Текст книги "Европейский сонник"

Владимир Киселёв
Европейский сонник
Маленькая, несколько фантастическая повесть

Сего дня, а вернее сей ночью я понял, что мои сны записывают. Я огорчился. Я не придал бы этому особого значения, когда б не странный мой сон. Мне приснилась семерка пик. А это очень плохо и опасно.

Как раз на семерке пик я услыхал глубоко в мозгу, в том его районе, который ведает слухом, негромкий и острый звучок: вью-вью-вью-вью… Так, словно магнитная лента перематывается. А это верный признак того, что сон записывают. Это всем известно. Электроника у них хорошо поставлена. Работает точно и безотказно. А вот с механической частью они еще отстают. Иногда слышен этот звучок перемотки – вью-выо-выо.

Казалось бы, у меня нет серьезных поводов для огорчений. В конце концов, у нас многих записывают. Этих людей нетрудно узнать. Раз в неделю, обычно это бывает в субботу, я встаю очень рано. Между четырьмя и пятью часами утра. В центре города у нас крытый бассейн. Платный. За небольшую плату ты можешь купить билет и закинуть удочку. И поймать одну рыбу. Можно поймать лосося. Или огромную семгу. Или радужную форель. А можно ершика или уклейку. Мне до сих пор попадались только уклейки. Наша маленькая североевропейская страна со всех сторон окружена морями, у нас ловят много сельди и камбалы. Но всем хочется пресноводной рыбы. Считается – вкуснее. И престижнее. Охотников до пресноводной рыбы много, и, чтоб купить билет, следует прийти пораньше. И когда ты идешь к бассейну по молчаливым улицам, видно, что на некоторых окнах опущены плотные темные шторы. Как правило, это окна людей, сны которых записывают.

Существует такой феномен. Он известен людям с глубокой древности. Ни нейрофизиологи, ни специалисты по топографии головного мозга, ни психологи до сих пор не знают, в чем состоит его механизм. Но если ты проснулся и посмотрел на ярко освещенное окно, сон мгновенно забывается. Навсегда.

И хотя записи снов по закону не могут быть представлены как улики или свидетельство в суде, хотя за сны нельзя преследовать человека в административном порядке, а все равно хочется знать, что же там записано. Потому-то некоторые люди и опускают шторы на окнах. Рассказывают, что те, кто услышал во время сна в мозгу это самое «вью-вью-вью», ведут даже особые дневнички: такого-то месяца, такого-то числа мне приснилось то-то. На всякий случай. Чтобы знать, что там записано.

При кашей электронике осуществить такие записи несложно. В доме у каждого много электронных приборов и приспособлений: компьютеры, телевизоры, телефоны, солнечные накопители, излучатели. В любой из них еще на заводе или в магазине можно вставить принимающие устройства. Эти устройства так миниатюрны, что занимают не больше места, чем булавка-«секретка» в женском халате. Еще проще выстрелить в стенку из дальнобойного пневматического ружья. Обыкновенным гвоздем, до самой шляпки начиненным электроникой. А можно направить на оконное стекло тонкий, как волос, луч лазера.

В общем, записывают не меня одного, и я ничуть не стал бы беспокоиться по этому поводу, когда б не увидел во сне семерку пик.

На протяжении всей своей истории человечество постоянно интересовалось снами и пыталось их толковать. Мифы, легенды, Библия полны описаний снов. В одно время с прорицателями, жившими в храмах и толковавшими сны на свой лад, понять реальную природу сновидений пытался Аристотель. Ему принадлежала, в частности, догадка, что во сне человек может предощущать реальные события. Вполне возможным считал это и Гиппократ. Знаменитый врач Гален описывал случай, когда его пациент видел во сне, что его нога стала каменной, а через несколько дней эта нога была парализована.

Что же происходит во сне в нашем сознании? Зрительный отдел коры головного мозга имеет чувствительность во много раз большую, чем все прочие его функциональные зоны – чувствительная (боли, тепла, давления), двигательная, обонятельная, вкусовая, звуковая и другие. Зрительная область мозга способна реагировать на столь слабые световые раздражения, всего в 2 – 4 кванта, что если попробовать с помощью их энергии подогреть на градус грамм воды, то на это уйдут миллионы лет. Еще Аристотель говорил, что начало всех вещей мало. Действительно, самой незначительной энергии сигналов из нашего подсознания достаточно, чтобы захватить зрительную зону мозга. А затем возбуждение, подхваченное зрительными клетками, принимает форму образов. Современные физиологи утверждают, что сны представляют собой небывалые комбинации бывалых впечатлений.

Связь между этими «небывалыми комбинациями» и «бывалыми впечатлениями» пытались понять уже очень давно. В конце XIX века был составлен сводный сонник на основании сочинений Птолемея, Платона, Сведенборга, Калиостро, Тихо Браге и Брюса. Тут перечислялось почти полтора миллиона снов. По этому сводному соннику получалось, что увидеть во сне верблюда – неприятность, хотя фактически это значит счастливое путешествие. Бык – благополучие, а в действительности – неблаговидный поступок. Пить воду – новости, а в самом деле – стыд. Поймать воробья – знакомство, а фактически это значит – к интриге.

Сонник, составленный из миллиона снов, выбранных из сочинений знаменитых индийских мудрецов и астрономов, отличался такой же недостоверностью.

В XIX и XX веках содержание снов стали исследовать психиатры и физиологи. Именно ими было создано множество теорий с догадками не столько научными, сколько занимательными, и было собрано много любопытных и главное – фиксированных наблюдений. Так, в архивах одного из институтов США, который изучает сон, были собраны сообщения о трех миллионах снов. Они были статистически проанализированы. В результате был создан справочник для врачей. Ведь в некоторых случаях сновидения служили признаком начинающейся болезни.

Но лишь в наше время ученые – кибернетики и математики – всем миром навалились на эту проблему, собрали статистику, сравнимую с населением земли, и сделали строгие, обоснованные вероятностной теорией выводы. Выводы эти и позволили точно и непреложно толковать любой сон. Кстати, эти же исследования дали окончательный ответ на вопрос, который прежде вызывал так много споров: посещали ли Землю инопланетяне?

Когда был составлен окончательный свод снов и их толкований, ученые убедились в том, что их выводы уже были известны людям. Где-то на границе XVПII и XIX веков жил на земле какой-то человек, настоящее имя которого остается неизвестным. Он выступал под псевдонимом. Самые тщательные исследования историков ничему не помогли. Никто не знает его биографии, неизвестны хоть приближенно даты рождения и смерти, неведомо, где он родился, где похоронен. Но так как только инопланетянин мог в те времена произвести расчеты, доступные даже теперь лишь самым совершенным компьютерам, крутившим свои электронные мозги на протяжении многих лет, то из этого следует непреложный вывод, что человек этот, бесспорно, был инопланетянином.

Мартиникус – такой псевдоним избрал себе этот загадочный пришелец. Под таким именем он составил толкователь снов, сонник.

О его книге давно забыли. Но как же изумились современные ученые, когда они убедились в том, что все их толкования полностью совпадают с тем, что писал в своем соннике этот загадочный Мартиникус. Конечно, стиль у него был несколько другой, не столь занудный, как в толкователе снов, подготовленном учеными. Встречаются понятия, забытые в наше время, как перевязь или горчичник. Отсутствуют предметы, в наш век очень распространенные, как телефон или компьютер. Но это сделало книгу еще занимательнее. Старинный сонник Мартиникуса стали издавать огромными тиражами, лишь сделав в конце небольшие дополнения. И теперь любой школьник может легко и быстро определить значение всякого сна.

Так вот, по Мартиникусу, семерка пик обозначает дворцовый переворот.

Ученые подсчитали вероятность ошибки толкователя снов. Она очень невелика – одна на десять в двадцать второй степени, то есть практически невозможна. Но в моем случае несомненно произошла такая ошибка. Такая флуктуация. Такой разброс.

Я никогда не занимался политикой. Я люблю наше маленькое североевропейское государство и вполне доверяю его руководителям. У нас самая старая в Европе наследственная конституционная монархия. По конституции нами управляет король, а фактически – премьер-министр. И меня это вполне устраивает. По своей профессии я очень далек от всего, что связано с государственным устройством, с решением судеб иных людей. Я конструктор автоматов по продаже фасованных пищевых продуктов. Это простые и, как правило, надежные машины, механические устройства, лишенные какой бы то ни было электроники. Работа вполне меня удовлетворяет, отношусь я к ней добросовестно.

Но как докажешь, что именно мне выпала единичка из десяти в двадцать второй степени? Этому никто не поверит. Хотя, что бы там ни говорили, а флуктуации, по-видимому, не такое уж редкое явление. Вот близкий пример.

Всем известно, что вертолеты:

1. Самый надежный вид транспорта. Машина на воздушной подушке даже при наличии радара может вильнуть на ухабе, перелететь на другую сторону дороги, соудариться со встречной машиной. С пассажирскими ракетами может произойти все что угодно – они могут сбиться с курса, могут даже сгореть. Л вертолет не может даже упасть. Он парашютирует на своей крыльчатке и при этом остается управляемым.

2. Не летают над городами. Защитники окружающей среды в свое время подняли такой шум из-за того, что вертолеты вызывают нервные стрессы у их непуганой природы, у их собак, кошек и канареек, что вертолетам путь над городами закрыт.

3. Даже ребенку известно, что вертолет летит по тончайшему лазерному лучу и не может отклониться от этого луча ни на микрон. Автопилот при малейшем отклонении возвратит вертолет на путеводный луч.

Так вот, позавчера конструктор, сидевший за соседним от меня столом, шел на работу по улице, и на него свалился вертолет. И убил его насмерть. И сам разбился. Вот образец неслыханной флуктуации. Еще более редкий, чем мой сон.

«Но, может быть, – думал я, – до этой моей семерки пик доберутся не скоро? Может быть, пройдут годы? Или даже целая жизнь? Ведь у них там тьма этих записей, и кто-то должен все эти записи просмотреть, чтоб натолкнуться на мою семерку пик?»

Однако я решил на всякий случай некоторое время спать на работе. Я понимаю, что это – предрассудок, но он очень распространен. Даже среди математиков. Многие почему-то считают, что флуктуации обладают парностью. Что если произошло что-нибудь из ряда вон выходящее, то непременно последует парный случай. Что одна флуктуация как бы притягивает другую. И если мне уже раз приснилась семерка пик, то может повториться что-нибудь такое же.

Так вот, чтобы спать на работе, достаточно лишь суметь соблюсти несколько условий. Я умею их соблюдать. У нас считается, что конструктор это тот, кто создает новые конструкции, и поэтому у всех конструкторов одинаковые условия работы, независимо от того, что они конструируют – механические устройства или электронно-вычислительные машины. Правда, платят по-разному. Конструкторам компьютеров платят раз в шесть больше, чем мне. А есть конструкторы, – я не знаю, чем они занимаются, но догадываюсь – атомной техникой, имеющей военное значение, – так им, говорят, платят раз в пятьдесят больше, чем конструкторам компьютеров. Но условия у всех одинаковые: светлое помещение, стол, бумага и карандаш. Перед листом бумаги конструктор сидит весь свой рабочий день. И никто не проверяет, что конструктор сделал за это время. Проверка происходит лишь раз в год. То есть фактически два раза в год, но первая, полугодовая, проверка никак не влияет на судьбу конструктора. Имеет значение только вторая – годовая. Считается, что если конструктор за год создал хоть что-нибудь, нашедшее применение в его области, то он уже справился со своим заданием. Новые конструкции рождаются не так уж часто. Но если при годовой проверке окажется, что конструктор совсем ничего не сделал, то его могут перевести на работу к станку или вообще уволить, но во всяком случае отстранят от конструирования.

В принципе, на работе спать не принято, но если сидеть за столом более или менее ровно, если не храпеть, то спать можно. Когда у конструктора глаза закрыты, это никого не удивляет: считается, что такое отключение способствует творческому процессу.

Я думал о том, что запись снов – это, несомненно, запись каких-то электромагнитных волн. В нашем конструкторском зале шестьдесят столов. За каждым – конструктор. Волны их снов, должно быть, как-то пересекаются, путаются, свиваются. Что тут можно записать?

Я слегка простудился, у меня был заложен нос, и поэтому особенно старательно следя за тем, чтобы ненароком не захрапеть, я заснул.

Как известно, сны отличаются от действительности не своими странностями, странностей хватает и в нашей будничной жизни, а тем, что в снах существует свое особое время, отличающееся от обычного времени так, как отличается время астронавигатора, летящего со скоростью, близкой к световой, от времени человека, передвигающегося на велосипеде по проселочной дороге. Я еще как следует не заснул, я еще помнил о моей заложенной носоглотке, но уже услышал знакомый звучок: вью-вью-вью – и сразу же резко отвернулся от окна, чтобы не забыть, что мне приснилось.

Лучше бы я не отворачивался! Я снова увидел семерку пик, пики сорвались с белого поля карты, как со снежного наста, превратились в черных воронов, тяжело взмахивая крыльями, они устремились к далекой линии горизонта, очерченной толстой, в палец, черной линией леса, круто, словно пикируя, устремились вниз и ушли в землю.

А это было уже совсем плохо. Всякому школьнику известно, что это обозначает не просто дворцовый переворот, но полную перемену правления с физическим уничтожением тех, кто правил государством прежде.

Сон длился лишь несколько мгновений. Но за то кратчайшее время во мне что-то будто надломилось. Во рту стало так сухо, как это бывает только при сахарном диабете, и, когда я провел языком по небу, мне показалось, что оно у меня заросло жесткими колючими волосами. Я вышел из-за стола и направился к выходу, где стоял столик с водой и фруктами. Я выпил содовой воды и, скрывая тяжелое дыхание, вернулся на место. Я решил не возвращаться сегодня домой, а поехать к своей женщине. На окраину города. Поближе к природе. Где нет и не может быть никаких записей снов.

Мы с ней давно не виделись. Месяц. А точнее месяц и четыре дня. Мы поссорились. Я не выдумываю, я действительно уже не помню, из-за чего именно произошла ссора. Из-за какой-то чепухи. Кажется, из-за того, что я вызвался сам помыть посуду после нашего ужина, а потом вдруг обиделся, что она мне не помогает. Она не любит мыть посуду, и я подозреваю, что в мое отсутствие грязные тарелки она попросту спускает в мусоропровод.

Во всяком случае, я не остался у нее на ночь, а уехал домой. И на следующий день не позвонил ей по телефону. И она мне не позвонила.

Сегодня я приехал без предупреждения. Как же она мне обрадовалась! Она вся словно светилась. Она смеялась и говорила, что это удивительное совпадение, что только чудом мы не разминулись, что сегодня она сама собиралась приехать ко мне, что она поняла: мы уже никогда и ни из-за чего не поссоримся. И к грязной посуде она меня теперь и близко не подпустит. Она сама будет ее мыть. Ведь это такое удовольствие – вымыть посуду после того, как из нее ел любимый. Прежде она этого просто не понимала.

При этом она все время приподнималась на носках, словно ей хотелось взлететь, и черные густые ее волосы, будто наэлектризованные, топорщились в стороны, и в концах нежных губ зарождалась счастливая улыбка.

– Подожди, – сказал я. – У тебя тут записей не ведется?

– Каких записей?

– Ну этих… Снов.

– Ну что ты? – удивилась она. – У нас здесь брусника. И медведи едят овес. И на мой семнадцатый этаж в окно залетают бабочки-бражники. С тихим свистом. Кого здесь записывать?… Ты приляг, – перебила она себя. – Отдохни немного. А я сбегаю за любовным напитком.

В наше время любовный напиток людям почти недоступен. Но у нее были свои каналы. И свое безошибочное понимание жизненных потребностей возлюбленного.

Появление человека на нашей территории относится к эпохе позднего палеолита. В произведениях Цезаря, Тацита и других римских авторов приведены сведения о племенах, населявших эти места в первых веках нашей эры. Вероятно, еще этими племенами было начато производство этанола путем несложных химических преобразований зерна. Это искусство процветает здесь и в наши дни.

Я лег на невесомое пневматическое ложе. И задремал. И увидел сон. И даже во сне меня обдало холодным потом. Так я испугался.

Вот уже месяц я работал над конструкцией автомата для продажи фасованной муки для оладий. Я придумал принципиально новую схему, но моя конструкция требовала нескольких редукторов при обычном движителе и поэтому не получалась.

Однако во сне я увидел мою схему вычерченной, словно в аксонометрии, движитель был перенесен вправо вверх, отпала надобность во всех редукторах. Автомат, построенный по такой схеме, будет работать точно и безотказно. И тут же во сне я осознал, что если по такой схеме организовать государственный переворот, то все в нем сработает так же точно и безотказно, как сработает автомат для фасовки и выдачи муки для оладий. Нужно лишь вместо стандартного двигателя поставить руководителя службы национальной безопасности.

Проснулся я от уже знакомого звучка «выо-вью-вью» и от острой головной боли. Болевая точка сидела где-то во лбу, над переносицей. Для меня это не было новым чувством. У меня всегда болело над переносицей, если я пугался.

Вот тебе далекая окраина! Вот тебе медведи-вегетарианцы! Вот тебе бабочки-бражники! Чтоб их всех черт побрал! Всех вместе, а потом еще каждого в отдельности! От этой электроники никуда не убежать. Еще в глубокой древности люди придумали специальные слова для того, чтобы самим себе объяснить и перед самими собой оправдать эскапизм – паническое бегство от действительности, полное бездействие. Ананке. Фатум. Кисмет. Судьба. Мне теперь тоже оставалось только положиться на судьбу. По-видимому, у них там в службе безопасности стоял специальный селектор. Он и отбирал сны.

Сон в руку. Существовало такое старое, недавно возрожденное газетами выражение: сон в руку. Вернулась моя женщина, улыбнулась мне широко, доверчиво и с каким-то ожиданием сунула руку в модный теперь мешочек из сезаля и вытащила оттуда за волосы мою голову. В натуральную величину! Сходство было полнейшим. Слепок. Она стеклодув. И за время нашей разлуки она изготовила мой портрет из цветного стекла. И волосы тоже были стеклянные – тончайшие мягкие нити. Но была и разница. У меня в голове после этого сна стало как-то пусто, а изготовленный ею сосуд был полон. Этанолом.

Мы развели принесенную ею жидкость водой высокой очистки в сосуде из тонкого, невесомого стекла, добавили немного жидкого кислорода, чтобы охладить смесь, согревшуюся в результате реакции, а потом мы пили, ели лягушек, на которых уже открылся охотничий сезон, и говорили в основном «о странностях любви», как обозначил такие разговоры поэт.

У нас осталось немного времени на сон, как, наверное, у всех мужчин и женщин после примирения, затем спал я крепко, меня не будили никакие «вью-вью-вью», проснулся я первым, умылся, побрился, позавтракал поджаренным хлебом и кофе, в который добавил для вкуса капельку этанола. Я попрощался с ней коротко и весело, так, словно вечером непременно возвращусь. Мне очень бы хотелось вечером вернуться, но я сильно сомневался в том, что мне это сегодня удастся осуществить. По чести говоря, я сомневался и в том, удастся ли нам вообще когда-нибудь снова увидеться.

Я спустился на лифте и вышел на зеленый газон перед домом. Тихо шелестел мелкий дождь. Весенняя водяная пыль. Как сказал об этом великий современный поэт:

 
Чулю, чулю католи шали,
Чальа обшель, чальа обшель,
Чишель, чишель, килель обшали,
Шивель вивель, шивель вивель.
 

По утверждениям литературоведов, это стихотворение написано на так называемом «языке близнецов». Как известно, близнецы часто создают в раннем детстве для общения между собой свой особый язык, непонятный для окружающих, даже для родителей. Читателям такая манера поначалу тоже кажется чуждой и непонятной. Каждое слово в отдельности лишено смысла. Но если это четверостишие прочесть про себя по меньшей мере тысячу раз, то непременно, как и задумал поэт, ты увидишь зеленую траву, услышишь легкий шум дождя в упругих стойких травинках и почувствуешь себя близнецом природы.

Но стихи, так совпадавшие с шелестом полупрозрачной водяной пыли в невысокой траве газона, были прерваны появлением двух баскетболистов.

Баскетболисты – это эвфемизм. У нас он понятен всякому. В службе безопасности не может работать человек, если рост его не достигает двух метров. Там одни гиганты. И в частных беседах о них никто не говорит: работники службы безопасности. О них говорят – баскетболисты. А главу этой службы называют главным баскетболистом.

– Поедемте с нами, – негромко сказал, склонившись надо мной, один из баскетболистов с несоразмерно маленьким для его роста, красивым, румяным, словно девичьим, лицом.

Мы сели в стандартную машину на воздушной подушке. Я не понимаю, почему до сих пор не выпускают специальных машин для баскетболистов. В этой им, по-видимому, было не слишком удобно, но, возможно, они уже приспособились. Они согнулись, как закрытые не до конца складные ножи.

Мы подъехали к зданию службы безопасности. Единственному старому четырехэтажному зданию на этой улице. Вокруг торчали небоскребы. Вышли из машины. Я сразу оказался между двумя баскетболистами и со стороны, очевидно, выглядел, как здание безопасности между этими небоскребами. Едва мы подошли к двери, как она открылась автоматически. Ну, для этого нужно не слишком сложное приспособление. Огромный вестибюль был в два этажа. Совершенно пустое помещение. Ни одного человека. Ни стула, ни скамьи. Дверь в стене против входа. Никаких выходов к лестницам на следующие этажи или к лифту.

Баскетболист с маленьким девичьим лицом, как мне показалось, из этих двух баскетболистов он был старшим, причем не по возрасту, а по званию или должности, набрал на двери шифр на семи кольцах, и мы прошли в коридор. Коридор, по-видимому, и служил здесь началом психологической обработки.

Всем известно, что здание службы безопасности по фасаду занимает никак не больше шестидесяти метров. И в глубину, насколько это видно с улицы, там метров сорок. Так вот, мне вскоре показалось, что здание занимает километры. Такой же двухэтажный, как вестибюль, узкий коридор, – по нему можно было идти рядом лишь двум, один баскетболист шагал сзади, – был, как шлюзами, перегорожен множеством дверей. Расположены они были, очевидно, по таблицам Стюарта, по таблицам случайностей. Крайне неравномерно. Я подсчитывал шаги. Двери были то через одиннадцать, то через двадцать, то через двадцать три шага, а то через девяносто шесть.

Но самое удивительное состояло в том, что коридор этот не имел конца. Я считал про себя: три шага – два метра, мы прошли уже по меньшей мере метров девятьсот, а коридор все продолжался. Ну, скажем, он мог незаметно уводить нас под землю. Или изгибаться. Но мне казалось, что я должен был бы почувствовать этот наклон или изгиб.

Двигались мы совершенно тихо, пол был устлан серой дорожкой из ворсистой ткани, и двери открывались бесшумно. Я оглянулся и увидел, что второго баскетболиста с нами уже нет. Он незаметно исчез на каком-то участке. Я твердил про себя юношеские стихи поэта, написавшего о дожде и траве:

 
И у той последней двери
Мы остались с глазу на глаз.
И у той последней двери
Я сказал проводнику:
– Путь окончен. Мы у цели.
Так прерви свое молчанье
И скажи мне, ради бога,
Что за этими дверьми.
 

Мне казалось, что стихи меня поддерживают, спасают от всего этого безумия.

Последняя дверь ничем не отличалась от всех остальных. Мы оказались в том же самом вестибюле, с которого начали свой путь. Или очень похожем? В противоположной стене была выходная дверь. Баскетболист подвел меня к ней, наклонился надо мной и негромко предложил:

– Иди.

Я сделал шаг, дверь сама открылась, я увидел небольшое помещение и за столом человека, лицо которого было мне хорошо знакомо. Не только мне. Всем, кто смотрел обязательные восьмичасовые телевизионные передачи. Это был начальник службы безопасности. Он часто выступает по телевизору и рассказывает, как много делает его ведомство, чтобы уберечь народ от всяких бед, от огорчений.

Это был он, но вместе с тем совсем не он, а как бы его модель. Уменьшенная в два раза. Очевидно, расчет состоял в том, что это должно меня удивить и испугать, но на меня это не произвело особого впечатления. Я ведь конструктор. И сразу сообразил, как это делается. По-видимому, в телевизионной студии для него специально ставят маленький стол и маленький стул, чтобы он на экране выглядел, как все баскетболисты. А фактически он намного ниже. Даже ниже меня.

– Садитесь, – предложил мне руководитель безопасности.

Я сел на единственный стул перед его столом.

– Что это у вас за сны?

– Какие сны? – ответил я, повышая голос. – Я совершенно доволен нашим государством. Мне не нужны никакие перевороты, это флуктуация. Мало ли какие бывают флуктуации, вот на днях…

И я, запинаясь, рассказал о том, как на конструктора, на моего товарища по работе, свалился в городе вертолет.

– Флуктуация… – презрительно усмехнулся руководитель безопасности. – Это я приказал сбить вертолет. Он летел с бомбой, которую враги государства собирались бросить на здание департамента.

Я молчал и тупо разглядывал носки своих башмаков. Я действительно очень далек от всякой политики. Мне такое и в голову бы не пришло.

– Так вот, – уже другим тоном, напряженным и решительным, продолжал начальник безопасности. – Не нужно говорить глупостей. У нас для этого слишком мало времени. Я все знаю. Я познакомился с вашей схемой. И у нас есть предложение: берите в руки руководство восстанием. А затем вы возглавите наше государство.

– Как это – я? Почему? Ведь я совершенно не подхожу для этого. Я к этому не имею никакого отношения. Я рядовой конструктор. К тому же не электроники, а механических устройств. Кроме того, я всем доволен. Я не понимаю, зачем нужно менять руководство государством… И кто мне даст гарантию, что я не буду вами же уничтожен после того, как организую этот переворот?

– Такой гарантии вам действительно никто не может дать, – недобро усмехнулся начальник безопасности. – Никакая моя расписка вас ни в чем не убедит. И все же есть одно обстоятельство, которое может вам показаться достаточно важным. Дело в том, что наше высшее руководство обанкротилось. А у нас обязательства перед союзниками, перед США. Мы не можем топтаться на месте. Мы должны двигаться вперед. У вас светлая голова, вы способны самостоятельно выдвигать новые идеи, создавать схемы, до которых еще никто не додумался. Дерзайте.

– А если я откажусь? Что тогда?…

– Тогда у меня будут все основания вас бояться. А мне не нравится кого-нибудь бояться. Я буду вынужден немедленно вас элиминировать.

Я удивился. Я не знал этого слова.

– Уничтожить, – жестко пояснил начальник безопасности.

– Хоть подумать о вашем предложении я могу?

– Какое время вам потребуется на размышление?

– По крайней мере сутки.

– Сутки слишком много. В наше время за сутки вырастают деревья. Двенадцать часов. Это – крайний срок.

Он встал из-за своего стола, маленький, напряженный, быстрый. Я тоже поднялся со своего места. И тотчас же в комнате появился баскетболист, который меня сюда провожал.

– Отведи, – приказал начальник безопасности. – В тридцать восьмую.

Мы снова пошли по тому же коридору, но на этот раз недалеко, в стене оказалась дверь, которой прежде будто бы и не было, мой спутник остался за ней, а я вошел в комнату, напоминавшую обычный стандартный гостиничный номер. С двумя большими окнами. Без штор. Но за одним окном был яркий летний день, цветочные клумбы, разбрасывал воду небольшой фонтан, завершавшийся сегнеро-вым колесом, на деревьях порхали птицы. А за другим окном была глубокая зима, снег, вдали скользили лыжники, пробежал мальчишка с санками. Это был такой юморок сотрудников безопасности. Чтобы всякий, кто тут окажется, сразу понял, что выхода отсюда нет, что тут вместо окон телевизионные экраны или что-нибудь похожее на них, а двери ведут в ловушки еще более опасные, чем те, которые ты уже будто бы миновал.

Дверь открылась, в комнату въехал автоматическим столик с довольно неинтересным обедом, я поел, прилег на пневматический диван с ложементом, немного поворочался и нажал небольшую красную кнопку, возле которой была табличка «Вызов». Ждать двенадцать часов не имело никакого смысла. Чистое ожидание так же мало годится для жизни, как чистый кислород для дыхания, как чистая дистиллированная вода для питья. То, что я сделал затем, мог осуществить еще там, в комнате начальника безопасности. В присутствии невозмутимого баскетболиста я вынул из кармана монетку и подбросил ее к потолку. Орел или решка. Простая комбинация.

Начальник безопасности улыбнулся мне дружески и сказал:

– Мне уже известно ваше решение.

У него были свои комбинации. Тоже достаточно простые. Участие в перевороте представляет меньшую угрозу, чем угроза, что тебя немедля элиминируют.

Переворот был произведен по моей схеме и совершен без малейшей осечки. Я теперь руковожу нашим маленьким государством. И не думаю, что хуже, чем другие. Думаю, что даже лучше. Я не хочу обманывать своих соотечественников. Народ должен знать правду. Поэтому я немедленно убрал начальника безопасности маленького роста и поставил на его место настоящего баскетболиста. Мне тоже не нравится кого-нибудь бояться. Особенно союзников. Поэтому я укрепил отношения с США, предоставил территорию еще для двух военных баз.

Проявил я себя и как знаток механики. Во всяком случае механическая часть устройств, записывающих сны, теперь не издает никакого звучка.