Текст книги "[email protected]"

Глава 15.

Недовольный разговором с главным редактором еженедельника, Сарафанов лежал на диване, сонно осмысливая замечания главного к его последнему обзору предвыборной войны за место мэра областного центра. Суть замечаний состояла в том, что Сашок в материале свалился в сторону откровенной поддержки действующего мэра, возжелавшего выдвинуть свою кандидатуру на второй срок. Собственно, односторонность проявилась в том, что в обзоре Сашок, давал выдержки из программ соперников мэра, а у того взял пространное интервью, из которого было явственно видно, что мэр не дурак, и топор себе на ногу не уронит. Соперники, естественно, выразили недовольство, пожаловались главному, пригрозив подать в суд на еженедельник, а главный излил их обиду на Сарафанова.

«И какого рожна ему надо? – мыслил Сашок. – Сам же однопартиец мэра, как миленький пойдет за него голосовать, а тут, вишь ли, ему нужен баланс и равенство возможностей… Небось, когда с этими кретинами встречался, никто из них не думал о балансе журналиста… Ведущего журналиста области… Мэр подумал… Неплохо подумал… Итак я урезал его интервью. Но должен же он как действующий глава города иметь преимущество перед этой шпаной… Равенство… Хрен вам не равенство! Молоды ещё! И не цените силу СМИ… Четвертой власти…»

Бурчание прервала Нина. Раскрасневшаяся на мартовском холодке, она прибежала с дежурства по номеру на обед, принеся с собой свежесть весеннего дня, от которого Сарафанов, прилежавшися в тепле квартиры, даже слегка поёжился.

– Привет! – сказала она. – Ты все ещё лежишь? А перекусить что-нибудь приготовил? У меня всего десять минут.

– Не было света, – соврал Сарафанов. – Вот только что дали. Плита же не работала…

– Ладно. Зато я такое тебе принесла! – И бросила на диван скрепленную большой скрепкой пачку листов. – Это книга профессора Максимова. Представляешь, она вышла тиражом всего 200 экземпляров. В Иванове студенты переписывают её от руки. А какой-то умный выставил её на своем сайте, и мы сегодня распечатали десяток копий. Представляешь, ерунду какую-то можно гнать стотысячными тиражами, а для умнейшей книги нашелся только мизер.

– А чего тут такого? – лениво спросил Сарафанов.

– Это философское осмысление человека и того, что его окружает.

– Еще один Гегель нашелся? Я и первого-то не потянул…

– Нет, это больше Сократ, чем Кант или Гегель. Вот слушай: – Нина взяла у мужа распечатку. – «Глух и слеп не тот, у кого поражены уши и глаза, а тот, кто их имеет обращёнными только внутрь себя. Моё Я и есть то дерево, за которым не видно леса». – Или вот: – «Почти каждый человек знает, что он способен на большее, но редкий индивид откликается практически на это собственное знание. Мы хотим стать лучше, но пугаемся дороги к совершенству».

– Тоже мне Сократ! Сократ выворачивал наизнанку помыслы собеседника. А этот что? – поморщился Сашок.

– Чтобы быть собеседником, надо уметь слушать другого. Ты почитай на досуге, чтобы судить. Кстати, Максимов по-моему был однокурсником Волгаря. В одни годы учились на одном факультете.

– И тоже что-нибудь бает про Душу, про Совесть и про Творца?

– Чудак ты! – И Нина вышла на кухню.

«Жизнь человека – это то, что он воспринимает и знает о себе и реальности и как оценивает это воспринятое и узнанное», – стал медленно читать Сарафанов. – «Ну, и что тут нового? – спросил он себя. – Куда интереснее кто-то сказал: «Вся жизнь – театр, и люди в нём – актеры!» А тут?… «А знание, как известно, это внутренняя личная собственность каждого человека. Вот мы и несём по жизни наше знание и отношение к нему, которые вместе образуют сущность «Я» каждого из нас. Внешний же мир и события в нём – это всего лишь источники знания, некие толчки, побудители нашего «Я» и вряд ли разумно полагать, что только этот мир и формирует наше «Я».

– Ну, правильно, – подумал Сашок, – человек – это продукт желаний… Во, как завернул! Хоть и не профессор… «…До определённого момента влияние окружающей среды на личность, скорее всего, является решающим или хотя бы равнозначным с влиянием наследственности (ген). Но у каждого человека наступает момент в развитии, с которого начинается уже саморазвитие. Я полагаю, что таким моментом, такой точкой отсчёта бывает возникновение «самосознания», т. е. отделение себя в сознании от других людей, даже противопоставление собственного Я остальному миру.» – О! Точно! Кто толкал меня в журналистику? Батя хотел сделать из меня врача… И заткнули бы бедного Сарафанова в сельский фельдшерский пункт… А я раз и вывернулся! И теперь – Александр Крутой, обозреватель лучшего еженедельника области, колумнист столичных изданий!.. Чего там ещё пишет «Сократ?» – «Я – это не только продукт чего-то, а открытая, непрямолинейная, самоформирующаяся и саморазвивающаяся система. С момента возникновения такой системы (что случается исключительно индивидуально), жизненная траектория любого человека, т. е. кем он станет, чего добьётся в будущем, начинает зависеть главным образом от него самого.» – Молодец, «Сократ» сто крат! – «Беда наша в том, что слишком долгое время мы оглядываемся по сторонам, придаём очень большое значение внешним обстоятельствам и мнениям окружающих, тогда как лучше было бы в возможно раннем возрасте заглядывать повнимательнее в самих себя, в свою душу и пытаться оценить непредвзято именно её.» – И этот о Душе? Явный однокурсник Волгаря. Дальше про Совесть будет? – Он перекинул сразу несколько страниц.

«Покопайтесь в своей душе, взгляните пристально на себя как бы со стороны, уясните, чего вы больше всего хотите и вы увидите в какой степени вы лжец и лицемер», – прочитал дальше Сарафанов и спросил: – «Значит, если я откопаю в себе, что хочу быть богатым и здоровым, значит – я лжец? А если я действительно хочу быть богатым, здоровым да ещё и знаменитым, то, что – лицемер? Да, шел бы ты, Сократ местечковый!» – И Сарафанов отбросил листы. Взял «толстушку» КП, пробежал глазами по странице описания похорон Япончика.

– Нин! – заорал он. – Иди глянь: Иванькова братва хоронила в дубовом гробу для VIPов и, прикинь, гроб со светом внутри и с кондиционером! Никогда даже не слышал про такое. Королей, султанов разных раньше хоронили с женами и охраной, но чтобы кондишен и свет там был – представить не мог. Спроси Волгаря, как там Японец смотрится на фоне других жмуриков? И ты читай: Японец ворочал общаком в миллиарды долларов!.. Во, блин! Во, чего делать-то надо по жизни! Воровать! Тогда и гроб будет с кондиционером.

– Саша, что ты мелешь? Ты ещё сыну не скажи! – откликнулась Нина. – С ума люди сходят, и ты туда же? Гроб ему с кондиционером… Слушать смешно.

– А чего?! Я бы хотел… Думаешь, твоего «Сократа» так похоронят? Нееет! В политику или воровать! Только там теперь деньги, слава и гроб с кондиционером!

– Дурак ты, Сарафанов, – заключила Нина. – Куда ты денешься? Для политики – туповат, воровать – трусоват. Сиди уж…

– Ах, так да? – Сарафанов вскочил с дивана. – Тогда – развод и девичья фамилия!

– А я не возражаю, – тихо ответила Нина и увидела, как Сарафанов от неожиданности опять сел на диван.

Глава 16.

Сарафанов быстро шёл по длинному коридору редакции, коротко заглядывая в каждый кабинет, пока не сообразил, что свободным сейчас должен быть кабинет Нины, если кто-то уже не устроился там раньше него. Заглянул – пусто. Сел за её стол, включил компьютер. И, пока ждал, когда загрузится программное обеспечение, успел поругать и Нину, и хозяина еженедельника за то, что она не требует, а он жидится потратиться на более совершенную технику. «Ну, давай, давай, – подгонял он меняющий форму курсор. – Волгарь у неё на «Рабочем столе», в «Адресах» или в «Контактах»? И кто у неё там?» – Он побежал курсором по открывшемуся окну «Контактов». – Администрация… правительство… мэрия… минсоц… личное! Вот это мы и проверим! И чего я, дурак, не заглядывал сюда раньше? Она, видите ли, не возражает пересесть на девичью фамилию! А на какую потом?»

В убегающем вверх списке мелькали знакомые фамилии депутатов, клерков, директоров предприятий, но ни одну из них он почему-то не примеривал в качестве замены для своей. Ага, вот и адрес почты Волгаря! Он дважды кликнул его мышкой и стал ждать открытия окна почты. «Не возражает… А кому ты на хрен нужна? Оперилась с моей помощью и готова сорваться? Ну-ну! Посмотрим, где ещё водятся кретины, вроде меня?»

Открылось окно почты.

– Здравствуйте, Владимир! Это Сашок Сарафанов на связи. Есть пара свободных минут?

– Есть. Здравствуй, Саша, – выплыло на экране. – Что у тебя случилось?

– Слушай, я тут в «толстушке КП» вычитал, как хоронили Япончика, вора в законе. Он там у вас не появился?

– Не знаю, не видел.

– Ну, ты что? Его вчера на Ваганьковское несли. Представляешь, в дубовом гробу с кондиционером! Ты только прикинь – дубовый ящик с кондиционером и со светом внутри… А ты не в курсе?

– Саша, у нас Здесь Души. А гробы остаются за порогом, в земле. С кондиционерами они или с простыми рюшками. И Душу твоего Япончика это уже не волновало – как его несли, в чем и с чем. Появилась она Здесь или нет, сказать не могу – не я думал о ней.

– Неужели не интересно? – спросил Сарафанов.

– Интересно было бы видеть, насколько она чиста, получит ли Адрес для обратной связи с миром живых. Но пока не вижу её, значит что-то мешает ей появиться в пространстве Вечных Душ.

– Ну, все равно, я тебе расскажу. Представь: толпа народу у Ваганьковского, одни братки с пудовыми цепями на шее, тьма венков и букетов, нашего брата близко не пускают. Не видел никогда, чтобы так кого-то хоронили. Ну, разве раньше генсеков так носили. И что выходит? Хочешь иметь приличные похороны, будь политиком или вором?

– Это, если ты хочешь жить только ради похорон. Но от человека должна оставаться память. Для этого ставят памятники на кладбищах и на площадях. У кого-то остаются книги, картины, научные разработки, музыка – да много всего может оставить человек на память о себе. Что оставил Япончик? Пышные похороны и имя среди воров?

– Слушай, не только среди них. Говорят, вся знатная Москва приезжала прощаться с ним ночью. И не только Москва. Но они светиться не хотели.

– Значит, Совесть не позволяла им прощаться с ним днем. И это говорит о том, что Совесть покойного была не чиста.

– Совесть… Совесть… Много ты получил со своей Совестью? – раздраженно спросил Сарафанов.

– Я получил то, что имеет моя Душа.

– И много?

– Вечность, Саша. Вечность. И возможность отвечать на вопросы живых, видеть их Души, знать помыслы, предупреждать… То есть быть Здесь и как бы оставаться Там, среди вас. Разве мало?

– Ладно. А там-то, у себя, ты чего видишь?

– Всё, о чем подумаю, что захочу видеть.

– Вообще, это класс! А о чём люди думают, можешь понять? Вот о чём сейчас Нинка думает?

– Вижу, что у неё сейчас тяжело на Душе и виной тому ты, Сашок.

– Да ладно! Что я такого ей сказал?

– Тебе лучше знать. Почаще, Саша, спрашивай себя, в чем ты неправ. Извини, мне надо ответить на другие вопросы, – сказал Волгарь, и экран монитора у Сарафанова погас.

«Старый козёл!» – вырвалось у Сарафанова, и он хлопнул ладонями по клавиатуре, от чего экран сразу вспыхнул, и на нём всплыли слова:

«А вот этого лучше не надо, Саша». – И экран снова погас.

– Эй, чего не надо-то? – спросил Сарафанов пустой кабинет. И, поняв, что Волгарь слышит всё, даже когда нет прямой связи с ним, Сарафанов зажмурился от ужаса, подумав: «Это что же, теперь слова не скажи? А почему я раньше ничего об этом не слышал? Ну, Волгарь устроился…»

Глава 17.

– Дима, ты зачем меня сюда привез? – раздраженно спросила Александра, едва он появился на пороге её съемного гнезда. – Чтобы вывести тебя в люди, – спокойно ответил Диванов, сбрасывая пальто и обувь. – А что не устраивает мою птичку? – Твоя «птичка» заперта здесь, как в клетке. Ты совсем не уделяешь мне внимания. Привез, бросил, носишься где-то целыми днями, а я – довольствуйся кампанией шофера? – Саша, у меня сейчас трудное время. – Он присел на подлокотник её кресла, притянул к себе за плечо, скользнул рукой ниже, к груди. Она остановила его холодную ладонь: – Мне холодно! – сказала капризным тоном. – А мне и холодно, и голодно. У нас есть чего-нибудь перекусить? Как пес голодный носился полдня и ни одной косточки никто не бросил… Так, есть чего-нибудь пожрать? – А ты приготовил? – резко спросила Александра. – Сам унесся с утра пораньше, домработница еще не появлялась… Я тут одна и тоже голодная, как сыч. – Извини, я забыл предупредить, что отпустил Наталью на сегодня. Но ты бы могла заказать обед в ресторане, а Константин бы привез… – Но и ты бы мог побеспокоиться, зная, что человек один в пустом доме. Раньше ты такого не допускал. Скажи, я тебе надоела? – Саша, это не разговор… – А что у нас с тобой «разговор»? То ты бежишь к жене с ребенком, то у тебя запись, то какая-то встреча. Я нужна тебе только на ночь и то не на каждую… Мне надоело быть птицей в клетке. Хочу на волю, слышишь? На волю. Купи мне билет, и я уеду. – Она говорила это так резко, будто постороннему человеку, толкаясь с ним в очереди. – Ну, если ты не можешь или не хочешь понять, что мне сейчас тяжело и, если так ставишь вопрос, возьми деньги, какие там есть, и купи себе билеты сама. Хоть на поезд, хоть на самолет. – Диванов опустился в другое кресло, уронил голову в ладони. «Черт бы всех побрал! И меня тоже! Жил бы себе спокойно, делал бы тихо свое дело… Играл себе в волю, любил молодую стерву… Ведь стерва же Сашенька? Стерва… Нет, захотел сенсаций. Разговоров. Всхлипов: «Ах, каков Диванов!.. И что там какой-то Мессинг!? Диванов управляет другими мирами…» – Диванов, так я уезжаю, – услышал он её голос с порога и, не глядя, устало махнул рукой, мол, скатертью дорога. – Костю я забираю? – спросила она. – Нет, оставь. Я поеду домой. Вызови себе такси. – Ну, если поедешь, может, вы меня завезете куда-нибудь в клуб? – в вопросе был вызов и намек, что уезжать домой сегодня же, сейчас же, она не собирается, и ей нет дела до состояния Диванова. – Ладно, бери Константина. Я обойдусь, – сказал он. Нарочито громко хлопнув дверью, Александра ушла. Диванов поглубже втерся спиной в мягкое кресло, закрыл глаза. «Так,… – подумал он. – Она еще вернется. А что делать мне? Действительно ехать домой? Жена тоже устроит скандал. Вытащит из постели детей… Ох, эти бабы!.. А что скажу я? Что мне плохо? Что был Диванов, на которого молились целыми командами, и нет Диванова? Зарвался и пошел вон? Но я же хотел принести каналу славу, какой он не знал… Ладно. Давай будем думать, что делать и кто виноват? Третий русский вопрос «ты меня уважаешь?» здесь уже не пляшет… Тебя уважают, когда ты во всём и со всеми согласен,… когда плывешь в одной струе… Ты хотел вырваться, и вот сидишь на берегу… Без бабок и без баб. «Деньги есть, так бабы любят, на полати спать зовут… А денег нет, так хер отрубят и собакам отдадут»… Не я это первым сказал… Все началось с Волгаря, будь он неладен. Откуда он взялся, я почти забыл про него… Торчал где-то в провинции, а объявился с того света, и смутил Диванова… Сколько раз он и раньше портил мне кровь! – то у него не убери, это ему не добавь, иначе – подписывай сам… На том-то свете ему не все равно, кто за него отвечает?.. Ну-ка, где ты там?» Диванов подвинул к себе роскошный 17-дюймовый ноутбук, набрал адрес. – Слушаю тебя, Дмитрий. Здравствуй, – отозвался экран. – Привет. Слушай, там у вас кто-нибудь может сказать, почему мне так хреново? – Мог бы и я, но сторонний совет никогда не бывает точнее собственного осознания. Покопайся в Душе, что ты сделал вопреки ее воле. Честное осознание этого помогает вернуть равновесие… – Да я ее уже наизнанку вывернул и выскреб до дыр – ничего не пойму, что хотел или делал не так. – Не торопись, Дима, подумай. – Да я хоть лоб расколи!.. Ты дай мне ещё какой-нибудь Адрес, может, кто другой чего подскажет, – попросил Диванов, в запале не осознавая, что оскорбляет этим Душу Волгаря. – У меня для тебя один адрес: Душа Дмитрия Диванова, его Совесть. Других нет, – ответил Волгарь. – Значит, ни хрена вы там не понимаете в вашем далеке. – И Диванов захлопнул крышку ноутбука. Отодвинув его на край стола, Дмитрий закинул голову, уставился взглядом в центр лепного потолка и приказал: – Ну, давай, Совесть, кори гениального телеведущего, что он сделал не так? – Подождал, прислушиваясь к вялому биению сердца. – Молчишь? Или тебя нет у меня? Вот сердце чего-то выстукивает, а ты молчишь. Значит, дорогой Волгарь, Диванов был прав во всем. И всегда! – Сказав это, он встал, быстро оделся и вышел в ночь ловить «левака», чтобы доехать до дома. В старенькой, холодной и скрипучей «копейке» добрался сквозь светящуюся огнями Москву до громадины своего дома, поднялся лифтом на этаж и увидел возле внушительных дверей своей квартиры три плотно стоящих чемодана, на одном из которых лежала записка. «Диванов, ты здесь больше не живешь, – было написано нервным почерком жены. – Уезжай откуда приехал». Позвонил в дверь. Ни шороха за дверью. Нащупал в кармане ключи, попытался отпереть замок снаружи – ключ не подошел. «Ну, что же, я поступил бы так же, купи она особняк любовнику и проживи там с ним неделю», – подумал он и стал звонить, чтобы вызвать такси. Распахнулся лифт. Вышла яркая Матрона в распахнутом норковом манто. – Ба! Кого мы видим! Наш переселенец собственной персоной! – пропела она низким голосом. – Уезжаешь, или приехал? – Меня выгнали, – признался Диванов. – Правильно сделали. Ты где пропадал? На канале вместо тебя пишут Скворцова, на других каналах тебя не видно. Где ты? – допытывалась она таким тоном, словно не догадывалась, что её Скворцова пишут на канале вместо него, в том числе и по её милости. – Я, как видишь, на лестнице, – вяло пошутил Диванов. – Где мне ещё быть, безработному и бездомному? Канал меня больше не хочет, жена выгнала, деньги кончились, любовница ушла к другому… – Прекрасно! Есть повод начать жизнь сначала, – пошутила она. – Возьмешь гитару, начнешь петь. Ты это умеешь. На хлеб и на угол заработаешь. – Спасибо! – шутовски поклонился Диванов. – В какой подземный переход изволите встать? – Где не выгонят. А хочешь, возьму в свою группу? У меня сейчас намечается тур, и ты мог бы пригодиться. Давай я позвоню директору? – А звони, мать! Где наша не пропадала! – неожиданно согласился Диванов и спросил: – А переночевать пустишь? Или и там уже Скворцов? – Скворцов там, где ему положено. Но коврик найдется и для тебя, – пропела Матрона.

Глава 18.

– Нет, нет, – остановила его Матрона. – Чемоданчики ты оставь, где стоят. А то поселишься с чемоданами, потом тебя не выгонишь. А так – зашёл и зашёл. Посидим, поболтаем, по бокальчику с устатку дёрнем… Не бойся, никто их не унесет, чай не в Черёмушках живем, – болтала она, давая домработнице снять с себя шубу и сапоги. – А ты сам разденешься, не маленький. И проходи вперёд.

Матрона жила на широкую ногу: лимузин для поездок, пентхаус почти в 700 квадратов с зимним садом, антикварная венецианская мебель… Впрочем, всё это не свалилось на неё с неба и не подарено безумным поклонником – сама скопила, заработала голосом, трудом, талантом, мятежной, рвущейся в каждой спетой песне душой.

– А скажи-ка мне, дружок, как ты докатился до жизни такой, что чемоданы оказались за порогом? – спросила она, вальяжно устроившись на огромном диване возле подвезённого домохозяйкой столика с напитками.

– На Руси же не все – караси, есть и ерши. Я из таких, – ответил Диванов, присаживаясь в кресло напротив.

– И кого же ты теперь «наершил»? Говорят, привез из своих степей молоденькую кузину. И что, закружила? Любите вы, старые ерши, молоденьких плотвичек…

– Молоденьких-то не только плотвичек, но и птичек любят, – улыбнулся Диванов, давая понять, что тоже кое-что знает о новом увлечении Матроны. И как бы, между прочим, спросил: – А где Скворцов, я что-то давно его не видел.

– А бес его знает, где его ветер носит? Приедет, расскажет, если ещё лыко вяжет.

– А что, дело так плохо? – участливо спросил Диванов. – Насколько я знаю, он, вроде, знал меру…

– А ты думаешь, я зря его к себе поселила и упросила Костю подменить тебя на Игре? Там хоть постоянно будет занят на записях, а не болтаться по корпоративам… Ладно, это моя забота, ты о себе давай: за что тебя выставили?

– Да, так… Сплелись любовь со страстью. Со страстью самовыражения, – уточнил он. – С одной стороны кузина, с другой – жажда сотворить на канале небывалое. Семья отошла на задний план. А когда одно рухнуло, другое обломилось, задний план поддал под зад. И теперь Диванов оказался на твоём коврике в прихожей, – горько ухмыльнулся гость.

– Ну, уж коврик-то я найду и не в прихожей. А ты поподробней-то не можешь?

– Да все банально. Кузина ехала на деньги и рассчитывала, что поведу под венец. Так бы, может, по глупости моей, и было, но у меня затеялся грандиозный проект. Я закрутился, она не поняла, что, в общем-то, я рабочая лошадь, а не магнат и не герой-любовник – фыркнула, как все фурсетки: «Ах, ты не уделяешь мне внимания? Я не на то рассчитывала…» И улетела в ночной клуб. И чтоб она там пропала…

– Окстись! А если и верно с ней там что-то случится?

– Не дай бог, конечно. Всё равно завтра же оправлю к маме.

– А что за проект и что с ним? – заинтересованно спросила Матрона.

– Задумано было по-взрослому, мог большие бабки срубить, но не поняли. Один сразу обломил, другой проект принял, но оставил меня одного, некоторые отмахнулись, как от чертовщины. Измотался я биться лбом об стенки…

– Знакомо… Но пока лоб не разобьешь, хлебца икрой не намажешь. Должен, вроде, и сам знать. Тоже ведь битый…

– За битого обычно больше дают, а тут гоняли, как пацанчика.

– Но, может, ты все-таки скажешь, что за проект? – настояла Матрона, согревая в ладонях недопитый бокал коньяка.

– В двух словах так: у меня на ТОМ СВЕТЕ появился знакомый, который, представь, отвечает на вопросы электронной почтой.

– Господи! Какие у тебя знакомые-то! – вскинулась Матрона. – Я скольких знакомых уже проводила и ни один чего-то не пишет…

– Ну, и я хотел закрутить вокруг него грандиозное шоу: вопросы, ответы, ну, ты представляешь, как я умею. Но знакомый оказался занудой, отказался участвовать сам и не дал больше никого, с кем бы можно было связаться. Я плюнул на него и хотел сделать полностью постановочный вариант. Но наш Канал отказался от идеи, я сунулся к горбуну Кожарину, тот, вроде согласился, но всё свалил на меня, не дав в помощь ни одного продюсера. И я спекся. Пару недель побегал по котам, но не поймал ни одного жирного. За это время Александра успела надуть губы, а супруга – собрать чемоданы и выставить их за порог. И вот я весь перед тобой. Помятый, как использованный презерватив.

– Как говорят, «картина маслом!» …Ну-ка, поподробнее о знакомом на том свете…

– Да!.. Зануда один. Вместе когда-то работали. Тогда был занудой и теперь – «Всё должно быть по совести!.. За всё человек отвечает при жизни!» Ну, и прочую муть несёт.

– А чего? Все правильно: всё должно быть по совести. И за всё человек платит сам. А ещё чего твой знакомый пишет?

– А хрен его знает! Я плюнул и больше ни разу на него не выходил, – отмахнулся Диванов, чувствуя, как тяжелеет от коньяка его блистательно подвешенный язык. – Я устал. Где лежит твой коврик?

– Про коврик пока забудь. Сейчас ты мог бы выйти на своего знакомого? Я бы с ним поболтала…

– Выходи на него сама. Вот его простой до безобразия адрес, – Диванов протянул ей скомканный листок. – А я пошел искать коврик… или лучше диван?

– Черт с тобой. Там, в комнате Скворцова есть свободная кушетка, – отмахнулась Матрона.

– А если я упаду в его кровать? – пьяно спросил Диванов.

– Падай, хоть за кровать. Если явится сегодня, разберётесь, где кому спать.

Что-то ещё бормоча, Диванов уплёлся вглубь квартиры, а Матрона, оставив коньяк, пересела за рабочий столик в углу гостиной, где под розовой атласной накидкой у неё стоял видавший виды стационарный компьютер. Все, кому доводилось видеть его, говорили, что пора эту рухлядь выбросить, сейчас ведь столько новых стильных аппаратов. Но Матрона, при всей широте своей натуры и внешней склонности к шику, любила некоторые старые вещи и никак не поддавалась на уговоры и подначки. К ним относился и почтенный НР. В этом же доме, этажом ниже, у нее была студия звукозаписи, напичканная самой современной техникой. Есть там и мощные компьютеры для монтажа звука и клипов. Но она любила домашний НР, в памяти которого хранила много личного, по сути, весь свой архив, с тем расчётом, чтобы, если когда-то засядет писать мемуары или кто-то другой возьмётся за её жизнеописание, всё было у него под рукой.

Вообще, она уже чувствовала приближение этого времени, когда оставит свою публику другим, не менее настырным и заряженным на успех, а сама переберется в загородный дом. И там без суеты, без нужды каждодневно выглядеть королевой, в одном халате и мягких тапочках сядет у экрана старого друга и будет думать, с чего ей начать писать. Приближение этого времени она ощутила недавно, когда ни с того, ни с сего вдруг начала оценивать каждый свой поступок: так ли он совершён и почувствовала потребность советоваться с кем-то, скорее даже не с друзьями, а с кем-то более добрым и мудрым. С мамой, например, давно уже покинувшей этот мир. Именно перед ней она недавно почувствовала потребность оправдаться за то, что привела в дом молодого, талантливого и избалованного всеобщим вниманием Скворцова. «Ты не подумай, я не для постели его привела, – говорила она. – У него нет никого из близких, а парень срывается, мне просто жалко, если погибнет. А меня он уважает почти как мать, и я стараюсь повлиять на него, если ещё смогу…»

А вот Диванов подкинул возможность поговорить с человеком с ТОГО СВЕТА. Странно, что она ничего не знала о таких его связях. Чертовы гастроли, с ними потеряешь всё на свете!

Она осторожно набрала оставленный Дивановым адрес и дрожащими пальцами отбила по клавиатуре:

– Здравствуйте. Мне сказали, что я могла бы… – она остановилась: «Что я могла бы?» и продолжила: – посоветоваться с Вами… Правда, я не знаю, как обращаться к Вам… Дима Диванов дал мне только этот адрес… А я – Альбина Мирная… И ещё все зовут меня «Матрона».

– Здравствуйте, Альбина Ивановна, – отпечаталось на экране. – Я знаю Вас. И даже когда-то брал у Вас интервью. Если вспомните, это было после Вашей победы на фестивале «Золотой Орфей».

– Если честно… Я тогда очень многим давала интервью…

– Да, конечно. Всех невозможно запомнить. А я – Владимир Волгарь, точнее Душа Владимира Волгаря, погибшего в автокатастрофе. Чем могу быть полезен?

– Душа… Это что такое, как она, или, вернее, Вы выглядите?

– Как выглядит моя Душа, я не знаю. Её видят только другие Души. А их я вижу как пятна света. Что-то вроде солнечных зайчиков. Отличаются они интенсивностью света и пятнышками на нем. Есть совершенно светлые Души и есть запятнанные, почти темные. Как у живущих в вашем, мире. Там же говорят: «Светлой Души человек» или «У него Душа чернее ночи». Здесь всё так же, как жил человек в земной жизни, такая у него и Душа.

– Меня интересует Душа моей мамы. Она где? И какая?

– Точно могу сказать: она, должно быть, Здесь, в Пространстве. А в какой его точке, надо искать. Вы представляете, сколько здесь Душ, если от сотворения мира на Земле жили более ста миллиардов человек, и все они переселились сюда.

– Все-все? – вырвалось у Матроны.

– Нет. На Земле сейчас живут шесть с чем-то миллиардов их потомков, чьи Души постепенно тоже прибудут сюда, а их место на Земле займут их продолжения. Жизнь непрерывна, вернее даже вечна, принимая только разные формы бытия – или в виде вашей частицы на Земле, или в форме Души – в Пространстве.

– Господи, как всё сложно, – отстучала Матрона.

– Скорее, как все мудро, – поправил Волгарь. – Ничто не исчезает, бесконечно обретая иные формы… Даже то, что сгорело в огне, превратилось лишь в иную форму материи…

– В солнечный зайчик? – спросила Матрона.

– И в солнечный зайчик. Это высшее творение Создателя, – подтвердил Волгарь.

– А почему моя мама мне ничего не пишет?

– Ну, почему же? Общаются ваши Души. Мама вам снится, вы мысленно говорите с ней. Вы – часть её, а ваша живая Душа – часть её Души. И вы же понимаете друг друга? Для этого разве обязательно писать так, как я? Я пишу скорее для нечутких Душ, чтобы пробудить в них голос Совести. А вы слышите его и без меня.

– Спасибо, – тихо сказала Матрона, уже не печатая слово на экране, и он погас.