Текст книги "Ночная бабочка. Кто же виноват?"

Я не помнил, как вернулся на базу, если так можно было назвать место нашей дислокации. Недорытые окопы, недостроенные блиндажи. Холод, грязь, слякоть. И последние остатки сухого пайка... Очень хотелось есть, но, честное слово, я бы, не задумываясь, отдал последнюю банку тушенки за возможность поспать хотя бы пару часиков. Но ротный продолжал издеваться над нами и чуть ли не пинками заставил нас закончить оборудование позиций. А ночью снова артналет. Но мы не артиллеристы, а наше стрелковое оружие мало подходило для нанесения серьезного ответного удара. Поэтому ротный разрешил нам не высовываться из блиндажа. Благо, что боевых приказов не было. Казалось, их уже перестали отдавать. Казалось, что там, наверху, решили отдать нас на съедение дудаевским волкам. Кушайте, мол, только, пожалуйста, не подавитесь, а то у нас на подходе очередная партия «пушечного мяса»... Я мог думать о высоком начальстве все, что угодно, но у меня не хватало сил злиться на него. Я очень хотел спать. И заснул, несмотря на обстрел...

Аргун нужно было брать любой ценой. Об этом говорил ротный, об этом догадывался даже я. Ведь мы шли на Грозный, и никак нельзя было оставлять у себя в тылу мощный укрепрайон. Но командованию, как всегда, было виднее. Утром поступил приказ – в составе всей группировки выдвинуться в район Ханкалы. Необходимо было отвоевать у «чехов» этот важнейший для штурма Грозного плацдарм.

Наша колонна первой подошла к Ханкале. Заняли позиции. Подтянулись танки, тяжелая техника. Организовали круговую оборону. Что-то уже начало получаться. Хотя до идеала было еще ой как далеко. Идеал в Российской армии случался только на учениях, и то если инспекторскую комиссию хорошенько напоить. Но «чехи» оказались куда более придирчивыми инспекторами, нежели комиссии из Генштаба. Они ставили оценки, расписываясь за них нашей же кровью...

В ночь на тридцатое декабря наша рота получила очередную задачу. В составе основных сил мы должны были овладеть Ханкалой. Задача для линейного десантно-штурмового подразделения. Но мы-то разведчики... Впрочем, приказы не обсуждают, тем более в той неразберихе, которая предшествовала предстоящему наступлению.

Мы выдвинулись на указанные исходные позиции, приступили к разведке местности. Позади правее нас метрах в пятидесяти от наших позиций окапывался взвод противохимической защиты. Я бы не удивился, если бы узнал, что у чеченцев есть химическое оружие. Но нам никто ничего не объяснял. Химики молча и с остервенением вгрызались в мерзлую землю. Зима, холод на фоне повышенной влажности – врагу не пожелаешь. Но это сущий пустяк по сравнению с угрозой стать жертвой минометно-пулеметного обстрела. Вся местность в этом районе была изрыта проклятыми арыками, по которым к нам в любой момент могли выйти боевики. Обстреляют, отойдут, а потом снова высунутся из другого места. Из пушек БМД их не достанешь. Минометов у нас, к сожалению, не было, разве что подствольные гранатометы, которые в принципе можно было использовать для ведения навесного огня.

Но боевики нас не тревожили. И мы спокойно готовились к бою. Тоже рыли окопы – на случай обстрела. А химики тем временем заняли круговую оборону. Ночь, темно. Только слышно, как саперные лопаты грызут землю да ухает где-то неподалеку миномет. Как тот филин ухает, тоску наводит...

Штурм Ханкалы начался с артподготовки. Одновременно огонь открыло доблестное подразделение химической защиты. Непонятно, что померещилось их командиру, но его подчиненные ударили из автоматов и пулеметов по всем направлениям. В том числе они били и по нашим позициям. Били настолько плотно, что не было никакой возможности поднять голову. Тот, кто знает, что такое автоматный огонь почти в упор, – поймет и меня, и моего командира, который из-за идиотизма соседей не стал поднимать нас в атаку.

Я думал, что сейчас химики поймут, какую глупость они совершают. Но не тут-то было. Огонь лишь усиливался. А докричаться мы до них не могли – перекричать грохот автоматов мы были не в силах. И по рации связаться с ними не могли. Парализована у них была не только система управления и связи, но и мозги командира... Можно было бы забросать этих идиотов гранатами. Но ведь своих же побьем. А мы хоть и не могли подняться в атаку, но потерь среди нас, благодаря мудрости командира, не было. А у них, к счастью, не было гранат... Оставалось уповать только на то, что у придурков закончатся патроны. И они закончились, аж через два часа.

Не только мне хотелось заглянуть в глаза идиота, который устроил эту вакханалию. Первым на позиции химиков ворвался наш командир. Мы за ним. Хотелось бить и добивать недоделанных уродов, но, когда я увидел одного из них, у меня опустились руки и пропала всякая злость. Это был не человек, а какое-то парализованное безумным страхом животное. Ни он, ни его сотоварищи совершенно ничего не понимали. Мы им пытались объяснить, что они стреляли по своим, а они лишь тупо кивали головами. И так же тупо улыбались – от радости, что попали в руки к своим парням, а не к «духам». Разговора с офицером не получилось вовсе – по той простой причине, что его убило еще вчера. Взводом командовал сержант, который, судя по всему, кроме как измываться над молодыми солдатами, в военном деле не смыслил ничего... Я хорошо знал, что такое страх. Самому было страшно до полного обледенения души. Но страх пока что не делал меня идиотом... Глядя в безумные глаза паникеров, я вдруг подумал, что сам пущу себе пулю в висок, если вдруг меня охватит такой вот животный ужас. Я не хотел становиться животным. Я не хотел стрелять в своих...

Штурм Ханкалы закончился днем. Это была первая победа, которую мы одержали. Ценой большой крови. Но это была наша победа. Победа, которой мы не желали. Как не желали приходить на эту чужую для нас землю. Но мы сюда пришли. У нас приказ, и мы должны выполнить его во что бы то ни стало. Такая вот дурацкая логика у русского человека. Верховное командование – дерьмо, но мы обязаны подчиняться ему, чего бы это нам ни стоило.

Глава 4

Тяжелое мрачное небо. Чужое небо. Тяжелый мрачный город. Чужой город. Чужие люди, чужая земля... Я смотрел на Грозный с высоты кургана. И понимал, почему этот город имеет такое название. Он действительно имел очень грозный и, что самое неприятное, неприступный вид. Засевшие в нем боевики уже имели опыт уличных боев, уже умели жечь наши танки из гранатометов, умели убивать. Они вряд ли бы приняли нас с распростертыми объятиями, если бы мы пришли с миром. И уж точно нам не приходилось ждать от них пощады, потому что мы пришли к ним с войной... В лицо мне дул холодный пронизывающий ветер. Но я его не замечал, потому что боялся другого ветра – свинцового. Опасность везде, опасность кругом, и ничего удивительного, если бы мне в лицо задуло снайперскую пулю. Только вряд ли бы я успел удивиться...

Мне говорили, что сегодня у людей будет новогодняя ночь. Говорили, я верил, но тут же об этом забывал. Какой может быть праздник, если сегодня мы идем в Грозный. Только что взяли Ханкалу и сразу же получили задачу на штурм города. А ведь это не какой-то поселок сто на сто метров. Это огромный город. Даже я, непрофессиональный солдат, понимал, что требуется провести передислокацию и сосредоточение войск, провести тщательную и разностороннюю разведку, разработать подробный и, что важно, долговременный план захвата города. Ведь его невозможно брать нахрапом. Его нужно завоевывать улица за улицей, квартал за кварталом, тщательно зачищать каждый дом, каждую канаву, чтобы не оставить за собой ни одной единицы живой силы противника. Но, видимо, кому-то из высшего руководства страны хотелось встретить Новый год во дворце Дудаева, чтобы потешить свою барскую гордыню и самолюбие. Может быть, сам Ельцин был не прочь испить водочки из запасников бывшего советского генерала, а ныне врага... Скорее всего так оно и было, потому что все делалось в спешке. Предстартовая лихорадка напрягала и наводила на страшные мысли не только нас, рядовых бойцов, но и командный состав.

– Ваша главная задача – выжить! – перед строем, не стыдясь своих слов, сказал наш ротный.

Я почему-то был уверен, что мои товарищи из первого батальона слышат те же слова из уст комбата. Но я их слышать не мог, потому что батальон должен был идти в самом конце колонны – замыкать ее и обеспечивать прикрытие с тыла. А без прикрытия никак не обойтись. Ведь перед нами поставили настолько глупую задачу, что вообще не хотелось идти в бой. Мы должны были не нанести, а изобразить главный удар российской группировки, ввязаться в бой и отвлечь на себя основные силы противника. Что будет дальше, никого, похоже, не волновало. По существу, нам уготовили роль смертников. Но ведь сейчас не сорок третий год, когда такие идиотские маневры были в порядке вещей. Тогда людская кровь была что водица... Впрочем, я уже должен был понять, что и наши жизни не ставились ни в грош. Но от выполнения приказа я отказаться не мог. Потому что не мог подвести своих ребят, своего командира. Мне было страшно, у меня тряслись поджилки в ожидании очередной и более жуткой порции светопреставления. Но я все же забрался на броню своей машины, когда прозвучала команда на марш...

Мы шли в середине колонны. Никакого боевого прикрытия – ни спереди, ни с флангов. Время от времени над нами пролетали вертолеты... Эпическая картина. Измазанные грязью и кровью бронемашины, съежившиеся от страха солдаты на броне, а сверху с грохотом проносятся бронированные винтокрылые чудовища. Был бы я сейчас на учениях, я бы решил, что под прикрытием с воздуха нам бояться уж точно нечего. Появись вдруг враг, и летчики тут же накроют его точным ракетно-бомбовым ударом... Но я-то знал, что враг откроет стрельбу в тот момент, когда вертолетов не будет в небе...

Так оно и случилось. Мы прошли военный городок, и началось. В нас стреляли из прилегающих к улице домов – из автоматов, гранатометов, снайперских винтовок. Колонна огрызалась беспорядочным огнем и, теряя машину за машиной, упорно продвигалась вперед... Остановиться бы, провести зачистку близлежащих кварталов. Людей много, и они бы смогли выполнить поставленную задачу. Но в том-то и дело, что не было задачи остановиться, очистить плацдарм вокруг себя и закрепиться. Нас упорно гнали на убой, а мы упорно двигались навстречу своей смерти...

Первое время потерь было мало, потому что нападения чеченских боевиков носили единичный и точечный характер. Стрельнут, убьют-подожгут и наутек – в другую точку. И некому было их остановить, потому что по параллельным улицам не шли специально обученные подразделения внутренних войск, не отстреливали подозрительных типов. Грозный напоминал мне удава с раскрытой пастью. Он даже не пытался атаковать. Он просто ждал, когда жертва сама заберется к нему в глотку, ну и покусывал ее своим острыми и длинными во всю пасть зубами... Я знал, что у удава не может быть таких зубов. Но аналогия все же напрашивалась...

Колонна медленно продвигалась к центру города. У моста нас ждали отнюдь не благодарные жители города. Вместо хлеба-соли – патроны с порохом. Нас обстреляли из крупнокалиберных пулеметов. Очень четко работали снайперы. Юрка Бычков даже вскрикнуть не успел, когда пуля ткнулась ему в лоб аккурат под срез каски. Падая, он успел только взмахнуть руками... Я знал, что это снайпер. Но не знал, откуда он стрелял. Вернее, знал, что стреляют они отовсюду. Пулеметы, гранатометы, минометы, снайперы... Надо было останавливаться, захватывать близлежащие дома, проводить зачистку. Но нас упорно гнали вперед, на убой. Рев, гул, вой, хлопки выстрелов, грохот взрывов... Я знал, что на войне так бывает, знал, что там убивают. Но ради чего умирать, вот в чем вопрос? И этот вопрос мучил не только меня. Он подрывал и без того нулевой боевой дух «пушечного мяса». Вряд ли кто сейчас думал об общей боевой задаче. Сейчас у каждого была своя программа-максимум – выжить. Максимально трудная программа. Но мы должны были ее выполнить...

На мост выехал первый танк. Картина жуткая. Перекрестный обстрел с нескольких сторон сразу. Но удивительно, танк прошел. За ним еще танк, после боевая машина пехоты с мотострелками на броне. Солдаты тоже стреляют, но непонятно куда. Как будто для того стреляют, чтобы отпугнуть смерть. Но ничего не выходит. Убитые, раненые... А колонна продолжает ползти вперед. Подходит и наша очередь. Но, как ни странно, нам везет. Как будто Юрка Бычков своей смертью заговорил нас от пуль на мосту... Глупая мысль, сумбурная. Такая же глупая, как все происходящее... Когда все это закончится, думал я. И стрелял, стрелял...

Мост все-таки прошли. Потери существенные – как в живой силе, так и в технике. Но, как оказалось, это была всего лишь разминка. Или лучше сказать, мост оказался вратами, за которыми начинался ад.

Я знал, что при выводе наших войск чеченцам осталось много боевой техники. Но до начала боевых действий думал об этом как-то отстраненно – ну, осталось и осталось. Сейчас же я был готов перестрелять всех козлов с большими погонами, которые допустили этот беспредел. Из-за них нас убивали нашим же оружием. Один чеченский, некогда советский танк, по башню вкопанный в землю, уничтожил весь авангард колонны. Горящие танки, бэтээры. Колонна стоит. Отстреливается. Бьют танковые орудия, башенные пушки и пулеметы боевых машин. Солдаты залегают, отчаянно стреляют в сторону «чехов». Свои же пули летят над головами. Все тот же бардак и хаос...

Мы тоже стреляем. Нам тоже страшно, но мы – разведчики. Наша задача не только выживать, но и получать информацию о противнике. Самим получать, самим же ее и использовать. Такое ощущение, что общее руководство операцией приказало долго жить. Ни связи, ни взаимодействия...

– Корней, там огневая точка! – показывая рукой на высотный дом, кричит Пашка.

Каска сдвинута на один бок, рот искривлен на другой, лицо чумазое, подбородок в грязи, сам весь как будто из дерьма вылез... Все мы сейчас такие. И хорошо, если бы вылезли из этого дерьма. Нет, мы по уши в нем...

– Игольник!.. Молочан!.. Безуглов!..

От грохота выстрелов я сам себя еле слышал. И меня должны были слышать и мои подчиненные... Да, откликаются, ждут приказа. Жуть как страшно, даже удивительно, что штаны до сих пор сухие. Но даже если бы они были мокрыми, все равно надо подниматься и уничтожать обнаруженную цель. Вперед... У самого поджилки трясутся, а отрываюсь от земли, запрыгиваю на броню. БМП-2 ревет, как тягловый вол в страхе перед волками. Но все же выдвигается к указанному месту. Спешиваемся, вперед перебежками. Все по науке – все, как учили...

До цели оставалось метров семь-восемь, когда сзади я услышал возмущенное урчание мощного дизеля. Обернулся и увидел наш танк. Пушечный ствол смотрит прямо в нашу сторону. Бу-ух!.. Снаряд попал в стену, на которую мы шли. Взрыв, разлетающиеся кирпичи, дым вперемешку с пылью. В голову мне угодил кусок кирпича, и если бы не каска, я бы валялся сейчас с проломленным черепом. Но и без того удар был достаточно ощутимым. Пока я приходил в себя, танк благополучно скрылся из вида... Да, слышал я, что на войне свои стреляют по своим, но не знал, что это явление настолько распространено. Но этот танк хоть огневую точку противника уничтожил, хоть толк от него какой-то был... Хотя вряд ли мне было бы легче на том свете от мысли, что погиб я от своих не зря... Но ведь я не погиб. И с помощью своего друга Пашки кое-как забрался на броню. А вокруг стреляют, а вокруг все гудит и грохочет. Но мне уже не страшно. «Будь что будет», – шелестит в контуженном сознании.

Истерзанная, измочаленная колонна продолжает путь. Вышли на городскую площадь перед кинотеатром. На всем открытом пространстве – врытые в землю бетонные плиты. Сюда и вползла наша израненная чеченским огнем змея-колонна. В мешок, по сути, вползла. Ведь со всех сторон здания, где уже засели и куда сейчас устремляются боевики. Но у нас есть танки, у нас есть орудия. И если грамотно это использовать, то этот плацдарм можно обратить в неприступную крепость. Но о каком грамотном руководстве может идти речь, когда и руководить-то некому. Высшее начальство сейчас в штабах, уже откупоривает шампанское в ожидании победного рапорта. «Грозный взят! С Новым годом, господа!»... Господа – это генералы, а мы – погибающие здесь солдаты и офицеры – товарищи, то есть «пушечное мясо». А как по-другому я мог думать, когда у меня перед глазами горели боевые машины пехоты. Я видел БТР с оторванной башней и целое нагромождение мертвых тел вокруг. Грохот взрывов и выстрелов, дым, вонь. И свист, с которым смерть своей косой скашивала кровавый урожай...

Наша рота заняла целый квадрат, опоясанный бетонными плитами. И сами плиты, и ложбины между ними – своего рода естественные укрытия. Но этого мало. Ротный приказал глубже врываться в землю. Все правильно, закон войны – упал, окопался. Не успел окопаться – самого потом закопают, на два метра... «Двухсотых» в нашей роте хватало. Шесть трупов с нами, еще три остались где-то на пути следования колонны. Хоть и говорят, что десантники своих не бросают, но ситуация иногда заставляет. И «трехсотые» с нами, то есть раненые. Тяжелораненых меньше, чем убитых, хотя, по идее, должно быть наоборот. Но снайперы на этой войне создают свое соотношение между убитыми и ранеными. Снайперы везде. К счастью, и у нас были свои мастера. Урусов и еще один взводный взяли это дело под свой контроль и личное исполнение. Они уже в работе. Их сейчас не найти – они то здесь то там. Я тоже мог бы подключиться, тем более что из СВД я стреляю отлично. Но Урусов – лучший стрелок, и пока он в деле, на мне весь взвод. А нужно и позиции обустроить, и с ранеными разбираться. Медицинской помощи ждать неоткуда. Все санитарные машины с экипажами уже уничтожены. О вертолетах и говорить нечего. Так что вся надежда на индивидуальные пакеты – промедол и бинты в карманах куртки. Ну, еще кровоостанавливающие жгуты на прикладах автоматов. Вот от этого и пляши...

Мы окапывались, а чеченский огонь становился все плотнее: боевики прибывали и прибывали...

Я лежал в укрытии и с помощью прибора ночного видения выявлял огневые точки врага. Выявлял и сам же давал команду на уничтожение. Работали, надо сказать, неплохо. Только что вернулись с боевой вылазки. Обнаружили чеченский дот, а Пашка Игольник с одного выстрела точно в амбразуру...

– Корнеев, – тронул меня за руку ротный. – Пойдешь со мной...

Он выглядел на самую малость бодрей и свежей остальных. Уставший, изможденный, придавленный мыслью о больших потерях. А впереди затяжной изнуряющий бой, а впереди новые потери...

Болотницкий взял в свою группу двух прапорщиков и двух сержантов. Он брал в разведку самых опытных. Не скажу, что это льстило мне. Должно было льстить, но все мои эмоции, казалось, были похоронены под тяжестью безнадежной ситуации... Впрочем, это была уже не разведка. Это был боевой выход. К дому, откуда работали снайперы и пулеметчики. Только наша рота от их огня потеряла троих...

Бронежилеты мы брать не стали. Передвигаться в них тяжело, а толку, как выяснилось, мало. Эта штука хорошо держит автоматную пулю калибра пять сорок пять. И от осколков – отличная защита. Но чеченцы, как выяснилось, в основном были вооружены старыми «АК-47», пули от которых прошивали броники насквозь. А снайперы, те вообще стреляли в голову.

Скрытно – где ползком, где перебежками – под покровом относительной темноты мы преодолели опасное пространство, отделявшее нас от осиного гнезда. Не буду говорить о том, что вокруг стреляли. Это было так же естественно, как фейерверк в новогоднюю ночь. А ночь действительно было новогодней. А ротный сейчас выступал в роли Деда Мороза, а мы помогали ему доставить новогодние подарки, чтобы «порадовать» чеченских «детишек»...

Один за другим мы втянулись в разбитое окно на первом этаже. Чья-то квартира. Опаленная огнем стена, разбросанные вещи. Вряд ли здесь побывал пушечный снаряд, скорее всего граната влетела – похоже, из подствольника. Копоти много, а разрушений не очень... Впрочем, это детали.

В квартире никого не было. Входная дверь нараспашку. На лестничной площадке темно. Где-то вокруг дома гудит канонада, а здесь относительно спокойно. До жути спокойно. Даже мои утрамбованные предыдущими кошмарами нервы натянулись как гитарные струны. Как бы похоронный марш Шопена не сыграть... Откуда-то сверху донесся одиночный выстрел. И тут же рубанула длинная пулеметная очередь. То ли с четвертого этажа стреляют, то ли с пятого. Но из этого подъезда точно...

Медленно поднимаемся. Ротный впереди. Лестничная площадка четвертого этажа. Вдруг из открытой двери прямо к нам выбегает боевик в камуфляже отечественного образца. Но с бородой...

– Вах! – вскрикивает он от неожиданности.

Еще мгновение, и он бы пришел в себя. Но ротный уже на нем. Одной рукой обхватил его за шею, другой закрыл рот. Мощным движением крутанул чеченца вокруг своей оси. Он еще только укладывал его на спину, когда прапорщик Гулько воткнул нож точно в сердце... Это был старшина роты. Он больше был каптенармусом, нежели командиром. Прижимистый, ворчливый, с пивным брюшком. Тридцать четыре года мужику, в возрасте уже. Может, потому он никогда и не бегал с нами кроссы, а в спортивных праздниках участвовал только с точки зрения материально-технического обеспечения. Я и не думал, что в бою этот человек сможет спокойно и, главное, без проволочек пустить кровь врагу – такому же живому человеку. Я в ступор впал, а Гулько раз, и клинок уже тормозит вражье сердце...

Боевик конвульсивно дернулся и затих. Ротный приподнял вверх указательный палец. Прислушался к тишине. Вроде все спокойно... Тихо и спокойно, если не считать, что где-то рядом пулемет надрывается. Но ведь надрывается, значит, стрелки не заметили опасность с тыла. Значит, действительно, все спокойно.

Ротный показал мне на квартиру, противоположную той, откуда выскочил боевик. Второму сержанту так же молча приказал обследовать соседнюю квартиру. А сам вместе с прапорщиками устремился в самую гущу событий. За нами пока что еще сохранялся фактор внезапности, и чтобы его не растерять, действовать нужно было быстро и решительно. Так я и поступил. Через кем-то ранее выбитую дверь ворвался в квартиру. Быстро заглянул в одну комнату, окнами выходящую на площадь. Никого.

Еще одна комната... Пулемет у окна на высокой самодельной треноге, человек передергивает затвор. Готовится к стрельбе... Но я к этому готов был еще раньше. Планку предохранителя автомата я снял сразу, как только маршевая колонна двинулась в путь. И с тех пор ни разу не поднял ее вверх. И патрон всегда в патроннике. А палец на спусковом крючке... Я готов был стрелять, и очередь дал прицельную, но самому мне показалось, что это была суматошная, нервная стрельба. Но как бы то ни было, боевик получил очередь в спину и упал на свой пулемет. Вместе с ним рухнул на пол. Под аккомпанемент нескольких коротких очередей, донесшихся до меня через лестничную площадку. Это расправлялся с боевиками капитан Болотницкий...

Почти в это же время за моей спиной вспыхнул свет. Я резко обернулся и увидел выходящего из санузла человека. В комнатах было темно, а в сортире горел свет. Боевик открыл дверь и тем самым осветил часть коридора. Судя по всему, горела керосиновая лампа или еще что-то в этом роде. У свечи более тусклый свет, разве что несколько свечей...

Это был боевик. Молодой парень в теплой джинсовой куртке, автомат в положении за плечом. Но сдернуть с плеча свой «АКМ» он не мог. Руки были заняты – застегивали ширинку штанов. Он думал, что это его напарник открыл огонь, поэтому так смело вышел из сортира. Наверное, еще и удивился, почему огонь ведется без него... Но это было в недалеком прошлом. В настоящем он уже понимал, что попал впросак... Сначала в унитаз попал – не зря же об освещении позаботился, а потом попал сам. И очень конкретно...

– Е-ей! Ты чо-о! – в панике хватаясь за голову, взвизгнул он.

Это был такой же молодой пацан, как Пашка Игольник. Или как Юрка Бычков. Пашка еще жив, Юрка уже мертв. И этот пока жив, но сейчас будет мертв.

– Не надо!

Чеченец сделал движение, чтобы упасть на колени, но то ли ноги подкосились в обратную сторону, то ли еще что, но он бухнулся на задницу. Свет из сортира продолжал падать на него, что делало из него великолепную цель. Но стрелять я не торопился. Сам не знаю, почему... Может, потому что противник был фактически безоружен. Автомат под ним, воспользоваться им он никак не может.

Но я должен стрелять. И я буду стрелять. Просто у меня нет другого выхода. Нельзя оставлять у себя в тылу живого врага... Но палец на спусковом крючке как будто парализовало. А чеченец выл в отчаянии.

– Не убивай, не надо...

Да и не похож он был на чеченца... Я где-то слышал, что из всех кавказских народов чеченцы имеют большее сходство со славянами. А если точнее, то со славянами, в которых текла азиатская кровь – татарами, турками... Этот был черноволос, но больше напоминал русского, нежели кавказца. И говорил он почти без акцента. Но это так, к слову. Меня меньше всего интересовало, на кого он был похож. Этот гад стрелял в меня, в моих друзей. Сколько убитых пацанов на его счету... Я должен был его убить...

– Я не хотел... Меня заставили... – вымаливал пощаду боевик.

Я лишь криво усмехнулся в ответ. Так я ему и поверил... Я стоял в темноте, и не знаю, видел меня чеченец или нет, но в любом случае он понял, что меня не проведешь.

– Ты сам к нам пришел... Тебя никто не звал...

Уже другая нота, но песня из того же репертуара... Пора было заканчивать с ним.

– Ты сам откуда, парень? Из Москвы? – спросил он.

Опля! За душу меня взять решил...

– Тебе какое дело? – ухмыльнулся я.

Мне было все равно, как он угадал, откуда я родом.

– А, из Москвы... Я тоже из Москвы... У меня прописка... Хочешь, глянь...

– Русский?! Тем хуже для тебя...

– Не, я чеченец... А живу в Москве... У брата... Он уже давно в Москве... И меня прописал...

Теперь настала моя очередь прописать этого урода – оформить ему прописку на тот свет. И палец на спусковом крючке растормозился, а ствол автомата смотрит точно на врага. Сейчас, сейчас... Но в квартиру из темноты коридора бесшумной тенью шмыгнул ротный. Я узнал его по манере передвигаться, а может, интуиция подсказала, что это свой. Так или иначе, стрелять в него я не стал. И чеченца не упокоил.

– Товарищ капитан, вы? – на всякий случай уточнил я.

Хотя делать это было необязательно. Одним глазом я смотрел на чеченца, другим на капитана, за которым уже вырастали фигуры прапорщиков и сержанта.

– Я, – ответил Болотницкий. И кивком головы показал на вражью образину. – Что это такое?..

– Сейчас устраним...

– Не надо... Молодой еще...

Это было странное решение со стороны не знающего пощады командира... А может, и знал он, что такое пощада? Может, в душе он не был таким жестоким, каким казался. Видел я, как переживал Болотницкий тот недавний случай, когда его боевая машина прорвала живое кольцо оцепления. Он же места себе не находил... Может, он и сейчас вспомнил раздавленных гусеницами женщин. Может, подумал, что этот парень – сын чьей-то матери... Я не знаю, что на него нашло, но он не позволил мне нажать на спусковой крючок.

– Уходить надо, – сказал ротный, усаживаясь на пол напротив чеченца.

Такое ощущение, что ему не хотелось уходить. В квартире холодно, гуляют сквозняки. Но здесь лучше, чем на площади. И пули сюда не летят. А если вдруг нагрянут боевики, так место для засады удобное, и пять автоматов с подствольниками – дело не шуточное. Только свет в туалете потушить надо. Или просто дверь закрыть... Но скорее всего ротный решил устроить передышку. Ствол его автомата смотрел прямо на чеченца. Да и мой автомат держал пленника в напряжении.

– С этим что делать? – кивая на него, спросил я.

– Не знаю... – честно признался Болотницкий.

– А расход гниду, и все дела, – предложил Гулько.

Он тоже уже сидел на полу. Его автомат смотрел в сторону дверного проема. Только появись какой «чех» на лестничной площадке, он выстрелит без колебания... А вот сможет ли он убить пленника? В бою рука у него не дрогнула, но то в бою. А здесь палачом надо быть, чтобы убить... Может, и справился бы Гулько с этой ролью. Но голос его звучал неуверенно. Не хотел убивать. А если хотел, то не своими руками...

– Молодой еще... – сказал ротный. И обратился к чеченцу. – Как зовут?

– Сергей, да, – удивил его чеченец.

– Русский?!

– Зачем русский? Чеченец я... Я в Ставрополе родился, потом в Москву... Я в Чечне редко был...

– Какого хрена сюда занесло? – лениво спросил Болотницкий.

Ему все равно, по каким соображениям этот баран здесь оказался – по идейным или финансовым.

– Брат сказал, ехать надо...

– А брат где?

– В Москве... У него казино... Это, вы когда в Москве будете, заходите, дорогими гостями будете...

Автомат ротного и без того был готов к бою, но он все же передернул затвор, не обращая внимания на вылетевший патрон. Чеченец понял его без слов.

– А-а, извините...

– Ладно, ничего... Живи...

Болотницкий вяло зевнул и вдруг стремительно вскочил на ноги. В тот же момент ударил чеченца – прикладом автомата точно в шею. Пленник вырубился мгновенно...

– Уходим...

Возможно, этот акт милосердия был платой с его стороны за гибель мирных чеченцев. Так или иначе, добивать молодого боевика не стали.

Только мы вышли из квартиры, как в нее влетел снаряд. Стреляли с площади. Кто-то из танка шарахнул. Скорее наугад. Ведь признаков жизни мы не подавали.

В квартире громыхнуло так, что лопнула стена, к которой примыкала лестница. И штукатурка с полотка посыпалась. Но я на это почти не обратил внимания. Уже привык, хотя, казалось бы, привыкнуть к этому было невозможно.

Мы уже возвращались на позиции нашей роты, когда нас обстреляли свои же. Огонь открыл молодой боец из моего взвода. Нервы дрогнули. За ним из всех видов оружия ударили мотострелки – наши соседи с правого фланга. Нашего придурка быстро угомонили. Как потом выяснилось, Пашка к этому руку приложил. А мотострелки еще долго не унимались. Всех к земле припечатали – и тех, кто уже на позициях был, и тех, кто возвращался с задания... И к этому я уже привык... Или мне так только казалось...

В конце концов огонь стих. И мы благополучно свалились в свои окопы.

Новый год отмечали всей ротой. Нам – по пятьдесят капель спирта, раненым – по маленькой порции промедола, ну а убитым – вечная память. Поздравляли друг друга – так, скорее в шутку, чем всерьез. Не та ситуация, чтобы на празднике зацикливаться. Гулько обнес по расчетам фляжку со спиртом, похлопал каждого по спине – мол, крепись, браток, недолго осталось: год-то уже, считай, закончился...