Текст книги "Спасители града Петрова"

Часть вторая
Клястицы

Это был первый военный совет после получения приказа пехотному корпусу Витгенштейна оставаться на правом берегу Западной Двины между Дриссой и Полоцком и защищать дорогу на Петербург. Совет проходил в селе Кохановичи, где расположился штаб корпуса.

Ласковое солнце приветливо заглядывало в окна крестьянской избы, в которой сидело несколько высших офицеров корпуса, отбрасывало тень на стол с разбросанными картами, планами и прочими документами. Открыл совет, как и положено, командующий корпусом генерал-лейтенант граф Витгенштейн.

Пётр Христианович поднялся и с высоты своего немалого роста оглядел присутствующих – тех, с кем ему предстояло воевать. Все люди достойные, участвовавшие в военных кампаниях с Францией, Швецией, Турцией: командующий 5-й пехотной дивизией генерал-майор Берг; командующий 14-й пехотной дивизией генерал-майор Сазонов, начальник артиллерии генерал-майор Яшвиль (точнее – грузинский князь Яшвили), начальник кавалерии генерал-майор Каховский, обер-квартирмейстер корпуса полковник Дибич, начальник инженерных войск полковник Сиверс. Ну и, конечно, сидящий справа от него за столом начальник штаба корпуса генерал-майор Довре и сидящий слева адъютант его, Витгенштейна, полковник Игнатьев.

Едва Витгенштейн заговорил, наступила тишина:

– Господа офицеры, согласно воле государя-императора и предписания, данного мне военным министром, командующим 1-й Западной армией генералом от инфантерии Барклаем-де-Толли, на нас возложена весьма ответственная и в то же время трудная задача: остаться на правом берегу Западной Двины между Дриссой и Полоцком и защищать дорогу, ведущую в нашу столицу Санкт-Петербург. Мы имеем две пехотные дивизии: 5-ю и 14-ю и три полка кавалерии. Всего 20 тысяч войска. Против нас выступают два французских корпуса Удино и Макдональда. Силы неравны: противник превосходит нас по численности почти в 2 раза. К тому же это закалённые в боях войска. Они намерены соединиться и взять нас в кольцо. Что это будет означать, вы хорошо представляете.

Витгенштейн сделал паузу, тяжело вздохнул и закончил:

– Я принял решение о дислокации наших сил. Об этом вам доложит генерал-майор Довре.

Начальник штаба корпуса Фёдор Филиппович Довре происходил из французских дворян. Он закончил инженерную академию в Дрездене и через несколько лет перешёл на русскую службу. Довре хорошо знал фортификацию, военное искусство, составлял планы расположения войск, топографические карты, был прекрасным боевым и штабным офицером и, как впоследствии вспоминал Витгенштейн: «благоразумными распоряжениями и советами своими был помощником в одержанных победах». Но настоящим призванием Довре было составление топографических карт. В 1809 году на полковника Довре было возложено управление всеми работами по военно-топографическому исследованию западных границ империи. Он с честью справился с этой весьма нелёгкой работой и к осени 1911 года представил карту всего западного пограничного пространства на 55 листах с приложением 37 отдельных планов позиций и описанием местностей. За этот труд был произведён в генерал-майоры. Вот и сейчас Фёдор Филиппович с указкой в руке стоял у обширной, развешанной на стене карты, готовый во всех деталях пояснить свой доклад.

Как и положено начальнику штаба, говорил Фёдор Филиппович чётко, кратко, понятно:

– 5-ю дивизию генерал-майора Берга решено расположить к северу от Полоцка следующим порядком: 1-я бригада – Севский и Калужский пехотные полки, 2-я бригада – Пермский и Могилёвский пехотные полки и 3-я бригада – 24-й егерский полк; позади пехоты Гродненский гусарский полк – все 8 эскадронов.

14-я дивизия генерал-майора Сазонова расположится к северу от Дриссы. В её составе образованы также 3 бригады: 1-я – Тенгинский и Навагинский, 2-я – Эстляндский и Тульский пехотные полки; 3-ю бригаду составит 26-й Егерский полк. Позади дивизии встанут два драгунских полка: Рижский и Ямбургский – все по 4 эскадрона.

Впереди корпуса расположится авангард, состоящий из трёх казачьих полков под командованием Платова, Селиванова, Родионова.

Каждой дивизии решено придать артиллерию в 36 орудий – три роты по 12 пушек. Что касается резервной артиллерии генерал-майора Яшвиля и Инженерных войск полковника Сиверса, их решено расположить здесь, в Кохановичах.

– Вот, господа офицеры, и все наши силы на сегодня. Вопросы?

Первым подал голос генерал-майор Сазонов:

– Каковы будут наши дальнейшие действия? Прикажете занять оборону?

Пётр Христианович был готов услышать этот больной для него вопрос. Конечно же этот вопрос больше к нему, командующему корпусом, чем к начальнику штаба. Поэтому и отвечать должен он:

– Занять оборону? Смотреть, как соединяются корпуса Удино и Макдональда, чтобы общими усилиями двинуть на нас? Но сумеем ли мы выдержать такой удар? – твёрдым голосом произнёс он.

– Тогда нам остаётся самим идти на Полоцк, – вмешался в разговор Берг.

– Нет, Полоцк нам не взять. У французов численный перевес, а мы будем в роли наступающих.

– Какие возможности для усиления корпуса? – с заметным акцентом в голосе спросил Яшвили.

– Главные надежды на 3-ю дивизию Гамена. Я отдал им приказ оставить Динабург и идти на восток в район реки Дриссы на помощь к нам. Удастся ли ему это осуществить, не могу сказать. Будем надеяться, что удастся. Что касается Эссена в Риге, у которого 18 тысяч войска, то им противостоит превосходящий их по численности корпус Макдональда. Поэтому на Эссена надежды слабые. Есть ещё 6 рекрутских батальонов, располагающихся в Пскове. Но на них, как и на создающееся в Петербурге ополчение, надежды ещё слабее. В общем, господа, нашему корпусу придётся пока действовать в одиночку, как самостоятельной армии.

– И всё-таки мы должны ударить первыми! – не унимался Берг.

– Мысль верная, должны. Но только тогда, когда Удино выйдет из Полоцка, – поправил Витгенштейн. – Тогда мы могли бы воспользоваться внезапностью и атаковать его по дороге.

– Но когда он это сделает?

– В этом главный вопрос. Разведка генерала Кульнева дала нам сведения о численности и дислокации войск противника. Но этого мало. Мы не знаем главного: когда они начнут выдвижение.

– Что же прикажете делать?! – начальник артиллерии Яшвиль, в чьих жилах текла грузинская кровь, едва не вскочил с места.

Витгенштейн испытывающим взглядом окинул всех присутствующих:

– Что делать? Исполнять приказ относительно размещения своих войск. И ждать. Думаю, всё решится в ближайшие дни.

* * *

Отпустив офицеров, Витгенштейн устало присел на стул, задумался. В ближайшие дни… легко сказать… Но когда? Когда именно, в какой день и час?

Одним из главных качеств полководца он считал способность трезво оценить как свои личные возможности, так и возможности противника. Именно оценить, без всякого бравирования и шапкозакидательства.

Его возможности? Воевать он, Пётр Христианович, а точнее – Людвиг Адольф Петер Витгенштейн, умел. Отпрыск германского графского рода, сын генерал-поручика, перешедшего на русскую службу ещё при императрице Елизавете, он успел повоевать и в Польше, и на Кавказе, и в Молдавии, и, конечно же, в Европе с французами. Витгенштейн вспомнил, как в 1796 году отличился при взятии Дербента, был послан в Петербург с известиями о победе и с ключами от крепости. А кампания 1805 года… Ему никогда не забыть Амштеттен, Аустерлиц, Вишау, сражение с конницей Мюрата… орден Георгия 3-й степени… «Смелый кавалерийский начальник, обладает незаурядной личной храбростью» – это мнение не его о себе, это мнение его сослуживцев о нём. «Личной храбростью…» Мало личной храбрости! Теперь над ним нет ни Багратиона, ни Милорадовича, ни Барклая-де-Толли, ушедших с основным войском далеко на восток. Он, Витгенштейн, как командующий, теперь один, и ему нужна храбрость другого рода – храбрость в принятии решений, от которых зависит судьба корпуса и, следовательно, судьба столицы России. Сумеет ли он?

На столе среди планов и карт лежало предписание, посланное Барклаем-де-Толли фельдъегерской почтой. Пётр Христианович взял его в руки, перечитал:

«Ваше сиятельство остаётесь теперь отделёнными с вверенным вам корпусом, и Всемилостивейший наш Государь с полною доверенностью препоручает вам защиту того края, в коем вы действовать будете, и с предоставлением вам полной власти поступать во всех случаях по собственному усмотрению. Базис, на коем основываются ваши операции, есть Себеж, Псков и Новгород».

«С предоставлением вам полной власти…» Получается, он командует не просто армейским корпусом, а отдельной самостоятельной армией, и вся ответственность на нём!

А возможности противника? Удино силён, храбр и численностью корпус его больше. Но Удино привык воевать под чьим-либо командованием. В этом слабость французского маршала, как, впрочем, и его, Витгенштейна. Чья возьмёт? Того, кто ударит первым! Но как узнать, какие планы строит Удино? Долго ли будет он отсиживаться в Полоцке?

Витгенштейн вспомнил свою недавнюю встречу с Барклаем-де-Толли и знакомство с полковником Закревским. Прощаясь, Барклай сказал: «Вам будет представлен офицер, который возглавит разведывательную и контрразведывательную службы в вашем корпусе. Оказывайте ему всяческое содействие». Как он, командующий, мог забыть про этого офицера!

Витгенштейн позвонил колокольчиком. В избу, нагнув голову под низким дверным косяком, вошёл дежурный офицер.

– Полковника Мещерина ко мне!

* * *

Этого человека в 1-м пехотном корпусе никто не знал, за исключением самого командующего и начальника штаба. Он появился лишь несколько дней назад – сразу после возвращения Витгенштейна из Дрисского лагеря. Знали лишь его должность – офицер по особым поручениям при штабе. Вот только что это за поручения… можно было гадать и предполагать.

А занимался полковник граф Василий Андреевич Мещерин вопросами разведки и был поставлен на эту должность не кем-нибудь, а начальником Особенной канцелярии Закревским с согласия Барклая-де-Толли. Закревский и Мещерин были не только сослуживцами по Особенной канцелярии, но и давними друзьями. Оба учились в Гродненском кадетском корпусе, в Шведскую войну служили в одном полку. Может быть, потому Мещерин, начавший службу в военной разведке при Воейкове, тщательно готовил для работы в Европе ещё одного участника Шведской войны – капитана Ярцева, к которому питал доверие и личную симпатию. И вот два дня назад Ярцев в сопровождении трёх казаков с грузом листовок появился в штабе 1-го пехотного корпуса.

Встреча была тёплой – 2 года они не виделись, но разговор долгим не планировался. Мещерин поблагодарил своего агента за ценные донесения, которые тот отправлял в письмах на фиктивные адреса жителей Петербурга, задал несколько вопросов о настроениях в столице и перешёл к делу. Мещерин чувствовал, капитан Ярцев – артиллерист по военной специальности – рвётся в бой, к своим пушкам. И было непросто убедить Ярцева, что там, у французов, он нужнее.

Два дня ушли на подготовку и обдумывание всех тонкостей операции по переброске в тыл врага. Судьба им благоволила. Совсем недавно к биваку одного из полков вышел измождённый капитан французской армии. Он, по его словам, реквизируя в деревнях продовольствие, отбился от своих – итальянцев из корпуса Богарне. Долго петлял по лесу, где его едва не убили какие-то люди, похожие на крестьян, вооружённые кольями, вилами и дубинами. Поэтому он был неимоверно счастлив, попав в плен, где считал себя в полной безопасности. Так он и будет оставаться в русском плену до конца войны, зато другой, уже русский итальянец, взявший его фамилию – Донадони, в сопровождении трёх казаков и проводника направится в обход главной дороги в сторону французов.

…Полковник Мещерин сидел под ветвистым деревом на небольшой, наспех сколоченной лавке и делал записи на бумажном листе карандашом. Услышав за спиной шаги, он обернулся:

– Господин полковник, его сиятельство ждёт вас. – Перед ним стоял дежурный офицер.

Витгенштейн первым вышел навстречу Мещерину и подал руку:

– Прошу, граф, садитесь.

Они разговаривали примерно полчаса. Мещерин во всех тонкостях доложил командующему план задуманного. Тот слушал внимательно, лишь в конце доклада стал задавать вопросы:

– Скажите честно, вы верите в то, что капитан Ярцев что-то узнает, что не будет разоблачён?

– Надеюсь. Ему это не в первой. Агентурная разведка – его стезя.

– Агентурная? А ещё какие бывают?

– Ещё есть тактическая, которую ведут казаки Кульнева.

– И какая лучше?

– Простите, ваше сиятельство, но так вопрос ставить нельзя. Нам нужны и та, и другая, но за агентурной разведкой будущее.

* * *

Отпустив проводника, офицер и трое казаков в крестьянской одежде – полукафтан с поясом, шапка, широкие штаны, заправленные в сапоги, – на которую они сменили форму лейб-гвардии казачьего полка, сидели у небольшого костерка и что-то варили. Дело происходило ясным июльским днём, и дымок из-за высоких деревьев был почти не приметен. А вот те, что сидели у костра, разложенного на вершине холма, местность хорошо просматривали. Особенно дорогу, которая виднелась сначала издали, версты за полторы, а потом отдельными отрезками появлялась из-за леса.

Наблюдали за дорогой по очереди. Сейчас это делал Михалыч – рослый казак-урядник в лихо надвинутой папахе. Приглядевшись, поводив зрительной трубой, он разочарованно вздохнул и обратился к офицеру:

– Никого, ваше благородие.

– Отставить! – сердито произнёс Ярцев – Сколько раз повторять…

– Виноват, – поправился казак. – Никого не видать, Пал Петрович.

– То-то же, не забывай, – тот, которого звали Павлом Петровичем, поднялся и взял зрительную трубу из рук Михалыча. – Дай-ка, я гляну.

Дорога по-прежнему была пустынна. Даже крестьянские подводы не показывались: шла война, и уж лучше сидеть в родной деревне. Так прошло около часа. Наконец один из казаков, наблюдавший за дорогой, воскликнул:

– Кажись, едут!

Офицер разом вскочил и едва не вырвал трубу из рук казака. По дороге двигалась карета в сопровождении четырёх всадников.

– Французы! – торжествующе произнёс он. – И сдаётся мне, в карете «жирный гусь»!

Все четверо быстро собрались.

– Михалыч, где бутылка? – спохватился офицер.

Казак порылся в большой, закинутой через плечо полевой сумке, достал небольшую бутылочку с красной жидкостью и протянул офицеру.

– Слушай мою команду, – негромко, но внятно произнёс офицер. – Карету не трогать ни при каких условиях. После атаки отходите в деревню и остаётесь там в больничной избе до моего приезда. Я вас найду. И лошадей всё время держать наготове. Ну а теперь, вперёд! Зададим перцу супостатам!

И офицер в форме капитана французской армии лихо вскочил на коня.

…Полковник Чезаре Конти происходил из древнего итальянского рода. Правда, сейчас в далёкой России это не имело никакого значения. Конти хотел подремать, но не получилось. Он достаточно наслышался о том, что в лесах орудуют какие-то отряды русских разбойников, которые нападают на французских фуражиров, убивают, отбирая с таким трудом добытое продовольствие для армии. А он, полковник-интендант Конти, добыл сегодня кое-что более ценное, чем продовольствие. Под этим «кое-что» подразумевались реквизированные в местных церквях золотые и серебряные вещи: подсвечники, посуда; к ним добавились несколько икон и даже две картины, одна из которых принадлежала самому Караваджио и неизвестно как попала в это захолустье.

Он опять попытался задремать, откинувшись своим грузным телом на мягкое кресло кареты, как вдруг грянул выстрел. Потом ещё! Сон мгновенно пропал – Конти прильнул к окну кареты. Какие-то люди в тёмных одеждах и лихо заломленных шапках беспорядочно стреляли по сопровождающим карету уланам.

– Гони! Гони! – заорал Конти ездовому, однако карета не только не ускорилась, но и вообще остановилась.

Пальба не утихала. Конти осторожно приоткрыл дверцу кареты. Возчик с окровавленной головой, вывалившись с козел, корчился на дороге в предсмертных судорогах. Конти в страхе захлопнул дверцу, но она тут же снова распахнулась, и огромный мужик в черной папахе и с пистолетом в руке ввалился в карету.

Есть такое понятие в медицине – «медвежья болезнь». Это когда человек в страхе не в силах сдерживать… гм-м… как бы это лучше выразиться… отправление естественных надобностей. Именно «медвежья болезнь» поразила в этот миг полковника-интенданта Конти. Он понял, что это последняя минута в его жизни. Но зачем, зачем пошёл он на службу к Бонапарту! Сидел бы сейчас на веранде своего дома в Итальянском королевстве, а не в этой дикой России, где орудуют разбойники. Вот один из них, страшный, оскалив зубы, что-то бормочет, приближаясь с пистолетом к нему. О, мама мия… Сейчас он выстрелит…

Выстрел действительно раздался, но не тот, который ожидал пассажир кареты. Нападавший разбойник охнул и со стоном вывалился из кареты. Потом раздались ещё несколько выстрелов, после чего карета рванула вперёд. Лишь спустя минут 10 она остановилась. Дверца распахнулась, и вместо ненавистного разбойника показался офицер в форме капитана французской армии. Его мундир местами был в крови.

– Мой полковник, вы живы?

Конти, не веря в спасение, лишь молча утвердительно закивал.

– Разрешите представиться, капитан Донадони!

– Благодарю, благодарю… очень рад, – наконец-то нашёл силы выговорить Конти. – Прошу извинить, но я… должен отлучиться в лес.

Капитан-избавитель широко распахнул дверцу, пропуская тучного полковника и, ощутив дурной запах, едва подавил ухмылку.

Протекавший невдалеке ручей облегчил полковнику Конти задачу избавления от «медвежьей болезни». Когда он, омывшись и оправившись от шока, вышел на дорогу, где остановилась карета, к ним уже спешил французский разъезд из 10 человек с лейтенантом.

– Мой полковник, мы услышали выстрелы, и вот… – начал было лейтенант, но Конти его гневно перебил:

– Раньше надо было слышать выстрелы! Немедленно отправляйтесь туда, – он взмахом руки указал в сторону дороги, откуда появилась карета. – Может быть, кто-нибудь из моего сопровождения жив.

Приказав выделить троих уланов для собственной охраны, Конти распахнул дверцу кареты:

– Прошу, капитан, садитесь, садитесь, вы же ранены.

* * *

Оставшийся путь Конти молчал, со страхом поглядывая в окошко и не походил на разговорчивых итальянцев, а Донадони не смел первым заговорить с ним. Лишь когда карета выехала на окраину Полоцка, Конти окончательно успокоился и стал расспрашивать:

– Капитан, вы мой счастливый избавитель. Но какими судьбами? Как вы, один, раненый, оказались в этой глуши?

Свой ответ Донадони начал с того, что заново представился:

– Моё полное имя Паоло Мария Донадони. Я артиллерист, командир батареи 4-го армейского корпуса Эжена де Богарне. Пять дней назад… впрочем, нет, шесть – я уже сбился со счёта… отряд фуражиров под моим командованием отправился по деревням за продовольствием. Вместо продовольствия нас крепко угостили пулями и вилами.

– Вилами?

– Именно вилами. Русские, уходя, оставили специально подготовленные отряды не то из крестьян, не то из переодетых солдат. Они нападают и истребляют тех, кто реквизирует у жителей деревень продовольствие и фураж для армии. Из нашего отряда в 7 человек остался один я.

Конти сочувственно покачал головой, потом с интересом посмотрел на Донадони:

– Так вы из итальянского корпуса Богарне?

– Да, мой полковник.

Имя бригадного генерала Богарне, пасынка самого Наполеона, было во французской армии всем хорошо известно.

– Итальянец?

В ответ Донадони рассказал о себе уже на итальянском, дополнив для убедительности четверостишием из поэзии эпохи Возрождения.

– Браво! – не удержался Конти, услышав родную речь и тут же спросил: – А до войны чем занимались?

Понятие «до войны» было весьма растяжимым. Наполеоновские войны брали начало ещё задолго до войны с Россией. Поэтому, задав такой вопрос, Конти тут же поправился:

– До 1812 года?

– Собирал старину. Хотел на паях с одним состоятельным человеком открыть музей.

«Да он же находка, – мелькнуло в голове у Конти. – В моём деле без помощников нельзя». И Конти решился: повернувшись со своего мягкого сиденья, он откинул полог, закрывавший большой сундук, стоявший за спинками кресел кареты:

– Как бы вы это оценили? – Конти приподнял крышку сундука и вопросительно глянул на своего избавителя.

Донадони осторожно взял в руки серебряное блюдо, осмотрел; потом также поступил с отливавшим позолотой подсвечником:

– Как оцениваю? По высшему разряду! Если не ошибаюсь, и то, и другое работа фламандских мастеров, XVI век.

– Браво! – теперь уже почти громогласно повторил Конти. Лицо его сияло, словно не было с ним едва не ставшего роковым приключения. Он окончательно убедился, что рядом с ним сидит человек, которому он не только обязан жизнью, но и нужный для дела человек.

Историческая справка

Грабежами французская армия стала промышлять с первого же дня вторжения в Россию. Прибывший в середине июня в Гродно вестфальский король Жером Бонапарт, брат Наполеона, разрешил своим солдатам открыто грабить горожан. Он требовал полмиллиона порций хлеба, говядины и водки. Маршал Даву в Могилёве приказал всем жителям печь французам хлеб, естественно, из своих запасов. Части корпуса Даву под командованием генерала Груши по дороге из Минска в Оршу ограбили все деревни, скосили и потравили все посевы. Забрали у населения лошадей.

Но одно дело реквизировать продовольствие и фураж для армии, другое – произведения искусства, монеты, слитки, утварь и прочие ценности. И очень скоро французы убедились, что в бедной, по их понятиям, России есть чем поживиться. Особенно, когда дело касалось церквей. Сам Бонапарт велел забирать золото, бриллианты, жемчуг, которые имелись в церквях. Войдя в Москву, он приказал даже снять позолоченный крест с купола Ивана Великого и вывезти все трофеи Кремля. Ими нагрузили 25 телег. Собственные обозы с добычей имели маршалы Даву, Мюрат, Ней, бригадный генерал Богарне. Французские солдаты также не были обделены. Каждый из них тащил в своём ранце драгоценности, ювелирные изделия, монеты. По свидетельству британского военного агента при русской армии Роберта Вильсона, французская армия была просто перегружена награбленным добром.

Самый большой грабёж выпал на долю Москвы. Он начался 3 сентября, на следующий день после входа в Москву, когда официально приказом было разрешено грабить город. Дочиста были разорены многие московские монастыри. Солдаты сдирали с икон серебряные оклады, собирали лампады, кресты; лики святых использовали, как мишени для стрельбы.

Священнослужители, посмевшие возразить, подвергались насилиям. Иеромонах Знаменского монастыря Павел и священник Георгиевского монастыря Иоанн Алексеев были убиты. Священника церкви Сорока Святых Петра Вельмянинова французы били прикладами, кололи штыками и саблями за то, что не отдал им ключи от храма. Всю ночь пролежал он на улице, истекая кровью, а утром проходивший мимо французский офицер милостиво пристрелил его.

Но даром захватчикам это всё не проходило. На территории внутренних губерний России наполеоновская армия столкнулась с активным сопротивлением мирного населения. Среди отрядов самообороны было немало церковнослужителей, которые являлись организаторами и руководителями крестьянских отрядов.

Маршал Удино тоже имел свой обоз с русскими трофеями. Но заниматься реквизированием Удино считал ниже своего достоинства. Поэтому всеми подобными делами ведал интендант корпуса полковник Конти, который, естественно, и себя не собирался обижать. Доверенное лицо самого генерала Дарю – главного интенданта наполеоновской армии, друг принца Богарне, Конти хорошо разбирался в ценностях, реквизировал их при первой же возможности, не сомневаясь, что всё ему сойдёт с рук.

Конти торопился и нервничал: вот-вот придёт приказ выступить корпусу на Петербург. Поэтому надо срочно провести разбор реквизированного, а точнее – награбленного, имущества и отправить наиболее ценное в обоз. И, в первую очередь, не к Удино, а в обоз к нему, Чезаре Конти.

* * *

На центральной площади Полоцка было большое скопление народа, в основном военных из Великой армии. В самом центре площади выделялся стоявший в окружении офицеров худощавый, с рыжеватыми бакенбардами человек в мундире маршала. Резкими движениями рук он сопровождал свои приказы подчинённым, покрикивая на них и при этом успевая глядеть в сторону дороги, которая вела на площадь. Маршал Удино ждал: во-первых, курьера от императора с приказом о начале выступления, а во-вторых, полковника Конти с реквизированными ценностями. Поэтому, когда показалась знакомая карета, Удино, отставив все дела, сам пошёл ей навстречу.

– Ну, мой милый Конти, я уж не надеялся увидеть вас живым, – признался он обнимая интенданта корпуса. – Что случилось? Где вы так долго?

Первым делом Конти поведал, о том, где он побывал и что привёз. Хотел пригласить Удино заглянуть в сундук с ценностями, но увидел скромно стоящего у дверей кареты Ярцева-Донадони и велел подойти.

– Вот, если бы не он, мы бы с вами, дорогой Удино, сейчас не беседовали.

Донадони, как и положено, тотчас представился, а Конти красочно, в словах расписал нападение разбойников и «подвиг» капитана (о вспышке «медвежьей болезни» он, естественно, промолчал).

Маршал Удино испытывающим взглядом посмотрел на Донадони:

– На таких, как вы, капитан, держится французская армия!

– Благодарю, мой маршал, – отозвался тот.

Конти пояснил:

– Он из корпуса Богарне, отстал от своих.

– Что так?

Конти глянул на своего спасителя, как бы намекая: «Тебе рассказывать». Тот понял. Кратко, но толково Ярцев пояснил деяния настоящего Донадони с момента вступления на русскую землю до момента неудавшейся реквизиции, блуждания впроголодь по лесу и нападения на карету, которую он едва отбил у разбойников. Удино, нахмурившись, слушал.

– Да-а…Ни в одной стране такого с нами не было. С этими лесными бандитами просто беда. Я отдал приказ расстреливать их на месте, – изрёк он и тут же спросил: – У вас есть просьбы, капитан?

– Только одна, мой маршал: поскорее вернуться на батарею.

Удино улыбался редко, но тут что-то наподобие улыбки обозначилось на его суровом лице с рыжими бакенбардами:

– Корпус Богарне ушёл далеко вперёд. Он сейчас в районе Смоленска.

В разговор вмешался Конти:

– Мой маршал, русские разбойники убили двух моих помощников. Если не возражаете, капитан Донадони пока останется при мне.

– Не возражаю. Только подлечитесь, капитан, вы же ранены.

* * *

Белорусский город Полоцк в июле 1812 года насчитывал 12 тысяч жителей, из которых было 3800 жидовских (еврейских) и 2500 католических семейств. До войны были и русские, но многие из них ушли с отступающей русской армией. Город представлял собой нечто, напоминавшее военный лагерь, но с городскими постройками. На улицах разжигали костры, варилась пища. Всюду сновали повозки с провиантом и боеприпасами; конский топот смешивался с глухим стуком тяжёлых пушек по каменистой мостовой. Крики командиров на чужом языке подавляюще действовали на оставшихся в городе жителей, которые прислушивались ко всему происходящему, но при этом закрывали двери и окна домов.

Правда, первоначально поляки приветствовали французов, надеясь, что те прошагают по их городу и уйдут на восток. Но, видя, что французы это делать не торопятся, уняли свой восторг и стали меньше выходить на улицу.

В то время как основная часть Великой армии отдыхала в районе Витебска и готовилась продвигаться дальше на Смоленск, Наполеон Бонапарт занялся разработкой нового управления на занятых территориях, в первую очередь, в Витебской и Могилёвской губерниях. В его планы входило возрождение католической Польши, поэтому к управлению он стал привлекать представителей знатных фамилий. В Полоцке одним из таких представителей был градоначальник граф Грабовский, который возглавил управленческий совет. Ближайшими сподвижниками Грабовского были поляки Юзеф Ольховский, снабжавший город продовольствием, судья Ян Пузына и белорус доктор Эдвард Витковский, ведавший медицинским обеспечением города и единственной городской больницей.

…Вечерело, когда у ворот небольшого, но ладно построенного дома из красного кирпича остановился военный в чине капитана французской армии. На лёгкий стук в дверь вышла немолодая женщина в строгом чёрном платье. Капитан спросил по-французски, потом по-итальянски, но женщина не понимала или не хотела понимать. Тогда он с трудом выговорил по-русски:

– Я есть квартировать… моя платить…

Женщина поняла, впустила незнакомца во двор, и пару минут спустя перед французским капитаном стоял хозяин дома доктор Витковский. Высокий, с густой шевелюрой седых волос, с благородной осанкой – он располагал к себе, даже несмотря на то, что взгляд его казался настороженным, изучающим.

Пауза длилась недолго:

– Нева, – тихо по-русски произнёс капитан.

– Двина, – отозвался хозяин дома и, глубоко вздохнув, облегчённо добавил: – Ну, наконец-то… Прошу в дом.

Комната – кабинет доктора Витковского – была обставлена просто: двухтумбовый письменный стол с подсвечниками на краях, старенький диван, стул, два кожаных кресла, полки с книгами и в углу небольшой шкаф из красного дерева, в котором располагались хирургические инструменты – подарок самого Якова Виллие.

Эдвард Витковский закончил Санкт-Петербургскую медико-хирургическую академию. Он мог бы сделать неплохую карьеру в Петербурге, Москве, в крайнем случае в Минске или Вильно. Однако вернулся врачевать в родной Полоцк, где оставались больная жена, дочь и сестра. Но столицу империи Витковский не забывал и иногда наведывался прослушать курс лекций у кого-нибудь из известных на тот период светил медицины. Так, в конце апреля 1812 года Витковский посетил лекции знаменитого Якова Виллие, президента медико-хирургической академии, который был пионером в лечении огнестрельных ран и лично оперировал Барклая-де-Толли, сохранив тому руку. Как-то после занятий к Витковскому подошёл военный в чине полковника. Пошли вместе, разговорились; потом стали прогуливаться чаще. А однажды полковник любезно пригласил Витковского в себе в Военное министерство, где у него был отдельный кабинет. Разговор был долгий, непростой и, что особенно важно, совсем неожиданный по своей направленности. Эдварда Витковского поразила осведомлённость хозяина кабинета относительно его персоны. Он знал, что доктор Витковский уважаемый человек в городе, что его жена Мария умерла два года назад, что единственная дочь Кристина помогает отцу врачевать. Беседа закончилась тем, что оба признали близость войны, и Витковский, как белорус и славянин, несмотря на католическое вероисповедание, выразил готовность помогать русской армии, если дело дойдёт до войны. В конце их разговора в кабинет вошёл ещё один офицер, который представился, как полковник Мещерин. А хозяином кабинета был начальник Особенной канцелярии при военном министре полковник Арсений Закревский. Нетрудно догадаться, в чём состояло содержание их разговора.