами КГБ, дающая право на выход за границу и получение паспорта моряка, открывалась на пять лет с последующим автоматическим продолжением, если за тобой не усматривалось серьезных грехов. Если же визу не открывали, то узнать причину отказа было невозможно; как тут обойтись без расхожей послевоенной поговорки: «КГБ справок не давал, он срок давал». Впрочем, визу могли и закрыть в любое время также без объяснения причин. Оформление цикуновских процедур ориентировочно занимало около двух месяцев, и без них никак нельзя было обойтись, в противном случае так и придется прозябать в должности старшего помощника на «броненосцах», от одного лишь напоминания о которых приходилось невольно вздрагивать. Семья жила в Находке, и Валентин попросил направить его на какое-нибудь судно в ремонте в Находку. Через несколько дней инспектор предложил место старшего помощника в стояночном подменном экипаже номер четыре, где капитаном был опытный старый полярник Феликс Гуревич, которому по возрасту и состоянию здоровья уже была закрыта дорога в плавсостав, и он уже несколько лет являлся капитаном стояночного экипажа. Экипаж подобрался возрастной и дружный, много лет работавший вместе и отлично знавший особенности своей непростой работы. Почти все работали и жили в Находке, что еще больше сближало и помогало взаимовыручке. Перед подменщиками стояла общая и единственная задача: с приходом линейного судна на бункеровку и смену экипажа как можно скорее отпустить штатный экипаж, который рвался домой, считая последние минуты, оставшиеся до встречи, хотя им ещё несколько часов трястись в автобусе или ехать в электричке, в зависимости от того, какой транспорт окажется раньше. За время их отсутствия необходимо принять бункер, снабжение, продукты, организовать ремонты радиооборудования и механизмов машинного отделения, если в этом была необходимость. На бункеровку, как правило, заходили линейщики типа быстроходных «писателей» югославской постройки или «художников» восточногерманской постройки, пакетовозы типа «Влас Ничков» польской выпечки, имеющие приоритет перед другими, до которых очередь доходила лишь в случае отсутствия линейных судов. При всем этом суда с американо-азиатских линий получали стояночные подменные экипажи в первую очередь. Бункеровка, как правило, занимала самое продолжительное время, необходимо было принять 2500 тонн тяжелого и порядка 500 тонн дизельного топлива и немалое количество разносортных масел. Пароходство предпочитало бункеровать суда в отечественных портах, поскольку цены за границей, в твердой валюте, и в советских родных рублях слишком уж разнились – и лишь одна заграничная бункеровка могла испортить полугодовые экономические показатели судна. На самом деле, правдоподобность такого сравнения была весьма сомнительна, но введенные финансовым управлением министерства системы отчета и перевода рублей в доллары и обратно являлись обязательными и никакому сомнению не подлежали, да и других критериев оценки работы судов просто не существовало, и насколько они соответствовали истине, пожалуй, не знали и сами финансисты. Как сказал герой гайдаевской комедии: «Волюнтаризм». На заход линейщика в базовые порты управление международных линий пароходства больше трех дней никогда не давало, разве что в исключительных случаях или из-за ожидания вхождения в расписание. Экипаж наконец-то получил долгожданную свободу после нескольких месяцев океанской болтанки, занятой бесконечной судовой работой, и с праздничным настроением, все еще не в состоянии до конца осмыслить скорое свидание с семьей и отягощенный сумками, свертками, пакетами с блестящей рекламой с колониальными товарами, закупленными за границей согласно ранее утвержденному списку семейных надобностей, спешил разделаться со всеми своими делами на судне или же оставить их на потом. Рекламные иностранные изделия сразу же бросались в глаза, и досужие таксисты уже с причала пытались договориться о ценах до Владивостока, прекрасно понимая, что в такие моменты моряки торговаться не будут, и заламывали соответствующие цены. Здесь же, на причале, в толпе встречающих и таксистов крутились и «жучки» всех мастей, желая получить и свою долю товаров с иностранными этикетками для последующей перепродажи с хорошим наваром, прекрасно понимая, что самая низкая цена – из первых рук, и на ней можно хорошо погреть эти же самые руки, перепродавая приобретенный у причала товар втридорога, так как члены экипажа не могли знать истинную цену на иностранные изделия в советских портах, да их это и не сильно интересовало. В стране жестокого дефицита на все иностранное колониальные товары обладали воистину космическим спросом, особенно предметы женского и детского туалета. Одежда и нижнее белье, рекламируемые иностранными журналами мод, не шли ни в какое сравнение с продукцией местных швейных фабрик давно устаревших фасонов и серой окраски, дающих спущенный им сверху план и никак не заинтересованных в следовании переменчивой моде и качеству материи изготовления, радующей глаз и счастливых обладательниц. Даже обычные колготки и чулки представляли ажиотажный интерес, и если где-то что-то «выбрасывали» на прилавки, в основном производства стран народной демократии, то мгновенно возникала змеевидная очередь и слышались тревожные возгласы: «Больше двух пар в руки не давать, а то другим не хватит». Для особо нуждающихся и нетерпеливых существовала барахолка, где продавалось множество привезенных моряками товаров, но цены были откровенно безбожными. Еще одна разновидность барахолки находилась во дворах поблизости от валютного магазина, в котором продавались качественные иностранные товары широкого перечня, включая элитные спиртные напитки и популярные марки сигарет, но для отоваривания в его стенах требовались чеки ВТБ, зарабатываемые моряками и рыбаками в загранрейсах, и их цена напрямую зависела от популярности и ассортимента на полках этого магазина.

Наконец наступал долгожданный момент, когда дела и обязанности, оформленные актом передачи и рапортами начальников служб, были переданы подменному экипажу. Списывающиеся командиры оставляли своим сменщикам дополнительные записки с перечнем того, что необходимо сделать по их заведованиям в течение стоянки до их обратного возвращения за эту пару дней, когда они будут не у дел. Вскоре к борту судна подходил трансфлотовский катер, и все 40 человек штатного экипажа, оживленные и радостные, как большая компания мешочников, устремлялись по спущенному парадному трапу в салон – и через четверть часа уже пересаживались у пассажирского причала морского вокзала в заранее заказанный пассажирский автобус, который и будет их высаживать по месту жительства от аэропортовского Артема до владивостокского Эгершельда. Цикунов с затаенным оттенком зависти и любопытства наблюдал за членами экипажа, только что вернувшимися с североамериканского континента: люди как люди, ничем не отличающиеся от остальных. Он невольно спрашивал себя: «Повезет ли мне увидеть настоящую загадочную Америку и Канаду, как только что вернувшимся?» Тогда он и представить себе не мог, что спустя несколько лет весь американский северо-запад станет для него почти родным и знакомым не хуже Находки. Уже на пассажирском причале при посадке в автобус и укладывании багажа некоторые особо нетерпеливые успевали заскочить в магазинчик и прихватить что-нибудь для поднятия духа и настроения во время пятичасовой поездки до Владивостока. Обстановка в автобусе за долгие часы поездки иногда напоминала театральные сцены в духе репризы Михаила Жванецкого «А у нас с собою было». Подменный экипаж, принимая судно после долгих рейсов, успевал в течение двух-трех дней выполнить все намеченное, в основном потому, что система была хорошо известна и отработана, где каждый знал свое место и время, подключая в случае необходимости береговые службы пароходства: трансфлот, торгмортранс, службу материально-технического обеспечения (СМТО), базовую радионавигационную камеру, Находкинский судоремонтный завод. Несколько дней пролетали как одно мгновение для занятого с утра до вечера решением судовых проблем экипажа. Казалось, что в такое короткое время одолеть всю массу судовых нужд просто невозможно, но не было случая, чтобы не успевали до возвращения штатного экипажа. Основная работа по выполнению всех судовых нужд и контролю за их выполнением ложится на старшего помощника, и все два-три дня его спина не успевает просыхать, но компенсацией за вредность и ежедневные хлопоты является домашний уют, к которому быстро привыкаешь, то есть работаешь как обычный береговой служащий: утром на работу, вечером – домой, за исключением суточных вахт, когда приходится ночевать на пароходе. В день возвращения всей команды начиналось самое интересное. Как правило, обратный автобус не заказывался и каждый добирался до судна к назначенному времени самостоятельно по тем или иным причинам: кто-то оттягивал до последнего прощание с семьей, кто-то засиделся за прощальным столом в компании друзей, а кто-то приехал заранее, и собрать всех в один автобус не представлялось возможным. Основная масса добиралась ночным поездом, который отходил от Владивостокского вокзала в 24.00 и прибывал в Находку в 06.30. Мореходы, провожаемые своими близкими домочадцами на вокзальном перроне, успевали хватануть пару рюмок со своими соплавателями из экипажа, обрадованные встречей, будто расстались не три дня назад, а, по крайней мере, полгода, и при этом еще успевали выпить на посошок со своими женами и близкими, не забыв прихватить с собой дополнительную дозу горячительных напитков, чтобы не скучно ехать целых шесть часов до Находки. Как только поезд тронулся, сразу же начинались братания и вспоминания уже хорошо поддавших людей, только что оторвавшихся от домашней опеки. Описать полностью картину ночного поезда невозможно, как бы мы ни старались, полной она может оказаться лишь в том случае, если хотя бы раз в нем проехать с моряками, возвращающимися на свое судно после полугодового рейса и двух дневной встречи с семьей и снова готовыми уйти на полгода, почти как у нашего знаменитого барда Владимира Высоцкого. В их вагоне вино лилось рекой на всем протяжении следования до Находки, слышались мотивы знакомых песен, и никто не сомкнул глаз до самого конечного пункта. Не что иное как прощание с Родиной на ближайшие полгода, не хватало лишь полонеза Огинского, вызывающего слезы на глазах. Веселье и безмятежность, на первый взгляд, вершившиеся в их вагоне, были нарочитыми и искусственными, чтобы отвлечься от тоски и предстоящей многомесячной разлуки. Прибыв в Находку, полупьяный экипаж, уставший и не выспавшийся за короткую, но бурную ночь, добирался до агентства трансфлота, находившегося на морском вокзале, и дежурный диспетчер выделял катер, чтобы одним рейсом забрать всех и забросить на судно. По дороге к трансфлоту несколько человек, наиболее активных в ночном употреблении напитков и явно перебравших, совсем расклеились и передвигали ноги с трудом, опираясь на своих товарищей. С прибытием к пассажирскому причалу количество уставших мореходов, отягощенных бессонной ночью, росло прямо на глазах и зачастую переваливало за половину. Но оставалось несколько самых стойких, на которых и была вся надежда по безопасной транспортировке ослабевших моряков на судно. С грехом пополам и великими трудностями наконец-то удавалось разместить всех на катере, и кто-нибудь из старшего командного состава пересчитывал собравшихся, чтобы определить действительное наличие всех присутствующих и нет ли среди них потерявшихся в ночи, и сразу же анализировал ситуацию в случае отсутствия кого-либо на борту катера, дабы определить, сможет ли судно выйти в рейс без них – или придется кого-то дожидаться. Капитану нужна была достоверная информация о наличии на борту своих архаровцев. Первый помощник, если и ехал в том же вагоне, старался не вмешиваться, понимая, что в таком состоянии это ни к чему хорошему, кроме откровенной ругани, не приведет, и переносил разборку с «активистами» на более позднее время, уже после отхода судна в рейс. Такие случаи имели место неоднократно и считались вполне естественными, и «пропажа» обнаруживалась лишь на следующий день в отделе кадров, уже в совершенно трезвом состоянии, на ходу придумывая оправдательную историю, объясняющую отставание от судна, зная, что за это по головке не погладят и вполне могут послать в каботаж на несколько месяцев, чтобы в дальнейшем не отставал. Наконец катер тыкался в борт линейщика, площадка парадного трапа опускалась на бак, и все прибывшие по одному ступали на трап, держась за его леерное ограждение, поднимались на палубу – кто самостоятельно, а большинство с помощью товарищей, стараясь идти уверенно, не показывая степени еще не прошедшего опьянения, чувствуя на себе взгляд капитана, не предвещавший ничего хорошего. На палубе дело шло уже значительно быстрее: самых неустойчивых рассортировывали по своим каютам, а находившиеся в более устойчивом положении добирались до них самостоятельно. Гораздо сложнее было тем, кто не смог самостоятельно дойти от диспетчерской до пассажирского причала – и катер ушел без них. Им помогали окружающие, но уже за отдельную и весьма солидную плату. Старшины катеров не рисковали брать на борт чересчур уж тяжелых отставших мореходов, опасаясь, что каждый из них может запросто угодить за борт – и тогда попробуй вылови бесчувственное тело назад, а вдруг не выловишь, тогда уже и уголовная статья светит, тем более что инструкция категорически запрещала им брать на борт и везти на рейд людей в любой степени опьянения. Но затем и издают инструкции, чтобы их нарушать или вовсе обходить. Все зависело от состояния «пациента», и если он действительно, по диагностике катерников, был в состоянии «грогги», то на этот случай в эскадре катеров предусматривалась специальная баржа типа «Северянка», 13-тонной вместимости, с широкой плоской металлической палубой, огражденной высоким сплошным ограждением, и выскочить из нее даже совсем трезвым было непросто, не говоря уже о почти неподвижных телах. Но тариф за использование баржи был уже «люксовый», а не просто повышенный. Вообще-то она принадлежала Находкинскому СРЗ и служила для перевозки рабочих бригад и оборудования на рейд к требующему небольшого ремонта судну и возвращения их обратно, но в аварийных случаях использовалась и для перевозки неподвижных тел, тем более что «аренда» хорошо оплачивалась, и катерники с баржевиками всегда могли договориться о ее рыночной стоимости, то есть по сути дела она выполняла роль скорой помощи, когда тело невозможно было доставить на катер для последующей транспортировки и тем более поднять его по узкому парадному трапу.

Один из немногочисленных характерных примеров надолго запомнился Валентину Цикунову. Где-то в марте их подменный экипаж принял теплоход «Владимир Короленко» типа «Пула» из серии югославских «писателей», капитан Скиндер. Прошло двое суток, все работы были завершены, ждали возвращения штатного экипажа. Большая часть прибывших оказалась в разобранном состоянии, и на пассажирском причале старшина катера отказался брать на борт не могущих самостоятельно идти, которых оказалось за 20 человек. Диспетчер, видя такую картину, быстро подключил «Северянку» в качестве скорой помощи, и с помощью ее экипажа из двух человек помогли обездвиженным добраться до баржи и разместиться на ее закрытой трюмной палубе, в свободном положении, которое могло принять нерабочее тело. Во всяком случае, в тесноте, но не в обиде. Старшина баржи, погрузив людскую массу, сразу же вышел на связь с судном по своей ультракоротковолновой радиостанции и сообщил старпому о наличии на борту половины обезножевшего экипажа и необходимости что-то придумать, дабы доставить их из трюма баржи на палубу судна, ввиду невозможности использовать парадный трап по показателям клиентуры. Валентин обратился к своему капитану Гуревичу, как много видавшему: что делать в этом случае? Капитан приказал позвать боцмана, и втроем пришли к единому мнению, что без грузовой стрелы с сеткой здесь не обойдешься. Решили опустить грузовую сетку на баржу, и все желающие пусть заползают в нее, а затем судовая стрела ее поднимет и опустит на крышку четвертого трюма впереди надстройки, в которую ведут по два входа с каждого борта. По такой методике в рыболовных или крабовых экспедициях в Охотском и Беринговом морях перегружают крабов с добывающего судна на борт плавбазы для последующей переработки: набрасывают живых крабов до полной вместимости сетки, затем поднимают, переносят на палубу базы и переворачивают сетку, и крабы потоком высыпаются из нее, а лебедчик уже направляется за следующей сеткой. Вот и решили поступить по аналогии с крабовой погрузкой, разница лишь в том, что на этот раз вместо крабов будут живые люди, находящиеся в почти крабовом состоянии и воспитанные на коммунистических идеалах, но еще не способные двигаться в отличие от живых крабов, карабкающихся во все стороны, что значительно облегчало перенос сетки. И это был единственный выход, ибо времени ждать, когда они проспятся и придут в себя, не оставалось, судно должно сняться в рейс не позднее вечера текущего дня. Погрузив в сетку первый десяток, понемногу начали поднимать сетку, и когда она немного оторвалась от поверхности палубы трюма, находящиеся в ней начали подавать признаки жизни: кому-то придавило руку, кому-то ногу, у кого-то нога просунулась в сеточную ячейку и назад ее вытащить не смог. Тем не менее, несмотря на стоны и ругательства, через пару минут спасенные оказались на судне и, пробудившись, с охами и ахами стали расползаться по своим каютам, ничего серьезно не повредив. Первый блин оказался совсем не комом, но без особенных удобств, как в общем вагоне поезда. А чего бы они хотели, к сожалению, спальных мест на сетке не предусмотрено. Но все же, учитывая причиняемый дискомфорт и вполне возможные более существенные повреждения, боцман предложил положить на сетку лист фанеры 3х3 метра, предварительно привязав его углы, и вторую партию «парализованных» грузить поверх фанеры, предоставив им более комфортные условия плацкартного вагона. Лебедчик осторожно опустил улучшенную конструкцию на баржу, и следующие семь человек заползли на фанеру. С помощью сухопутных мореходов из подменного экипажа их аккуратно разместили на листе, выровняли стропы и, осторожно переместив на судно, опустили на люковую крышку. На этот раз обошлось без стонов и ругани, все прибывшие домой по воздуху мирно разбрелись по своим каютам. Комфорт и в самом деле оказался на уровне. Перенос оставшихся восьми человек также прошел успешно, тем более что некоторые из них отошли от глубокого сна и отчасти пришли в себя. Они уже сами заползли на свои спальные места, облюбованные на листе фанеры, и таким же образом их переправили на собственное судно. Капитан штатного экипажа Скиндер с самого начала молча наблюдал за всей процедурой с мостика и после ее успешного завершения вручил боцману и старпому по бутылке виски в знак благодарности за хорошо выполненное дело. Разбираться со своими штрафниками он будет уже после выхода, скорее всего, лишив их полагающейся премии или через книгу приказов.

Наибольшую выгоду в этой ситуации, по всей вероятности, получили оба баржевика «Северянки», обложив квотой или ясаком всех не могущих самостоятельно передвигаться: за доставку с причала на баржу и саму перевозку с последующей помощью, то есть за весь комплекс услуг. При этом они не гнушались ни советскими рублями, ни жидкой валютой, прекрасно понимая, что большего из недвижимости не выжать, да и торг был не только неуместен, но и невозможен из-за временной потери речи нуждающимися, они могли лишь кивать, соглашаясь на все условия, а это лучший вариант для выторговывания высокой цены, но перевозчики, умудренные большим опытом подобных перевозок, особо не зверствовали и цены устанавливали вполне адекватные, не чета таксистам в новогоднюю ночь. Так что в этот день им пришлось славно поработать, получив приличную компенсацию за несвойственную им деятельность, без которой всем обездвиженным пришлось бы гораздо сложнее, с риском визами и престижным судном. После удачного трансфера в 12.00 подменный экипаж полностью передал судно штатному экипажу. Со своими сильно ослабленными возможностями теплоход «Владимир Короленко» смог сняться в рейс лишь в 20.00 того же вечера – скорее всего, когда протрезвела хотя бы одна штурманская и машинная вахта.

Валентин Цикунов с интересом наблюдал за судном из окон своего дома, которые выходили на залив Находка и откуда хорошо просматривался рейд, не выпуская из рук бинокля, пока уходящий линейщик не скрылся за мысом Астафьева.