Текст книги "Иван Дыховичный. Формула жизни"

«Боксом я увлекался всю молодость свою, потом горные лыжи – я с детства занимаюсь – еще до того, как президент начал кататься, я уже на них первый разряд взял…»

Ну, президент тут пока что ни при чем. А чтобы закончить со спортивной темой, приведу слова Ивана о прочих увлечениях. Правда, он тут забыл упомянуть о водных лыжах, но об этом речь пойдет потом.

«В молодости увлекался мотогонками, а в 1992 году, когда это можно было сделать за копейки, осуществил свою детскую мечту – научился водить самолет. Освоил взлет и посадку, научился управлять самолетом в воздухе, понял, что могу, и больше никогда не летал, потому что нет необходимости».

1963 год в значительной степени стал переломным для Ивана. Пятнадцать лет – это возраст, когда из отрока человек постепенно превращается в мужчину. В этот период лирическая натура особенно чувствительна к душевным потрясениям. И если случилось вот такое, крайне важно эти потрясения стойко, с достоинством перенести. Этому времени посвящен следующий фрагмент из воспоминаний:

«Когда мне было пятнадцать, умер отец. В шестнадцать лет я стал совершенно самостоятельным».

Время действительно было трудное. Даже дачу продали Твардовскому, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Но продолжу цитату из воспоминаний:

«Про меня всегда ходил миф, что я как сыр в масле катаюсь, и я его рьяно поддерживал, но никогда у меня не было и до сих пор нет сберкнижки, позволяющей хоть несколько месяцев провести не работая. Тогда зарабатывал всякими разными способами, включая разгрузку вагонов. Сначала картошка, капуста, потом переходили на бананы. Компанию составлял Саша Кайдановский. Мы с ним ночевали в мастерской у художника Лавинского, где он спал на антресолях, а я на какой-то лавочке, потом снимали одну комнату на Арбате. Ходили в кафе «Буратино», молодежь употребляла портвейн, я всегда водку пил, воспитанный папой в правильном духе. Но с Кайдановским мы Шиллера вместе читали. У нас были большие интересы, чем сделать себе карьеру или заработать деньги».

Александр Кайдановский приехал в Москву в 1965 году, чтобы поступить в Школу-студию МХАТ. Именно там они с Дыховичным познакомились. Как раз к этому времени относятся воспоминания о картошке и бананах. И, забегая вперед, скажу: вот удивительное дело, ну кто бы мог подумать? Ведь годом позже и я с ним познакомился, но никаких жалоб на трудную жизнь от Ивана никогда не слышал. Мне он поначалу казался избалованным парнем из обеспеченной семьи, и только теперь узнал, что все было не так, то есть совсем иначе. Честно говоря, в голове совершенно не укладывается – это же надо быть до такой степени скрытным человеком! Могу предположить, что Иван не переносил жалости, сочувствия, а потому всеми силами пытался сохранить и облик, и настроение баловня судьбы, сына известного писателя и юмориста. Подтверждаю, что это ему в полной мере удавалось.

Встречи в студии скульптора Никиты Антоновича Лавинского очень помогли Ивану, как принято говорить, в становлении его мировоззрения. Не сочтите, что я как-то примазываюсь, пытаюсь проводить некую параллель между Иваном и собой, однако своим рассказом хочу лишь подчеркнуть важность таких знакомств и встреч для любого человека. А дело в том, что и мне в этом возрасте так же повезло – повезло в становлении моих вкусов и взглядов на жизнь. Семья семьей, но очень важно, в какой среде оказываешься вне дома. Учился я в школе № 112, что недалеко от Патриарших, и начиная с шестнадцати лет последние три года своей учебы провел в очень интересном классе. Достаточно сказать, что двое из моих одноклассников позже стали журналистами, трое – физиками. Но самое главное, что было несколько будущих гуманитариев. Один из них – сын Марка Живова, который сотрудничал с Самуилом Маршаком, помогая с переводами. Другой стал довольно известным в своей среде востоковедом – единственным на весь Советский Союз специалистом по малайзийскому фольклору. А наибольшую известность получил Вадим Борисов, Дима – любимец всех девчонок. Позже он стал историком, увлекся религиозной философией, а в 80-х годах был представителем Александра Солженицына в России, получив права на издание его трудов. Обязанностью Вадима с началом перестройки стало продвижение книг изгнанника в народ. С этим сотрудничеством связана довольно темная история, закончившаяся для Вадима трагически. Но речь тут не о нем. Еще раз хочу подчеркнуть, как важно именно в том возрасте оказаться в окружении думающих, начитанных людей. Именно благодаря им я ближе познакомился с поэзией, вместе ходили на «Маяк», так называли тогда площадь Маяковского, где выступали тогдашние диссиденты – не слишком радикальных взглядов, но это и к лучшему. А иногда даже возникает мысль: не будь этого общения, я вряд ли сумел бы написать свои книги.

Однако продолжим о Лавинском.

«Он заставлял нас соображать. Определяться, чего мы, собственно, хотим и зачем все это делаем. К нашей актерской судьбе он, как мудрый человек, относился с большим пониманием и некоторой иронией. Он уже тогда считал, что это – так, на время. И оказался прав».

О правоте этих предсказаний поговорим чуть позже, когда речь зайдет о Кайдановском. Здесь же следует отметить, что авторитетное мнение Лавинского не могло не оказать влияния на их судьбу. Кстати, вот еще что вспоминал Иван о своем учителе: «Все знали, что он сын Маяковского, копия отца».

К Лавинскому захаживало много интересных людей. Заходили модные тогда поэты Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский… Нередко бывала там и Лиля Брик, что вполне понятно, если Лавинский был сыном знаменитого поэта. Возможно, воспоминания о встрече с ней привели Ивана к идее создания фильма о Маяковском. Увы, так и не сбылось. Так вот о Лиле Брик и о тогдашней их компании:

«Они терпеть не могли никаких советских авторитетов. Для них абсолютными авторитетами было то, что висело на стенах. Репродукции Леонардо да Винчи, Рафаэля, Кранаха. Там выпивали, но культурно, не до беспамятства. И споры, которые возникали там между людьми разных поколений, были одним из самых интересных занятий в нашей жизни».

Могу предположить, что ни Иван, ни Кайдановский не были активными участниками этих споров – они по большей части слушали. То же могу сказать и о себе – примерно в таком же не вполне солидном возрасте, оказавшись в компании Григория Горина и Аркадия Арканова, я тоже в основном молчал, если заходила речь о серьезных темах. Немного позже, когда встретился с Петром Фоменко, был уже достаточно начитан, в искусстве спора слегка поднаторел и потому мог с мэтром не то что на равных говорить, но уже не только слушать. Вероятно, благодаря подобным встречам уже в те годы сформировалась основа мировосприятия Ивана, его вкусы, его понимание того, что и как он должен в жизни делать.

«Если можешь, не нагибайся, ищи свое и красивое – дом, дерево, улицу, женщину, что угодно».

Эти слова стали девизом Ивана, по сути, руководством в жизни, хотя, возможно, в юности он и не пытался так строго и определенно это формулировать. Гораздо чаще мы следуем каким-то принципам неосознанно и только в зрелые годы пытаемся в меру сил понять самих себя, понять, ну почему вот именно так все с нами было. Немного забегая вперед, замечу, что можно только пожалеть, что в более поздние времена не оказалось в окружении Ивана людей столь же высокого уровня интеллекта и культуры – я имею в виду гостей мастерской Лавинского.

Если духовное развитие Ивана Дыховичного происходило без проблем, то неувязки с действительностью возникали постоянно. В очередной раз его отчислили из Школы-студии МХАТ за «извращение и патологию в танцах» – так это было сформулировано в приказе. А дело было в том, что он вместе со своей компанией устроил танцы во время отдыха в пансионате на каникулах и что самое ужасное – после отбоя, перебудив и отдыхающих, и персонал! Возможно, организатором был вовсе не Иван, однако милиция не стала разбираться. Зачем, если магнитола принадлежала именно ему! По тем временам шикарная вещь, надо признать. Мне приходилось ее слушать, пока совсем не доломали – отличный японский аппарат фирмы National. Видимо, тоже на разгрузке вагонов заработал, а я-то думал, подарила мама…

Всякому озорству должен быть предел, и в конце концов терпение начальства школы-студии иссякло. Ивана вызвал ректор Вениамин Захарович Радомысленский, печально посмотрел на «нерадивого» и так сказал:

«Голубчик мой, я даю вам правую свою руку на отсечение, что актером вы не будете никогда».

Здесь мнение ректора представлено слишком уж обтекаемо, без какой-либо аргументации. Нарушение правил общежития, даже из хулиганских побуждений, не имеет ни малейшей связи с актерским мастерством. В тот раз Иван так и не решился пояснить суть неприязни Радомысленского. В другом интервью он выразился более конкретно:

«Мне всыпали антисемитизмом в институте, где прямо сказали, что моей еврейской физиономии на русской сцене делать нечего, именно так мне обрисовал ситуацию ректор сего почтенного учебного заведения».

Через десяток с лишним лет, когда Иван прославился в роли Коровьева в незабываемом спектакле «Мастер и Маргарита» по Булгакову, он отомстил. Притом весьма жестоко, поскольку выбрал тот момент, когда актеры играли сцену в варьете, где незабвенному Бенгальскому отрывают голову:

«Я в трусах выбегаю в зал и вижу, Радомысленский сидит в шестом ряду. Гасится свет в этот момент, я должен убегать обратно. Тут я схватил его за руку и сказал: «Отдай руку, сука!» Он испугался так, и решил, что я ее сейчас правда оторву. Он поверил, он так задергался. Вот я дожил до этого момента».

Мне так и не пришлось видеть Ивана на сцене в неглиже. Видимо, такую вольность со временем решили запретить, заставив «бывшего регента» напялить узенькие брючки, жилетку или клетчатый пиджак. Увы, тут мне не повезло! Но это детали малосущественные в формате этой книги.

После того как пришлось расстаться со Школой-студией МХАТ, Иван поступил вольным слушателем в Училище имени Щукина и был зачислен в скором времени студентом. На том же курсе учились Леонид Филатов, Николай Бурляев, Наталья Варлей, Наталья Гундарева и Владимир Качан. Возможно, на решение Ивана повлияло то, что Александр Кайдановский к тому времени тоже учился там. И это правильно – с такими друзьями, как Кайдановский, не надо расставаться.

«В Щукинском училище наша судьба не очень складывалась. Мы играли совершенно не то, что надо было играть. Не то, что нам рекомендовали. Выбирали стихотворения не те – читали Бунина, Мандельштама, Тарковского, отрывки играли из Булгакова – и этим очень раздражали. Это сейчас, скажем, Платонов – величина, а тогда это просто никуда не годилось. Ни в какие ворота. Наши преподаватели спрашивали, кто это такой, ругали его за «провинциальный и устаревший язык» и т. д.»

Думаю, что заводилой в этом увлечении «не той» литературой был Кайдановский. Подтверждение этому мы найдем чуть позже. Кстати, и я в то время открыл для себя Андрея Платонова, Юрия Олешу, Михаила Булгакова, многих иностранных авторов, которых тогда печатали в журнале «Иностранная литература». Да, это было время литературных открытий, последствия хрущевской оттепели 60-х годов.

А вот интересное признание Ивана, объясняющее нам, зачем же он пошел в актеры:

«В какой-то степени в то время актерам дозволялось чуть больше, чем всем другим. Естественно, только на сцене. И нам оставалось только стать артистами в этой странной стране. В этом сумасшедшем театре».

Эти его слова мне, как, может быть, никому другому, понятны и близки. В юности я подумывал о том, чтобы стать художником. Одна из причин того, почему в итоге остался лишь любителем, состоит в том, что понимал – не смог бы стать идейно выдержанным, работать на заказ, под бдительным надзором партийных органов. В итоге выбрал профессию, где можно было обойтись без ссылок на решения очередного съезда КПСС. Да что значит можно? Попробуй я такое написать, мне бы со стопроцентной гарантией накидали черных шаров на защите диссертации.

На выпускном спектакле Щукинского училища присутствовал сам Аркадий Райкин. Ну как же, надо посмотреть, каков на сцене его сын. Впрочем, Константин был только на втором курсе, однако мог порекомендовать отцу кого-то из выпускников. Как оказалось, Райкину приглянулся больше остальных именно Дыховичный. Понятно, что востребован был только его комедийный дар. Мэтр пригласил Ивана в свой театр:

«После «Щуки» поехал к Райкину в Ленинград, жил в гостинице «Киевская» и отдавал за нее почти всю зарплату. Жил впроголодь, совсем впроголодь, так тяжело не было даже в Москве».

Впоследствии Ивана упрекали в том, что будто бы погнался он за длинным рублем, польстившись на щедрые обещания Райкина. Мне думается, что не этом дело. Иван искал свой путь в искусстве и совершенно логично решил использовать наиболее очевидное свое достоинство – дар шута и комедианта. Но оказалось, что реализовать этот дар совсем непросто. И немудрено, поскольку такова уж участь манекена:

«У него была такая мизансцена: когда открывался занавес, на сцене была витрина с манекенами, где я и стоял в канотье».

Но прежде, чем поведать о злоключениях Ивана в театре Райкина, расскажу о том, как мы познакомились.

Глава 2
Новый Свет – это вообще!

Все началось знойным летом на юго-восточном побережье Крыма. Феодосия, Коктебель, Судак – эти названия навсегда остались в моей памяти. Но предоставлю возможность рассказать о том времени Ивану:

«Я приехал в Коктебель странным образом. Мы приехали с сыном Микулина…»

Поясню, что Александр Микулин был сыном известного конструктора двигателей – о нем расскажу подробнее, но немного позже. А здесь продолжаю рассказ Ивана о том, как он приехал в Коктебель:

«Да, это был знаменитый каскадер, который, если вы помните «Берегись автомобиля», все трюки там придумал. Он был очень остроумный человек. И вот мы поехали с Сашей и с мамой Сашиной, она преподавала во ВГИКе… И с его женой Лялей, красавицей русской, писаной красавицей, настоящей русской красавицей, мы поехали в Коктебель… Он был настоящий такой бандит, всегда убегал от милиции, его никак не могла забрать милиция. Он собирал автомобили, он делал какие-то невероятные трюки, его дар пошел вот так. Он был очень талантливый человек. Можно сказать, что он одарен юмором, он шикарный человек. Я с ним очень дружил, потому что я был под впечатлением его автомобильной такой карьеры, и в конце концов мы попали в Коктебель. Мы ехали по дороге на американской машине… это был 1961 год».

Тут, к сожалению, то ли Ивану изменила память, то ли он попросту оговорился. Было это не в 1961-м, а в 1968 году – тогда в Новый Свет он приехал вместе с Микулиным и его семьей на огромном автомобиле – это была такая черная, широкая, приземистая машина, «форд»-универсал, в котором вполне могли бы разместиться десять человек, если бы возникла в том необходимость. Иномарки и в Москве в то время были редкостью, а уж в маленьком поселке на берегу Черного моря – это и вовсе было чудо. Кстати, забегая вперед, сообщу, что через год Иван прикатил уже с Максимом Шостаковичем – и снова на американском автомобиле. Это был «джевелин», единственный на весь Советский Союз. Во всяком случае, в Москве «джевелинов» больше не было – так утверждал Максим, и я склонен ему верить.

Однако же здесь речь идет о «форде»:

«Мы ехали на американской машине длинной, Саша ее вел. По дороге мы сломались, Саша тут же починил, из трактора перебрал какие-то детали, мы поехали дальше… Я помню, кроме Коктебеля замечательного, там есть еще голицынское место, Новый Свет, есть Царская бухта, подвалы замечательные, турками прорытые. Новый Свет – это вообще, я такого места не видел нигде!»

Не могу не поддержать этих восторгов. Но тут ни Иван, ни я, надо признать, совсем не оригинальны, поскольку такие же слова о Новом Свете в те годы мне приходилось слышать не раз. Встречал там и однокурсников, и одноклассников, причем оказывались они в этом месте без всякой подсказки или рекомендации с моей стороны. Самое время более подробно рассказать про Новый Свет. Но прежде еще несколько слов из воспоминаний Ивана Дыховичного:

«Я очень хорошо знаю Крым, потому что я там жил шесть лет начиная с 16 лет. Мы всегда приезжали, у нас была такая компания, разные люди, только на лето мы собирались. Одни были физики, другие были какие-то поэты. Я возил их каждый день из Нового Света в Феодосию на стакан портвейна, семь километров я их на лодке возил. И они выходили шикарные в Таврическую ротонду, выпивали стакан портвейна и отправлялись обратно».

Здесь тоже Иван не совсем точен, хотя приятно упоминание о физиках. Однако начну все по порядку, с истории этих мест.

Впервые это поселение упоминается в одном из документов Генуэзской администрации 1449 года. Тогда его называли Парадиз, Paradixi de lo Cheder. Первым владельцем Парадиза после присоединения Крыма к России стал негоциант из Генуи Бартелеми Галлера. Позднее, уже в середине XIX века, эта местность перешла во владение князя Захария Семеновича Херхулидзе, имевшего намерение устроить там винодельческую колонию. Именно он переименовал имение, назвав его Новым Светом. Первое упоминание этого названия приходится на 1864 год, когда в «Списке населенных мест Российской империи» в Феодосийском уезде Таврической губернии появилась среди прочих «на берегу моря деревня Новый Свет». А в конце XIX века Новый Свет был выкуплен известным ценителем виноградных вин князем Львом Сергеевичем Голицыным. Вскоре туда провели дорогу, построили жилые дома, церковь, винодельню. Голицын задался целью создать русское шампанское, не уступающее по своим качествам французским игристым винам. По его указанию у подножия тех гор, которые с западной стороны примыкают к Новому Свету, соорудили разветвленную сеть обширных подвалов, уходивших в толщу скальных пород. Со временем протяженность новосветских подвалов превысила три версты. А вскоре игристые вина «Новый Свет», «Парадиз» и «Коронационное» стали популярны в Европе. Вот что написано в книге «Вина России», вышедшей в Париже в 1892 году на французском языке: «Новостью, пришедшей в винодельческую конкуренцию, было то, что Россия вошла сюда огромными шагами, и шагами хозяина». И в самом деле, на Всемирной выставке в Париже 1900 года голицынское шампанское урожая 1899 года получило Гран-при. В советское время виноделие в Новом Свете было возобновлено лишь в 1937 году. Ну а в 70-х годах основная часть шампанского шла на экспорт, в основном в Германию. Однако благодаря личным связям кое-что перепадало приезжавшим на лето отдыхающим.

Помимо завода шампанских вин в Новом Свете и его окрестностях есть немало примечательных мест. Чтобы далеко не уходить от основного содержания книги, я их только перечислю: грот Шаляпина, в котором располагалась винотека для высокопоставленных гостей, мыс Капчик, Сквозной грот, где по легенде прятали свои сокровища пираты, Разбойничья бухта, Царский пляж и впечатляющий своим мрачным великолепием горный массив под названием Рай и Ад. Особенно величественным и грозным он становился в конце дня, когда черные скалы на фоне кроваво-красного заката производили незабываемое впечатление на зрителей, расположившихся на мысе Капчик. К местным достопримечательностям можно добавить и остатки средневекового пещерного монастыря, разрушенного во время Русско-турецкой войны, но это осталось за пределами моего внимания.

Впервые я увидел Новый Свет в 1964 году. До этого на Черном море не бывал – пару раз отдыхал в Прибалтике, но как-то она мне не приглянулась. И вот в компании с приятелями, тоже будущими физиками, отправился поездом на юг. Что было в дороге, не запомнилось. Помню лишь, что до Судака от Феодосии добирались на такси. Весьма однообразный пейзаж – сплошные виноградники. И обязательные остановки с выходом из автомобиля – несколько метров приходилось пройти по влажной подстилке, пропитанной химическим веществом. На санитарных кордонах тогда боролись с филоксерой.

И вот проезжаем какой-то не слишком впечатляющий, пустынный Коктебель. Перевалили через Карадаг, проехали Судак, Уютное и вдруг – здрасте вам, шлагбаум! Пришлось долго объяснять сторожу, что нас в Новом Свете ждут. В итоге повезло, поскольку сторож знал фамилию наших будущих хозяев. Далее узкая дорога вдоль моря – слева пропасть, а справа огромная гора. Дорога петляет, водитель закладывает виражи то влево, то вправо, и вдруг… Вдруг после очередного поворота перед собою видим рай!

Первое впечатление было именно такое. Живописная бухта полукругом, песчаный пляж. С одной стороны бухты располагается гора Орел – если смотреть с моря, она и в самом деле напоминала клюв огромного орла. С другой стороны – гора Сокол, мы ее уже почти проехали. А между пляжем и несколькими домиками новосветского поселка – парк. Кипарисы, туи, реликтовая судакская сосна… Среди строений особенно выделялось одно – белое, как и все здания в поселке, напоминающее средневековый замок. А за поселком снова горы, уже пологие, поросшие низкорослыми деревьями. Но самое главное вовсе не в пейзаже, не в яркой растительности, в сравнении с унылым Коктебелем. Самое впечатляющее, что мы тогда увидели, – это вода! Сине-зеленая, темная вдали от берега и светлая, прозрачная там, где уже была небольшая глубина. Глянцевая, совершенно неподвижная вода – такую не увидишь даже на картинах. Казалось, что море затвердело, превратившись навсегда в стекло. Но даже такое описание ничто в сравнении с реальностью. Потому что, повторюсь, – передо мной открылся рай!

Кстати говоря, точно такое же впечатление возникло у одной путешественницы, посетившей Новый Свет еще в 70-х годах XIX века:

«Это замкнутое местечко точно, в самом деле – маленький рай, по своей красоте и богатству растительности и по мягкости температуры. Но оно, к сожалению, так же труднодоступно, как и рай, потому что сюда, кроме крутой тропы для пешеходов, другой дороги нет, и сообщение с остальным миром отсюда может быть производимо только морем».

Однако вернусь ко времени моего появления в этой местности. Компания у нас в тот год была замечательная – может быть, потому что в Новый Свет обычно приезжали люди неординарные и не имеющие особых претензий по части городских удобств. И рестораны, и удобные клозеты, и кино – все оставалось там, далеко, в столице нашей Родины Москве. А началось увлечение этим местом среди юных представителей московского бомонда со съемок фильма «Три плюс два» за пару лет до моего первого приезда. Впрочем, спешу вас успокоить – я к бомонду никогда не принадлежал, мне это было в общем-то без надобности. И еще одно немаловажное уточнение – большого наплыва отдыхающих в это место не было в те годы, что для меня, да и для моих знакомых и друзей весьма существенно.

Так вот, компания наша была сборная, разных возрастов. «Стариков» представляли Аркан, более известный как Аркадий Арканов, тогда начинающий сатирик, и его очаровательная супруга Женя. Следующее поколение – технари Бен с Милой, Саша и Борис. И наконец, младшенькие – три будущих физика, только что закончившие первый курс МФТИ. Это ваш покорный слуга, Мишка и Александр. Последнего называю так не только для того, чтобы отличить от Саши, но и учитывая его нынешний солидный вид – как-никак, сосед по дому, мне ли не знать, как выглядит мой старинный друг. Итак, бритые наголо, в соломенных брылях, мы были зачислены в императорскую стражу. Трон римского императора достался представительному Бену, Клеопатрой числилась Наталья, бывшая пловчиха, а Борис исполнял роль придворного шута и справлялся с ней, пожалуй, ничуть не хуже, чем Иван в роли Коровьева на сцене Театра на Таганке.

Поначалу мы, стража, жили вместе со всеми в одной из башен Голицынского замка, построенного по проекту Федора Шехтеля, известного зодчего, благодаря которому немало красивых зданий в начале прошлого века появилось в Москве. Но где бы я ни жил в Новом Свете, а я как-никак отдыхал там двадцать один год, главное мое впечатление в другом. Я до сих пор прихожу в волнение, вспоминая, что спал на одной кровати с Натальей Фатеевой – замечательной актрисой, исполнительницей множества ролей в кино. Не суть важно при этом, что я временно арендовал эту кровать в 1964 году, а очаровательная актриса – двумя годами ранее. Факт остается фактом, и от этого при всем желании не уйдешь. Увы, после появления Аркана с Женей пришлось уступить место вновь прибывшим, и на ночь мы перебирались, сообщу вам по секрету, на крышу Голицынского замка. От соседей это нарушение порядка приходилось тщательно скрывать, поскольку крышу была недостаточно надежная, ее не ремонтировали с давних времен. Впрочем, возможность провалиться на головы Жени и Аркана нас, по молодости лет, не очень-то смущала.

Кстати, с Натальей Фатеевой в Новом Свете я все же повстречался. Было это года через два. Я возвращался с пляжа, шел по тропинке в гору, где была поставлена палатка, и вдруг поднимаю голову – она! Неповторимая, изумительная! Глаза словно Тихий океан… Смотрю на нее. Она смотрит на меня. Надо сказать, фигура у меня до сих пор достаточно спортивная, ну а тогда… Широк в плечах, по пояс обнажен, в шикарных «самостроках» цвета хаки с офицерским ремнем, а через плечо перекинута тельняшка. Надо еще иметь в виду, что загар ко мне очень быстро приставал. Короче, «кадр» на загляденье! А рядом с нею в эти минуты обретался некий мужичок какого-то кабинетного вида с небольшим животиком – такие лучше смотрятся в мундире или же в костюме, притом в огромном кабинете за дубовым письменным столом. Как я сообразил потом, это был космонавт Егоров. В тот год он прикатил в Новый Свет на «бьюике» в надежде наконец добиться согласия на брак от очаровательной актрисы. Возможно, я ошибаюсь, но мне показалось, что Фатеева тогда вздохнула. Потом что-то шепнула на ухо жениху. И пошли они, солнцем палимы…

Так вот о крыше Голицынского замка. Никогда больше у меня не было такой шикарной спальни! Над головой Большая Медведица во всем ее великолепии, рядом верные друзья, ну и, разумеется, ватный матрац и ватное же одеяло – по ночам все-таки бывало холодно, особенно когда дул ветер с гор. Поэтому место для ночлега мы выбирали так, чтобы от ветра закрывал один из зубцов этой будто бы средневековой башни.

Развлечений в тот первый год было немного, но зато уж самого высокого качества. Во-первых, это анекдоты от Аркана. Обычно мы на пляже ложились вокруг него, и он рассказывал нам что-то такое, что я не берусь пересказать, хотя бы потому, что содержание уже забыл, да и пересказывать это просто невозможно. В финале анекдота следовало неожиданное словцо, нередко матерное, и нам только оставалось кататься по песку, перебирая в воздухе ногами от дикого восторга. Да, в этом жанре Аркан был неподражаем!

Второе развлечение предложили мы, физтехи. Это был такой номер с якобы телепатическим внушением. Один из нас был медиумом, а другой внушал, скажем, фамилию писателя, заданную публикой. «Внушение» производилось с помощью набора быстро повторяемых фраз. Публика стонала, публика чуть ли не рвала на себе волосы, чесала в затылках, но не могла понять, как мы это делаем. Потому что в произносимых фразах не было ни малейшего намека на этого самого писателя – ни одного слова, которое могло бы подсказать его фамилию или название его произведения, там невозможно было отыскать. Не стану раскрывать секрет – мало ли, а что, если нам еще понадобится кого-то одурачить?

Ну а третье наше развлечение, как правило, сопровождало или же предшествовало опытам с той самой телепатией. Неотъемлемой принадлежностью его было окрашенное голубой краской десятилитровое ведро с надписью «Сангигиена» на боку и жестяной кружкой, намертво пристегнутой цепочкой к дужке этого ведра. Главная его ценность была в содержимом – это был сырец шампанского, который продавали в разлив в здешнем магазине. Процедура опустошения ведра происходила поздним вечером на пустынном пляже при свете луны. Кстати, как бы не подумали, будто мы были выпивохами, – если посчитать, получалось на человека аж по литру вина! Так вот уточню, что ведро наполняли не до краев, и к тому же в один прекрасный день мы обнаружили, что нашего полку нежданно прибыло. В те времена отдыхающих здесь было мало – ни тебе столовой, ни танцплощадки, ни иных удобств. Но повторюсь, нас это вполне устраивало. Я бы не возражал, если бы так осталось навсегда. Нет ничего удивительного, что утром на пляж выходили всего две компании. Это были мы и три симпатичные девицы, с которыми, познакомившись однажды, мы больше уже не расставались, по крайней мере в Новом Свете. Впрочем, встречались и потом в Москве. Я в ту пору помимо физики был увлечен кино, поэтому сразу же подыскал девчонкам прототипы. Вера, студентка театрального училища, чем-то напоминала Джульетту Мазину, правда была намного привлекательней. Наташа своею статью и формами походила на Софи Лорен, даже походка у нее была почти софи-лореновская. Ну а Лена была вылитая Марина Влади! Я не обманываю вас, это действительно было так, правда, с поправкой на то, что Лене немного не хватало, как бы это сказать, парижского лоска, что ли. Кстати, я не исключаю, что Лена с Мариной могли быть дальними родственницами… Да, чуть не забыл про взбалмошную Килю, она была четвертой, но ее я позже не встречал – она как-то не прижилась в нашей компании…

Еще одним заметным событием в тот первый год был приезд уже упомянутого Александра Микулина. Правда, он заезжал в Новый Свет всего на несколько дней, однако впечатление оставил неизгладимое. Да можно ли забыть о человеке, если он на «газике» взобрался на гору Орел? Считаю необходимым разъяснить, что под «газиком» я подразумеваю автомашину ГАЗ-69, а не какое-нибудь вьючное животное, более приспособленное для подобного занятия. Опасаюсь также, что в одном контексте с полноприводным автомобилем глагол «взбираться» кому-то покажется совершенно неприемлемым. Однако что поделать, если все было именно так – известный каскадер достиг почти самой вершины, не вылезая из кабины вездехода. Конечно, со стороны поселка гора была более пологая, чем с моря, но преодолеть уклон в 40, а то и в 50 градусов – это, я вам скажу, требует исключительного мастерства. Я был настолько восхищен спортивным подвигом Микулина, что до сих пор нахожусь под впечатлением. Видимо, поэтому не могу отказать себе в удовольствии рассказать более подробно об этом человеке и о его семье, тем более что семья вполне того заслуживает, а сам Александр состоял в приятельских отношениях с героем этой книги.