Текст книги "Реабилитация"

Можно ли остаться равнодушным?

Формально реабилитация – это возвращение утраченных прав, снятие правовых ограничений, связанных с незаконным осуждением и лишением свободы невиновных граждан, восстановление их попранных прав на будущее время. Первая волна реабилитации (1939–1940 годы) началась после двух лет «большого террора» 1937-38 годов. Нет, аресты не прекратились, но стали не такими массовыми. Ряд дел на невинно осужденных был пересмотрен. Из мест заключения было отпущено значительное число осужденных на небольшие сроки. Но на этом все дело и закончилось.

После смерти И. Сталина, в период 1953–1954 года, стали пересматриваться архивные уголовные дела граждан, осужденных по политическим мотивам в послевоенное время. Была создана специальная комиссия во главе с академиком П.Н. Поспеловым.

8 февраля 1956 года комиссия представила доклад о репрессиях против партийно-политического руководства и обвинениях в антисоветской деятельности. Однако полная картина репрессий не была дана. Реабилитация носила скорее личностный характер: особое предпочтение отдавалось старым большевикам, тем, кто вступил в партию до 1917 года. Все же процесс реабилитации ускорился: если на 1 января 1955 года в лагерях содержалось 309 тысяч политических заключенных, на 1 января 1956 года – 114 тысяч, то к апрелю 1959 года – уже 11 тысяч или 1,5 % всего гулаговского населения.

Докладная записка Генерального прокурора СССР Р.А. Руденко, министра внутренних дел СССР С.Н. Круглова и министра юстиции СССР К.П. Горшенина о количестве осужденных коллегией ОГПУ, тройками НКВД, Особым совещанием, военной коллегией, судами и военными трибуналами за контрреволюционную деятельность в 1921–1954 гг. Фото из открытых источников

Настоящая реабилитация, как видим, начала отсчет с 1956 года, но материалы 20-го съезда КПСС, доклад Н.С. Хрущева «О культе личности и его последствиях» были практически засекречены, о колоссальных масштабах творившейся в 30-е годы трагедии граждане так и не узнали. И все же процесс до 1962–1963 годов шел активно. Были созданы комиссии для пересмотра дел тех, кто находился в заключении, многие из них были освобождены; но пересмотр дел шел только по конкретным заявлениям граждан. После отставки Н.С. Хрущева реабилитация практически остановилась.

До второй половины 1980-х годов не принято было думать, а тем более говорить о реабилитации жертв массовых политических репрессий как о процессе нравственного очищения общества, восстановления исторической справедливости. Лишь со второй половины 1980-х годов массовая реабилитация жертв незаконных политических репрессий стала осуществляться на чёткой правовой основе. На её волне по всей стране создавались объединения невинно пострадавших людей и их родственников. Издавались книги памяти погибших в годы произвола. Осуществлялся поиск мест захоронений. Проводилось рассекречивание документов и материалов периода репрессий из архивов спецслужб.[2]2
  https://vuzlit.ru/505849/reabilitatsiya_zhertv_massovyh_politicheskih_repressiy


[Закрыть]

И в Управление КГБ СССР по Свердловской области каждый день стали поступать письма-заявления от репрессированных граждан и их родственников. Простые и заказные, короткие и пространные, отпечатанные на машинке и написанные неразборчивым почерком, они шли со всех концов страны. Люди спрашивали об отцах, матерях, братьях, сестрах, по судьбам которых прошел меч политических репрессий…

Дело семьи Альтбаум

Все без исключения заявления граждан, проходившие через руки сотрудников группы УКГБ Свердловской области по реабилитации, были пронизаны огромной болью о своих близких, искренними рассказами о том, какими преданными, замечательными людьми они были, сколько горя их арест и полное незнание дальнейшей судьбы принесли в каждую семью сотен тысяч людей.

И во всех письмах мольба сообщить правду, какая бы она ни была. Читал я эти письма и, как березовая кора на огне, корчился от сопереживания. Подумал тогда, что в новой России надо обязательно издать эти письма для широкого распространения, чтобы это было лекарством против подобного отношения к своим гражданам в будущем…

Вот одно из заявлений, воспроизвожу его по памяти, поэтому могут быть неточности. Написала учительница Сощина, кажется, из города Мариуполя. Она сообщила, что у ее хорошей знакомой Альтбаум Розы репрессировали отца и мать в 1937 году, и она ничего до сих пор не знает об их судьбе. Как и о судьбе брата и сестры, которых после ареста родителей распределили в разные детские дома.

Я нашел архивное уголовное дело на жителей Арамиля Свердловской области Альтбаум Сары Абрамовны и ее мужа, Альтбаум Янкеля Мошковича. Оба они работали на Арамильской суконной фабрике. Простые рабочие, в семье было трое детей. Родителям было предъявлено стандартное обвинение в контрреволюционной деятельности. Супруги расстреляны в 1937 году, дети помещены в разные детские дома.

Архивные уголовные дела НКВД. Фото из открытых источников

Запомнил из материалов этого дела строчку: «Владеют мельницей». Оказалось потом, что ручной мельницей для помола зерна они владели: это когда на круглый чурбан с набитыми гвоздями ставят сверху такой же с ручкой. В отверстие между ними засыпают зерно и вручную крутят, получается мука. В детстве я точно такую же видел дома у своей бабушки и потом у соседей. И какое же это богатство или нарушение?

Подготовил тогда необходимые документы для реабилитации супругов Альтбаум, подписал их у руководителя подразделения Плотникова Леонида Александровича и справку о реабилитации подписал у старшего помощника прокурора Свердловской области Волкова Валентина Алексеевича. В деле были подшиты 9 или 10 заявлений их сына Александра Альтбаума из города Пласт Челябинской области. Он в течение многих лет безуспешно умолял органы НКВД ответить о судьбе родителей. Александр – шахтер, награжден орденом за ударную работу. В деле были подшиты копии ответов, что родители приговорены к 20 годам лишения свободы без права переписки. А ведь они уже были расстреляны…

Подготовил ответ Александру Альтбауму о действительной судьбе его родителей, рассказал Александру и о письме Сощиной от имени Розы. Через УКГБ по Челябинской области попросил коллег вручить ему наш ответ и поискать адрес третьего ребенка в семье – младшей сестры. А Сощину я попросил, чтобы Роза лично нам написала, и мы ей лично ответим.

Вскоре получил личный ответ Александра, что нашли их младшую сестру, по фамилии сейчас она Виноградова. Через некоторое время пришло и от Сощиной письмо, что Роза проживает в Израиле и попросила приятельницу обратиться к нам, так как сама побоялась. А сейчас, конечно, обязательно напишет. Через некоторое время Роза Альтбаум написала нам в УКГБ Свердловской области и получила подробный ответ и о судьбе родителей, и адреса сестры и брата.

Так по этому уголовному делу с нашей помощью не только были реабилитированы супруги Альтбаумы, но и соединились все трое их детей. Об этом случае я написал в израильскую газету «Штерн» и рекомендовал всем жителям государства Израиль обращаться в УКГБ по месту ареста их родственников. Тогда сотрудники КГБ сообщат не только информацию о репрессированных, но и адреса разбросанных террором родственников. Подобных писем-запросов в конце 80-х годов в Управление КГБ Свердловской области по вопросам репрессий стало приходить не по несколько десятков в год, как раньше, а многие-многие тысячи. Вместо одной небольшой комнаты приемной в здании УКГБ было организовано штук десять, точнее уже не помню. Люди сидели в очереди на подачу заявлений.

Семья, разлученная политическими репрессиями. Фото из открытых источников

В нашей морально очень тяжелой работе иногда случались курьезы. В этой части здания УКГБ напротив комнат заявителей в то время располагался и кабинет массажа. Сотрудникам с проблемами здоровья, а многие прошли Афганистан, разрешили поправлять его в рабочее время, не тратя много времени на ходьбу в санчасть, которая располагалась в городке чекистов. В Афганистане я неудачно спрыгнул с бронетранспортера, зацепившись каблуком за выступ брони и ударившись о камни, порвал на правой ноге мениск. Работы было выше крыши, лечиться тогда было некогда, и я долго хромал, пока мениск не зарос. Когда лежал в очередной раз в санчасти, мениск порвался снова, и меня увезли в окружной военный госпиталь, где сделали операцию. После госпиталя нога стала сохнуть, до конца не сгибалась и не разгибалась. Была опасность, что нога высохнет совсем, поэтому меня направили к массажисту Лесникову. Тот пообещал, что ногу спасет, но надо к нему походить не на 10 обязательных сеансов, а хотя бы месяца полтора-два и потерпеть боль. Это был грузный, за сто килограммов, мужчина с плохим зрением. Во время массажа, а он иногда залезал на меня целиком, от боли у меня текли слезы и хотелось громко выть…

Репрессированные дети. Фото из открытых источников

Как-то раз, в связи с этим кабинетом массажа, я стал свидетелем следующего случая. Принимал заявление у пожилой сухонькой старушки в одной из комнат приемной. Вдруг из-за двери в коридоре со стороны кабинета массажиста раздался протяжный женский стон, потом еще и еще раз. Моя заявительница стала лихорадочно складывать свои вещи в сумочку. Желая ее успокоить, я сказал, что там делают массаж и никакой опасности он нам не представляет. Судя по ее тревожному взгляду, она мне не поверила. Вдруг из-за двери раздался дикий вопль: «Что вы делаете, что вы делаете, больно же… Ой больно!!!». Моя заявительница, забыв свою авторучку и платочек, метнулась бегом на выход. Открыв дверь, я увидел, что и из других кабинетов выбегают граждане-заявители и, оглядываясь, со страхом выбегают на улицу. После этого случая кабинет массажа убрали вовнутрь здания.

Убедившись через некоторое время, что заявители задают одни и те же вопросы, я подготовил статью «Реабилитация – трудная дорога к справедливости. УКГБ комментирует, информирует и отвечает на вопросы»[3]3
  Впервые опубликовано: Киеня В.А. Реабилитация – трудная дорога к справедливости. УКГБ комментирует, информирует и отвечает на вопросы/Киеня В.А.//газета «Право» – апрель 1990. 6(10)


[Закрыть]. Тогда у нас в Управлении не было своей пресс-группы, и Кондратьев лично рассматривал все мои материалы, подготовленные для печати. Читал он материалы внимательно, практически не вносил никаких серьезных изменений.

«Прошу Вас выслать мне копию справки о моем пребывании и освобождении после отбытия срока в восемь лет в ИТЛ (исправительно-трудовом лагере – прим. автора), с указанием даты ареста и освобождения… Документ мне необходим для пересмотра пенсии… Прошу выслать быстрее, мне 92 года, можно не успеть!».

Газетная статья из цикла «Реабилитация – трудная дорога к справедливости». Фото из архива автора

«…В газете «Уральский рабочий» я встретила фамилию Гиршфельд. С газетой я пошла к своей матери и прочитала ей. Вы не можете себе представить, что произошло! Гиршфельд Николай Иванович, 1915 года рождения, до ареста работал десятником лесозаготовок Марсятского леспромхоза Надеждинского района – это брат моей любимой мамочки, до сих пор о котором мы ничего не знаем. И поэтому я пишу Вам письмо и обращаюсь с просьбой – сообщите нам все, что о нем известно. Может, он жив и не знает, что у него есть родственники. Умоляю Вас, разыщите нам его, ни в чем не повинного человека, помогите нам! Мы должны знать о нем, жив он или мертв. Может известно Вам место, где он проживает. Мы с нетерпением будем ждать ответа…»

Спецдетдом Наркомпроса, середина 30-х годов. Фото из открытых источников

«…В марте месяце 1943 года я была мобилизована Исилькульским РВК Омской области. По приказу Сталина, мы все огульно стали спецпоселенцами и, как нам тогда говорили, – навечно… В связи с реабилитацией советских немцев мне необходимо подтверждение вышеизложенных фактов».

«…Этот сталинский режим тирании отнял у нас все. Нанес невосполнимую моральную травму. Теперь мы все больные… Выслали справку о реабилитации и какую-то мизерную помощь (двухмесячный оклад – прим. автора). Можем ли мы пользоваться льготами пострадавших от репрессий?».

«…Государство, совершившее тягчайшее преступление против гражданина, само вольно назначать меру своей ответственности: почему двухмесячная зарплата, а, скажем, не однодневная, – ведь однодневная меньше?!…»

«…В июне 1943 года пропал без вести наш дедушка. Посоветуйте, куда обратиться…»

Можно ли было остаться равнодушным, прочитав эти письма-исповеди. За каждым из них непростая судьба, трагедия, незаживающая душевная рана. Такие письма, их боль, искренность буквально лавиной обрушивались на нас, сотрудников госбезопасности, родившихся много позднее после репрессий, и вызывали чувство сострадания и ответной боли. В комитете госбезопасности не только осуждали инициаторов и исполнителей произвола, беззакония, но и были глубоко убеждены – подобного никогда не должно повториться.

Причины и механизм репрессий

Перебирая архивные дела, искал я, прежде всего, истоки репрессий. Меня поражало, как быстро в те годы решалась судьба человека, любого человека, будь он «шпион», «троцкист» или «кулак». Буквально несколько листочков в деле: протокол одного допроса, анкета арестованного, обвинительное заключение на полстранички, такой-то гражданин является «агентом германской разведки», или «троцкистом», или еще кем-то антисоветским и подтверждает это показаниями; постановление тройки УНКВД, Военной коллегии Верховного Суда СССР, узенькая полоска бумаги справки о приведении приговора в исполнение…

И все. Человека нет…

Переселенческий лагерь. Фото из открытых источников

Поначалу еще полагал, что этой подлой «работой» занимались карьеристы без чести и совести, которые получили разрешение сверху. Потом, обсуждая конкретные случаи по уголовным делам, и я, и мои молодые коллеги не переставали удивляться колоссальному объему и жестокости репрессий 30-40-х годов, что были скрыты от всего народа и, конечно, от нас, действующих чекистов начала 90-х годов страшного XX века, завесой зловещей тайны. Методично искали мы в архиве исходящие из Центра директивы и приказы, которые послужили источником репрессий. Хотелось понять всю их картину в целом.

Через мои руки прошли сотни архивных уголовных дел НКВД, позднее много прочитал материалов о репрессиях в прессе и в интернете и пришел к выводу, что механизм террора был запущен по прямому указанию Сталина, в марте 1937 года выступившего на Пленуме ЦК.

В его выступлении было сформулировано основание для будущей кампании террора: «Во-первых, вредительская и диверсионно-шпионская работа агентов иностранных государств… Во-вторых, агенты иностранных государств, в том числе троцкисты, проникли не только в низовые организации, но и на некоторые ответственные посты… Мы наметили далее основные мероприятия, необходимые для того, чтобы обезвредить и ликвидировать диверсионно-вредительские и шпионско-террористические вылазки троцкистско-фашистских агентов иностранных разведывательных органов… Спрашивается, чего же не хватает у нас? Не хватает только одного – готовности ликвидировать свою собственную беспечность, свое собственное благодушие, свою собственную политическую близорукость»[4]4
  https://istmat.org/node/29839


[Закрыть].

Фактически это выступление Сталина, опубликованное в газете «Правда», стало сигналом к началу Большого террора. В прежние времена советские карательные органы действовали только против т. н. антисоветских элементов: бывших белогвардейцев, бывших членов конкурирующих социалистических партий, против людей, имевших определённое положение в дореволюционной России. То есть против «классовых врагов». Но теперь было сформулировано понятие врага совершенно в ином ключе. Враги, как отметил Сталин, теперь были внутри партии, на ответственных постах, они затаились и ждут своего часа.

В одном из архивных дел мы обнаружили Оперативный приказ народного комиссара внутренних дел СССР № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». Это был приказ НКВД СССР от 30 июля 1937 года[5]5
  https://alexanderyakovlev.org/ Личный архив А.Н. Яковлева


[Закрыть]. Именно руководствуясь им с августа 1937 года по ноябрь 1938 года была проведена операция НКВД СССР по «репрессированию элементов, продолжающих вести активную антисоветскую подрывную деятельность». В отличие от открытых показательных процессов над советской элитой, операция по приказу № 00447 касалась рядовых граждан, среди которых были крестьяне, рабочие, сельское духовенство, асоциальные элементы, уголовники и бывшие члены оппозиционных партий.

Приговоры выносились республиканскими, краевыми и областными тройками НКВД. Поскольку планировалось пропустить через судебный конвейер огромные массы населения, никакие суды не справились бы с возросшим в тысячи раз потоком дел и, если бы каждое дело рассматривалось как положено по закону, на их рассмотрение ушло бы несколько десятилетий.

Для упразднения судебных формальностей и ускорения процессов судебные полномочия передавались специальной созданным органам – «тройкам». Эти тройки создавались на областном и республиканском уровнях. В их состав входили три человека, поэтому они и получили такое название. В обязательном порядке в состав тройки входил начальник областного или республиканского НКВД, прокурор области или республики и секретарь обкома или первый секретарь.

Механизм работы троек заранее был обкатан на т. н. «милицейских» тройках, появившихся за несколько лет до этого, чьей функцией было упрощённое рассмотрение дел о нарушениях паспортного режима. Никакого суда тройки не проводили. Следствие велось НКВД, после чего с определённой периодичностью материалы со всей области или республики приходили в областной или республиканский центр, где рассматривались тройкой. Как показывают документы, в 99 % случаев решение тройки строилось на признательных показаниях подозреваемых.

Председателем тройки был обычно представитель НКВД, который после краткого ознакомления, занимавшего не более нескольких минут, выносил приговор, ставя на странице дела букву «Р», что означало «расстрел». После этого прокурор и партийный секретарь ставили свои подписи в знак согласия. Рассмотрение дел проводилось без присутствия обвиняемого и, разумеется, без адвокатов, которые подсудимым не предоставлялись ни в ходе следствия, ни на импровизированном суде. Приговоры троек обжалованию не подлежали. Тройка имела в своём распоряжении только два вида наказания: расстрел и отправка в лагерь.

Существовали определённые группы населения, принадлежность к которым (в прошлом или на момент рассмотрения дела) практически гарантировала попадание в списки для репрессий. Это были бывшие кулаки, дореволюционные полицейские, священнослужители и вообще люди, занимавшие хоть какие-то посты в империи; бывшие военнослужащие белых армий (даже насильно мобилизованные на короткое время); бывшие активисты любых политических партий, члены партии большевиков, некогда сочувствовавшие тем или иным фракциям внутри партии («рабочая оппозиция», «троцкисты», «зиновьевцы» и т. д.), коммунисты с дореволюционным партийным стажем; лица, что хоть раз выезжали за границу; бывшие эмигранты, вернувшиеся в СССР в 20–30-е годы; руководители разных уровней по состоянию на лето 1937 года (на их место было много желающих); советские граждане иностранного происхождения (по умолчанию считались агентами буржуазных разведок), бывшие или настоящие сотрудники Коминтерна.

Если человек попадал в руки НКВД, у него было два варианта будущего: либо расстрел, либо лагеря. Как только человека арестовывали, он исчезал для всего мира. К нему не допускали ни родственников, ни друзей, ни адвокатов. Практически все безвинно арестованные считали, что произошла какая-то чудовищная ошибка и товарищ Сталин не в курсе творящегося беззакония. Чудовищно и то, как отмечено в отдельных архивных делах, что люди умирали под пулями с возгласами: «Да здравствует Сталин!», «Да здравствует коммунизм!»

Следователь НКВД имел, по сути, лишь одну задачу – получить признательные показания. Если человека арестовывали независимо от всех других (не в группе), он сам должен был проявить фантазию и дать показания на себя. Некоторые следователи заранее расписывали показания и требовали только подписать их. В большинстве случаев заключенного регулярно избивали до тех пор, пока он не сдавался и не подписывал признательные показания.

Жертвы. Фото из открытых источников

Большинство сдавалось уже после одного-двух избиений. Как видно из материалов архивных дел, в некоторых случаях не требовалось и этого. Когда репрессии коснулись уже простых трудящихся, среди которых было много малограмотных людей, следователям ничего не стоило обдурить их и обманом добиться подписи на показаниях. Как правило, им обещали, если те подпишут бумагу, то тут же будут отпущены домой.

Если же человек ни в какую не соглашался подписать признательные показания, к нему применяли весь комплекс мер: избиения, угрозы посадить или расстрелять близких, долгое пребывание в карцере, игра в «доброго и злого следователя», инсценировку расстрела и подобные вещи. Многие не выдерживали и подписывали любые признания, надеясь, что на суде они от них откажутся и расскажут партийным товарищам всю правду об избиениях, но этот метод не работал.

Чаще следователи сами «создавали» разветвлённые троцкистско-зиновьевские группы, состоявшие из десятков человек. Как правило, в этом случае от арестованного просто требовалось получить признание, что он в эту подпольную группу был завербован. Как только несчастный арестант начинал давать нужные следователю показания, его участь сразу же смягчалась. Его больше не били, напротив, могли улучшить его условия в тюрьме. Почти всегда следователи обещали сохранить жизнь в случае признательных показаний, но это была уловка. В действительности сразу же после соблюдения всех формальностей с показаниями они теряли интерес к заключённому. Да в любом случае они никак не могли повлиять на приговор тройки.

После Большого террора 1937-38 годов в Союзе практически полностью обновился партийный аппарат и аппарат НКВД, в которых почти не осталось людей с дореволюционным партийным стажем. В Свердловской области было расстреляно по три состава обкома партии и Свердловской железной дороги. Почти целиком был обновлён руководящий состав РККА. Власть Сталина упрочилась настолько, что более ни один из партийных деятелей не рисковал не то, что выступить против, а хотя бы просто недостаточно хвалебно отозваться о вожде. Мне кажется, что этот страх и стал основой «культа личности» Сталина.

Теперь уже точно известно, что более 40 тысяч человек были репрессированы на основе подписанных лично Сталиным и его ближайшим окружением списков, подготовленных в НКВД; люди были осуждены по 1-й (высшая мера наказания) или 2-й категориям (заключение в ИТЛ). В период резкого усиления репрессивной политики сотрудники оперативных отделов Главного управления государственной безопасности готовили для Сталина и почти всегда для членов секретной пятерки (Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов и Ежов) ежедневные сводки важнейших показаний арестованных. Появление таких сводок связано с тем, что огромное количество протоколов допросов не позволяло высшему руководству государства внимательно знакомиться со всеми показаниями арестованных. Наиболее частые обвинения предъявлялись в ведении шпионской, террористической и вредительской деятельности, то есть в преступлениях, расследуемых органами госбезопасности.

В Особом отделе Главного управления государственной безопасности (ГУГБ НКВД) несколько сотрудников занимались только тем, что обрабатывали протоколы допросов и увязывали показания одних арестованных со словами других, так что в результате абсурдные показания были взаимосвязаны и логичны, дополняли друг друга.

Генеральный прокурор СССР в те годы – Вышинский Андрей Януарьевич – выдвинул и реализовал тезис, который «теоретически» оправдывал репрессии против «врагов народа». Именно ему принадлежит идея, согласно которой на самом обвиняемом лежит бремя доказывания оправдывающих его обстоятельств[6]6
  https://yandex.ru/video/preview/?text=речь+вышинского+на+процессе+1938+года&path=wizard&parent-reqid=1644669930349435-9479201588739520935-vla1-2700-vla-l7-balancer


[Закрыть]. Как один из организаторов и активных участников сталинских репрессий Вышинский за свирепость в отношении «врагов народа» заслужил прозвище Андрей Ягуарьевич…

Как-то я познакомился с документом, который показывал, как планомерно и совершенно в то время работала государственная репрессивная машина. Планировалось не только количество выплавляемого металла, добычи угля или зерна, планировались и репрессии. Этот документ – оперативный приказ начальника УНКВД по Свердловской области Дмитриева от 1 августа 1937 года. Он составлен по директиве наркома внутренних дел Ежова[7]7
  https://yandex.ru/video/preview/?filmId=6891905372447484544&text=оперативный+приказ+начальника+УНКВД+по+Свердловской+области+Дмитриева+от+1+августа+1937


[Закрыть]. Таких директив были десятки. Они ложились в основу приказов начальников областных управлений НКВД.

Так вот, приказ начальника УНКВД области начинался так: «Начальнику участка. Только лично. Совершенно секретно. В соответствии с директивой центра начало производства операции – 5 августа 1937 года в 24 часа».

За месяц-два до этого приказа на места спускались несколько указаний, и все под грифом «совершенно секретно, вскрыть немедленно…» Было приказано создать особый штаб, подготовить арестные помещения, до человека были расписаны чекистские силы для проведения операций. Получается, что организовывались силы для облавы на людей; до августа 37-го года тоже непрерывной чередой шли репрессии, но не так планомерно, не была вот так обнажена тайная государственная машина убийства. Ведь заранее расписано было, сколько человек в эту ночь взять: «…по вашему району следует изъять 50 преступников. У вас имеется арестное помещение на 30 человек, излишек арестованных в количестве 20 человек подлежит отправлению в Свердловскую тюрьму. Порядок отправки будет дан особым распоряжением».

По приказу Дмитриева всех арестованных следовало разделить на два потока. К первому относились особо «враждебные», они подлежали расстрелу. Ко второму – «менее враждебные», их ожидало заключение или ссылка на 10–20 лет. На каждый район спускался план по количеству «враждебных» и «менее враждебных». То есть ни в Свердловске, ни на местах ничего изменить было нельзя. Либо всех по плану изъять и расстрелять, либо сгинуть самому.

В этом документе все настолько четко было расписано, что он помог позднее ответить на вопрос: где искать места захоронений репрессированных? Место массовых расстрелов было найдено на 12-м километре автотрассы Свердловск – Первоуральск. Но оставалось сомнение: не расстреливали ли в Тагиле, Ирбите, других городах? Ответ в директиве Ежова: «Всех арестованных по I категории направлять в Свердловск», и было расписано несколько маршрутов.

В апреле 1938-го года Дмитриев докладывал Ежову, что с начала операции репрессировано свыше 42 тысяч человек, получается где-то по 5 тысяч в месяц… Они стремились к равномерности, чтобы «машина» работала ритмично, без накоплений. В этом же докладе Дмитриев просит разрешения на выселение семей репрессированных, указывает, что сейчас на территории области проживает около 30 тысяч семей, главы и члены которых арестованы.

В одном из докладов Дмитриева в Москву я обратил внимание на такой пункт отчета: «Нами сформировано 6 групп по 20 человек детей, которые направлены в детские дома». И чернилами ниже сделана приписка: «Группы укомплектованы таким образом, чтобы в каждой из них не было родственников и знакомых». В семьях тогда было по пять-шесть детей, и все они были направлены в разные группы и в разные города. Комментировать это просто нет сил. Многие из них так и не узнали ни своих родителей, ни имени, ни отчества, ни где родились.

В. Киеня (справа) и журналист местной газеты на 12 километре Московского тракта, где при строительстве дороги было вскрыто захоронение жертв политических репрессий 30-х годов. Фото из архива автора