Текст книги "Волк и семеро козлов"

Но до санчасти еще нужно было дойти. Через железную дверь с толстым потрескавшимся слоем краски Ролана провели в гулкое, зарешеченное с двух сторон помещение с длинным дощатым столом, над которым висела засиженная мухами лампа под жестянкой примитивного абажура.

– Эльхимов где? – раздраженно спросил майор у кого-то из своих подчиненных.

– Так рано ж, этапов еще нет, – отозвался один из бойцов.

– Умный, да? Если умный, сам давай в булках ковыряйся.

– Так я сейчас Эльхимова крикну, он в кладовке, наверное… А этого до ветра можно…

Один конвойный, не очень молодой парень с резкими, можно даже сказать, уродливыми чертами лица, пересек помещение и скрылся за гремящей решетчатой дверью, а его напарник, молчаливый, склонный к полноте мужчина с лысой головой, отвел Ролана в туалет.

В тесном, слабо освещенном помещении было относительно чисто, но бачок, как всегда, тек, и в унитазе журчала вода, оставляя ржавые потеки. Но воспаленным своим воображением Ролан воспринял этот звук как шум Ниагарского водопада и целую минуту ощущал восторг свободного полета. Но эйфория закончилась, и вслед за чувством облегчения он ощутил казенно-прогорклый запах неволи. Тихонов снова в каменном мешке. Впереди долгий срок, и еще ему придется доказывать свое право на жизнь в стае волков. Ну, и о Корчакове он тоже не забывал. Ролан должен был костьми лечь, но добиться перевода в тюрьму для осужденных.

Все это время конвойный стоял у открытой двери, присматривая за ним. Он следил, чтобы Ролан не перепрятал в самое надежное на данный момент место свои сбережения. Но надеялся поживиться он зря: все давно уже спрятано, и совсем не важно, что это доставляет неудобства. Без денег будет еще неприятней.

Досмотрщик Эльхимов, черноволосый прапорщик с восточным разрезом глаз, не заставил себя долго ждать. Пристально и с насмешкой глядя на Ролана, он ладонями гладил свои предплечья, делая вид, будто закатывает рукава. Сейчас, сейчас…

Хабара у Ролана не было, но Эльхимов распорядился вывернуть карманы. Тихонов выложил на стол одноразовую бритву, зубную щетку в футляре, носовой платок, пачку сигарет, зажигалку, две смятые тысячные купюры – для отвода глаз.

– Куртку снимай, да, – потребовал прапорщик.

Ролан покорно кивнул, но, снимая куртку, сделал вид, будто сильно потревожил рану, и удачно изобразил обморок. Падая, он якобы случайно зацепился локтем о стол, стукнулся, и боль как бы вернула его в чувство. Сознание он не потерял, но предобморочная немощь осталась. Он еле держался на ногах.

– Твою свинью! – выругался досмотрщик.

Он похлопал Ролана по бокам, по карманам брюк, задрал штанину, ощупал одну голень, другую, заставил снять туфли, обследовал их, выдернул из подошвы супинатор, из которого можно было сделать заточку. На этом обыск и закончился. Не рискнул он лезть к Ролану в душу через задний проход.

В следующем зарешеченном помещении с прицелом на черно-белую шкалу ростомера у крашеной кирпичной стены стоял фотоаппарат на штативе, чуть в стороне – стул напротив зеркала, машинка для стрижки волос. Напрасно Ролан изображал предобморочное состояние – его и сфотографировали, и обрили налысо. Он пытался протестовать, но контролер, исполнявший роль парикмахера, объяснил, что иначе в санчасть педиков не принимают. Ролана взбесила такая вольность в общении с ним, но парень объяснил, что так он якобы называет вшивых зэков – тех, кто страдает педикулезом.

– У тебя жена есть? – спросил Ролан, глядя в его наглую физиономию.

– При чем здесь это?

– Значит, есть. Или жена, или девушка. И педикюр она делает… С кем же ты тогда спишь?

Парень промолчал под насмешливые взгляды конвойных, но когда стриг Ролана, нарочно до крови расцарапал машинкой ему лысину. Хорошо еще, что не задел тонкий слой кожи, прикрывавший платиновую пластину в голове.

Следственный изолятор был построен и оборудован в классическом стиле: здесь не было закрытых лестничных шахт, все переходы с этажа на этаж открытые, железные, гремящие, на каждом шагу – решетчатые шлюзы и защитные металлические сетки. Ролана вели по переходу нижнего этажа, и, посматривая наверх, он видел надзирателей, наблюдающих за камерами. А еще он заметил баландера в белом халате, слышал, как тот катит свою тележку, как открываются кормушки в дверях камер. Время еще раннее, в изоляторе только завтрак. Но у него что-то не было аппетита. Ролана подташнивало и даже знобило: похоже, поднялась температура.

Глава седьмая

Санчасть занимала свободное пространство в дальнем конце первого этажа тюремного блока. Палаты, ординаторская, процедурная – все это хозяйство представляло собой решетчатые клетки, один ряд которых отделялся от другого узким переходом с прозрачными, но крепкими перемычками. Правда, ординаторская от посторонних взглядов была защищена гипсокартонными плитами – и Ролану вскоре стало ясно, почему. Врачом была женщина, причем довольно-таки симпатичная. Было в ней что-то грубое, вульгарное, но если это и влияло на ее сексуальную привлекательность, то только усиливало ее. Ролан сутки как с воли, он еще не успел забыть вкус самой желанной женщины на свете, и то заметил, что врач, а если точнее, фельдшер довольно-таки хороша собой. Чего уж тогда говорить о заключенных, давно уже не видевших живую женщину…

Ей было уже лет за тридцать, пышная грудь, крутые бедра; халат на ней чуть-чуть не доставал до колен, но когда она села, осматривая Ролану руку, полы задрались, и полное, тугое бедро в ажурной сетке чулка открылось наполовину. Тут не только изголодавшийся арестант слюну пустит, и даже не сразу заметит бейджик на кармане халата: «Евдокимова Изольда Германовна. Фельдшер».

Достоинства этой женщины Ролан оценил со знаком «плюс», но весь интерес к ней остался где-то глубоко в нем. Одно дело любить Аврору, но еще большее счастье – обладать ею. Она была его женщиной, он здесь ради нее, и засорять светлые мысли о ней посторонними скабрезными помыслами совсем не хотелось.

– Как у тебя все запущено, – покачала головой Изольда Германовна.

Пышным задом она заерзала на круглом стуле, устраиваясь поудобнее, и полы ее халата задрались еще выше. Ролан усмехнулся про себя. Возможно, эта женщина получала тайное удовольствие от того, что дразнила заключенных своей недоступностью. А может, и не тайное. А может, и доступностью…

– Шов почему не наложили? – Рассматривая рану, она так близко подалась вперед, что едва не коснулась грудью его локтя.

Едва, но не коснулась. А может, она ждала, что Ролан сам подвинет локоть вперед?

– А надо?

– Поздно уже. Загноилось все… Температура есть?

– Кажется, есть небольшая…

– Ладно, с температурой потом разберемся. А сейчас потерпеть придется. Обезболивания у нас, извини, нет.

– А сто граммов? Можно без огурчика.

Изольда Германовна внимательно посмотрела на него, будто выискивая в его глазах похотливый блеск, но ничего такого не нашла. И это, похоже, слегка ее расстроило. А может, и не слегка…

– А девять граммов не хочешь? В свинцовом эквиваленте.

– А куда обращаться?

– К моему заму по анестезиологии. Он сейчас на вышке дежурит, с автоматом…

Шутка получилась грубой, нескладной, Ролан ответил на нее жалким подобием вежливой улыбки. И эта его реакция на черный юмор ей не очень понравилась. Может, поэтому рану она обрабатывала долго и очень больно. Хорошо, что повязку наложила плотную. И еще царапины на голове каким-то раствором обработала.

– Я так понимаю, баню и санитарную обработку ты еще не проходил, – заметила она, недовольно, но с интересом глядя на него.

– Сказали, что у вас душ есть.

– Сказали… А если это мой личный душ?

К ясновидцам Ролан себя не причислял, но ему вдруг показалось, что он знает, какого ответа она ждала на свой провокационный вопрос. Возможно, ей нравилось только то, что заключенные заигрывают с ней; скорее всего, за черту флирта она никому заходить не позволяла. Так это или нет, но ей явно хотелось, чтобы Ролан проникся к ней похотливым интересом. И насчет душа он должен был грубо сострить – дескать, если это собственность Изольды Германовны, то помыться в нем он мог бы под ее личным присмотром. Она бы, конечно, его отбрила, но самого в душ пустила бы. И настроение у нее улучшилось бы от его пусть и грубого, но заигрывания.

Но Ролан скромно промолчал в ожидании ее решения.

– Ладно, душ примешь, – разочарованно посмотрела на него женщина. – Только руку не мочи, перевязывать больше не буду. Десять минут у тебя на все…

– Мне бы одежду постирать.

– Ага, счас! На прожарку твоя одежда пойдет…

Ролан промолчал, закусив губу. Он знал, что бывает с вещами после прожарки. Белье, джинсы, рубаха и куртка у него из натурального хлопка, синтетики там нет, поэтому материал не очень пострадает, но пластмассовые пуговицы расплавятся, и «молния» на куртке перестанет застегиваться. Да и грязь на вещах так и останется.

– Белье получишь, пижаму. А вот палату белокаменную тебе не обещаю.

Изольда Германовна выжидающе смотрела на него. Она явно ждала слов, которые могла бы расценить как комплимент, но Ролан лишь пожал плечами. Он никак не выказывал своего к ней интереса, и ее это злило.

Душевая комната находилась в конце решетчатого коридора, туда его проводил рослый дородный санитар из обслуги. Таких заключенных называют козлами, а этого типа с таким незавидным титулом Ролан возвел бы в квадрат или даже в куб. Он не просто прислуживал в санчасти, но и выполнял здесь роль надзирателя, ключом-вездеходом вскрывая переборки-шлюзы. Видно, ему здесь очень доверяли. К счастью, скурвленный санитар не пытался ставить Ролана лицом к стене, когда открывал решетчатые двери.

Душ находился за дверью, а то Ролан всерьез опасался, что мыться придется на виду у всех. Однако тамбур оказался за непрозрачной стеной, и следующие за ним два помещения были закрыты кирпичной перегородкой. Одна дверь оказалась запертой на замок, другой не было вообще; в проеме виднелась сырая, в грязных разводах стена, темный заплесневелый угол под потолком, ржавая изогнутая труба без лейки. Вентили давно проржавели, пол был скользким. Вряд ли Изольда Германовна пользовалась этим убожеством; наверняка ее душевая кабинка находилась за соседней запертой дверью, но посторонним туда вход запрещен. А ведь она могла бы его туда впустить, если бы он проявил свой к ней интерес. Но уж лучше мыться в грязной каморке под холодной водой…

Ролан был почти уверен в том, что вода в душе окажется холодной. И он не ошибся. Одна труба была теплой, но кран, ее перекрывавший, не имел вентиля, а с помощью пальцев его открыть было невозможно. И вертушка с исправного холодного крана никак не снималась.

– Эй, мужик, а вентиль где? – спросил Ролан, глядя на санитара, который с брезгливым видом собирал в мешок его одежду.

– Я не мужик, – покосился на него тот.

– Слышь, я знаю, что ты не мужик, – недовольно скривил губы Ролан. – Я знаю, кто ты такой. Но я же не буду называть тебя козлом.

Санитар оскорбленно дернулся, гневно шагнул к Ролану, но ему очень не понравился его грозный вид и блатные татуировки. Зло стиснув зубы, он ушел. Глупо было ждать, что вернется он скоро и с вентилем. Тут как бы без холодной воды не остаться…

Впрочем, вода была не многим ниже комнатной температуры, и Ролан не успел дать дуба, пока мылся. Правда, после душа ему пришлось порядком померзнуть. Обозленный санитар нарочно не спешил нести одежду, и Ролан голышом и босиком дожидался его в тамбуре.

После холодного душа у него еще больше поднялась температура, и к тому времени, как появился санитар, легкий озноб перерос в настоящую лихорадку.

– Ничего, мы с тобой, козел, еще встретимся на узкой дорожке, – пригрозил он санитару.

– Уже встретились, и что? – с высоты своего положения ухмыльнулся тот.

Ролан был без одежды и в таком виде не мог начать потасовку. Еще пойдет слух, что у него ум зашел за разум на почве сексуального голодания – на мужиков, как петух, стал бросаться…

Санитар ушел, Ролан стал осматривать одежду, которую тот принес ему в бельевом мешке. Трусы и майка маленькие, вместо больничной пижамы обычная тюремная роба, все чистое, но застиранное чуть ли не до дыр. Хорошо, что костюмчик более-менее соответствовал размеру.

Скоро санитар вернулся и отвел его в процедурную, где Ролана дожидалась Изольда Германовна.

– Руку не намочил? – с плохо скрытой насмешкой спросила она.

– Да нет, нормально.

– А голову намочил… Ничего, сейчас…

Он и опомниться не успел, как она густо смазала его царапины зеленкой.

– Мне бы аспирину, – сказал он, угрюмо глядя на нее.

– Ну да, ты же про температуру говорил. Сейчас…

Движением пальцев она показала, чтобы он расстегнул верхние пуговицы на куртке, сама сунула ему под мышку градусник. Но не прошло и минуты, как она его вытащила.

– Ничего, нормальная температура… Знаю я ваши болячки: голова болит, в костях ломота…

Казалось, она нарочно тянула время, провоцируя его. Как будто знала, что Ролан знаком с этой присказкой.

– Ничего у меня не стоит, и неохота, – поморщился он.

Ему бы сейчас горячего чаю и под одеяло, и уж точно не до шашней.

– Да я уже поняла, что ты не того… – хмыкнула Изольда Германовна. – Карнаух, давай Тихонова в палату!

Нехорошо посмеиваясь, санитар отвел его в крайнюю от входной двери палату. Здесь было всего две решетчатые стены – фасадная и левая переборка с соседней палатой. Дальняя и правая стены были оштукатурены, низ выкрашен в серый цвет, а верх побелен так же чисто и густо, как и потолок. Четыре койки, две нижние и столько же верхних. Сортира, как и в других палатах, здесь не было, дверь закрывалась на замок, и, чтобы справить нужду, нужно было идти под присмотром санитара в общий для всех больных туалет.

Две нижние койки были заняты, из четырех мест свободным оставалось только одно – на верхнем ярусе у решетчатой перегородки, за которой лежал болезненного вида мужчина, надсадно кашлявший в подушку, возможно, кровью. Такое соседство Ролана не устраивало, но и выбора у него не было. Больничка – не место для разборок. Если, конечно, тебе не бросают вызов.

С его появлением с нижней шконки у оштукатуренной стены поднялся крупный, хорошо накачанный парень в борцовской майке, туго ушитой по бокам, чтобы подчеркнуть узкую талию на фоне могучих плеч. Спортивные стретч-шорты на нем такие тонкие и эластичные, что можно точно определить размеры его «хозяйства». Аккуратная «площадка» на голове, брови черные, тонкие и какие-то ненатурально глубокие, грубые от природы черты лица смягчались каким-то слащавым выражением. Рот маленький, но багровый шрам от уголка губ казался его продолжением. Моргала целые, но пасть, похоже, кто-то ему порвал.

– Ты что, чумной? – густым, хорошо поставленным басом спросил атлет. – Что это у тебя за чума на голове?

На второй нижней шконке лежал и с интересом наблюдал за Роланом среднего роста чернявый паренек в приталенной вязаной кофте и низких джинсах, которые неприятно для глаз обтягивали его тонкие как спички ноги. Он радостно улыбался, в то время как третий обитатель палаты хмурил брови, с какой-то непонятной тоской глядя на Ролана. Притихли и обитатели соседнего помещения, похоже, все они ожидали забавного зрелища.

– Не бойся, не заразный, – буркнул Ролан.

Он с вожделением глянул на свободную и к тому же полностью заправленную койку. После кошмарной ночи, холодного душа ему не терпелось забраться под одеяло, не важно, что оно грязное и пыльное.

– А вот, представь себе, боюсь. Может, это у тебя сифилис какой-нибудь.

– Ну что ты, Арнольд, какой сифилис? – поднялся со своей шконки чернявый паренек.

У него были правильные черты лица, утонченные, почти женственные. Таких смазливых типчиков, как он, в зоне обычно называли сладкими, сахарными; особенно щедры были на такие «комплименты» ценители, что желали попробовать их на вкус. А манерность и особый диалект этого красавчика наводили на мысль, что ему должно льстить столь пристрастное отношение со стороны озабоченных мужчин.

– Мне кажется, что это у него такая раскраска, и он ее сделал, чтобы тебе понравиться.

На определенные мысли наводила и вольность, с которой красавчик общался с атлетом. Будь этот качок честным арестантом, петушок бы сейчас летал по камере, махая крыльями; но нет, Арнольд лишь мило улыбнулся ему в ответ.

– Ну, если ты так думаешь, Мишель, то я с тобой согласен.

Ролана едва не стошнило, глядя на них. А внутри все заледенело от мысли, что его неспроста направили в этот курятник. Или Карнаух ему такую палату в отместку подобрал, или Изольда Германовна над ним так подшутила, или они оба приняли решение наказать его. А может, это тюремное начальство продолжает свои грязные против него игры.

– Я с тобой не согласен, пидорок. – Ролан волком глянул на Мишеля.

Хорошо, что петушки сразу проявили свою голубую суть. Он еще не занял место в палате, не опоганил свою душу их духом, не замарал руки, случайно прикоснувшись к вещам, которыми они пользовались. Еще бы с Арнольдом справиться, а то петухам на смех будет, что Тихона побил какой-то голубой.

– Ты кого пидорком назвал? – вздыбился Арнольд.

– Его. И тебя тоже… Развели здесь гомодрильню! – Ролан презрительно сплюнул ему под ноги.

Нельзя плевать на пол в чистой хате, а в грязной нужно.

– Ничего мы не разводили. – Манерно заламывая руки, Мишель встал между ним и взъяренным Арнольдом. – Просто мы живем так, как нам нравится. И это совсем не гомодрильня. Это свободное выражение нравов. И прав личности в том числе…

– Ты, наверное, по личности давно не получал, – хмыкнул Ролан.

– Да я его сейчас в бараний рог!..

Арнольд шагнул к Ролану, но Мишель развел в сторону руки, чтобы удержать его:

– Подожди, не надо! Человек просто не созрел для нормального цивилизованного разговора.

– А я сказал, пусти!

Ролан ехидно ухмыльнулся. Не очень-то Арнольд рвался в бой. Если хотел ударить Ролана, то давно бы уже оттолкнул своего голубовника.

– Я же сказал, подожди! Человек сейчас все поймет, и его предвзятость исчезнет. Ему еще понравится с нами…

Ролан больше не мог слушать этот бред голубой лагуны.

– Карнаух! – крикнул он.

Не дело это – ломиться с одной хаты, требуя перевести в другую. Только если эта хата не петушиная.

Санитар не замедлил подойти к решетчатой двери.

– Чего? – с нескрываемой насмешкой спросил он.

– У меня рука болит, а не дупло; зачем ты меня к проктологам направил?

– Ну, зачем так грубо? – жеманно возмутился Мишель. – Мужчина, мы же цивилизованные люди, мы должны разговаривать культурно, а вы опускаетесь до грубых оскорблений… Совестно должно быть!

Ролан свирепо посмотрел на Арнольда:

– Слышишь ты, Дольче, заткни свою Габбану, или я вас обоих на сапоги порву!

– Определенно, мужчина, с вами невозможно говорить! У вас совершенно пещерные взгляды на жизнь…

– Ты за своей пещерой следи, чтоб не дуло.

– Ох, ох, как смешно! – передразнил Ролана Мишель и, виляя задницей, убрался на свою койку.

Зато Арнольд не сдвинулся с места – ни вперед, ни назад. Стоит, сжав кулаки, злобно смотрит на Ролана.

– Карнаух, уводи меня отсюда. Считаю до трех. Раз… Два…

– Три! – хмыкнул санитар, даже не собираясь открывать дверь.

Именно на этот счет Ролан и ударил ногой в точку под обтянутым шортами «хозяйством». И в этот удар он вложил всю свою оставшуюся силу. Арнольд с воем рухнул на колени, обеими руками закрывая отбитую промежность.

Ролан презрительно усмехнулся, глядя на поверженного мужелюба. Чистая победа. И руками он его не коснулся – не опоганился, иначе говоря. Никто ни в чем его не упрекнет. Ну, разве что в карцер отправят.

– Сам виноват, – сказал Ролан, через прутья решетки глянув на Карнауха.

У санитара был такой вид, будто ему только что сделали трехлитровую клизму. Видно, он примерил на себя всю мощь коварного удара, и его перекосило.

– Я же сказал, переводи от греха подальше. Ты не послушал… Так дежурному помощнику и скажу, что ты меня спровоцировал.

Упоминание о дежурном помощнике вызвало на лице Карнауха кривую усмешку.

– Не надо никому ничего говорить…

Он вывел Ролана из палаты и перевел в соседнюю, где также имелось свободное место на втором ярусе слева от входа. Но Ролан положил глаз на нижнюю койку с той же стороны. На ней лежал грузный мужчина с крупными чертами лица и маленькими бегающими глазками. Он пытался изображать крутого, когда Ролан подошел к нему. Лежит, в полную щеку жует печенье, глядя на новичка.

– Почему не крикнул, что там пидоры живут? – резко спросил Ролан, кивком головы показав на палату справа.

– Э-э… Ну-у…

– Жить хочешь?

– Э-э, да…

– Тогда чего ждешь? – Ролан взглядом показал на верхнюю шконку, и тот, покорно кивнув головой, переехал на новое место жительства.

Ролан сам, своими руками переместил сверху вниз чистую постель, с удовольствием забрался под одеяло. Он уже засыпал, когда появился баландер.

Борщ оказался вполне съедобным, рисовая каша с костно-шкурно-жировым наполнителем также не вызывала тошноты, в теплом компоте угадывался сладкий привкус. Хлеб, правда, подкачал – черствый, с мучными комочками, но в тюрьме и третий сорт не брак. А на полдник Тихонов получил стакан самого настоящего кипяченого молока, что входило в специальный рацион для санчасти. Что ж, можно сказать, жизнь постепенно налаживалась…