Текст книги "Офицеры седеют рано (сборник)"

Владимир Карпов
Вечный бой
Офицеры седеют рано

Вечный бой

Часть первая
Суд чести

Дознание было поручено командиру второй роты капитану Дронову. Он вызвал лейтенанта Шатрова в канцелярию, маленькую, пропахшую табаком комнатку, на стенах которой висело много плакатов-пособий для занятий по строевой, огневой, физической подготовке, ракетно-ядерному оружию и противохимической защите.

Офицеры сели лицом к лицу. У одного – четыре звездочки на погонах, у другого – две. Дронов среднего роста, крепкий, русоволосый; он сердится – своих дел прорва, а тут веди это чертово расследование!

Капитану надлежало сделать беспристрастный разбор происшествия и установить меру личной виновности лейтенанта. Но, даже не приступив к делу, Дронов знал, что Шатров виноват, презирал и клял его в душе, а заодно с ним и всю компанию молодых офицеров, в которой вращался Шатров и которая приносила полку много хлопот и неприятностей. «Почему с ними чикаются, – зло думал капитан, – давно надо гнать их в шею из армии!»

Лейтенант Шатров, пока Дронов раскладывал на столе анкетные бланки, листы для протокола, устало думал: «Уж скорей бы это кончилось. Так все надоело!» Шатров был совсем молодой, лицо его еще не успело возмужать. В пухлых губах, в густой волнистой прическе, в округлости щек, не тронутых морщинами, ощущалась свежесть молодости. Вот только серые глаза смотрели грустно и несколько утомленно.

Дронов записал в протокол допроса звание, фамилию, имя и приступил к делу:

– Вы пошли служить в Советскую армию добровольно?

– Да.

– Ну, рассказывайте.

– О чем?

Капитан опять с горечью подумал, что придется заниматься формалистикой и напрасно тратить время – все и так ясно. Сам Дронов несколько месяцев назад тоже попал в неприятную историю из-за компании Шатрова. Все началось с мотоцикла, который тогда купил Дронов. И если бы не Шатров и его легкомысленные дружки, капитан сейчас ездил бы на мотоцикле, а не таскался на стрельбище пешком по пыльной дороге, изнывая от жары.

Будучи офицером дисциплинированным, Дронов старался подавить в себе чувство неприязни к лейтенанту и провести расследование, как и полагалось, объективно и всесторонне.

– Расскажите по порядку: почему выбрали военную профессию, что мешает честно служить, ну и вообще, как дошли до жизни такой?

Бывает… Идет жизнь размеренно, месяц за месяцем, год за годом, в учебе и труде, и кажется, вся она пройдет спокойно, не торопясь. Но вдруг события замелькают одно за другим, как в кино. Началом быстрых перемен в жизни Алексея Шатрова было производство в офицеры.

Торжественный выпускной вечер. Ярко освещенный зал. Бордовая плюшевая скатерть на столе президиума. Блеск орденов на мундирах начальников и преподавателей. Захватывающие минуты читки приказа министра обороны…

…Выпускники были уже в офицерской форме, но пока без звездочек на погонах.

И вот – поздравление генерала. Прикреплены звездочки. И теперь Алексей не просто Шатров, а лейтенант Шатров, человек, которому, в отличие от многих других граждан страны, даны особые права, вплоть до права приказывать именем Родины.

Вот с этого дня все закружилось и понеслось в стремительном праздничном круговороте. Последовали переезды. Сначала домой – в отпуск. Затем в Ташкент, в штаб Туркестанского военного округа – за назначением. И наконец, сюда, в далекие Каракумы, – «для прохождения дальнейшей службы». Новые места, встречи, быстрая смена впечатлений. И все же самое яркое и волнующее событие в этом калейдоскопе – выпускной вечер в училище.

Детство у Алексея было не очень радостным. Шла война. Сводки Информбюро в газетах он читал, едва успев одолеть букварь. В День Победы Алексею исполнилось восемь лет, он заканчивал второй класс. Отец погиб еще в сорок первом. Алексей смутно помнил его – знал только по фотографиям.

Мать Алексея не баловала. До гибели мужа она не работала, потом устроилась в госпиталь. А много ли зарабатывает няня? Едва хватало на то, чтобы одеться и не быть голодными.

Как и все юноши, Алексей искал в жизни путь интересный. Профессия военного казалась Шатрову увлекательной. Поэтому он и поступил в Ленинское училище в городе Ташкенте. Делая этот шаг, как и все кандидаты, написал в рапорте: «Буду с честью носить высокое звание советского офицера и отдам все силы, а если потребуется, и жизнь делу защиты социалистической Родины».

Написал это Алексей, не вникая в значение слов, – все писали. Слова эти воспринимались как форма, как другие стандартные фразы вроде «настоящим прошу» или «к сему прилагаю». А что значит отдать все силы, что значит защищать именно социалистическую Родину, Алексей не задумывался. Он был комсомольцем. Не очень активным. Пошли его на целину – он поехал бы, начнись война – пошел бы на фронт, но в то же время, если бы комсомольские собрания не созывались целый год, его это не встревожило бы.

За годы учебы в военном училище Алексей окреп, возмужал, приобрел немало знаний, но к вопросам политическим оставался по-прежнему равнодушным. Однажды у него наметился серьезный душевный перелом. Как человек, идущий в жизни по узкому мостику, он зашатался. Но не упал.

Случилось это после окончания второго курса. Курсанты разъехались стажироваться по войсковым частям. Шатров попал в отдаленный гарнизон. Дела в здешнем полку не ладились. Командиры нервничали, «давай-давай» было главным принципом в работе. Выходных дней не было, работали с рассвета до поздней ночи. Люди выдохлись, озлобились. Отбыв положенный месяц, стажер Шатров, уставший до изнеможения, сел в поезд, забрался на верхнюю полку и проспал двое суток подряд. Его даже пытались будить соседи – живой ли? Первое, что он почувствовал после сна, – был страх. Он открыл глаза и с ужасом подумал: «Так будет всю жизнь».

Штатский человек может изменить профессию просто: был строителем – стал колхозником, играл на сцене – перешел в канцелярию, надоело быть матросом – иди в рабочие. Офицеру сложнее: он выбирает специальность навсегда.

После стажировки Алексей не раз подумывал о том, что допустил ошибку, поступив в училище. Но предпринимать какие-либо меры было уже поздно – он перешел на выпускной курс. К тому же Алексей знал, что попытки нескольких курсантов уйти из училища ни к чему не привели, эти курсанты лишь потеряли уважение, их склоняли на каждом собрании. Так Шатров по течению, вместе со всеми дотянул до последнего курса, сдал экзамены и был выпущен лейтенантом.

В те радостные дни на Алексея нашло просветление. Вместе с офицерской формой лейтенанту Шатрову будто вложили в грудь батарейку, вроде той, какие вставляют в карманные фонари. Глаза у него бойко заблестели, лицо оживилось, движения и жесты стали уверенней. «Как хорошо, – думал он, – что я не наделал глупостей, не оставил училище». Он смотрел на себя в зеркало – стройный, золотые погоны на плечах сияют, как кусочки солнца. Алексей небрежно вставил в рот папиросу, взглянул искоса, и сердце его застучало от удовольствия: в зеркале он был похож на офицеров, каких приходилось видеть в исторических фильмах.

Поздно вечером, после выпускного торжества, когда гости уже разъехались, а духовой оркестр отправился отдыхать, усталые, счастливые выпускники-лейтенанты, обняв друг друга, прогуливались по ярко освещенным коридорам, обменивались адресами, обещали писать. Спать не хотелось. Это был последний вечер, который им предстояло провести вместе. Завтра они уедут в разные концы страны, и кто знает, где и когда доведется им свидеться. На учениях? В бою? В госпитальной палате? Или через много лет на каком-нибудь ответственном совещании, уже в сединах и с лампасами?

В уютной ленинской комнате за шахматами сидел строгий капитан Потресов – командир выпускной роты. Несмотря на позднее время, он не уходил домой и, видно, оттягивал момент расставания со своими питомцами.

Молодые офицеры накурились до горечи во рту, успели сказать друг другу все, что считали нужным перед расставанием, и постепенно, группа за группой, сошлись в ленинской комнате у доски, где играл капитан.

Выиграв партию, ротный грустным взором обвел молодых офицеров. Он знал характер каждого из них, понимал настроение по взгляду, по жесту, по тону. Он прожил с ними всего три года, а изучил так, будто каждого вынянчил с пеленок.

– Ну что ж, други мои, будем спать?

– Не хочется. Расскажите нам что-нибудь на прощание.

– За эти годы я успел вам поведать все, что знал…

Офицеры помолчали. Все чувствовали, что капитану тяжело с ними расставаться. Но вот он решительно вскинул глаза:

– Скажу вот что на прощание. Всем вам написаны хорошие аттестации. И вы заслужили их. Но вы еще, дорогие мои, не совсем окрепли. Примите эти характеристики как программу, как руководство к действию. Желаю вам закрепить в себе те прекрасные качества, которые сформировались здесь, в училище…

Капитан пошел к выходу. И молодые офицеры расступались перед ним. Одних он просто похлопывал по плечу, другим тихо говорил: «За вас я спокоен». Третьим грозил пальцем и, улыбаясь, журил: «Увлекаться танцами не советую. Танцевать хорошо, когда твердо стоишь на ногах». Шатрову задумчиво сказал: «Мне бы очень хотелось, чтобы вы попали к опытному командиру роты. Вы можете быть хорошим офицером, вырабатывайте в себе самостоятельность».

После окончания училища полагался отпуск, и лейтенант Шатров поехал к матери, в Куйбышев.

Мать встретила сына счастливая и окрыленная. Рано постарев от забот, она впервые за долгие годы просияла. Алексей никогда не видел ее столь радостной. «И как только я мог даже помыслить о том, чтобы бросить училище? Сколько бы горя принесло это ей! Еще больше состарилась бы…» – думал Алексей, глядя на дорогое, родное лицо матери.

– Какой же ты нарядный! – воскликнула она, разглядывая сына.

– Это, мама, повседневная форма, а на парадной еще и золотые погоны.

Шатров достал из чемодана мундир и надел его. Мать покачала головой, на глазах ее неожиданно заблестели слезы – вот бы Ваня посмотрел на сына!

– Чего ты, мам? Не надо. Не плачь… Теперь я не допущу, чтобы ты плакала!

Слезы переполнили глаза и пролились блестящими полосками по щекам:

– Спасибо, сыночек. Может быть, и я под конец жизни вздохну свободнее.

Она вытерла слезы, вздохнула и умиротворенно проговорила:

– Ну, слава богу, теперь ты вышел в люди.

При встрече с Алексеем знакомые восхищенно всплескивали руками, поздравляли, кое-кто из ребят завидовал.

Но не только солнце сияло в тот праздничный месяц над Алексеем.

Была у него подруга – Надя. Они учились в одном классе. Он никогда не говорил ей о любви и не предлагал выйти за него замуж. Но то, что они станут мужем и женой, было несомненно и для них самих, и для всех знакомых и близких. Они дружили давно, дружба эта росла вместе с ними и постепенно сложилась в такие отношения, когда люди не могут жить друг без друга. В последние школьные годы они расставались, пожалуй, только на ночь, расходясь по домам спать. Все остальное время были вместе – на уроках, готовили домашние задания, ходили в кино, просто бродили по улицам.

Началась эта дружба с шестого класса. В их группе были колоритные личности – Славка Оганесян и Любка Ростовцева. Все мальчишки и девчонки с любопытством следили за перипетиями их дружбы-любви: тайные прогулки, вздохи, записки, ссоры.

Лешка Шатров им тоже завидовал, пытался подражать. Он написал записку Наде: «Давай дружить». Но Надя не оценила его рыцарский порыв, показала записку девчонкам, и они смеялись как сумасшедшие. Алексей в тот же день побил Надю на улице, еще раз доказав тем самым, что от любви до ненависти один шаг. Записок Алексей больше не писал, никаких признаков ухаживания с его стороны не проявлялось, но с того дня за веселой, озорной Надей никто в школе не бегал. Все знали: Надька – Лешкина.

А вот когда Алексей приехал из училища, для того чтобы жениться и увезти с собой Надю, она вдруг сказала:

– Ты что, обалдел? Я на четвертый курс перешла.

Шатров понимал: Надя права, институт нужно окончить. Но ему хотелось увезти Надю немедленно. Хотелось, чтобы праздник, начавшийся выпуском из училища, продолжался долго-долго, может быть, всю жизнь. А без Нади это невозможно. Она непременно должна быть рядом. Худенькая, в двадцать лет совсем еще девчонистая, она была бойчее Шатрова, и он сам, видимо, именно поэтому в ее присутствии становился смелее и находчивее. В ней чувствовалась та самостоятельность, приобрести которую очень советовал Шатрову капитан Потресов.

– Недаром у тебя имя такое – Надежда, – обиженно сказал Алексей, – значит, только жди и надейся? А если ты здесь за кого-нибудь другого выскочишь?

– Горе ты мое. – Надя обняла Алексея и, чмокнув в надутые губы, спросила: – Ну куда я денусь? Я Лешкина Надя. Ты что, забыл? Вся школа так говорила. К тому же я знаю, с тобой шутить опасно. Помнишь, как ты меня побил? Бессовестный.

Алексей рассмеялся.

– Ладно, буду ждать, – согласился он, – но имей в виду, если что случится…

– Ах ты, собственник несчастный! Я что, не равноправный человек? За кого хочу, за того и выйду. Хоть за Федю-дурачка. Мое дело!

– Во-во, за Федьку можешь, – согласился Алексей.

– Послушай, а ты совсем не изменился в этом училище, как был сумасшедший, так и остался!

…Отпуск промелькнул точно один счастливый день. Лейтенант Шатров уехал к новому месту жизни и службы, полный решимости сделать свой взвод лучшим в полку и привезти Надю в город, где будет ярко сиять его слава.

Вдоль железной дороги громадной каменной волной возвышался горный хребет. За южными склонами хребта – другое государство. На нашей земле весь этот огромный каменный вал служит берегом бескрайнему мертвому морю песков. И вчера, и сегодня за окнами вагона тянулись желтые барханы. Только узкая полоска такыров – выжженной добела земли – лежала между горами и пустыней. Эта полоска была гладкая, как пологий берег моря после откатившейся волны. Будто обороняясь от пустыни, на такырах, вдоль линии железной дороги, островками раскинулись небольшие пыльные городки, в которых стены домов, крыши и ограды – из глины.

Лейтенант Шатров получил назначение в Рабат. Он слышал много рассказов о тяжелой службе в этом гарнизоне, но не поддавался унынию, успокаивал себя: «Люди служат, и я не пропаду».

Поезд прибыл в Рабат днем. После одуряющей духоты вагона на перроне дышалось легче. «Даже деревья есть, а говорили – голо», – отметил про себя Алексей, рассматривая за железнодорожными путями одинокие пыльные кроны. Перейдя пути, он отправился искать полк.

Город был небольшой. Прямые улицы просматривались насквозь. Пустыня обложила Рабат со всех сторон, а местами даже вторглась в его пределы: вдоль глиняных дувалов, в непроезжих переулках, иногда прямо поперек тротуара лежали волнистые, как шифер, барханчики. Дома были низенькие, приземистые, с плоскими крышами. Чахлые деревца виднелись только по дворам, а вдоль улиц стояли серые, потрескавшиеся от жары телефонные столбы. Все было покрыто слоем пыли и придавлено горячей подушкой воздуха.

Через полчаса Шатров был в кабинете командира полка и, с волнением думая о том, чтобы не сбиться, докладывал полковнику заученные слова рапорта о прибытии.

Полковник Кандыбин – пожилой, седеющий человек с усталым лицом. На груди его выгоревшие орденские планки в три ряда. Командир пожал Шатрову руку и пригласил сесть. Он несколько раз пытался поговорить с лейтенантом, но его постоянно перебивали. В кабинет один за другим, а иногда сразу по двое входили офицеры с неотложными делами, срочными бумагами, с вопросами, требующими немедленного решения. «Достается человеку», – пожалел Шатров командира.

Алексей просидел в кабинете больше часа. Разговор шел урывками.

– Будете служить в роте капитана Зайнуллина… Опытный офицер. Есть чему поучиться. Кремень. – Полковник подписал бумагу, отдал ее тому, кто принес. Повернулся к лейтенанту: – Рота – лучшая в полку, краса и гордость. Стреляет только отлично.

Зазвонил телефон. Кандыбин взял трубку. Коричневое от загара лицо его посветлело, он заулыбался:

– Молодцы!.. Очень хорошо придумали! Надо всему личному составу рассказать. Это пример сознательного отношения к службе. Приду посмотреть обязательно! – Положил трубку – и Алексею: – Вот какие у нас люди! В гарнизоне трудно даже с питьевой водой. А как мыть автомобили? Мыть-то полагается! Так шофера что придумали? Сделали небольшой бассейн, заполнили его водой и моют свои машины. Место же оборудовали так, что вода стекает назад в бассейн – отстаивается и опять пошла в дело.

Полковнику положили на стол еще какие-то бумаги. Он читал, подчеркивал, коротко бросал пришедшему:

– Это на контроль. Кирпичом пусть займется Торопов. И чтоб точно к указанному сроку!

Шатров следил за лицом командира полка. После рассказа о находчивости шоферов полковник выглядел моложе и бодрее. Покончив с бумагами, он вновь обратился к Алексею:

– А шофера молодцы! Таких дел в полку много. В вашей роте народ особенно подтянутый.

Полковника опять прервал звонок.

– Не разрешаю! – строго ответил он, послушав минуту. – Лучше дайте отпуск солдату из роты, он целый день на жаре. Писаря – не разрешаю. Не перегружен, сидит в комнате, вентилятор на него, наверное, дует. Нет, не поедет!

Он сердито стукнул трубкой по аппарату и пояснил Шатрову:

– Моду взяли писарей в отпуск посылать! Крутятся около начальства, жужжат в уши. И кое-кто попадается на удочку. Ходатаи!.. Лимит на отпуска невелик. Солдата нужно поощрять. Из роты, батареи. Он трудом, потом, мозгами, как те шоферы, держит на себе всю боеготовность.

Полковник поглядел на часы, взял фуражку:

– У меня занятия. Мы с вами еще побеседуем. Не пугайтесь нашей жары и песков. Привыкнете. Служба у вас только начинается. Впереди много других мест, и все они будут легче этого. Кто послужит в Каракумах, становится навсегда жизнерадостным. Любой ручеек, лужайка, роща его радуют. Люди, побывшие в пустыне, знают цену красотам природы. Вам повезло – вы начинаете здесь службу. Нам, старикам, труднее – дело идет к финишу. Ну, желаю успехов. Хочу предупредить вас на прощание: выбирайте друзей тщательнее. Есть у нас, к сожалению, отдельные субчики – не попадайте под их влияние.

Первый день Алексей только представлялся да знакомился. Побывав у всех заместителей командира полка, у командира батальона и его заместителей, Шатров наконец предстал перед своим непосредственным начальством – командиром роты капитаном Зайнуллиным. Это был низкорослый крепыш с загоревшим до черноты лицом. Глаза суровые, голос глухой, не по росту басовитый.

Зайнуллин коротко рассказал о роте. Спросил Шатрова о прошлой жизни. О планах на будущее. Иногда задавал странные вопросы:

– Постель имеете?

– Нет, но я куплю…

– Пока наживете, можете взять у старшины солдатскую. Комнату нашли?

– Еще нет.

– Выбирайте хозяйку постарше. Спокойнее будет. Завтра день на устройство. Об остальном будем говорить после.

Шатров ушел от командира роты, чувствуя неприятную робость. Зайнуллин и понравился и не понравился. Шатров уважал строгих, уверенных в себе людей, хотел быть на них похожим. Но знал – служить у таких командиров очень тяжело. Шатров пытался себя успокоить: «На выпускном вечере капитан Потресов пожелал мне попасть к строгому командиру – это сбылось. Видно, крут и груб этот Зайнуллин. Ну да ничего. Потерпим». Но сомнение и страх все же охватывали молодого лейтенанта, когда он вспоминал обгоревшее на солнце лицо капитана и особенно его воспаленные глаза. «Сегодня беседовал просто для знакомства, и то сердце холодело. Попади к нему с какой-нибудь виной – прожжет глазами».

Уже под вечер Алексей зашел в комсомольское бюро – встать на учет. Секретарь полковой организации лейтенант Золотницкий приветливо заулыбался Шатрову, сразу заговорил на «ты».

– Садись. Из Ленинского училища?

– Да.

– Однокашники. Я два года назад окончил.

Золотницкий расспрашивал о преподавателях, командирах. Вспоминали забавные случаи из жизни в училище. Общительный и веселый, лейтенант Золотницкий, казалось, был создан для комсомольской работы. Он был комсомольским вожаком не по должности, а по призванию – бурный, напористый, вечно что-то организующий. Комсомольцы полка между собой звали секретаря Золотцем. Причем вкладывали в это слово не тот презрительный смысл, которым порой наделяют людей неприятных – вот, мол, попалось нам «золотце»! Нет, Коля Золотницкий был уважаем, к нему бежали со всеми неразрешенными вопросами. Даже когда нужно было переубедить в чем-нибудь полковника Кандыбина, приходили к секретарю.

«Коля!..» – говорили офицеры. «Товарищ лейтенант! – обращались солдаты. – Ну нельзя же так! Мы хотим как лучше, а он!..» «Ничего, я попрошу командира!» – отвечал секретарь. И комсомольцы уходили окрыленные. А уж потом между собой и офицеры, и солдаты говорили: «Золотце сказал – будет порядок!»

Коля был худощавый, гибкий, волосы с золотистым отливом.

– В общем, если что-нибудь не будет ладиться или кто зажимать начнет – давай прямо ко мне, поможем! – сказал на прощание Золотницкий Шатрову. – Ты иди, а я еще останусь – протоколы переписать нужно, план продумать на следующий месяц… – Он махнул рукой: – Погряз я в этих бумагах. Завидую тебе. Взводом командовать гораздо интереснее.

Темнело, однако духота не спадала, она не была такой жгучей, как днем, но все же дышалось тяжело, теплый воздух стоял неподвижной плотной массой. Ни ветерка, ни малейшей прохлады от сгустившихся вечерних теней. Тени были горячие.

Столовая военторга оказалась уже закрытой. Шатров отправился по городу искать, где бы поужинать. Есть не хотелось, просто надо было поддержать себя – нельзя же целый день жить без пищи.

У калиток сидели местные жители. Побрызгав перед воротами водой, они отдыхали и смотрели на прохожих. Алексей остановился около болезненно толстой старушки.

– Не сдается ли у вас комнатка, мамаша?

– Сдала уж, милый, сдала.

Алексей спросил еще у нескольких человек – комнаты не было. Дойдя до конца улицы, он увидел вокзал и вспомнил: там же есть буфет.

Он не ошибся – буфет был еще открыт. В небольшой, плохо освещенной комнате было тускло и грязно. Алексей поужинал лежалыми бутербродами с сыром. Чаю в буфете не было – продавалась только водка. С трудом проглотив сухие комки хлеба, Шатров пересел за стол, над которым желтела лампочка. Он достал из полевой сумки бумагу и стал писать письма. Первое написал матери, второе Наде. И в том и в другом было одинаковое место: «Встретили меня хорошо. Сразу же с головой окунулся в работу. Нет ни минуты свободного времени, люди подходят один за другим, с каждым нужно решить неотложные дела, срочные вопросы, искать выход из затруднения…» Алексей и сам не знал, для чего написал эту невинную ложь – просто ему хотелось выглядеть в глазах матери и Нади значительным, серьезным офицером; не напишешь же о том, что ходишь по пустынному городку, никому не нужный, голодный и одинокий.

В буфет зашли три офицера. Все они были лейтенантами, выгоревшая форма и запыленные сапоги говорили о том, что офицеры здесь уже старожилы. Это подтвердилось и свободным шутливым обращением с буфетчицей, которая оживилась при их появлении. Офицеры были навеселе. Говорили громко, жестикулировали размашисто. Обнаружив скучающего коллегу, пригласили его за свой стол. Шатров пересел.

– Моя фамилия Берг, – сказал высокий черноволосый, очень красивый лейтенант. – Семен Берг! Я швед. Вернее, не швед, а мои предки были шведы. Я русский.

– Не отмежевывайся, – перебил его приятель, – все равно ты битый швед. Тот самый, который драпал под Полтавой.

– Ша! – остановил его Берг. – Дай с человеком поговорить! Значит, ты из училища? Понятно. Спать негде? Порядок! Выпить хочешь? Похвально! Способный малый! – Все вопросы задавал и на все вопросы отвечал сам Берг. – Будем служить вместе. Мы тоже из полка. Причаливай в нашу капеллу. Мы союз непромокаемых холостяков. Ты женат?

– Нет.

– Отлично! Будем считать заявление поданным. Но таким босяцким ужином тебе не отделаться. Вступление в капеллу отпразднуем особо. Знакомьтесь, этот молодой человек с вдохновенным, многообещающим лицом – Гарри Ланев. – Берг указал на рыжего лейтенанта, его лицо было не усыпано, а просто заляпано веснушками.

Лейтенант Ланев весело огрызнулся:

– Иди ты, травило! – и, пожав руку Шатрову, сказал: – Гриша.

– А это Йог Савицкий, – продолжал Берг, кивнув на худощавого стройного лейтенанта с тонким аристократическим лицом. – Местный сердцеед, гроза рабатских девочек.

Савицкий привстал, тоже пожал руку, представился:

– Игорь.

Он действительно был красив: высокий, ладный, подтянутый, с умным взглядом. Берг, кажется, не преувеличивал, представляя его так.

Лейтенанты, видно, умели веселиться. Как часто бывает между давно знакомыми людьми, начинали смеяться по одному только намеку или слову, таящему в себе какой-то особый, понятный только им смысл.

Шатрову было лестно и приятно чувствовать себя равным в кругу опытных, разбитных офицеров. Совсем недавно он проходил мимо таких, старательно отдавая честь, а сегодня сидит с ними за одним столом. Не желая показаться желторотым, Алексей чокнулся граненым стаканом и выпил теплую водку, стараясь не морщиться.

Знакомство состоялось. Шатров ночевал у новых приятелей. Они жили в большой комнате, которую снимали в частном доме.

Проснувшись раньше других, Алексей, еще не отвыкший от училищной чистоты и порядка, невольно заулыбался, разглядывая холостяцкое жилье лейтенантов. «Если бы сюда зашел наш капитан Потресов, он упал бы в обморок», – подумал Алексей.

На столе была скатерть, которую безошибочно можно назвать весьма грязной, каков ее подлинный цвет, установить едва ли возможно. Закопченная сковородка с остатками подгоревшей картошки находилась в центре стола, в том месте, где обычно ставят вазу с цветами. Грязные тарелки, сальные вилки, куски хлеба окружали сковородку со всех сторон. Пустые консервные банки из-под сгущенного молока оживляли натюрморт ярко-голубыми этикетками. Под каждой кроватью – по открытому чемодану, из них будто бы разбегались носки, галстуки, зеленые форменные рубашки.

На работу лейтенанты собрались быстро, никто и не думал заниматься уборкой. Весело разговаривая, поспешили в военторговскую столовую. За столом Савицкий представил нового друга официантке:

– Аня, это наш четвертый мушкетер. Просим любить и жаловать. А ты, Алексей, когда тебя человечество перестанет понимать и весь мир от тебя отвернется, приходи к Ане, она выручит. Короче, когда не будет денег и никто тебе не доверит в долг мокрой скомканной рублевки, Аня накормит в кредит.

Аня – молоденькая, располневшая на бесплатном военторговском питании девушка. У нее простое, немного глуповатое лицо, добрые доверчивые глаза, ленивые медлительные движения. «Мушкетерам» она все время улыбается, ждет – сейчас опять что-нибудь скажут смешное.

Приближаясь к проходной, лейтенанты стали менее разговорчивы. Посерьезнели.

«Хорошие ребята, – думал Шатров, – живут по принципу: всему свое время. Пошутили, подурачились, а теперь возьмутся за работу». Алексею все в них нравилось.

По какому-то неписаному уговору в «капелле» не полагалось говорить серьезно. Лейтенанты звали друг друга сокращенными именами – Сэм, Йог, Гарри. Шатрову тоже сказали:

– Алексей не звучит. Алексис пошло. Алик приторно. Будешь просто Айк.

Шатров знал, к таким нелепым сокращениям обычно прибегают стиляги, но перед ним были загорелые, бывалые офицеры, служаки труднейшего гарнизона. Алексей понимал – все это просто веселая шутка, лейтенанты потешаются над стилягами и их именами, расслабленной походочкой, своеобразной манерой говорить хохмами.

В полку офицеры разошлись по своим подразделениям и в течение дня не виделись – у каждого были свои дела и заботы.