Текст книги "Рассказы Старого Матроса (сборник)"

ИГРА В «ЧЕЛЮСКИН»

– Да, вляпались…

Начальник экспедиции произнёс эту сакраментальную фразу ни к кому не обращаясь конкретно, словно мысль вслух. Он медленно вёл окулярами по горизонту, оглядывая раскинувшуюся вокруг судна унылую картину.

Картинка и в самом деле оказалась безрадостной, хоть и весьма впечатляющей. Во все стороны, насколько хватало глаз, простирался лёд, плотный лёд, ощетинившийся иглами вздыбившихся торосов. И дизель-электроход «Михаил Сомов» торчал аккурат посередине этого льда, словно муха в блюдечке с мёдом. Машины остановлены – семь с лишним тысяч их лошадиных сил оказались бессильны перед первозданной мощью стихии.

Научно-экспедиционное судно (НЭС) «Михаил Сомов» совершало свой второй от рождения антарктический рейс в составе флота 22-й экспедиции к берегам Антарктиды. Поначалу всё шло вроде по плану: зашли на Молодёжную, выгрузились, перешли к Мирному, где продолжили выгрузку на береговой ледяной барьер техники и снабжения – припасов для «пингвинов» (то бишь полярников) на долгую антарктическую зиму. Потом на время простились с ледяным материком, протиснулись сквозь толпу величавых айсбергов, коих в изобилии сбрасывал в океан шельфовый ледник Шеклтона, и взяли курс на Австралию. Подобные «прыжки в сторону» от основной цели экспедиции всегда радовали экипаж и по чисто меркантильным соображениям. Антарктида – зона демилитаризованная; следовательно (по неисповедимой логике высших сфер власти), это не заграница; следовательно, валюту платить команде не положено. Скудные валютные копейки иссякали при прибытии к какой-нибудь из станций на белом континенте и вновь начинали капать, как только судно покидало антарктический берег. Именно поэтому даже временное прощание с Антарктидой вызывало дополнительное оживление в зале. В Сиднее пару дней погрелись, походили по твёрдой земле, чуток испили «Смирновской» – и снова на юг, на холодный Крайний Юг.

На сей раз путь лежал к станции Ленинградская – почти вдоль меридиана вниз от Сиднея. Места эти не очень гостеприимные (если это слово вообще применимо к Антарктиде): берег начинается гораздо южнее, а вокруг островов Баллени расположился никогда не тающий Балленский ледяной массив, с гнусным норовом которого познакомились ещё промышлявшие в этих водах китобои. Но опять-таки, на первых порах трудностей не возникло – «Сомов» подобрался к материку почти впритык, сменил зимовщиков при помощи бортовых вертолётов (на станции, угнездившейся на крутом скалистом утёсе-нунатаке, их всего-то было двенадцать человек), сделал Антарктиде ручкой и направился восвояси. Но под вечер погода резко поплохела, поднялся неслабый ветерок со снегом, лёд зашевелился, и видимость упала почти до нуля. Не мудрствуя лукаво, порешили до утра подождать у моря погоды – дали «Стоп» машине и легли спать. А утром…

^{Научно-экспедиционное судно «Михаил Сомов» в ледовом плену, 1977 год}

А наутро выяснилось, что лёд не спал, а очень даже шустро перемещался, волоча за собой железную щепку дизель-электрохода. Поднятый на разведку вертолёт принёс известия неутешительные: до кромки, то есть до чистой воды, миль двадцать, не меньше, и лёд везде основательный, без разводьев и трещин. Вот так всё и началось.

Поначалу ещё дёргались, напрягая дизельные мышцы, но потом поняли безнадёжность этих тщетных усилий. «Сомов» был построен по проекту транспортного судна ледового класса: суда этого типа неплохо работали в Арктике, пробиваясь в караванах за ледоколами и даже самостоятельно – если лёд не слишком тяжёлый. А вот тут как раз и оказалось это самое «слишком».

Потянулись дни. Нет, никто особо не впадал в отчаянье – как-то не укладывалось в мозгах, что в последней четверти двадцатого века с современным судном может случиться что-то нехорошее. Выручат – иначе и быть не может! Молодёжь так вообще (в силу свойственной молодости тяге к романтике и бесшабашности) рассматривала случившееся как захватывающее приключение, о котором потом можно будет вкусно рассказать девчонкам на берегу и невероятно возвыситься в их глазах (со всеми вытекающими отсюда приятными последствиями).

Однако дни шли, а на помощь никто не торопился. Было принято мудрое решение не гнать волну раньше времени (пароход-то ещё вроде бы как не раздавило) и подождать – авось само рассосётся. Забегая вперёд, следует сказать, что многострадальный «Сомов» после этого взял привычку с завидным постоянством влипать в ледовые дрейфы через рейс, пока наконец на пятый раз, в восемьдесят пятом, не застрял так прочно, что пришлось-таки гнать к нему ледокол с Дальнего Востока для извлечения пленника из ледовой кутузки. После этого, кстати, и построили куда более мощный и совершенный корабль – «Академик Фёдоров», ставший новым флагманом антарктического флота СССР. А пока «Сомов» смирно сидел под ледяным замком, уповая лишь на погоду да на удачу. Подошёл, правда, к границе плавучих льдов однотипный электроход «Пенжина»: подошёл, потыкался форштевнем в бока Балленского массива, и благоразумно порешил не искушать судьбу, не лезть глубоко в кашу ропаков, торосов и спаянного морозом льда – а то как бы не разделить печальную участь собрата.

Хотя кое-какие меры всё-таки были приняты. Прежде всего, первый помощник капитана (он же замполит) взял под строгий личный контроль содержание всех частных радиограмм, отправляемых с борта судна (электронной почты в те дремучие времена, понятное дело, не было и в помине). Усилиями цензора все тексты приобретали вполне благообразный вид типа: «У нас всё нормально. Стоим у Ленинградской. Целую». Какой там дрейф!

Тем временем борта при подвижке льда многообещающе похрустывали, и на мостике понимали, конечно, что не всё так уж в шоколаде. Уходящие в Ленинград и в Москву служебные сообщения не препарировались и отражали истинное положение вещей. Вот и за этих-то сообщений и возникла перед командованием экспедиции серьёзнейшая проблема, по сравнению с которой опасность быть раздавленным льдами выглядела сущим пустяком.

В эфире, естественно, границ нет, и любые радиодепеши при наличии соответствующих навыков и необходимой аппаратуры перехватить совсем несложно. Их и перехватывали.

«Пенжина» болталась у кромки не в гордом одиночестве. Компанию ей составил (держась, однако, на дипломатическом расстоянии) ледокол из состава вспомогательных сил ВМС США. Корабль это был серьёзный, с мощностью машин раза этак в два побольше, чем у «Пенжины» и «Сомова» вместе взятых. И вот, оценив ситуацию, американцы (хотя вряд ли только лишь из чистого человеколюбия) предложили нашим помощь: давайте-ка мы подойдём и без особого напряга выколем вас изо льда.

Наверно, разорвись в ходовой рубке «Сомова» шестнадцатидюймовый фугасный снаряд, эффект воздействия был бы меньшим. И капитан, и начальник экспедиции, и помполит скорее согласились бы подвергнуться четвертованию без наркоза, чем взять на себя ответственность за принятие такого решения. Быстренько обсудив предложение супостатов в узком кругу, нашли выход: проинформировали об этом из ряда вон выпрыгивающем событии руководство. Жираф большой, ему видней! Следование этому мудрому правилу за долгие годы вошло в кровь и плоть советских людей.

Надо полагать, наверху потрясены были не меньше. Долгое молчание завершилось директивой «Отказать империалистам» и разъяснениями, в какую форму отказ этот следует облечь. Получилось примерно следующее: «Советское судно «Михаил Сомов» выполняет заранее запланированную программу научно-исследовательских работ в данном районе Мирового океана. Оснований для беспокойства нет. В помощи не нуждаемся». Штатники настаивать не стали, пожали плечами, выплюнули жевательную резинку и удалились.

Минул месяц, и среди экипажа начали рождаться самодеятельные проекты освобождения от опостылевшего всем сидения. Сначала кто-то из штурманов вспомнил, как в детстве он резал раскалённой проволокой пенопласт и выдал идею: разогреть током от главного контура электродвижения стальной трос и распилить лёд к чёртовой матери. Старший электромеханик, когда узнал об этой идее, немного подумал и сказал, что в главный контур лезть пока не следует, а вот от сварочного трансформатора попробовать можно. Вытащили на лёд два длинных кабеля, замкнули их на трос и стали глядеть. Ноль эффекта! Слегка подтаял припорошивший льдины снежок, трос погрузился на пару сантиметров… и всё. Но толчок изобретателям был дан.

Один из полярников с Ленинградской (а эти парни после более чем годовой зимовки больше других стремились домой) припомнил, как в Арктике они сверлили лёд бочками из-под солярки. Выглядело это следующим образом: в железную тару заливали воду, сверху добавляли масло для уменьшения теплоотдачи, внутрь опускали металлическую пластину, к ней подсоединяли провод от источника тока, а другой провод привинчивали к корпусу бочки. Получался грандиозных размеров аналог всем известного кипятильника из двух бритвенных лезвий. Идею реализовали в металле, используя всё тот же сварочный трансформатор. За сутки бочка ушла в лёд на всю глубину, однако проведённые вычисления завершились малоутешительным итогом: для высверливания дырок по всему периметру корпуса судна потребуется этак с полгода – это при условии, что старые скважины не будут замерзать.

Внёс свою лепту в мозговой штурм и стармех. Проснувшись как-то поутру, он выглянул в окно своей каюты и обнаружил у борта очень даже хороших размеров полынью, образовавшуюся вследствие работы фекального насоса, периодически откачивающего содержимое цистерны сточных вод в окружающую среду. «Угу…» – глубокомысленно изрёк «дед» и вызвал четвёртого механика. Получив указания, четвёртый принялся за работу и протянул два шланга от обеих бортовых фекальных цистерн под корму. Нет, «дед» был реалистом и вовсе не собирался растопить Балленский массив дерьмом: он хотел только, чтобы винт не вмёрз в лед. Однако и эта ограниченная по замыслу операция потерпела крах: вскорости шланги просто замёрзли и приобрели твёрдость бетонной конструкции. Выколотить из них окаменелости органического происхождения не представлялось возможным, и шланги пришлось выбросить.

Не мог остаться в стороне и старший помощник капитана. Он скептически относился к изысканиям машинной команды и полагал решить дело одним махом – одним молодецким ударом. В качестве богатырской булавы был выбран якорь, который предполагалось сбросить на лёд с высоты якорного клюза и расколотить льдину, словно хрупкое стёклышко. Зрителей к часу «Х» собралось множество, боцман вышел к брашпилю, а старпом орал в мегафон, требуя соблюдения правил техники безопасности: «Все отошли на … подальше! А то сейчас осколки полетят, да в головы! А ну отошли все!». По команде боцман отдал стопор, якорь бухнулся вниз, чуть подпрыгнул и… остался лежать как ни в чём не бывало (когда позже пробурили лёд под носом, то выяснилось, что толщина его около трёх метров – с равным успехом на льдину можно было сбросить не якорь, а чашку с компотом). Обещанное шоу не состоялось, и разочарованные зрители разошлись по каютам.

Но тут вернувшиеся из ледовой разведки вертолётчики принесли несколько обнадёживающее известие: за кормой судна почти до кромки льдов появилась извилистая трещина. Появление её было обусловлено естественными причинами – начался сизигийный прилив (это когда Луна и Солнце находятся на одной линии, их притяжения складываются и максимально высоко поднимают водную гладь океанов Земли). От этого мощного вздоха лёд и потрескался.

Не теряя времени, следовало эту возможность использовать. Дело за малым – надо было развернуться на сто восемьдесят градусов, но как раз это-то легче сказать, чем сделать. Колотились двое суток, тараня неподатливые льды, и кое в чём преуспели. Но тут поперёк дороги встал упорный ропак, – ледяной клык – и процесс остановился. Стесать бы эту занозу взрывом, но вот незадача – взрывать-то и нечем! На борту «Сомова» не было ни подрывника, ни взрывчатки (как не было и настоящей полярной тёплой одежды на весь экипаж). Вероятно, перед отправкой судна в Антарктиду никому и в голову не пришло, что могучий флагман может быть пленён льдами (хотя четырьмя годами раньше уже была история ледового дрейфа «Оби» – в том же месте, у Ленинградской).

И тогда снова сказал своё веское слово «дед». Как известно, машинное масло имеет обыкновение взрываться при соединении его с чистым кислородом. Кислородные баллоны (для сварки) в машине имелись, а уж масло тем более. Загвоздка в том, как именно соединить ингредиенты взрывного устройства – запросто можно остаться без головы. Судили-рядили и придумали: баллон с кислородом вкопали под зловредным ропаком и пристроили над чуть приоткрытым вентилем кружку с маслом. Теперь оставалось с безопасной дистанции дёрнуть за верёвочку – дверь и откроется.

Однако Балленский массив имел на этот счёт своё собственное мнение. Задула пурга, зашевелился лёд, глыбы его заскрежетали по бортам, громоздясь одна на друга. В образовавшейся толчее самодельную адскую машину унесло неведомо куда, так и не дав опробовать её в действии.

В экстремальных ситуациях скорость и эффективность мышления заметно возрастают. Связались с «Пенжиной» (к всеобщей радости, там подрывник со всеми необходимыми снадобьями имелся) и отправили туда вертолёт. Тропка была уже нахоженной – вот-вот собирались начать эвакуацию на «Пенжину» пассажиров и почти всего экипажа «Сомова».

Вертолёт вернулся достаточно быстро, и встречал кудесника чуть ли не весь экипаж. Но тут вновь вышел казус: воодушевляясь перед предстоящим подвигом, подрывник несколько переусердствовал с допингом, и доверять ему сейчас что-то взрывоопаснее стакана со спиртом было бы опрометчиво. Маг взрывчатых веществ рвался в бой, обещая подорвать в считанные минуты всю Антарктиду, но старпом решительно изъял у спасателя коробку с детонаторами и отправил небесного пришельца спать.

К чести подрывника, он сумел вернуть утраченную боеспособность всего через несколько часов. Ночную темень разорвал мощный взрыв, поднявший высокий столб воды и льда, и долго ещё по палубам и по надстройке шелестели падающие сверху ледяные ошмётки-осколки.

Врубили все четыре дизель-генератора на полную мощность – шутки в сторону. «Сомов» содрогался всем корпусом, скрипел, стонал и жаловался, но лез и лез вперёд, выигрывая метр за метром, словно проникаясь чаяниями своего населения. Разворачивались носом к трещине (её, слава богу, пока не затянуло) полтора суток, и, наконец, «Сомов» просунул в узкую щель свой крепкий нос. Потом змеёй ползли по трещинам и разводьям ещё двое суток, а потом ещё больше суток лавировали среди норовящих вновь сомкнуться плавающих льдов – к счастью, уже куда более разреженных, чем в холодном чреве Балленского массива.

Встретились с верной «Пенжиной», побратались, выпили – но по сокращённой программе. «Сомов» потерял почти два месяца во льдах, а дел оставалось ещё очень много. И вились в ночи над мачтами встретившихся наконец двух судов зелёные ленты южного полярного сияния, словно вручённые цветы или праздничный фейерверк.

На следующее после «аборта» (то есть швартовки борт к борту в открытом море) с «Пенжиной» утро «Михаил Сомов» уже раскачивался на серо-свинцовых волнах неистовых пятидесятых – океан здесь спокойным практически не бывает никогда.

А потом был небольшой австралийский порт Джилонг, что недалеко от Мельбурна, значительную часть населения которого состояла из русских эмигрантов, перебравшихся сюда из китайского Харбина. И встречали героев ледового дрейфа (в Джилонг вообще суда заходят редко, а уж такие знаменитые – и подавно) на берегу так радушно, что перед отходом помполит пробежал по каютам «Сомова» чуть ли не две марафонские дистанции, терзаемый убийственной мыслью: «А не остался ли кто из экипажа в этом гостеприимном порту на веки вечные? Да меня ж за это…».

Но это уже совсем другая история.

ИМЯ НА БОРТУ

В упор не видели друг друга

Оба судна…

И ненавидели друг друга

Обоюдно…

(В.Высоцкий, «Два судна»)

О том, насколько важно для корабля то, как он назван, великолепно сказал ещё капитан Христофор Бонифатьевич Врунгель в своих лихих и незабываемых «Приключениях». Во все времена и во всех странах существовал набор неких стереотипов, которым следовали при выборе имени для новорождённого судна. Цари, короли, герои, святые, хищное зверьё всякое разное, прилагательные, определяющие положительные качества субъекта («Пылкий», скажем, или там «Непобедимый», или «Стремительный») и, конечно женские имена – ибо для мужчины женщина как существо обладает особой притягательной силой и мысли мужчины с этим существом практически всегда так или иначе связаны (верна и обратная зависимость: мысли женщины – мужчина, но это уже тема не короткого рассказа, а многотомного исследования, каковых уже тьма написано).

Так вот, об именах кораблей и судов (разница есть: «корабль» – это военный, а «судно» – всё остальное-прочее). Всегда и везде существовали приоритеты, диктующие названия, которые по прошествии лет и по изменение ценностных ориентиров выглядят достаточно нелепыми. В самом деле, ну чем в принципе отличается имя фрегата «Трёх иерархов» (или «Трах-тарарах», как его звали российские матросы восемнадцатого века) или броненосца «Двенадцать апостолов» от имени сухогруза «ХХ съезд КПСС» или рефрижератора «50 лет ВЛКСМ» по своей малой пригодности для нанесения на корабельный борт? Но были ведь периоды истории, когда так совсем не считали. В каждой избушке свои погремушки…

С именами судов связано немалое количество курьёзов.

На Дальнем Востоке существовала серия траулеров «Союз». Собственно говоря, так было названо головное судно, а потом какой-то мудрый чиновник из недр Министерства рыбного хозяйства СССР, дабы не утруждаться чересчур (и, не дай Бог, не изобрести имечко, которое может не приглянуться чем-либо чиновнику рангом повыше), просто-напросто порешил одарить именем «Союз» всю серию, добавив для различия sistership’ов порядковые номера («Союз-2», «Союз-3» и так далее). Тем самым, между прочим, этот находчивый человек предвосхитил идею режиссёров-постановщиков нынешних блокбастеров с их «Горцем-2» и «Киборгом-3» (с чего это, спрашивается, должен зритель ломать себе голову и гадать, что ждёт его под новым названием фильма? А так всё ясно и понятно). И ловили эти траулеры рыбку без всяких там недоразумений.

Но вот однажды траулер «Союз-5» пришёл в порт Невельск на Сахалине после удачного промыслового рейса. Удачного в том смысле, что план по рыбе был выполнен и перевыполнен; а значит, в карманах у рыбаков зашуршали денежки, и немалые. Распоряжались этими денежками труженики моря по-разному – сообразно своим привычкам, потребностям и особенностям характера. Кто-то улетел на материк в отгулы и отпуск, кто-то хозяйственно сложил заработанное на сберкнижки и аккредитивы, а кто-то пустился в разгул – на радость директорам ресторанов и винных магазинов, а также дамам с гибкими телами и с не менее гибкими моральными принципами, кои во множестве населяют портовые города всего мира. И кое-кто, нагрузившись горячительным до полной потери ориентации во времени и пространстве, завяз в тенётах родной милиции, предусмотрительно расставленных вблизи всех мало-мальски значимых увеселительных мест данной географической точки. Милиция ведь тоже кушать хочет, а рыбаки готовы платить – лишь бы не пошла в отдел кадров грозная телега о попадании в вытрезвитель. А можно и просто обчистить карманы: кто докажет, что там вообще было что-то, кроме мелочи да смятой пачки курева, на момент доставки бедолаги в вышеупомянутое человеколюбивое учреждение?

Таким вот макаром угодил в капкан котельный машинист (а их по старинке именовали кочегарами) с «Союза-5». Документов у него при себе не было никаких (предполагая форс-мажорные обстоятельства, он оставил их на квартире у приятеля), денег тоже оказалось негусто – погулял кочегар славно. Находясь в состоянии чуть ли не коматозном, на придирчивые расспросы стражей порядка рыбак вразумительно ответствовать не мог, а служители храма трезвости (раздражённые худобой кошелька задержанного) непременно желали добиться выяснения его личности. Наконец, после применения холодной воды и оплеух, стена молчания рухнула, и страдалец вымолвил:

– Вы чё? Чё надо?

– Ты кто? Откуда?

– С корабля я…

– С какого?

– «Союз-5»…

– И кем ты там, любопытно знать?

– Кочегаром…

Милиционеры переглянулись, и в их суровых взорах ясно читалось неподдельное изумление. Всё дело в том, что именно в это время на околоземной орбите наматывал витки вокруг Земли космический корабль «Союз-5»! Но как-то не укладывалось в сознании, что на его борту могут быть кочегары! И каким это интересно способом космонавт оказался в медицинском вытрезвителе города Невельска?

Недоумение достаточно быстро переросло в праведное раздражение: ах ты космонавт, шутить тут у нас вздумал! Пленника попинали руками-ногами (не очень сильно, правда) и закинули в камеру – проспаться. Проспавшись утром, кочегар двумя-тремя словами прояснил ситуацию, чем вызвал взрыв здорового хохота. Отсмеявшись, милиционеры выпроводили героя на волю, не отослав зловещее сообщение по месту работы о факте посещения им сего богоугодного заведения и даже снабдив его небольшой суммой для починки организма (небывалый случай!). Впрочем, эта ночь для работников вытрезвителя оказалась прибыльной, так почему бы не уделить сирому малую толику от щедрот в награду за доставленное удовольствие?

На другом конце необъятного Советского Союза, в Мурманске, после смерти дорогого Леонида Ильича Брежнева в верноподданническом порыве переименовали в «Леонид Брежнев» славный атомоход «Арктика», первое судно из надводных, достигшее Северного полюса, где бывали до этого только атомные подводные лодки. Приваривали к борту капитальные (на века!) буквы, хотя более дальновидные уже прикидывали: ну и мороки будет потом срубать эти литеры, уж лучше б нарисовали краской! И действительно, была такая морока всего лишь несколькими годами позже, когда «Арктике» вернули её девичью фамилию, а пока штурмана судов ледового каравана от всей души потешались, слушая по УКВ-радио: «Ленин», «Ленин», я «Брежнев»! Вас понял правильно, следую строго вашим курсом!».

Внесли свою лепту в копилку курьёзов и речные пассажирские теплоходы. Была такая сладкая парочка: «Владимир Ильич» и «Н. К. Крупская» (суда эти и по сей день живы, только носят другие имена), а поскольку портом приписки у них у обоих был Ленинград, то и встречались они очень часто. И вот как-то у одного из шлюзов Волго-Балта…

Добавим необходимое пояснение: пространство внутри шлюза, между воротами, называется шлюзовой камерой (или просто камерой), а длинная бетонная стенка перед шлюзом (их обычно две – по числу ворот), где ожидают своей очереди на шлюзование проходящие суда в часы пик – естественно, просто стенкой. И разносится над шлюзом и окрест усиленный мегафоном начальственный рык: «Владимир Ильич», к стенке! «Крупская» – в камеру!». А было и на грани скабрёзности.

На Валааме в Никоновской бухте теплоходы швартуются по несколько штук сразу, рядышком, борт к борту – место это очень популярное и часто посещаемое, а причал там всего один. Подходит как-то во второй половине дня «Владимир Ильич» и нацеливается под бочок к уже стоящей на острове с утра «Крупской». Но та, что называется, и ухом не ведёт и никак не реагирует на явление горячо любимого. И тогда с капитанского мостика «супруга» раздаётся: «Крупская»! «Крупская»! Спишь, что ли? Быстренько прими конец у «Ильича»!

* * *

Пассажирский теплоход «Н.К.Крупская» поднимался вверх по реке Свирь, направляясь в Онежское озеро – в Петрозаводск и на Кижи. Было раннее утро 23 августа 1991 года, такое раннее, что все ещё спали (а те, кто угомонился далеко за полночь, уже спали). Кроме вахтенных, разумеется.

Теплоход почти бесшумно (даже машины бормотали вполголоса) и как-то даже нежно раздвигал стеклянную воду, над которой стлались пряди утреннего тумана. Красавица Свирь отдыхала, словно женщина после любви, прикрыв зелёными веками берегов голубые глаза, подёрнутые поволокой усталости. В такие минуты кажется, что во всей Вселенной царят только мир и покой, и нет места мелким человеческим страстям и страстишкам. Люди, отдыхать надо на воде – это точно!

Отдых на речных пассажирских судах ещё в Советском Союзе всегда пользовался большим спросом. И неудивительно: в стране, отгороженной от всего мира железным (пусть даже и обветшавшим) занавесом прокатиться во время отпуска по воде от Ленинграда до Москвы или даже до Астрахани было едва ли не единственной возможностью почувствовать себя беззаботным гулякой-туристом на борту роскошного круизного лайнера. Путёвки (как и всё остальное, впрочем, в те не столь уж отдалённые времена) представляли из себя предмет дефицита, – тем более что их стоимость (с учётом того, что львиную долю оплачивали профсоюзные комитеты предприятий и организаций) была вполне доступной для многих, – и добыть такую путёвку стоило трудов немалых. И надо упомянуть ещё одно очень важное обстоятельство, делавшее речные круизы весьма заманчивыми.

Как ныне всем известно, секса в СССР не было начисто. В задачнике спрашивается: и куда же податься доведённой до исступления пресловутым квартирным вопросом парочке, чтобы заняться этим-самым-которого-нет и при этом получить друг от друга максимум удовольствия? В гостиницу? Да вы, что, товарищи! Во всех гостиницах тех времён восседали монументальные дамы-администраторы, строго следящие за основами общественной нравственности, и обойти такую даму было на два порядка сложнее, чем проникнуть на завод по производству баллистических ракет средней дальности. Оставались только подъезды домов и лестничные клетки, но далеко не всем этот вид спорта подходит (тем более что погодные особенности северной столицы зачастую превращают его в экстремальный).

А теплоход предлагал успешное разрешение этой наболевшей проблемы. Паспортный контроль у едущих в одной каюте разнополых граждан не был столь придирчив (не сверяют же фамилии у пассажиров в купе поезда дальнего следования), и предъявления свидетельства о браке не требовалось. И посему рейс (особенно короткий, на Валаам, один день – две ночи) предоставлял собой почти что идеальный вариант для любовника с любовницей вырваться из оков морального кодекса строителя коммунизма, послать всех и вся куда подальше и побыть исключительно вдвоём. А рано утром по приходу он/она разъезжались на такси в разные стороны – до новых встреч…

И вообще вся атмосфера пассажирского теплохода пропитана флюидами флирта на фоне вина, музыки и дивных красот Северо-Запада России. Сколько интимных моментов помнят каюты этих судов за десятилетия плаваний по голубым речным дорогам! Миллионы и миллионы, без преувеличения! Жёны снимают обручальные кольца, на краткий срок забывая о детях и повседневных заботах типа готовки-стирки, а у представителей сильной половины рода человеческого природная мужская склонность к полигамии обретает законченную форму. Для девушки расстаться с невинностью в каюте на борту теплохода кажется чем-то экзотическим, о чём можно будет вспоминать потом много лет спустя. Женское сердце тянется к романтике, и по форме одетый старпом на мостике той же «Крупской» кажется по меньшей мере капитаном «Титаника» – результат такой ассоциации несложно предугадать. А иногда короткие теплоходные романы оборачиваются вдруг неожиданно долгими и счастливыми браками. Древние ошибались, полагая Амура крылатым созданием. Нет, Амур – это существо водоплавающее!

…Второй помощник капитана был погружён в размышления, весьма далёкие от особенностей судовождения по внутренним водным путям. Основное место в его мыслях занимала туристка из седьмой каюты, раз за разом успешно отбивавшая все его настырные приступы. Неужели этот проныра системный механик, починявший в вышеупомянутой каюте кран горячей воды, доремонтировался до того, что ему, второму штурману, там уже ловить нечего? Досадно… Дамочка очень даже очень…

От размышлений на тему загадочности и непредсказуемости женской натуры вахтенного помощника оторвал голос матроса-рулевого:

– Николаич, смотрите!

Навстречу «Крупской» на широкий речной плёс из-за поворота величаво выплывал четырёхпалубный белокурый красавец, властно подминавший под себя водную гладь и вздымавший своим боксёрским носом упругий пенный бурун.

– «Ильич», наверно. С Кижей идёт.

Штурман взял бинокль и вышел на крыло мостика, рассматривая встречный теплоход. Второе поколение пассажирского флота, пришедшее в семидесятых с верфей ГДР, где выстроено подавляющее большинство судов речного пассажирского флота Советского Союза… Каюты на этих судах куда комфортабельнее кают на трёхдеках типа старушки «Крупской», с туалетом-душем вместо одного лишь умывальника, и бар там круче, и танцевальная палуба. И публика там катается более привередливая и денежная.

Описывая плавную дугу, «Ильич» (по расписанию он, больше вроде некому) поравнялся с «Крупской». И тут вахтенный помощник капитана протёр глаза, не совсем им доверяя.

На борту проплывавшего мимо них теплохода вместо привычных золотых рельефных букв ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ было выведено синей краской СВЯТОЙ ВЛАДИМИР. Да нет такого в списках флота! Бред какой-то…

На мостике воцарилось недоумённое молчание. Штурман и оба матроса провожали взглядами корабль-призрак, силясь понять, что же всё это значит. Потом второй штурман, как старший на рейде, произнёс:

– Миша, мухой разбуди радиста. Пусть сообщит в порт.

А ларчик просто открывался. Получив известие о провале карикатурного августовского путча (с этого и начался отсчёт нового времени, в котором все мы сейчас живём), капитан «Владимира Ильича» своею собственной капитанской властью приказал свинтить с белых бортов латунные буквы сакраментального имени, ассоциировавшегося исключительно с вождём мирового пролетариата и основателем первого в мире государства рабочих и крестьян (так оно и было задумано на самом деле – другие суда этой серии носили имена Александра и Марии Ульяновых) и быстренько нарисовать на освободившемся пространстве новое название.

Но надо сказать, что в Пассажирском порту инициатива решительного капитана не встретила полного понимания и одобрения: прежние литеры были водворены на место, а виновник торжества, то бишь капитан, с занимаемого им места, наоборот, выдворен. Верх взяла разумная осторожность: ещё бабушка надвое сказала, как там дело обернётся!

Окончательно «Ильич» переименовали позднее, и «Крупская» осиротела (точнее, овдовела). Правда, страдала она недолго – её самоё вскорости также переименовали, и сладкая парочка окончательно канула в Лету. И отстаивается бывшая «Крупская» ныне под другим именем в Уткиной заводи, жалуется на старческие немощи, покряхтывает да вспоминает бурную молодость.