Текст книги "Последний герой нашего времени"

– Условная единица? – Свиридов усмехнулся. – Так она и есть условная! Цена на золото за последние двадцать лет выросла вчетверо, и тысяча долларов сегодня – это не та же тысяча пятнадцать лет назад. Что, разве кусок угля, который сегодня стоит – в условных единицах – на порядок дороже, чем в прошлом веке, приобрёл какие-то новые свойства, сделавшие его более ценным? И самое главное – психологический эффект. Когда рухнет Золотой Идол, люди поймут…

– Да ни хрена они не поймут, кремлёвский ты мечтатель! – досадливо поморщился Мегабайт. – Как были баранами, так баранами и останутся – их не переделать. Пробовали уже… А ты не подумал, что энергию времени тут же попытаются использовать в военных целях? И тогда твоя «драконья голова» выплюнет такой огонь, который сожжёт весь мир!

– Это не так просто – всё равно что зажечь отсыревшими спичками мокрые дрова. Хотя, конечно, люди весьма изобретательны по части уничтожения себе подобных… Что ж, значит, так тому и быть. Или человечество одумается, или подавится золотом, или…

– Так, – повторил Зелинский. – Диагноз ясен: маниакально-депрессивный психоз в острой форме. Александр Николаевич Свиридов желает сыграть роль Прометея, Герострата и карающей десницы господней, и всё это в одном флаконе. Пора на Пряжку, под надзор санитаров. Хотя по-дружески могу посоветовать такой рецепт: по гранёному стакану водки три раза в день перед едой и хорошую бабу после еды, в обед и вечером. Через пару недель мы вернём обществу полноценного гражданина.

– Не ёрничай, Вася, – негромко сказал Саша. – Не я, так другой это сделает. Время пришло – случайностей не бывает; не зря это открытие состоялось именно в наши дни. Надо дать человечеству шанс, а уж сумеет ли оно им воспользоваться – это уже другой вопрос. И у нас с тобой всё равно нет иного выхода: мы обречены, потому что владеем слишком опасной тайной. Такое шило ни в каком мешке не утаишь, разве что разнести мой аппарат вдребезги пополам и уйти в монастырь – грехи замаливать. Я подорву твою виртуальную бомбу.

– Перестань страдать хернёй! – взорвался Мегабайт. – Идиотина! Шанс человечеству? Нам с тобой выпал шанс – грех им не воспользоваться! Жизнь коротка, люди топчут друг друга, вырывая жирный кусок, а ты взялся их жалеть, Иисусик! Нет никакого посмертия, нет ни рая, ни ада! Там, за порогом, только тьма и тлен – так проживи жизнь сочно, оттянись со вкусом, пока не пробил твой час! Мы с тобой можем поставить эту стерву по имени жизнь раком и отыметь её по полной программе! Саня, не будь кретином – не пили сук, на котором так удобно уселся!

– Жаль, – Свиридов горестно покачал головой. – Я думал, ты меня поймёшь, Василий Сергеевич. Хорошо, я подожду пару дней – обменяй золото на деньги, купи себе квартиру, что ли. Да и вообще – пока суд да дело, ты успеешь обеспечить себе безбедное будущее; мало кто вот так сразу сообразит, чем всё это кончится.

Он замолчал, и тут вдруг услышал странный звук – Алхимик не сразу понял, что его издал Зелинский, со свистом втянувший воздух сквозь стиснутые зубы.

– Придурок, – прошипел Мегабайт. – Придушу гада, так твою мать…

Он бросился на Александра так стремительно, что тот едва успел встать с кресла.

Жёсткие пальцы Василия вцепились Алхимику в шею, и Саша увидел глаза друга. Из этих глаз, в которых всегда светились ум и ирония, сейчас напрочь ушёл разум – его сменили безумие и дикая злоба. Нет, не звериная, а просто нечеловеческая злоба. Умницы Зелинского больше не было.

– Убью, с-сволочь…

Они едва не опрокинули столик, рассыпав по полу золотые капли из полиэтиленового пакета. Мегабайт заваливал Сашу, силясь ухватить его за горло. «А ведь он действительно меня убьёт, – отстранённо подумал Свиридов, отдирая пальцы Зелинского от своей шеи. – Какая глупость…».

Пытаясь сохранить равновесие, он оперся правой рукой о стол и внезапно нащупал статуэтку дракона, очень удобно лёгшую к нему в ладонь. В следующую секунду острая драконья морда с хрустом врезалась в бритую голову Мегабайта.

Зелинский обмяк, всхлипнул и повалился.

«Вася… – растерянно думал Алхимик, наблюдая, как из пробитого виска друга на паркет выбегает быстро густеющая струйка крови. – Я же не хотел, Вася… Как же так…».

Он разжал пальцы – золотой дракон глухо стукнулся об пол, однако не упал, а остался стоять, задрав вверх окровавленную морду. Саша присел на корточки возле бессильного тела Василия, взял его за руку – пульса не было. «Надо позвонить в „скорую“ – может, он ещё жив… И в милицию – как там сказал в фильме „Человек-амфибия“ старик-индеец, отец Гуттиэре: „Полиция? Приезжайте на виллу „Долорес“. Я убил человека…“. Но сначала…».

Он сел за компьютер, вышел в Интернет, нашёл заветную иконку, открыл программу, установленную Зелинским полчаса назад, подогнал курсор к нужной строчке в меню запуска и нажал «Enter».

Судьба вторая
ПОСЛЕДНИЙ ПОВЕЛИТЕЛЬ МУЗ

Пролог

Мутное тяжёлое забытьё лопнуло и рассыпалось на тающие осколки. За окном висела сырая темнота – там дышало то глухое время суток, когда самые отчаянные гуляки уже давно спят сном нераскаявшихся грешников.

Во рту горело, и тело казалось чужим, словно кто-то, издеваясь, приклеил к мозгу этот нелепый придаток с руками-ногами и всеми прочими деталями. Надо бы встать и пошарить окрест – а вдруг? – да вот только он совершенно точно знал, что и в холодильнике, и во всех прочих сусеках шаром покати. Истреблено всё до капельки, а до рассвета (и тем более до открытия магазинов) – как до Китая пешком. «Беломор», правда, имелся, но это слабенькое утешение для внутренностей, истерично вопящих от последствий обильного возлияния.

Очертания комнаты и рисунок обоев плыли перед глазами, и это зыбкое колыхание не прекращалось даже при смыкании век. Спасительный холодок от глотка воды жил какие-то секунды, а затем выжженная пустыня внутри снова властно вступала в свои права. Любое шевеление казалось безумием, а минуты капали и капали, беззвучно исчезая в прожорливой и вязкой тьме, заполнившей всё вокруг.

Однако сознание было на удивление ясным и чётким, каким-то даже прозрачным. И в этом холодном и отстранённом, несовместимом с мучавшимся телом сознании вдруг зазвучал Голос – размеренный и хорошо различимый Голос с неживым металлическим оттенком.

А когда до Вадима окончательно дошло, что этот непонятный Голос произносит вполне осмысленные фразы, более того, строки, связанные между собой и наполненные содержанием, страдалец вскочил и начал судорожно шарить в столе и на книжных полках.

«Листок бумаги! Листок бумаги и карандаш – полпланеты за клочок бумаги и огрызок карандаша! Только бы успеть, пока Голос продолжает звучать, потому что утром от этого магического речитатива не останется и следа!».

Неведомые боги сжалились – тетрадный лист, чистый с одной стороны, и шариковая ручка, пригодная для создания на поверхности бумаги загадочных символов, именуемых буквами, нашлись почти сразу. И настольная лампа послушно загорелась – едва ли не до того, как тихо щёлкнула кнопка выключателя.

Строчки быстро выстраивались одна за другой, без ошибок и исправлений – набело. И неудивительно: записать диктуемое – и всего-то делов! Какие уж тут муки творчества…

И он успел. Когда Голос смолк, лист был исписан сверху донизу – девять строф.

 
Цепких лап крепки, прочны засовы,
Не хватайте, мёртвые, живых,
Не мешайте яды в разносолы
И не бейте топором под дых
 
 
Этот бред, который мучит ночью,
Тошнотворным зелием течёт,
Взнизывая кости позвоночьи
Дьявольской игрою в «чёт-нечёт»
 
 
Выдирая ноги из трясины,
В тусклом свете призрачных зарниц,
Ожидая нож и выстрел в спину,
Не живя уже наполовину,
Отгоняешь мрачных чёрных птиц…
 
 
Миражи сгущаются химерей,
Мельтешат Бесплотные кругом,
В окруженьи призрачных мистерий
Неподвижно мечешься бегом
 
 
Под ногой прочавкает болото,
Ненадёжна зыбкая стезя…
Снова Тень за ближним поворотом
Затаилась, кистенём грозя
 
 
Светятся глазищи-головешки,
С плотоядным клацаньем клыков
Кривятся несытою усмешкой
Порожденья темени кромешной
С красными бичами языков…
 
 
Дайте покаяния и света!
Отпусти, изыйди, Сатана!
Скачут Тени в диких пируэтах,
И опять холодная стена
 
 
Сколько можно, нервы рвутся в клочья,
Финишная близится черта…
Вместо слов – цепочки многоточий,
Вместо света – мрак и пустота
 
 
Где конец? По капле жизнь исходит,
В полночь стрелки челюсти сомкнут…
Затихают отзвуки мелодий,
На закате солнце не восходит,
После плахи Души отдохнут…
 

«Гитара… Где гитара? Ритм уже родился, теперь надо сделать так, чтобы пальцы его запомнили и накрепко связали с текстом… В этих сталинских домах звукоизоляция не чета „хрущовкам“, да и орать-выкладываться мы не будем…»

Гитара отозвалась на прикосновение пальцев к струнам чуть жалобно, словно укоряя за вчерашнее, но потом заговорила, привычно превращая услышанное и записанное в звучащее. И в довершение всего, нога наткнулась под столом на бутылку, в которой необъяснимым чудом сохранилась почти треть содержимого.

«Значит, до утра доживём…».

Он выплеснул зелье в стакан, выглотал его одним судорожным движением горла и уткнулся лицом в подушку, уходя в тяжёлый, без сновидений, сон…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Селектор мурлыкнул мягко, словно сытая и ласковая кошка.

– Да.

– Вадим Петрович, к вам, – голос у секретарши тоже был каким-то кошачьим («Всё верно, она и есть кошка ласковая, – подумал Костомаров, – проверено…»), – двое: начальник нашего фармацевтического филиала и топ-менеджер компании «DVD World Conqueror» господин Хьюго Саммерс.

– Пусть войдёт Алексеев. А перед Саммерсом извинитесь за то, что ему придётся немного подождать.

Вошедший в кабинет человек запросто мог служить рекламным образчиком для какого-нибудь гламурного издания, посвящённого людям, добившимся успеха в бизнесе и в жизни вообще. Стройный, подтянутый, выглядящий в свои сорок с небольшим лет на десять моложе, безукоризненно одетый, уверенный в себе, он принёс с собой заряд кипучей энергии – казалось, даже молекулы воздуха вокруг него как минимум вдвое ускоряли своё броуновское движение. Взгляд его синих глаз – от таких глаз женщины молча падают и автоматически укладываются в штабеля – был внимательным и умным, и вместе с тем таил в себе льдистый холод и хорошо скрытое презрение ко всему и всем. Люди такого типа во все времена умели добиваться своего, подавляя и подчиняя окружающих. Вадим как-то представил Алексеева в чёрном эсэсовском мундире и с пронзительной ясностью понял: его ближайший сподвижник отправлял бы людей в газовые камеры с такой же лёгкостью, с какой в нынешней своей ипостаси увольняет.

– Ну, как, Сергей? – спросил Костомаров, когда руководитель «фармацевтического филиала» – они оба очень хорошо знали, что скрывается под этим обтекаемым названием, – опустился в мягкое кресло «для посетителей особого статуса».

– Господин генеральный директор, успех! Полный и безоговорочный!

– Серёга, не паясничай! – поморщился Вадим. – Слава Богу, мы знаем друг друга не первый год!

– Лады, босс, понято. Значит, так: клинические испытания препарата можно считать законченными. Эффективность зелья девяносто семь процентов – практически абсолютная. Правда, наши гении будут сжигать сами себя, но кто же из непризнанных не согласится пожертвовать здоровьем и даже жизнью за толику славы!

«А вот славы-то как раз и не будет, – подумал хозяин кабинета, – у меня на этот счёт другие соображения. Но знать об этом нашим рабочим лошадкам совсем необязательно…».

– На ком пробовали? – спросил он.

– Как договаривались, – Алексеев пожал плечами, – исключительно на добровольцах. Прошлись частым бреднем по разным богемным и околобогемным тусовкам, перешерстили сотни и сотни кандидатов. Упор делался на неудачников с комплексом непонятого гения – для нас это наиболее пригодный материал. Со всеми работали персонально – уж больно они ранимые, эти творческие натуры.

Шутовство в голосе Сергея исчезло, он говорил теперь строго по-деловому, однако на последних словах в его тоне проскользнуло обычное для Алексеева презрение к людям – почти незаметное, но хорошо знакомое Костомарову.

– В типовом контракте предусмотрены все мелочи. Вряд ли кто-то из великих поэтов двадцать первого века, – уголки губ руководителя фармацевтического филиала дрогнули в лёгком подобии улыбки, – преподнесёт нам неприятный сюрприз, однако на всякий случай мы постарались подстраховаться. Эх, видел бы ты, как у них загорелись глазки – особенно после того, как они увидели, что написали под воздействием нашего снадобья! Ручаюсь, каждый второй из этих вчерашних полубомжей – если не каждый первый – уже примерял на себя лавровый венок и ощущал себя равным Пушкину и Есенину.

Вадим читал то, что сочиняли «подопытные кролики», и мог это оценить – как-никак, а бардовская молодость не забывается, и в навороченной квартире генерального директора издательской фирмы «Грёзы Музы» до сих пор хранилась его старая гитара. Да, этот товар найдёт сбыт, особенно если…

– Творческий центр? Там, где присматривали?

– Да. Захиревшая турбаза на Карельском перешейке – природа, воздух, река. И место уединённое. Купили за бесценок – куда больше пришлось «откатить» чиновным проглотам. Отремонтировали – не под роскошь, понятное дело, но евростандарт выдержан. В общем, гнёздышко готово – пусть птички чирикают.

– Охрана?

– Охранная структура «Виктор». С самим Витюней я неплохо знаком, – Сергей снова усмехнулся уголками губ, – по старым… делам. Да и ты вроде тоже его знаешь – они ведь тогда прикрывали нас в той разборке с азерами, помнишь? Так что клеточка будет надёжной – и снаружи голодная кошка не проберётся, и шустрый птенчик изнутри не выскочит.

– Так, – Вадим несколько секунд размышлял, проверяя, всё ли он уточнил. – Выход на рынок – это уже моя забота, есть тут у меня кое-какие мысли по этому поводу.

Алексеев понимающе кивнул, и Костомаров подытожил:

– Начинаем. С Богом! «Или с дьяволом, – добавил он мысленно. – Впрочем, какая разница…» Да, название препарата. «Муки творчества» – это приемлемо для разработки, но в серию…

– Для брэнда надо что-то короткое и ёмкое.

– Я предлагаю «КК». Звучно, просто и удобно.

– А что это значит? «Кого куда»? В смысле, пошлём?

– Это значит «Карлос Кастанеда»: этот человек первым предельно понятно разъяснил роль наркотиков-галлюциногенов в процессе познания и творчества. А наш «КК» – это очень сильный психотроп, позволяющий сознанию подключаться к энергоинформационному слою и извлекать оттуда шедевры. Дальше – дело техники. Современной техники.

– Кастанеда так Кастанеда, – согласился Сергей, – лёгкий оттенок эзотерики нам не повредит.

– Варить зелье будем на той же линии, что и твои чудо-таблетки. Не стоит ронять реноме и раньше времени привлекать внимание излишне любопытных к переориентации нашего профиля. Как занимались пищевыми добавками, так ими и занимаемся. И о пище духовной тоже не забываем. Да, вот ещё что: присмотрись-ка к своим сотрудникам.

– А что такое? – насторожился Алексеев.

– Есть ощущение, что произошла утечка информации.

– Хм-м… Ты уверен?

– Ты видел типа в приёмной? – спросил Костомаров вместо ответа. – Это Саммерс, представитель крупной медиа-корпорации, занимающейся много чем, но в основном – чётко отлаженным прополаскиванием мозгов потребителей массовой культуры во всех её формах: аудио, видео, печатные издания. С чего бы это такой кашалот проявил интерес к нашей занюханной фирмочке? Да ещё явился сюда лично? Час его времени стоит больше, чем вся месячная продукция твоей таблеточной линии! А он сидит себе спокойненько и ждёт, пока я соизволю его принять. Наводит на размышления, знаешь ли…

Алексеев понял. Его синие глаза заледенели, и Вадим не позавидовал тому – или той, – кто станет объектом этого холода.

– Ладно, всё, действуй! – закончил директор «Грёз» и коснулся селекторной панели. – Диана, пригласите мистера Саммерса. А ты, Серёга, иди. С нашим зарубежным гостем я сам разберусь – ох, чую, непраздный у него интерес! Дай-то Бог – долго мы с тобой к этому шли путём тернистым…

* * *

Сизый дым плавал слоями над деревянными столами пивного бара, смыкаясь в колышущееся покрывало. Бормочущие голоса сливались в невнятное гудение – казалось, это звучит табачный дым. Несмотря на рабочее время, посетителей в баре хватало: устоявшийся порядок вещей расползался ветхой дерюгой, и растерянный люд стекался к пивному источнику.

Выпив вторую кружку, Вадим пришёл в себя. На работе он показался, отметился, и теперь можно было спокойно предаться слабоалкогольному пороку. И к тому же отнюдь не в скорбном одиночестве – его приятель Андрей Северцев на телефонный звонок среагировал оперативно и прибыл на место встречи, которое изменить нельзя, раньше самого Вадима. Нельзя сказать, что они были друзьями – их роднил, пожалуй, только клуб авторской песни «Экватор» на Петроградской, – но кое в чём интересы и мнения Костомарова и Северцева совпадали: во всяком случае, к пиву под рыбку оба относились с должным пиететом.

– Ну, и что ты намерен делать? – спросил Вадим, сдувая пену с третьей кружки.

– Не знаю, – честно признался Андрей. – Свежий ветер перемен, похоже, оказался чересчур свежим – сдул на хрен все декорации времён развитого социализма вместе с самой страной. Моё НИИ не сегодня завтра прикажет долго жить, а насчёт поэзии… Разве что идти с гитарой в подземный переход – нынче это модно. Не кооператив же организовывать по продаже польских и турецких шмоток – не наша это с тобой стезя.

– НЭП возвращается, – коротко уронил Вадим. – Деньги нужны. Есть тут у меня один вариант – недавно проклюнулся.

– И какой же? – без особого энтузиазма поинтересовался Андрей, разгрызая сухарик.

– Завербоваться на Дальний Восток – на три года.

– И что там делать?

– Рыбу ловить.

– Какую? Вот такую? – Андрей ткнул пальцем в кусок копчёной ставриды, лежавший на металлическом продолговатом блюде полагавшегося к пиву закусочного набора.

– А неважно какую – лишь бы за неё деньги платили. Нормальная работа для молодых здоровых мужиков. Или ты предпочитаешь ждать, пока тебя здесь выкинут на улицу по сокращению штатов?

Андрей не ответил, и Вадим развил свою мысль:

– Я уже узнавал: по подписании договора тебе компенсируют стоимость авиабилета и выплачивают подъёмные в размере двух месячных окладов. А потом садись на пароход – и в море. Кинул невод, вытянул рыбку…

– …золотую, – закончил за него Северцев, помешивая пиво соломкой, облепленной кристалликами соли.

– Любую, Андрюха. Три года отбарабанил, приподнялся, а там видно будет.

– Не, Вадик. Как-то это… У тебя хоть морская специальность есть подходящая, а я-то с какого боку припёка?

– Есть такая должность на рыбаках, – пояснил Костомаров, – матрос-обработчик называется. Берёшь большой шкерочный нож и пластаешь дары моря вдоль и поперёк. Всё очень просто – любая домохозяйка справится. И платят за это, заметь, и неплохо платят.

Северцев задумался, но в это время к их столику подошёл с кружкой в руке плотный синеглазый парень в джинсовой куртке с коротким меховым воротником.

– Ребята, у вас свободно?

– Садись, – Вадим оглядел незнакомца, – гостем будешь. Стакан нальёшь – хозяином станешь.

– Стакан? – парень усмехнулся – странновато усмехнулся, одними уголками губ. – Не похожи вы на алкашей-синюх, которым стакан спозаранку требуется.

– Стакан – это дело такое, – философски заметил Андрей. – Ни академик, ни герой, ни мореплаватель, ни плотник-краснодеревщик его не чурались. Меня Андреем зовут.

– Сергей, – представился синеглазый и быстро ощупал взглядом разномастную толпу, роящуюся между стойкой и столиками. Взгляд у него был насторожённый, словно Сергей чего-то – или кого-то – опасался.

– А я Вадим, – завершил процедуру знакомства Костомаров. – Вот думу думаем, куда пойти, куда податься.

– В смысле? – Сергей перевёл взгляд на приятелей. – Кого найти, и с кем набраться? Это не актуально – дело надо делать.

– Так мы дело и обмозговываем, – чуть обиженно произнёс Северцев. – Мы ведь, как ты абсолютно правильно заметил, не пьянь подзаборная.

– И что намозговали?

– Да вот друг мой Вадька зовёт на Дикий Восток – рыбу ловить для удовлетворения всёвозрастающих потребностей советского народа.

– Нет больше советского, – буркнул Вадим, – а народ рад-радёшенек, если сумеет талоны на мясо отоварить. Ты по специальности кто? – спросил он Сергея.

– Вообще-то химик – химфак универа закончил. А сейчас – на вольных хлебах.

– И как они, хлеба? – с ехидцей поинтересовался Андрей. – Сытные?

– По-разному, – уклончиво ответил их новый знакомый и снова осмотрел зал.

«С горчинкой хлебец твой, парень, – подумал Костомаров, перехватив взгляд Сергея. – Озираешься, как загнанный. Ну-ну…».

Тем не менее, он изложил этому странноватому парню свою идею, и тот неожиданно проявил неподдельный интерес – это было заметно по тем вопросам, которые Сергей задавал Вадиму.

– Сахалин, говоришь? Райский остров – лежит почти что на широте Крыма. Пальмы, море, женщины…

– …в телогрейках, – вставил Андрей. Он откровенно приуныл – вчера они с Вадимом начинали вместе, однако Северцев, судя по всему, нанёс куда более серьёзный урон своему здоровью и теперь никак не мог «придти в меридиан». – Слушайте, джентльмены, пивом душу не обманешь! Вы как хотите, а я сбегаю в лабаз за пузырём – уже дают.

– Возьми, – Сергей протянул ему крупную купюру. – Бери две бутылки – нас трое, а я на халяву хлебать не привык.

– Вот это по-нашему, по-бразильски, – уважительно произнёс Северцев, взял деньги и бодрым шагом направился к выходу.

– Знаешь, Вадим, – решительно сказал Сергей, проводив глазами уходящего гонца, – я вписываюсь. И край земли меня устраивает – питерский климат вреден для моего здоровья. Сыро тут, понимаешь, – он снова усмехнулся своей странной улыбкой. – Если ты, конечно, всерьёз намерен ехать.

– Я – всерьёз. Время сейчас такое – не до шуток.

– Тогда договорились. Вот мои телефоны, – синеглазый достал шариковую ручку и черкнул на треугольничке обёрточной бумаги, заменявшем здесь салфетку, два номера. – По рабочему спросишь Алексеева, а живу я один – сменные девушки не в счёт.

– А ты что, уже уходишь? Торопишься куда?

– Да нет, не тороплюсь. Посидим, расслабимся, выпьем за знакомство и …за удачу. Просто сначала дело – пока не заболтались, – а потом уже всё остальное.

– Это верно, – согласился Вадим. – Запиши и мои координаты.

Сергей записал. Они помолчали. Потом закурили – Костомаров свою привычную «беломорину», Алексеев сигарету из яркой пачки, какие в изобилии появились с недавних пор в разнокалиберных ларьках, поганками выросших вокруг всех станций метро. Взяли ещё по кружке пива и набор – в преддверии грядущего возлияния стоило позаботиться о закуске. Наконец Вадим собрался продолжить разговор – надо же узнать побольше об этом парне, свалившемся ему как снег на голову, – но тут за жёлтыми кругляшами толстого волнистого стекла, украшавшими окна заведения, мелькнула щуплая фигура Андрея.

– А вот и наш конь – золотые копыта, – приветствовал гонца Сергей. – Проворно ты обернулся.

– Два портвейна, – доложил Северцев, похлопав себя по оттопыренной на груди куртке, – напиток пролетариев и безвестных ударников умственного труда. Водка утяжеляет мыслительные процессы, а портвешок ласковый их облегчает и при этом способствует непринуждённому общению.

– Да мы вроде как уже всё домыслили, – заметил Костомаров, но Андрей, всецело поглощённый ритуалом скальпирования бутылки, не обратил на него внимания.

Налитый в кружки «ласковый» почти не отличался по цвету от пива, что тоже было немаловажно. В этом баре никто никого никогда не гонял за употребление принесённого с собой, однако неписаные правила местного питейного этикета следовало соблюдать.

– Вот и захорошело, – Северцев откинулся на спинку скамеечного сидения и закинул в рот истекающий жирком шматочек рыбки, – совсем другое дело. Знаешь, Вадим, я тут пока бегал, подумал – нет, не поеду. Я уж как-нибудь здесь попробую застолбить себе место под солнцем. Я ведь всё-таки поэт, бард, а не резчик рыбы.

– Поэт – это не профессия, – холодно изрёк Сергей.

– Ты прав, – невозмутимо парировал Андрей, – это состояние души.

– Слова это, – Алексеев поморщился. – Неужели ты по ходу не понимаешь, что надо бабки зашибать, а всё остальное – суета беспонтовая? Ты глянь вокруг – все стоят на ушах, вся страна встала дыбом, а ты… Кому она сегодня нужна, эта твоя поэзия? И вообще… – он махнул рукой.

Северцев хотел было возразить, но передумал и молча разлил на троих оставшуюся половину первой бутылки.

– Ладно, братцы-кролики под маской алкоголиков, – примиряюще сказал Вадим, – каждому своё. Будущее покажет. Ну, за неё – за удачу!

* * *

Чайка покосилась жёлтым глазом на двоих людей, повела клювом и пошла дальше, с изяществом фотомодели переступая тонкими лапками и брезгливо обходя жирные мазутные кляксы, испятнавшие прибрежные камни. Солнце над головой было ярким, но не жарким; на вяло шевелящейся воде танцевали бесчисленные светлые зайчики. Хрипло простонал гудком возвращавшийся с моря сейнер, негромко плеснула и откатилась невысокая волна. И густо пахло рыбной мукой, отработанным дизельным топливом, деревом, впитавшим в себя едкий аромат свежей рыбы, – сложным и неповторимым запахом морского порта, где отдыхают пришедшие с промысла рыболовецкие суда.

– Ну, корефан, – сказал Сергей, посматривая на неспешно бредущую вдоль кромки воды чайку, – пора восвояси? Завтра обещали дать расчёт. На доллары поменяем в Южном?

– Нет, – покачал головой Вадим, – рискованно. В Южном пасут – можно нарваться прямо в аэропорту. Положим на аккредитивы, а поменяем уже в Питере. Немного потеряем – курс меняется каждый день, – зато без осложнений. Джентльмен не должен быть скрягой.

Приятели сидели на бревне, выбеленном солёной водой и выброшенном на берег прибоем. Перед ними стояла початая бутылка коньяка, а на плоском камне была развёрнута бумага с немудрёной закусью – жареной навагой, закупленной в не блещущем изобилием магазинчике. Большинство их соплавателей, получив вожделенные деньги, уже пустились в разгул, торопливо вознаграждая себя за многомесячный тяжёлый труд в тесной железной коробке, скачущей среди волн. И ведь знали рыболовы, что результатом длительного запоя и примитивных ласк местных жриц эрзац-любви, обитающих в именуемых «фанзами» убогих строениях, будет пустой карман и вибрирующий от ударной дозы алкоголя организм, но тем не менее…

Поставившие перед собой чёткую цель и державшиеся друг за друга Вадим и Сергей не относились к числу таких бедолаг. Минувшие три года связали их накрепко, тем более что за это время было всякое, от злых кулачных стычек с местными богодулами[1]1
  Богодулы – пьяницы вообще и пьяницы-бомжи (бичи) в частности (дальневосточный сленг).


[Закрыть] до смертного штормового танца неподалёку от оскалившихся каменными клыками Курильских островов. У них тогда заглох двигатель, и весь экипаж молился – как умел – на механика Костомарова. И Вадим сумел запустить дизель, и поэтому они сидят сейчас здесь, на теплом бережку и потягивают коньяк, а не кормят крабов на дне Охотского моря.

Было и похлеще – рейсы с контрабандной добычей в Японию и обстрел, которому подвергся их траулер, забравшийся в чужую промысловую зону. На всю жизнь запомнил Вадим посвист снарядов автоматической пушки и чёрные дыры, язвами вспыхивающие на переборках надстройки. «Вот же сволочь, – сказал тогда Костомаров, имея в виду владельца траулера, ставшего собственником судна на мутном гребне приватизации, – за свою копейку нашими шкурами рискует!» – «А это нормально, – невозмутимо отреагировал Сергей, – я бы тоже так сделал. Бизнес – занятие не для белоручек».

Они были разными людьми, однако их роднило понимание того, что в новой России фундаментом успеха являются деньги. К тому же Вадиму тоже было не занимать упорства, решительности и целеустремлённости, пусть и не столь циничной, как у Алексеева.

Сергей вообще понял наступившую свободу своеобразно – прежде всего как свободу грызть ближнего своего без лишних сомнений. Основной причиной, заставившей Алексеева составить Костомарову компанию в дальневосточном вояже, была конфликтная ситуация, сложившаяся в Питере. Волков-одиночек, сбившихся в стаи, хватало в северной столице, и Серёга не разошёлся на узкой тропке с одной такой стаей. На его счастье, родная мафия ещё не настолько взматерела, чтобы ловить противников по всем укромным уголкам земного шара, да и не представлял для неё Сергей Алексеев объекта, непременно подлежащего устранению. А за три года расстановка криминальных сил на берегах Невы изменилась, и теперь беглец мог спокойно вернуться домой.

Вадимом двигало иное: он хотел доказать себе, что он мужчина, победитель, и что он может добиться чего-то в этой жизни. Наверно, Вадим хотел доказать это не только себе, но и своей жене, отношения с которой давно уже скатились на грань развода. Вот только развода, скорее всего, не избежать – по неуловимым оттенкам голоса Ирины во время их редких разговоров по телефону Костомаров понял, что его возращения в Петербург если и ждут, то только с финансово-экономической точки зрения.

«А чего же ты хотел? – удивился Серёга, когда Вадим поделился с ним своими сомнениями. – Человек – животное многобрачное. Ты-то, небось, аппетитной юбки на берегу не пропустишь и буфетку нашу пользуешь, как положено. Так что же твоя благоверная, в тоске и меланхолии подушку будет ночью тискать или транквилизаторами накачается до полного заглушения либидо? Это вряд ли, женщина – она человек сексуально равноправный. Сказки это всё про верных Пенелоп: у этой Пенелопы наверняка был какой-нибудь раб для постельного обслуживания. Или даже не один – она им периодически головы оттяпывала во избежание утечки информации. И не стоит об этом шибко печалиться – баб на наш с тобой век хватит, были бы деньги».

Да, денег они заработали. Оставался вопрос – в какое дело их вложить.

…Старичок появился, когда приятели уже прикончили бутылку и размышляли, а не сходить ли за второй. Был он невысокого роста, ладный, в чистом ватнике – весь какой-то обстоятельный, словно символ стабильности. Ветер шевелил его седые волосы, а глаза на морщинистом загорелом лице старика смотрели зорко и внимательно. На плече его висела объёмистая кошёлка из мешковины, куда этот колоритный дед складывал найденные среди плавника бурые ленты морской капусты, предварительно очистив их от налипшего песка.

– Здравствуйте, – приветливо сказал старик, поравнявшись с парнями.

– Бог в помощь, отец, – ответил Вадим. – А на кой хрен тебе эта трава?

– А свинки у меня, сынок, поросятки. И кушать им хочется, а покупать корм – это, извини, мне не по карману.

– И они у тебя лопают это сено? – недоверчиво спросил Сергей.