Электронная библиотека » Владимир Качан » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 31 января 2017, 23:50


Автор книги: Владимир Качан


Жанр: Кинематограф и театр, Искусство


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Квартира была где-то на юго-западе, и подъезд был с ковровой дорожкой, консьержкой и современным стерильно чистым лифтом. Дверь открыли приветливые молодые люди, которые помогли нам снять верхнюю одежду и проводили в комнату-салон. Ну просто Версаль!

В большой комнате у стены стоял журнальный столик, на нём микрофон для записи на магнитофон, который стоял тут же рядом на элегантной табуреточке. Ещё на столике стояла открытая бутылка французского коньяка, блюдце с орехами, два стакана с апельсиновым соком и другое блюдце с порезанным на дольки лимоном. А также, естественно, два пузатеньких бокала под коньяк. Ну всё, всё предусмотрено! Как только мы присели, кто-то из хозяев наполнил на треть нашу коньячную посуду. Ну конечно, не полными же бокалами хряпать дефицитный «Курвуазье». Выпить и даже пригубить мы отказались, мол, перед выступлением – ни грамма. Огляделись. Напротив нашего журнального столика, в больших мягких креслах и на диване расположилась компания из четырёх пар молодых людей – юноши и девушки и ещё две девушки, без юношей. Почему они были без пары – выяснится позже. Перед слушателями тоже стоял журнальный столик с тем же самым, что и у нас с Арканом. Тем не менее никто не пил, и все держались парламентарно. Хотя «парламентарно» в сегодняшнем представлении – это с дракой и скандалом, когда все бессмысленно галдят и перебивают друг друга. Но тогда! Что вы!! Все они держались строго и даже чопорно. Кстати, ещё по пути водитель объяснил, что мы едем в гости к детям высокопоставленных чиновников и министров. Может, воспитанием и объяснялась их манера держаться и общаться.

Ну что ж, начали… Первым выступил Арканов. Он прочёл несколько своих рассказов и передал слово мне. Я уже немного упокоился, так как видел: аудитория реагирует на рассказы Аркана правильно и осмысленно. Смеётся именно там, где надо, и не смеётся – где не надо. Аркан тоже чуть расслабился и даже отпил немного коньяку. Дальше я спел штук 5–6 своих песен и опять передал эстафету писателю. Теперь и я сделал глоток из своего бокала. Опять минут двадцать читал Аркан, и завершил наш «концерт» я с пятью песнями. Всё писалось на магнитофон. Финал. К нам подошли, сердечно поблагодарили, мы ещё немного выпили с хозяевами и стали собираться. Некоторое время нас уговаривали остаться и вместе провести остаток вечера, но мы были тверды в своём намерении уехать. Это было объяснимо. Мы и так чувствовали себя в какой-то степени «лакеями» – хоть и на час – обычных отпрысков состоятельных людей из советского светского общества. И пытались всё-таки сохранить дистанцию и не сближаться. В прихожей мы стали надевать свою верхнюю одежду, и тут подошли те самые «лишние», без пар, девушки. И тоже стали уговаривать остаться. Стало понятно, кому они были предназначены этим вечером. Девушки, надо сказать, были что надо! Обе в длинных, каких-то серебристых, струящихся платьях, подчёркивающих фигуру. А фигуры были идеальными. И вообще, по сегодняшним меркам, девушки были моделями европейского уровня. И лица, конечно… Хорошенькие, обаятельные девушки, которых не хотелось бы обижать отказом в ответ на их разноголосие: «Мальчики, ну куда же вы так рано? Зачем вы так торопитесь? Мы могли бы очень хорошо отдохнуть, выпить, потанцевать…» В значении этих слов трудно было усомниться, тем более что сопровождалось всё прямыми, лукавыми и кокетливыми взглядами, обещающими впоследствии невероятное наслаждение и незабываемый секс. Собрав последние остатки чувства собственного достоинства, мы ответили отказом, твёрдо отдавая себе отчёт в том, что потом, быть может, сильно пожалеем об этом. Девушки, которым отказали в первый и, скорее всего, в последний раз в жизни, пожали плечами и удалились в глубь квартиры. Парень, видимо, хозяин этой квартиры, улыбаясь, вручил нам наши конверты с деньгами, напомнил, что наша машина ждёт нас внизу, и сказал напоследок: «Жаль…»

Дверь за нами захлопнулась. На лестничной площадке перед дверью мы постояли молча. Аркан вытащил из кармана пачку сигарет, медленно вынул одну, медленно достал зажигалку и не спеша закурил. Затем он выкатил на меня свои близорукие глаза, затянулся и произнёс: «Нас за эти деньги ещё и вы…ть хотели!» Мы сели в машину и, не сговариваясь, поехали в ресторан ЦДЛ, в котором и прокутили благополучно наш квартирный гонорар, залив водкой наше воображаемое актёрское унижение, которого, быть может, взаправду и не было вовсе…

Однажды, порядочно давно это было, мы делали ТВ-передачу «Окно», центральным персонажем которой был Аркан. Мы беседовали о разном, на чёртовом колесе катались, в бильярд играли, пиво пили и разговаривали о важном и неважном. Главным было – создать портрет такого Арканова, какого никто и никогда не знал, за исключением самых близких друзей. В финале я задал ему самый банальный вопрос, который тем не менее считал главным. «Есть ли у тебя какая-то мечта или очень сильное желание? Но одно! Если есть, скажи…» Аркан, даже не задумываясь, ответил: «Я хочу, чтобы у сына всё сложилось, чтобы он нашёл себя и чтобы у него всё было хорошо…» Он тогда опять подумал не о себе…

Владимир Высоцкий

Гори, гори, его звезда…

Когда твоим именем названа звезда – это уже серьёзно. Когда твоим именем не назван даже завалящий астероид, но ты сам называешь себя «звездой», и все в твоём тусовочном бульоне называют друг друга «звёздами» – это совсем несерьёзно. Но мы настолько к этому привыкли, что нам даже не смешно, как становилось смешно, скажем, при виде чётвертой или пятой Звезды Героя у Л. И. Брежнева.

У нас есть популярные и хорошие артисты, есть популярные и плохие, вторых – значительно больше. Но и те и другие называются «звёздами», особенно – популярные и плохие. У них какое-то особенное своё сообщество, со своими законами, вкусом, лексикой слов в пятьдесят, помимо междометий, а из этих пятидесяти тридцать – новый русско-американский сленг, причудливая смесь Брайтона и зоны; свои шутки, не смешные остальным, более образованным людям; свои девушки, спутницы-маркитантки, свои поклонники, свои журналисты – короче, своя тусовка, за пределами которой им ничего не интересно.

Такое ощущение, что они ничего не читают, кроме рецензий своих журналистов на своё же «творчество», впрочем, это ведь не рецензии, а скорее эпизодические жизнеописания, подсмотренные, как правило, через замочную скважину спален. Эти наши звёзды с их личными астрономами, в своём личном космосе, бедные, даже не подозревают, что и они не звёзды, и мир их – далеко не космос, а аквариум, в котором они, рыбки наши золотые – гуппи и неоны, – резвятся, искрятся, кокетничают и позируют. А за аквариумом в это время следят их продюсеры. Именно они меняют в нём воду и сыплют рыбкам корм. Захотят – подсыплют, захотят – нет, а могут и вовсе рыбку выкинуть и заменить новой…

Ну а те, астрономические, звёзды даже понятия не имеют о том, что они звёзды. Светят себе, и всё. А свет их, даже если они умирают, на Земле видят ещё долгие-долгие годы. Вот так и с Высоцким. Он бы, наверное, поморщился, если бы его назвали «звездой».


Мы с ним не простились и тогда, в 80-м, и сегодня не прощаемся. Потому что он продолжает петь с дисков, с магнитофона, иногда с экрана…

Кадр из кинофильма «Маленькие трагедии», студия «Мосфильм», режиссёр М. Швейцер, 1979 г.


Вы заметили, что о своём пути в шоу-бизнесе часто говорят: «Моё творчество»? Еще немного, и скажут: «Мой гений». Хотя шоу-бизнес и творчество друг другу почти противопоказаны. Математически вычислены рычаги успеха, – и вперёд с песней! И один из рычагов именно этот: если публику интересует не то, что, как и зачем человек делает, а то, с кем живет и сколько пьёт, – ну так давайте её этим и накормим.

Слава богу, Высоцкому это было не нужно, ему не нужно было разогревать свою популярность ничем, кроме новых песен и ролей. Всё остальное двигалось автоматически, помимо него, обрастая всё новыми мифами, легендами, анекдотами и скандалами. А он просто работал, выдавая одно время по песне в ночь, и рейтинг его не заботил. Только: что, как и зачем! Можем мы сегодня назвать хоть одну «звезду», которая бы не беспокоилась о рейтинге популярности? Ну, если и назовём пару человек, то это будет исключение из общего правила и указание на то, что они-то и являются настоящими артистами. У остальных – если популярность падает, значит, её надо искусственно подогреть.

А у Высоцкого – легендарная жизнь, легендарная смерть, людей интересуют подробности – пусть. Но когда-нибудь вся эта пена уйдёт, и останется суть – то, для чего он и жил. Мой сын… нет, ещё рано, мой внук или правнук откроет книгу и прочтёт: «Посмотрите, вот он без страховки идёт. Чуть правее наклон – упадёт, пропадёт», и энергия, рвущаяся из этих строк, заставит его поставить диск, и он услышит голос человека, который единственный во всём мире ухитрялся петь согласные. «Чуть по-м-м-м-едл-л-л-ен-н-нее, кони, чуть пом-м-медл-л-лен-н-нее». Эти мужские обертона в лирических песнях или этот рык-крик всем своим существом, всем своим ростом и весом, чтобы быть понятым, чтобы мы этот крик, эту суть услышали, – это повторить никто не может. Есть попытки, но они вызывают только досаду, как бифштекс в тюбике, в виде пасты. Поэтому его песни исполняют редко. Может, когда-нибудь кто-то и найдёт к ним новый подход, новую, совершенно другую манеру, и они зазвучат тоже совсем по-новому. А пока…

Мы с ним не простились и тогда, в 80-м, и сегодня не прощаемся. Потому что он продолжает петь с дисков, с магнитофона, иногда с экрана.

Давно, лет десять тому назад, на одном концерте меня попросили спеть «что-нибудь из Высоцкого». Я ответил тогда единственно возможным для меня способом. Я сказал: «Пусть он сам поёт».

Что ему рейтинг из его космоса, что ему вся эта возня – он своё отдал, он своё взял. И ещё возьмёт… Он – останется!

Григорий Горин

ГИГ – формула успеха

ГИГ – это Григорий Израилевич Горин. Пьесы и сценарии под этим, как теперь говорят, брендом были обречены на успех, и фамилия автора была его гарантией, гарантией качества, знаком отличия. Чтобы хорошо поставить пьесу Горина или экранизировать его сценарий, надо всего лишь не навредить тексту, сказать и сыграть именно то, что он написал. И будет успех.

Он переиначивает сказки, легенды и уже существующие пьесы для создания очередного сценария, но, по своему разумению, всюду проводя генеральную линию, главную тему его творчества. И я рискну предположить, что тема эта – благородство героев, почти забытый, покрытый пылью романтизм. Он выводил эту тему на авансцену, на передний план, даже исходя из классических пьес самого Евгения Шварца. Похоже, он слегка стеснялся своего немодного романтизма и презираемой брутальными мужчинами сентиментальности и маскировал это юмором. А чего стесняться-то, если эта самая сентиментальность – всего лишь драгоценное сегодня умение быть растроганным. Хоть иногда… В окружающем бессердечном мире, в котором сострадание или способность заплакать от чужой беды не котируется, не имеет никакого рейтинга, эта способность – редкость, которой следует восхищаться и дорожить ею.

А вот эта верность раз и навсегда выбранной генеральной линии вызывает нежное уважение у людей, для которых благородство и честь – не пустой звук. В пьесах и сценариях Горина уже содержится режиссёрское решение, которое миновать или игнорировать совершенно невозможно. Оно являет собой очень мощную подсказку.

Трактовка поведения Мюнхгаузена не как банального вруна, а как абсолютно непонятого человека, которому тошно в этом сером и пошлом мире, которому совсем не весело жить меж дураков, и поэтому он создаёт свой мир, в котором творятся чудеса, а потом по лестнице лезет в небо, потому что таким, как он, на земле места нет… Так вот, эта трактовка, я думаю, хороша и верна, и она – уже готовое решение, преподнесённое режиссёру на блюдечке со всеми нужными каёмочками. И так у него – во всём, что написал…

Я с самого начала обозначил главную идею этой книги не как воспоминания или, упаси господи, мемуары, в которых их авторы говорят в основном о себе, однако в том рассказе о Г. Горине, который собираюсь вам представить, я являюсь вместе со своим тогдашним юбилеем базовой отправной точкой, а без неё будет непонятно всё то, с чем тогда выступил Горин. Заранее приношу извинения, что без себя в этот раз обойтись не удалось, но к портрету Григория – точнее, эскизу к портрету – этот рассказ, как мне кажется, подойдёт, как дополнительная краска.



Григорий Горин одарил меня двухтомником своих сочинений. Там на обложке – он в наиболее фотогеничном для себя виде. И я считаю нужным, чтобы он появился в этой книге именно так – в образе красивого мыслителя


Итак, он вышел на сцену не в числе поздравляющих коллег, а, так сказать, – соло. Достал из кармана листок бумаги и начал:

«Думал, что тебе написать, потому что шуток уже мало, а юбилеев много. Поэтому я понял, что всё равно шутки будут крутиться вокруг фамилии. Ну это первое, что приходит в голову, потому что у меня вот отчество смешное, а у тебя фамилия. И даже когда мы сидели вместе в «Белом попугае», я написал тебе стихотворное послание:

 
Звенит гитарная струна —
Будем слушать Качана!
Без Володи жизнь тяжкА,
Вместе с ним – идиллия.
У кого качан – башка,
У него – фамилия!»
 

Но каково же было моё удивление, когда через некоторое время я получил письмо. Тут он достал из кармана другую бумажку, развернул её и стал читать:

«Здравствуйте, дорогой Григорий Израилевич! Давно слежу за вашим творчеством, которое мне чрезвычайно импонирует. Особенно люблю ваши пьесы…» Ну там дальше комплименты всякие, не хочу занимать твой юбилей… «Но… Однако, к глубочайшему сожалению, не всё в вашем творчестве равноценно. Смотрел передачу и услышал ваши стихи в адрес замечательного актёра Владимира Качана. И вот хочу полюбопытствовать: какого хрена вы, падлы, прицепились к его замечательной фамилии? Что вам, козлам, было бы приятнее, если б наш Володя был какой-нибудь Кочин или, не дай бог, Кичин, что ли? Да известно ли вам, падлам, что это красивейшая фамилия в Беларуси, против ко торой вы, суки… За сим остаюсь, Григорий Израилевич, вашим поклонником и прошу передать большой привет и пожелания моему знаменитому однофамильцу! Подпись: Иван Качан, село Качаны, Белоруссия». Так что, Володя, вот я пришёл к тебе с приветом. Прими эти стихи.

От себя ещё добавлю. Был такой замечательный администратор Роман Козак. Он, когда просматривал афишу, всегда говорил: «Фамилия – это ещё не имя». И я подумал: действительно, фамилия может быть такая или сякая, а имя у тебя замечательное. Твоё имя – Артист. Полное имя – замечательный Артист! Поэтому будь счастлив, я тебя люблю!»

Отнесём финальные слова к тому самому сентименту, которого был вовсе не чужд великолепный писатель и драматург Григорий Горин. И добавим на всякий случай для полного понимания: он был достаточно сентиментален, чтобы жить и умереть порядочным человеком.

Лев Дуров

Часть первая
Perpetuum mobile, или Портрет Льва Дурова в интерьере нашей жизни. Масло. Елей

Перед рассказами о Дурове следует напомнить, что всё написано в прошлые годы по поводу различных дуровских юбилеев и других событий. Поэтому в одном очерке в те годы он ещё водит машину, в другом дурачит сотрудника ГАИ, в третьем он фигурирует в программе «Белый попугай» и далее, поэтапно – 60-летие, 70-летие… «А годы летят, наши годы, как птицы, летят», поётся в одной известной песне из древнего фильма «Добровольцы». Годы летят, а недели и месяцы просто со свистом проносятся мимо. И сейчас я вспоминаю, сколько же я понаписал о Дурове за эти годы, десятилетия! Сколько концертов мы вместе сыграли, сколько спектаклей! Чуть ли не полжизни я провёл с этим человеком, и поэтому материал о нём в этой книге самый объёмный. Но и самый весёлый! Так как в Дурове доминируют веселье, азарт и фантастическая энергия. После тяжёлого ишемического приступа его в очередной раз вернули к жизни и прописали покой. Но через сутки он позвонил и слабым голосом проговорил: «Знаешь, что помешало мне помереть на этот раз?» – «Что?» – уже предчувствуя очередной дуровский пассаж, отозвался я. «Помешала перспектива угодить в программу Вульфа «Мой серебряный шар».

А теперь читайте о нём то, что, быть может, прибавит позитива в вашей сегодняшней жизни. А я тем временем буду рассказывать о нём как о живом и здравствующем друге, несмотря на…


Всё происходит на одном из клубных вечеров «Школы современной пьесы», которые всё время придумывает и инициирует главный режиссёр этого театра Иосиф Райхельгауз. Дурова и меня вы уже, конечно, узнали


Тот, кто сказал, что вечный двигатель невозможен, – не знаком или плохо знаком с артистом Львом Дуровым. Я сознательно не перечисляю здесь его титулов и званий по двум причинам. Первая – это то, что он для меня, как ни странно, просто Лёвка, причём чуть ли не со второй недели знакомства, и разница в возрасте и положении тогда этому ничуть не помешала. А знаю я его давно, семнадцать лет. Вторая причина – это то, что звания у нас раньше шли по восходящей: то есть заслуженный артист РСФСР, затем народный артист – того же образования, затем народный – СССР, и он все эти этапы честно прошел. Потом эти звания поехали обратно, по нисходящей: те, кто были народными в СССР, опять стали народными в России, и хотя некоторые титулованные артисты и требуют, чтобы их представляли не иначе как «народными артистами СССР», – это уже скорее политический акт, нежели проявление тщеславия: они таким образом тихо, но твёрдо протестуют против развала СССР. Дурову же это просто по барабану. Это свойство характера, вернее, одна из самых обаятельных черт его характера. Груз его регалий на него, мягко говоря, не давит. Редко кто называет его Львом Константиновичем (я не был исключением), разве что его студенты, но и те через месяц норовят перейти на «ты». Да, впрочем, и трудно вечному двигателю – согласитесь – ходить плавно и величаво и называть себя медленно и долго – Лев Константинович; Лёвка – да и всё тут. Это вовсе не унижает его, я бы сказал больше – это ему идёт. Он мобилен и лёгок и не трясёт жировыми складками своих вкладов в русскую культуру – у него этого целлюлита вообще нет, он ему помешает двигаться. А каким же ещё быть вечному двигателю! Поэтому, заканчивая абзац про нисходящие движения, скажу: он достиг сегодня звания высочайшего – просто артист. Сегодня вполне достаточно в любом концерте объявить: «Лев Дуров», без всяких званий – услышите, что будет. Это уже элита, спецназ актёрской армии. Имя – и только.

А если серьёзно, то Дурову сейчас при нарушении каких-нибудь правил уличного движения стоит только высунуть голову из машины, как постовой начинает улыбаться и всё заранее прощать – за автограф или контрамарку в театр. Причём это не просто дань популярности, это ещё и уважение, и (странный сплав, не правда ли?) полный разрыв дистанции: какие там звания или знакомства накоротке с самыми влиятельными людьми страны – что вы! Он просто весел, и гаишники отвечают ему тем же.

Кстати, дуровское автомобилевождение – безусловное следствие его темперамента и заслуживает отдельного рассказа. Если кто-то заводится с полоборота и уже считается темпераментным, то Дуров – лишь с намека на оборот. Вот так он и ездит. Человек, сидящий рядом с водительским креслом Дурова, может всю дорогу впечатлениями не делиться, но в конце поездки он будет чувствовать себя каскадёром, которому в этот раз здорово повезло. Адреналин сопровождает Дурова. Им, вечным двигателям, без него никак. Поэтому на машине своей он периодически стукается, а через месяц эксплуатации она становится похожей на грязную мыльницу, в которую ненароком попала авиабомба. У него их и не крадут. Потому что – а на фига такое красть?.. Его машина выглядит как вызов общественному мнению, как старые линялые джинсы на вручении отечественной кинопремии «Ника», где все вокруг в смокингах и «кисах». Однако Дуров, как никто другой, в джинсах на «Нике» смотрелся бы, они бы ему пошли, как идёт ему и его машина. Он часто ставит ее в неположенном месте и, поскольку она не может не оскорблять взора работников ГАИ, – оставляет им на ветровом стекле записку шуточного содержания, подписывается «Лев Дуров», возвращается, видит там же оставленную ему от ГАИ записку, тоже с попыткой пошутить. Так и переписываются они с ГАИ – через лобовое стекло.

Был у меня юбилей и бенефис в моём театре «Школа современной пьесы». Сначала мы быстренько, без антракта, сыграли спектакль «А чой-то ты во фраке?», потом был антракт, потом меня с семьёй посадили в ложу и начался то ли концерт, то ли капустник, а я, как юбиляр и зритель, этому внимал. Надо сказать, внимал с удовольствием, так как выступали Арканов, Горин, Кикабидзе, Шифрин, Задорнов, Шендерович, Дима Харатьян, Марк Розовский, Юрий Ряшенцев – в общем, сильный был концерт. Но первым вышел Лев Дуров с моим бессменным соавтором по капустникам в Театре на Малой Бронной – Георгием Мартынюком. И Дуров начал: «Тут, – говорит, – за кулисами стоит куча насильно пригнанных друзей (ему свойственно всякий раз снижать пафос происходящего, он это называет словом «опустяшить». Дуров имеет на это полное право, так как употребляет этот приём чаще всего по отношению к себе). Так вот, наш театр [на Малой Бронной] всегда славился двумя вещами – во-первых, продолжительностью спектаклей (тут он повесил ненавязчивую паузу, словно подыскивая слова и давая залу возможность вспомнить, что «Идиот» идет три вечера подряд. Пауза была грамотная, что и говорить, в конце её в зале стал нарастать хохот, на который Дуров и внимания-то не обратил), а во-вторых – обилием литераторов и поэтов. Двое лучших – перед вами». Всё это произносилось очень серьезно и даже якобы с волнением литератора, который сейчас впервые обнародует новое произведение. Дуров объявил Геру, который прочёл свой стишок и, в свою очередь, тоже объявил: «Поэт Лев Дуров», и, вроде бы трепеща, Дуров прочёл следующее лирическое четверостишие:

 
Холодная весна, ну так и что ж.
Не горбись, как старик, а прыгай, как мальчишка.
И не забудь конечно про любовь.
У Качана есть тоже кочерыжка.
 

Ключевое слово «кочерыжка» Дуров произнес про себя, грустно и слегка стесняясь. Хохот был страшный, хотя, если бы все это произнес кто-нибудь другой, – не сработало бы. Рифма «что ж» – «любовь» вызывает у меня некоторое сомнение, так безнаказанно рифмовать мог только Дуров, да и реприза про кочерыжку тоже носила несколько, как бы сказать, гривуазный характер, но, повторяю, то, как он это делает, – компенсирует всё. Впрочем, я тут занимаюсь совсем глупым делом: пытаюсь на бумаге описать актёрские финты Дурова, нельзя этого делать – идите в театр и посмотрите сами.

Про кочерыжку это что! Тут на недавнем таком же юбилее-бенефисе Филозова, посреди хора дифирамбов и при интеллигентном зале Дуров вышел к микрофону и рассказал историю о том, как во времена его молодости всё мужское население Москвы носило велюровые шляпы. И вот он наконец тоже решил себе такую купить. С женой Ирой (или тогда ещё невестой) он зашёл в магазин в проезде Художественного театра и стал примерять эти шляпы, причём делал упор на зелёные, самые модные. Когда он в очередной зелёной шляпе вертелся перед зеркалом, Ира задумчиво произнесла: «Лёвочка, знаешь, что ты мне напоминаешь сейчас?..»

«Что?» – насторожился Дуров.

«Говно под лопухом», – последовал ответ, и с тех пор Дуров шляп избегает. Если бы вы слышали, как радовалась интеллигенция в зале. А я стоял рядом и в ужасе думал: а при чем тут юбилей Филозова, как же он вывернется?.. Вывернулся! Он сказал: «Я поздравляю тебя, Алик, не только с юбилеем, но и с тем, что про тебя никто такого сказать не может».

Это его «опустяшивание», временами эпатаж – конечно же родом из Лефортова, из его почти блатного детства. Когда он про это детство рассказывает, я начинаю понимать, что всё случилось вопреки. Биография сделала какой-то странный зигзаг, и, вместо того чтобы стать лидером лефортовской братвы (у всех нормальных блатных по одной кличке, у Дурова было целых три – Швейк, Седой и Артист, естественно, одной ему было мало!), вместо того чтобы иметь за плечами минимум три ходки, а на ноге – татуировку типа «750 дней без женской ласки», – вместо всего этого он стал любимцем миллионов зрителей и порядочным семьянином. Я мало видел людей, которые бы так, как он, обожали дом, жену, детей, потом внуков. Он им предан. Он говорит, что любовь – это забота, обязанность, работа, если хотите. Дуровский клан, за которым я с удовольствием наблюдаю, – это такой монолит, по сравнению с которым любой сицилийский выглядит как куча дохлых медуз, выброшенных на берег вчера при температуре +40°.

Дуров всегда говорит, что маленький человек – это победитель. Должно быть, это справедливо, ибо как-то нужно компенсировать то, чего недодала природа. Чем можно победить красивых и высоких? Только талантом и умением работать. И ещё – поступками, которые, собственно, и отличают мужчину от мужчины, определяемого только по половым признакам. Ну кто ещё, скажите, едва выкарабкавшись из тяжелейшего инсульта, через месяц поедет на съёмки, потому что группа, видите ли, простаивает без него; а месяцем позже уже опять будет играть рискованную роль Санчо, чтобы театр больше не отменял спектакли? Да почти никто, большинство себя побережёт.

А в первые недели болезни – если и лежит, то поминутно дёргаясь. Поминутно пытается вскочить и чего-то изобразить, чем создаёт домашним дополнительные хлопоты и заставляет тренировать бдительность. Вечный двигатель – чего там…

Если бы мне предложили определить его амплуа, я бы ради Дурова изобрёл что-то новенькое, я бы сказал, что он – драматический клоун. То есть он сочетает в себе качества и белого, и рыжего клоуна. Счастливцева и Несчастливцева. Смешной, злой, вредный, всегда победитель – с одной стороны. И смешной (казалось бы!), однако вызывающий жалость и сострадание, – с другой. Вот как его Жевакин в той же «Женитьбе». У вас отчего-то сжимается сердце, когда он в этой смешной ситуации говорит эти смешные слова. Он может быть и тем и тем. Но – клоуном. И в этом ничего низкого, наоборот, это высший пилотаж в актёрской профессии – не стесняться быть клоуном и одинаково сильно владеть и трагическим и комическим. Только недалёкие люди, которых распирает от собственной значимости, произносят это слово с оттенком пренебрежения, например: «А что тут делает этот клоун?» Нет, клоун – это очень хорошо! Вот Феллини, например, чрезвычайно уважал клоунов. Он говорил: «Заставлять людей смеяться мне казалось всегда самым привилегированным из всех призваний, почти как призвание святого». И почти во всех его фильмах есть клоуны.

Пару лет назад в санатории «Актёр» в Сочи (там, к слову, фантазию особенно не напрягают: у них и санаторий – «Актёр», и ресторан на территории – «Актёр», и т. д.) – в столовой я увидел меню, в котором было блюдо, естественно, под названием: «Котлета рубленая „Актер“». Это уже не блюдо, это участь. И это напрямую относится к актёру Дурову. Рубленая, перерубленная эта котлета. Это участь, это доля, это, некоторые говорят, диагноз. Но это – и счастье, которое посещает иногда в этой профессии. Бывают в ней, знаете ли, минуты, нет, даже секунды, когда ты вместе с твоим уже залом поднимаешься над злобой дня, и у вас у всех становятся одинаковые глаза. Как вы становитесь добры, умны и великодушны, как вы благородны сейчас! И вот тот молодой человек в пятом ряду пойдёт сегодня и вдруг напишет письмо маме, которой не писал полгода; кто-то именно сегодня не повысит голос на жену или сына (ну не захочется отчего-то!) – ты что-то сделал сегодня на сцене такое, что его остановит. Вот ради этих мгновений, наверное, мы и живём в этой профессии. Дурову они удавались чаще других, поэтому он и счастливый человек.

География его звания (народный артист СССР) формально сузилась до размеров России, а фактически – расширилась. Потому что он по-прежнему народный артист и Украины, и Белоруссии, и Казахстана, и Прибалтики, и Израиля, и США, и всех других стран, где любят и помнят артиста Дурова, драматического клоуна, хулигана, анекдотчика, своего в доску мужика для всех слоёв населения, а потому – абсолютно народного артиста. Иногда, право, хочется сказать комплимент прямо в лицо, а то мы вечно делаем это за гробовой доской. Скорбно бубним: «От нас ушёл замечательный артист». Нет, слава богу, можно сказать: «Среди нас живёт замечательный артист». Будьте к нему повнимательнее, чаще говорите ему, что вы его любите, ничего, ничего, не стесняйтесь, это прижизненно согревает сердце адресату ваших похвал.

Вот, думаю я, всем не хватает счастья. Кому больше, кому меньше, кто считает, что у него вообще счастья нет. А многие даже не знают, что это такое, и принимают за счастье «чувство глубокого удовлетворения» (по Брежневу). Но, может быть, его и не должно быть много? Семья, любимое дело и, наконец, это великое умение – заставлять людей смеяться… И быть среди них своим, близким…

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2
  • 3.5 Оценок: 8

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации