Текст книги "Пацаны, не стреляйте друг в друга"

Глава девятая

Кто ищет, тот найдет, кто ждет, тот дождется... Не самые убедительные истины, но Панфилов был уверен, что Настю он ждет не зря. Он не форсировал события, не стоял у ворот ее дома с уличным оркестром, не пел ей любовных серенад. Он терпеливо ждал, когда разум ее проснется и она сама придет к нему.

Он ждал, а капитан Костромской и лейтенант Затонов вкалывали на ниве сельской правозаконности. Работы много. Дом сгорел, говорят, кто-то поджег, чтобы место под застройку освободить. Человека трактором по пьяному делу переехали. Жена гулящего мужа покалечила. Это все в Старой Серебровке. А на поверхности Новой – тишина. Но в этом омуте свои черти. Именно в этот омут и была заброшена сеть ожидания.

Седьмое чувство подсказало ему, что момент сей близок. Предчувствие было настолько сильным, что гармонными мехами растянулась душа и зачесались нервы. Взгляд устремился на дверь...

И точно, дверь в кабинет открылась, и на пороге появилась Настя. Та самая юная девушка, которую он когда-то знал. Только звали ее совсем по-другому.

Агата была точной копией своей матери в молодости. Но при этом она не вызывала тех чувств, которые он питал к Насте. К тому же в Агате был скрыт подвох. Достаточно было пройтись по ней взглядом, чтобы понять, с какими намерениями она к нему пришла.

Панфилов поднялся ей навстречу, вышел из-за стола, чтобы подойти к креслу, которое она могла бы занять. Агата остановилась, ощетинившись недовольством, как прекрасная роза шипами. И руки вытянула, отгораживаясь от него.

– Не подходите ко мне!

– Почему? – останавливаясь, спросил он.

– Потому что вы – старый развратник!

– Что?!

Если бы это сказал ему кто-то другой, он бы разозлился. Но ему пеняла дочь его любимой женщины. Даже раздражения не было, только досада.

– Развратник, – стушевавшись, повторила она.

– Старый? – уточнил он.

– Да.

– Разве я похож на старика?

– Нет.

– Тогда почему старый?

– Потому что я слишком для вас молодая!

– Логично. Но я и не пытаюсь за вами ухаживать, юная леди.

– Не надо со мной разговаривать, как с глупой девочкой! – поморщилась она.

– Как ты себя ведешь, так я с тобой и разговариваю, – снисходительно улыбнулся Панфилов.

– Да, я понимаю, что веду себя вздорно... Лучше бы вы за мной ухаживали, чем за моей мамой.

– Я не могу за тобой ухаживать.

– Почему? – искренне удивилась и даже в какой-то степени обиделась Агата.

Она пришла ругаться с ним, но не могла дать волю своим чувствам, как будто что-то сдерживало ее. Казалось, Марк Илларионович нравился ей как мужчина. Он не хотел и думать об этом, но мысли сами лезли в голову.

– Потому что слишком для меня молода.

– Кто вам такое сказал? – возмущенно вскинула она брови.

– Сама же и сказала...

– Да? Говорила?..

– Или, может, кто-то другой тебе это сказал. Может, папа?

– Папа? Мой папа?.. Да, говорил... Он сказал, что вы очень плохой человек...

– Ну, это с какой колокольни на меня смотреть...

– Вы любите мою маму?

– Да, очень...

– Потому и преследуете ее?

– Я ее не преследую. Я хочу на ней жениться.

– Но так нельзя! – протестующе тряхнула головой Агата. – Вы не можете жениться на моей маме!

– Почему?

– Ну как это почему? – Ее удивлению не было предела. – Потому что она замужем за моим папой!

– Они могут развестись.

– А как же я?

– Будешь жить с мамой.

– Но я не хочу! Я хочу жить и с мамой, и с папой!..

Агата уже потеряла интерес к Панфилову. Не волновал он ее как мужчина, сейчас она видела в нем только врага. В воздухе остро запахло истерикой.

Он понял, что лучше не противоречить ей.

– Живи. И с папой, и с мамой...

– Правда? – просияла она. – Вы даете обещание, что не будете преследовать маму?

– Преследовать я ее не буду... Но как быть, если она сама захочет уйти ко мне?..

– Она хочет... Она правда хочет... Она любит вас, – хлюпнув носом, сказала девушка. – Но я ей не позволю... Если она уйдет, я перережу себе вены... Я наглотаюсь таблеток... Я... Я...

Панфилов осторожно подошел к ней, нежно взял за плечи, подвел к дивану, посадил ее, налил в стакан минералки.

– Ты должна успокоиться, – сказал он.

– А вы должны оставить маму в покое.

– Но я очень ее люблю... Тебя еще на свете не было, а я ее любил...

– Раньше надо было на ней жениться, если любили...

– Хотел, не вышло.

– Почему?

– Потому что я разбился. Ехал на мотоцикле и разбился. Долго лечился... А потом узнал, что твоя мама вышла замуж за твоего папу...

– А папа говорил, что вы изменили маме. Поэтому она бросила вас...

– Это неправда, – мотнул головой Панфилов.

– А еще он говорит, что вы большой бабник. Говорит, что вы к Максютовой зачастили...

– Я расследую дело о гибели ее мужа...

– А может, она просто нравится вам? – с надеждой и в то же время с досадой посмотрела на него Агата.

– Нет.

– Она не замужем, на ней можно жениться...

– Я не хочу на ней жениться.

– Тогда женитесь на мне! – сказала она и в смятении спрятала глаза.

– На тебе? – опешил он.

– Да... Я готова принести себя в жертву...

– Час от часу не легче, – озадаченный, выдохнул Марк Илларионович.

– Вы женитесь на мне, а маму оставите в покое...

– Тебе всего шестнадцать лет.

– Да, но маме было пятнадцать, когда вы с ней встречались.

– Тогда мне было всего двадцать четыре года. А сейчас – сорок три. Разница слишком большая.

– Я вырасту, – Агата искательно заглянула ему в глаза.

– Когда ты вырастешь, мне уже пятьдесят будет.

– Неправда, я уже в семнадцать лет буду взрослой... Хотя я знаю девчонок, которые уже в пятнадцать лет... ну, вы понимаете... – через силу, со стыдливым жеманством улыбнулась она.

– Ничего я не понимаю! – резко сказал Панфилов. – И понимать не хочу. И не надо тебе приносить себя в жертву. Во-первых, это глупо!..

– А во-вторых?

– И во-вторых, глупо. И в-третьих, и в-четвертых...

– Тогда просто оставьте маму в покое!

– Будем считать, что этого разговора не было.

– Правильно!.. Правильно папа говорит! – вскочив на ноги, с истеричной дрожью в голосе воскликнула Агата. – Вы нехороший! Вы опасный человек!..

– Мне все равно, что говорит твой папа...

– Учтите! Если мама уйдет к вам, я покончу с собой!

Панфилов обреченно вздохнул. Он знал, что это не пустые слова. В свое время Настя отравилась таблетками, теперь вот и Агата была близка к тому же. И если это вдруг случится, виноват будет он... Но не мог отступиться от Насти, потому что очень-очень любил ее.

Он выпроводил Агату, закрылся в кабинете, достал из бара бутылку коньяку. Он не знал, что делать, и надеялся, что пьяная голова подскажет, как ему быть дальше.

Какое-то время он пил, не пьянея. Но в один совсем не прекрасный момент хмель ударил в голову с такой силой, что закачалась дальняя стена кабинета... Ему бы остановиться, но рука сама потянулась ко второй бутылке.

В кабинет зашел Грецкий. Марк Илларионович воспринял его появление как нечто само собой разумеющееся.

– Иди сюда, – миролюбиво махнул он рукой, призывая к себе.

– Водку жрешь? – презрительно скривился Антон.

– Коньяк.

– Где моя дочь?

– Ее здесь нет.

– Что ты с ней сделал?

– Что я мог с ней сделать? – начал заводиться Панфилов.

– Ты мог ее изнасиловать!

– Я не такая свинья, как ты!

– Не знаю, кто из нас свинья!

– Ты нарываешься! – с грозным видом поднялся со своего места капитан.

– Да пошел ты, козел!

Грецкий явно нарывался на грубость. А Панфилов был в том состоянии, когда тормоза не действовали.

Он подошел к Антону, с силой схватил его за грудки, прижал к стене. На этом бы и остановиться. Но голова сама собой устремилась вперед...

Мощный удар лбом в переносицу вышиб из Грецкого дух. Панфилов разжал руки, и беспомощное тело мешком плюхнулось на пол. И в это время в кабинет вломилась целая делегация – полковник Сагальцев собственной персоной, его зам по работе с личным составом, майор Перелесов, два омоновца...

– Это что за дела? – покачнувшись на ногах, заплетающимся языком спросил Панфилов.

Обычно сильная встряска действует на людей отрезвляюще, но в его случае хмель еще сильней затуманил сознание.

– Это я хочу спросить тебя, капитан, что это такое? – взревел Сагальцев, показывая на лежащего Грецкого.

– Мужик нарвался, неужели не ясно!

– Мне ясно, что ты пьян как скотина! Мне ясно, что ты сам нарвался, Панфилов! – продолжал бушевать начальник РОВД.

– А ты мне не тыкай! – вскипел Марк Илларионович.

– Что?! – ошалело уставился на него полковник. – Ты забываешься, капитан!

– Игорь Ильич, не надо, успокойтесь! – попытался урезонить его Перелесов, но Сагальцев еще больше взъярился.

– Ты мне за все, Панфилов, ответишь! Как самосуд здесь разводил, как людей честных истязал!

– Людей или блюдей? – хмыкнул Панфилов. И взглядом показал на Грецкого. – Этот, может, и людь. А твоя Алка – точно блюдь!

– Что?! – взорвался полковник. – Кольцов! Пушинский! Арестовать этого!..

Даже сквозь пьяный дым Панфилов понимал, что разговаривал с начальством в недопустимом тоне. Но вместе с тем он также осознавал, что Сагальцев появился здесь неспроста. Это Грецкий его сюда привез, чтобы показать, насколько грубо обращается с ним капитан Панфилов. Привез и устроил дешевую провокацию. Отнюдь не с дешевым исходом. До сих пор Грецкий без сознания. За что боролся, на то и напоролся. Но своего все-таки добился. Теперь его обидчика можно было привлечь к уголовной ответственности. Что, в общем-то, и собирался сделать Сагальцев.

Но взять Панфилова было не так-то просто. Сам он догадался, что сопротивление при аресте усугубит его вину, но его верные помощники Левшин и Захарский не стали утруждать себя сомнениями. Они ворвались в кабинет, растолкали начальство, раскидали омоновцев и встали, закрыв собой Марка Илларионовича.

– Это что такое? – в яростном недоумении вскричал Сагальцев.

– А то, что нельзя со мной силой, – надменно усмехнулся Панфилов.

И смиренно добавил:

– Я сам... Только без наручников...

Он сам пошел к машине, сам сел в салон, позволил омоновцам взять себя в живые клещи. Его привезли в город, заперли в камере предварительного заключения.

– Завтра поговорим, – сказал на прощание Сагальцев. – На трезвую голову. И с прокурором...

Панфилов не нашел ничего лучшего, чем отдать все имевшиеся при нем деньги дежурному милиционеру. Взамен он получил бутылку дешевого коньяка и мертвецки пил в течение всего вечера и ночи.

Проснулся он утром в состоянии жесткого похмелья. Напился холодной воды из-под крана, умылся, снова лег. В голове каша, все равно, где он, что с ним... Сагальцев появился ближе к обеду, сам зашел к нему в камеру. В глазах недоумение, замешанное на страхе и досаде.

– Что-то неважно выглядите, Марк Илларионович, – глядя куда-то в сторону, принужденно сказал он.

– Ничего, бывало и хуже.

– Зря вы так.

– Что зря?

– С Грецким так сурово обошлись. На Аллу наговорили... Ну было у нас с ней, так, эпизод...

– Но ведь было. А вы смерть мужа ее на самоубийство списали...

– Я не списывал... Следователь счел нужным... И вообще...

– Что вообще?

– Приношу вам свои извинения, – с нажимом на собственную гордость сказал Сагальцев.

– Извинения принимаю, но после холодного пива.

– Лучше перетерпеть, работа у вас.

– Может, мне лучше отгул взять? – усмехнулся Панфилов.

– Как хотите, – пожал плечами полковник. – В принципе, Костромской на месте, можно обойтись и без вашего присутствия. И бригада тоже на месте...

– Бригада?

– Да, оперативно-следственная...

– Что-то я вас не очень понимаю.

– Я, если честно, тоже... Алла... Гражданка Максютова погибла...

– Когда? – встрепенулся капитан.

– По всей видимости, ночью. Утром пришла горничная, обнаружила труп...

– Вот тебе и омут, – в мрачном раздумье изрек Панфилов. – Вот тебе и черти... Я в Серебровку поеду. Но пивка все равно возьму...

Левшин и Захарский ждали его у входа. Эту ночь они тоже провели во временном изоляторе, откуда их также вытянула неведомая сила. И «Нива» уже здесь.

– Куда, в Москву или в Серебровку? – спросил Левшин.

– В Серебровку.

Возражений, разумеется, не последовало. Но все же было видно, что прапорщик загрустил. И Захарский тоже поскучнел.

Не мог Марк Илларионович ехать в Москву, не мог бросить Настю на произвол судьбы. Черти какие-то мутят тихий омут, как бы до нее не добрались. Да и не мог он находиться вдалеке от нее.

Глава десятая

Панфилов сильно опоздал. Тело Максютовой уже увезли. Осталось только кресло, в котором ее нашла горничная. Кресло, стоявшее боком к трюмо. В зеркале небольшая дырочка от пули, радиальные трещины и тошнотворная субстанция, сухим протокольным языком именуемая физиологической жидкостью.

Зато застал он Костромского, который первым прибыл на место происшествия. И лейтенанта Тараскина, находившегося здесь во главе оперативно-следственной бригады.

– В кресле сидела, – сказал Юра. – Пеньюар, шелковый халат нараспашку. Рука свешена, пальцы касаются пистолета... В одном виске дырочка маленькая, а в другом – дыреха...

– Самоубийство, – авторитетно заявил следователь.

Панфилов внимательно посмотрел на него.

– Вы в этом уверены?

– Конечно... Чокнутая семейка. Сначала муж, потом жена...

– Жена не смогла пережить смерть мужа? – не без ехидства спросил он.

– Ну а почему нет?

– Пистолет какой?

– Старинный. Тульский-Коровина. Образца двадцать шестого года. Калибр шесть тридцать пять...

– Автоматический, – добавил Панфилов.

– Ну, понятное дело, что не револьвер...

– А гильза?

– Что гильза? – недоуменно уставился на него Тараскин.

– Гильза где?

– А-а, гильза... Не было гильзы... – потрясенно захлопал глазами лейтенант.

– Искали?

– Ну, искали... Может, закатилась куда...

– Как-то не подумал, – явно расстроился Костромской. – Конечно же, должна быть гильза...

– Если ее нет, какое ж это, к черту, самоубийство?

– Но если это убийство, зачем убийце забирать гильзу?

– Логично... И убийство здесь произошло, а не где-то, – кивнув на следы от выстрела, рассудительно сказал Панфилов. – И гильза должна быть...

– Может, горничная прибрала? – в раздумье спросил Тараскин.

– Какая горничная? Которая деньги украла?

– Нет, та в СИЗО, – покачал головой следователь. – Показания дала, суда ждет... Она здесь быть не могла...

– Так же, как и я, – усмехнулся Марк Илларионович. – У меня суровое алиби. Вся дежурная часть подтвердит...

– А вы что, могли бы? – сощурившись, глянул на него следователь.

– Что мог бы – гильзу прибрать или убить?

– Ну, и гильзу... И убить...

– Я эту ночь в райотделе провел, под бдительной охраной...

– Ну, это ясно. А чисто теоретически?

– Если чисто теоретически...

Панфилов вспомнил вчерашний разговор с Агатой. Неспроста она сказала о том, что он зачастил к Максютовой. Значит, Грецкий внушал жене, что у него роман с этой дивой. И Насте мог внушать, и слухи по поселку распускать.

– Если теоретически, то говорят, что я не просто так ходил к Алле Сергеевне...

– А как?

– Вроде бы дело об убийстве ее мужа распутывал, а сам под юбку к ней лез... И этой ночью я мог быть у нее. Опять же чисто теоретически. А на практике у меня с ней ничего не было. И быть не могло...

– А у кого могло?

– Вот это уже вопрос по существу... Я знаю двух мужчин, у которых с ней был роман. Одного мы опустим, потому что доказательств нет. А вторым можно заняться вплотную. Есть такой Грецкий Антон Вадимович, сосед Аллы Сергеевны, а заодно любовник...

– Марк Илларионович! – осуждающе посмотрел на Панфилова Костромской.

– Что Марк Илларионович?

– Ну, мы же знаем, в каких отношениях вы состоите с Грецким...

– В каких?

– Скажем так, любовный треугольник на почве личной неприязни...

– Если бы почва. Болото это, Юра... Сам в этом болоте по уши. И других за собой тащу... Но Грецкий точно был с Максютовой, у его жены даже видеозапись есть...

– Вы сами эту запись видели?

– Нет. Как-то неудобно было грязное белье из чужой корзины тянуть. Но сейчас другое дело, все-таки убийство...

– А как видеозапись к его жене попала? – спросил следователь.

– По электронной почте.

– От кого файл пришел?

Панфилов глянул на Тараскина с интересом и одобрением.

– Мне бы и самому хотелось это знать... Я, конечно, не настаиваю, что Грецкий виновен, но поработать с ним надо. Да, кстати, как он, оправился вчера после удара?

– И оправился, – кивнул Костромской. – И в город съездил, побои снял... Он сейчас дома должен быть, с такими синяками, как у него, я бы не поехал на работу.

– Побои, говоришь, снял. Ну, ну... Постановление нужно, на обыск.

– Нереально, – покачал головой Тараскин. – Сначала на компромат глянуть надо. Или устное подтверждение получить. Или свидетельские показания...

– Но побеседовать мы с ним можем.

– Надеюсь, что да... Но лучше в моем присутствии. И не сейчас...

Тараскин освободился только через час. К этому времени Панфилов успел сделать важный звонок и отправить в город Левшина. Он мало сомневался в том, что Грецкий причастен к убийству Максютовой. Как бы ни уверял он, что с Аллой знался постольку-поскольку, их общение носило такой же тесный характер, как и сама их близость. Антон приходил к ней настраивать ее против начальника сельской милиции. Более того, он пытался выяснить у нее, откуда могло взяться грязное видео в почтовом ящике Насти. В конце концов он мог не поверить ей, что к этому пассажу она имеет лишь исполнительское отношение. Он мог предъявить ей обвинение в том, что она срежиссировала порносцену, осудить ее на смертную казнь и самолично привести приговор в исполнение...

Следователь Тараскин решительно нажал на клавишу звонка. И тут же динамик отозвался голосом Антона Грецкого:

– Что нужно?

Глядя на крохотную дырочку в каменной кладке забора, где пряталась миниатюрная видеокамера, Тараскин объяснил ему, что по соседству произошло убийство, и попросил разрешения на личную встречу.

Грецкий думал недолго. Похоже, он уже был в курсе происшедшего и продумал, как быть дальше. Он даже не стал спрашивать, кого именно убили.

Калитка открылась автоматически, за несколько секунд до того, как к ней подошла экономка Грецких, пышная женщина средних лет – высоко поднятая голова, высокая прическа, высокомерный взгляд.

Панфилов впервые входил в дом Грецких. Отделанное мрамором широкое крыльцо, хромированные перила, богатый входной холл плавно переходил в роскошную гостиную со вторым светом. Эркерные окна, кремовые оттенки модернового интерьера, первоклассная мебель, не самые дорогие, но точно в стиль подобранные картины, идеально вписывающиеся в обстановку антикварные безделушки. Но все мертвое, холодное. Оживить сей бытовой пейзаж могла только хозяйка дома.

Но Насти не было, и Агата тоже не появлялась. Зато к незваным гостям вышел сам хозяин дома. Шишки на переносице у него уже не было, но вокруг глаз угадывалась синева, густо замазанная тональным кремом. И на всем лице та же косметика, для однородности. Он был в дорогом стеганом халате. Нахохлился так, что живо напоминал шукшинского вора из «Калины красной». Не хватало только пройдохи-официанта с его убийственной фразой: «Народ для разврата собран!»...

– И ты здесь, – спускаясь с лестницы, недовольно глянул на Панфилова Грецкий.

– Да вот, хочу посмотреть, как ты живешь.

– Тебе так не жить.

– Тебе, надеюсь, тоже.

– Странно, мне сказали, что тебя закроют надолго.

– Нет, как видишь. Для тебя место освободил.

– Хватит! – не выдержал Тараскин.

И Костромской с упреком посмотрел на Марка Илларионовича. Ему также не нравилась эта взаимная пикировка. Все правильно, не стоило превращать серьезное дело в дешевый фарс.

– Я тоже думаю, что хватит, – сказал Антон, окатив Панфилова презрительным взглядом.

И, обращаясь исключительно к Тараскину и Костромскому, показал на диван. Соперника своего сесть он не приглашал.

– Итак, я вас слушаю, господа милиционеры. Вы что-то говорили про убийство.

– Да, убили вашу соседку, Максютову Аллу Сергеевну.

– Аллу?! Убили Аллу?.. – сокрушенно качнул головой Грецкий. – Но какое отношение я к этому имею?

– А ты не знаешь? – опередив следователя, нависая над ним, спросил Панфилов.

– Послушайте! – возмущенно вскочил на ноги тот.

– Слушай, ты! – резко оборвал его Марк Илларионович. – Аллу твою зарезали!

– Зарезали? Чем?

– Не зарезали. А застрелили. Из пистолета, – недовольно глянув на Панфилова, уточнил Тараскин.

– Застрелили, – обескураженно повторил Грецкий. И, тоскливо усмехнувшись, глянул на Панфилова. – Подловить меня хотел?.. И подловил бы... Но я не убивал... Этой ночью я был дома...

– Ночью? А кто тебе сказал, что ее убили ночью? – злорадно спросил Марк Илларионович.

– А когда ее убили? – побледнел Грецкий.

Все-таки он проговорился. И это не осталось без внимания. Тараскин уже смотрел на него, как охотничий пес, почувствовавший запах дичи.

– Ночью. Между двумя и четырьмя часами. Более точное время покажет экспертиза...

– Зарезали? – как бы уточняя, спросил Антон.

Но всем было ясно, что он валяет дурака.

– Зарезали, – усмехнулся Панфилов. – Пулей. Из пистолета.

– Но почему я? – не выдержал напряжения Грецкий.

– Потому что ты к Максютовой по ночам бегал.

– Это неправда!

– Но я-то знаю.

– Не было ничего.

– Настя где?

– При чем здесь Настя? – вскинулся Грецкий.

– Мне нужен ее почтовый ящик.

– Нет там ничего... Уже нет.

– Не верю. Я должен с ней поговорить.

– Поговоришь! В присутствии моего адвоката!

– Еще раз спрашиваю, где Настя?

– Нет ее! Уехала она.

– Куда?

– В Москву. С Агатой. Квартира там у нас...

– Когда уехала?

– Вчера...

– То есть ночью ее здесь не было.

– Нет, – окончательно потерявшись в своих мыслях, кивнул Антон.

– И никто не мешал тебе провести эту ночь с Аллой Максютовой?

– Э-э, но я не был у нее! – В замешательстве Грецкий взбил рукой волосы на голове. – Дома был, всю ночь... Голова жутко болела... После вашего, между прочим, удара...

– А утешения искал у Максютовой?.. Кто может подтвердить твое алиби?

– Ну, экономка моя, Маргарита Михайловна. Она сегодня здесь ночевала.

– С тобой в постели?

– Нет, конечно!

– И всю ночь не спала, да?

– Ну, наверное...

Настя появилась в комнате незаметно, со спины тихонько подошла к Панфилову, мягко коснулась рукой его плеча.

– Обманул он тебя, – опечаленно глядя на него, сказала она. – Здесь я. И никуда не уезжала...

– А врать зачем?

– Неужели непонятно? Не хочет он, чтобы мы виделись...

– И алиби у него есть?

– Есть, – бросив на мужа быстрый взгляд, кивнула Настя. – Дома он был. Всю ночь.

– Вы можете это подтвердить? – подчеркнуто официальным тоном спросил он.

– Да.

– Вы всю ночь не спали, следили за ним?

– Почему не спала? Спала... С ним, в одной постели...

Панфилов стиснул зубы и с трудом их разжал, чтобы продолжить разговор.

– Дом Максютовых недалеко. Антону Вадимовичу не нужно было отлучаться надолго, чтобы расправиться с Аллой Сергеевной...

– Не знаю. Но Антон никуда не отлучался...

Марк Илларионович чувствовал, что Настя врет, покрывает мужа. Ему очень не нравилось ее поведение.

– Помните, вы говорили, что у вас есть видеофайл, присланный вам на электронную почту?

– Электронная почта есть, а видеофайла нет. И ничего я вам не говорила...

Настя смотрела в пол, не в силах поднять взгляд на Панфилова.

– Мне кажется, вы пытаетесь выгородить своего мужа.

– А она не обязана свидетельствовать против меня! – расхорохорился Грецкий. – И вообще, она не скажет вам ни слова, пока сюда не прибудет адвокат!

– Так вызывайте его, – резко сказал Марк Илларионович.

– Вызову. И буду общаться в его присутствии... Но не с вами, а со следователем. Вы для меня, капитан, – никто!

– Адвокат не обязателен, – покачал головой Тараскин. – Разговор закончен, мы пойдем... Если у вас есть алиби, о чем говорить...

Следователь с укором посмотрел на Панфилова. Как будто он нарочно вел его по заведомо ложному пути.

– Слушай, лейтенант, ты сколько уже в следственном отделе служишь? – уже во дворе с неприязнью спросил его Марк Илларионович.

– Два года.

– И сколько убийств раскрыл?

– Не было у меня убийств, – замялся Тараскин.

– А Максютов? А его жена?

– Максютов – самоубийство...

– И его жену ты на самоубийство спишешь?

– Ну, может быть. Если гильзу найдем... Может, в доме она. Может, правда, куда-то закатилась...

– Значит, самоубийство... Не быть тебе сыщиком, лейтенант. И капитаном тоже не быть... Не там ты истину ищешь, не там...

– А почему вы ко мне на «ты»? – возмущенно начал Тараскин, но Панфилов резко его осадил.

Сквозь щель в проеме приоткрытой калитки он увидел подъехавшую «Ниву».

– Здесь гильзу будем искать. И сейчас...

Левшин не мог вернуться с пустыми руками. Он привез из города «свежевыпеченное» постановление на обыск в доме гражданина Грецкого. Тараскин изумленно таращился на документ, не в состоянии понять, как могло произойти это чудо.

– Так не бывает... – в неверии мотнул он головой.

– Бывает! – насмешливо глянув на него, отрезал Панфилов.

Костромского он отправил за понятыми, а сам вместе с Тараскиным вернулся в дом. Козырнул перед Грецким постановлением на обыск.

– Говорил же тебе, вызывай адвоката.

– Я вызову... И прокурора тоже, – впустую пригрозил Грецкий.

– Давай, действуй, – усмехнулся Панфилов. – А мы пока начнем...

Начал он с Насти. Обратился к ней в присутствии мужа. Кроме них троих, в комнате никого не было.

– Мне бы хотелось заглянуть в ваш почтовый ящик, – с чувством неловкости сказал он.

– Нет там ничего... – покачала головой Настя. – И давай не будем на «вы». Все мы здесь люди взрослые, прекрасно понимаем, что происходит...

– Лично я очень хорошо понимаю, – Грецкий презрительно скривил губы. И, пристально глядя на Панфилова, но обращаясь к ней, ожесточенно сказал: – Некто ищет твоего расположения. Очень рьяно ищет. На все идет, чтобы найти. Сначала в кутузку меня отправил, затем видеомонтаж тебе подсунул, чтобы против меня настроить... Ты хоть и поздно, но разобралась, что к чему... Ну, что на меня смотришь, мент? Ничего у тебя не вышло! Настя поняла, что ты ведешь себя подло! Не будет она твоей!

– Хватит! – прикрыв ладонями покрасневшие щеки, попросила Настя.

– Что хватит? – не унимался Антон. – Ты же видишь, этот бык ломится в нашу жизнь со всей своей скотской наглостью! Мало того, что Аллу в любовницы мне записал. Он еще хочет обвинить меня в ее убийстве... А может, он сам ее убил! Сам убил, а на меня сваливает!.. Гильзу они ищут!.. Настя, ты должна быть готова к тому, что ее найдут!..

– А ты к этому готов? – хлестко спросил Панфилов.

– Готов не готов, а ничему не удивлюсь!

– Только буффонаду здесь устраивать не надо... Если есть гильза, отдай сам, чтобы нас не мучить. Да и обслугу свою тоже. Дом большой, искать долго придется. А потом уборка...

– Сам скажи своим, где искать. Куда ты ее положил, там она и лежит...

– Я же прошу, давай без клоунады, – поморщился Панфилов. – Никто тебе гильзу не подбрасывал. И Аллу я убить не мог. Потому что в райотделе ночь провел, твоими стараниями...

– Как же я тебя ненавижу, сволочь! – вскипел от бессильной злобы Грецкий.

– А в почтовый ящик я бы заглянул, – игнорируя его чувства и эмоции, обратился к Насте Панфилов.

– Нет там ничего... Но если ты настаиваешь...

Она включила компьютер, вскрыла ящик. Марк Илларионович запомнил ее адрес. Вроде бы ничего особенного. «Kurmanova. AE...», собачка, поисковая система... Но фамилию она указала девичью. Значит, где-то в душе она до сих пор не может смириться с тем, что ей приходится быть Грецкой.

Ящик был девственно чист. Но это явно не первозданная чистота. Все файлы из ящика были удалены. Налицо восстановление девственности, компьютерная гименопластика...

Панфилов даже не стал спрашивать про другой ящик. Компрометирующий видеофайл был здесь, но, судя по всему, Настя его удалила...

– Не было ничего, капитан! – почувствовав его настроение, злорадно изрек Грецкий. – И не могло быть!

– Но я-то знаю, что было, – в раздумье посмотрел на него Марк Илларионович.

– Да мне по барабану, что ты там себе придумал!

– Никто ничего не придумывал...

Панфилов устало опустился в кресло, закрыл глаза, собираясь с силами. Вчерашнее злоупотребление коньяком очень сильно сказывалось на самочувствии. Пивка бы выпить, да в койку. А еще лучше сначала в баньку, а потом в постель, и чтобы Настя подала горячего молока с медом. И чтобы рядом хоть чуть-чуть посидела, чтобы рука ее была в его руке...

Надо было подниматься. Костромской вот-вот должен был привести понятых. Или уже привел... Процедурой обыска должен был руководить Тараскин, но Марк Илларионович не мог оставаться в стороне. Сам он рыться в чужих вещах не будет, хотя бы потому, что Грецкий грешит на него, подозревает в том, что он может подбросить гильзу... Надо подниматься. Надо... И звонок важный нужно сделать. Была у него задумка, реализовать которую можно было лишь с помощью высококлассных специалистов...

Резко распахнулась дверь, в комнату стремительно вошел Тараскин. Рот до ушей, в руке небольшой полиэтиленовый кулек, на дне которого гнездилась гильза.

– Вот! – выставляя на обозрение драгоценную находку, воскликнул он.

– Где нашел? – вскакивая с места, взбудораженно спросил Панфилов.

Никак не думал он, что в таком большом «стоге сена» обнаружится маленькая «иголка».

– Где... Покурить вышел на крыльцо, смотрю, лежит...

– Гильза?! На крыльце?! – хватаясь за голову, истерично вскричал Грецкий. – Умней ничего придумать не могли?!.. Убийство когда произошло, ночью? А у нас двор с утра подметается. А крыльцо еще и моется!..

– Может, и подметается, – язвительно хмыкнул Тараскин. – Может, и моется... Но хреново... Гильза между поперечинами решетки лежала, которая для ног...

– Это вы ее туда подбросили! – Грецкий обращался к следователю, но взглядом пытался испепелить Панфилова.

– Никто вам ее не подбрасывал. В пыли гильза. Это значит, что утром действительно проводилась уборка...

– А калибр? – спросил Панфилов.

– Пистолетная гильза. Явно не девять миллиметров, меньше. Малый калибр... Уверен, та самая...

– Бред! – взвыл Грецкий. – Не могла она здесь оказаться!

– Могла! – внимательно глядя на него, отрезал Тараскин. – Человек вы неуравновешенный, нервный. Могли выронить гильзу, когда домой возвращались...

– Зачем бы я вообще брал ее?

– Вот это вы мне и расскажете. Потом, и под протокол...

– На ней нет моих отпечатков пальцев! – хватаясь за соломинку, взревел Грецкий.

– Вот видите, это вы знаете.

– Я повторяю, там не будет моих отпечатков пальцев! Потому что я эту гильзу в глаза не видел.

– Глаза боятся, руки делают... В перчатках вы были, гражданин Грецкий, потому и не оставили пальчики...

– Это безобразие! Я буду жаловаться!

– У вас есть на это право.

– Понятые засвидетельствовали факт изъятия гильзы? – спросил Панфилов.

– Да. Их Костромской как раз вел... Сейчас протокол составим, понятые распишутся... Надо бы еще одежду осмотреть, – тихо, чтобы не слышал Грецкий, сказал Тараскин.