Текст книги "Поздний гость: Стихотворения и поэмы"

 
Ныряют в сугробах молча,
Любой – до кости король;
Веселые зубы волчьи —
Морозная злая соль.

Мы знаем их смех и голод,
И глаз голубой огонь;
Мы знаем, что нож и холод
Прожгут королю ладонь – —

Зажатый полярным кругом,
На лыжах бежит к реке,
И мутно белеет вьюга
На смуглой его щеке.

И каждый сухарь в котомке,
И каждый заряд в стволе —
Сто миль одичалой гонки,
Тревожный скупой ночлег – —

Оставлен привал короткий,
Смех, полюс, любовь и боль
В дырявой индейской лодке
Везет молодой король.

Но львиные кудри белы,
Морщинами скошен рот,
Рассеянный взгляд несмело
Скользит по замку ворот.

И дом обошел неловко,
И будто похож на нас – —
Пора, изготовь винтовку,
Бей прямо в ослепший глаз.
 

 
Для слепого – одна стезя,
На которой и днем – ни зги;
Ты сказала – меня нельзя,
Если можешь – люби других.

Для глухого слова́ – немы,
Как услышать тебя я мог?
У любви все пути прямы,
Все ведут на один порог.

Ты сказала – гляди, стара,
Разве можно любить старух?
Через год подрастет сестра,
Если хочешь – люби сестру.

Обнимала – последний раз —
Долго ржал по дорогам конь – —
Как уйти от любимых глаз,
Если нежность стучит в ладонь?
 

 
Мой круглый щит из дерева и кожи,
С решетчатым узором по краям, —
Сто золотых пластинок в светлой дрожи
Вокруг него подобны трем ручьям.

Для твердости – тугую сердцевину
Железная подкова облегла,
И кровь врага до верхней половины
Пред боем щит мой трижды обожгла.

Он вождь вождей. Оранжевый и синий,
Как глаз змеи, – ременным языком
В мой локоть врос, и темный жар пустыни
Струит в меня расплавленным песком.

И вот – гляди. За то, что ты сурова,
Смугла лицом, угрюма и хитра, —
Моим щитом от холода ночного
Я грудь твою накрою до утра.
 

 
Так гони же сквозь ветер кобылу,
Ты, которой упорнее нет,
Чтобы только метели завыли
В твой сверкающий, вздыбленный след.

Так стегай же арапником звонче
По ушам запотелым коня,
Чтобы свора неистовых гончих
Пронизала навылет меня – —

Не трубите в рога по дуброве,
Не трубите в рога, говорю —
Пусть ускачет, закинувши брови,
В грозовую густую зарю.

Пусть – пылая губами тугими,
Загибая шелка на лету —
В бездорожье с другими, с другими
Гонит вьюгой свою красоту.
 

 
В черном доке, кормчий одинокий,
Вновь чиню разбитое судно, —
Буду плыть положенные сроки,
Бороздить разбуженное дно.

Соль волны, снедающей и горькой,
Обожжет ослепшие зрачки, —
Из тумана в ночь святой Георгий
Бросит моря пенные куски.

Брызги бурь упали на ресницы,
Мокрый холст плотнее чугуна – —
Это кровь ржавеет и томится
На кудрявом золоте руна.
 

 
Уже не радует, не тешит,
Раздала горькую красу,
И только ветер жестко чешет
Перержавелую косу.

Лицо, размытое дождями,
И грудь бесплодную рабы
До утра насмерть желудями
Изранят хмурые дубы.

Земля, земля моя! С тревогой
Гляжу в нахлынувший туман —
Лишь перекрестки да дороги
Венчают твой сутулый стан.

Лишь обездоленная птица,
Роняя перья на лету,
Еще не верит и боится
В твою поверить наготу.

Но, непоседливый и скучный,
Могилу глубже роет крот,
И сердце знает – гость докучный
Уже стучится у ворот.
 

 
Плечо – бугром, и сердце – в два обхвата,
Размах глубок, медлителен и крут;
Удар – раз в год, и грудь – провал косматый,
Набат и рог под ветром на юру.

Прижми щеку, – за выгибом полотен
Сырой утес горячего ребра,
Суровый ход неукротимых сотен
Вкруг дымного дорожного костра.

Над горбылем степные звезды светят,
Бежит огонь в тугую щель земли – —
Гляди, я вновь закинул в море сети
И вытащил на сушу корабли.

Раз в год удар, но все грозней и шире,
От позвонка в пролом ребра разгон – —
Нет, не плодом, а стопудовой гирей
Я западу в твой запоздалый стон.
 

 
Соленый ветер бросает пену
Мне на рубаху, что сшила ты, —
Закату буря идет на смену,
Уже ныряют вокруг киты.

Но мне привычны морские страхи,
И, если в буре лишусь весла,
Устрою парус я из рубахи,
Из той рубахи, что ты дала – —

Все ветры сразу гребут без толку,
Как пьяный пляшет рыбачий мол – —
Я выжму бурю из шерсти волка
Сегодня ночью на твой подол.
 

 
О, зверь лесной и ночью водопой
Оскаленным дыханием отыщет – —
Иду в туман примятою тропой,
И тень моя, как волк, за мною рыщет.

В глазах твоих – далекие костры,
Звезда степей над древнею телегой,
Широкий ветер яростной игры,
Развеявшей по балкам печенегов.

И любо мне в раскошенных зрачках
Следить струю татарской острой стали,
И сердца стук услышать на руках,
И кости гнуть в мучительном закале.

Да, любо мне кудрявую косу
Смеясь, сжимать ладонью загорелой,
И эхо гнать в просмоленном лесу,
И грудь твою поить любовью зрелой – —
Русь, кровь моя, желанная сестра, —
Кто вытерпит весь груз такой любови!
Я вылетел из дымного костра,
Чтоб вновь гореть, любить и жечь – до крови.
 

 
В глубокой балке переняли,
Картечью вздыбили коня,
Скрутили, выгнули и смяли,
И оземь бросили меня.

Хмельному солнцу буйно рады,
В веселом топоте легки,
Кудрявый череп конокрада
Чесали насмерть каблуки.

Но каждый хруст костей упругих
В ушах смеялся бубенцом,
И пело сердце пестрым кругом
Над перекошенным лицом.

Когда же кол, сырой и гладкий,
Тысячелетнее копье,
Прошел медлительно и сладко
Сквозь горло звонкое мое, —

Девичий взор, сухой и зоркий,
Лизнул мой вытекший висок,
И дух земли, как ладан горький,
Любовью брызнул на песок.
 

 
Скалит зубы – такая ль плаха,
Для меня ль да дубовый пень? – —
А кругом еще красным взмахом
Ходит по небу дым деревень.

Так и брызжет вихрастый ветер
Даровой огневой крупой,
И кричат как шальные дети
Над бельмастой сырой толпой.

А у плахи стоит – ломается,
Теребит кумачовый плат
И свистит соловьем в два пальца
Деревенский веселый кат – —

Это сон про былые встречи,
Это сказ про вороний грай,
Про тугие литые плечи,
Что сработаны в два топора.

Не буди – под крутым обрывом,
Где седые ржут табуны,
Темный ветер закинул гриву
В низовые степные сны.
 

 
Затравила в яру лисицу
Подымала в упор ружье – —
Не скули, научись крепиться,
Острозубое сердце мое.

Не сбегу, не уйду – могу ли,
Тихий усмех могу ль забыть?
Есть заклятья страшнее пули —
Одиноко на звезды выть.

Что глядишь? Нагустила брови,
Растопила огонь в зрачке,
Мокрый запах звериной крови
Разожгла на моем виске – —

Не забудь – чтоб вернее было,
Чтоб ночами на ум не шел, —
Без пощады вгони в могилу,
Через сердце, осиновый кол.
 

 
Когда луна вонзит свой меч
В степную ржавую могилу,
И вставший дыбом жеребец
Повалит ржущую кобылу, —
На зов степей, на конский яр,
На свежесть влажного тумана
От сна восстанет скифский царь
И выйдет вон из тьмы кургана.
Туда, где в ночь бежит ковыль
Стезею лунного ухаба,
Где сторожит седую быль
Немая каменная баба, —
Из-под бровей он кинет взор,
Разбудит эхо звоном шага
И выпьет ветровой задор
Ковыльных снов, полынной браги.
В степных играющих кострах
Тысячелетия сгорели —
Не для того ль, чтоб ржавый прах
Заглох в дыму весенней прели? – —
И только там, между колен
Просторам внемлющей царицы,
Былых веков холодный тлен
Неверной дымкою клубится.
Но так же юн, но так же щедр
Хмельной простор, и, так же молод,
Из мглы столетий гонит ветр
Любовный жар и крепкий холод.
О, сколько звезд, о, сколько лун
В сухих запуталось бурьянах!
В который раз степной табун
Упился ласками допьяна! – —
С широких плеч он сбросил прочь
Свои ременные доспехи,
И закатились звезды в ночь
От гула царственной утехи.
Под дланью тяжкой ожил вновь
Гранитный стан до сердцевины,
И брызжет в степь рудая кровь
На непочатые целины.
Его железная нога
Колени каменные режет,
И с плотью плоть – как два врага,
И их лобзанья – стон и скрежет – —
Так, до зари, под конский яр,
Под ржанье дикой кобылицы,
Ласкает древний скифский царь
Свою суровую царицу.
Его рукой укрощена,
Она не бьется и не стонет,
И ветр взметает семена
И в буйной радости их гонит.
Вздымает к стынущей луне,
Роняет в гулкие овраги,
Где хмурый волк залег на дне
У сребротканой лунной влаги.
И в светлом лоне зыбких вод,
И в черных снах земного чрева,
В глухих глубинах, зреет плод
Любви и каменного гнева.
 

Поздний гость

По страницам ветер бродит;

Из распавшейся строки

Сквозь трамвайные звонки

Поздний гость ко мне выходит.

Кто он? Чем он сердцу дорог?

Думать трудно, думать лень – —

Koпia поютъ на Дунаи. Ярославнынъ

гласъ слышитъ; зегзицею незнаемъ

рано кычетъ…

Слово о полку Игореве

 
Темный лоб в огневой насечке, —
Не атлас, не шелк, не парча – —
Раздобыли во всем местечке
Залежалый кусок кумача.
Темный лоб перерезан шрамом,
В веки врезаны два пятака, —
Есть в местечке такая яма,
Где бессрочны все отпуска.
Проходили, прошли, и мимо, —
Снегом, ветром следы замело – —
Что, товарищ, так нелюдимо
В три морщины ты сжал чело?
Не тужи, не робей, не надо, —
Задувает в зарю трубач,
Это конница Сталинграда
За тобой развернулась вскачь.
Ухарь ветер усы косматит,
От галопа душе бодрей,
Разошелся, снарядов хватит,
В ярой одури гром батарей – —
Будет, будет вином багряным
Угощать молодых подряд
В чистом поле на свадьбе пьяной
Молчаливый курносый сват.
Будет кланяться миру в пояс,
Обнимать за дружком дружка, —
Слышу, слышу – княгинин голос
Окликает сквозь дым века.
 

 
В Новеграде, в Путивле старом,
Лишь заря прозвенит в окно,
На стене городской, над яром,
Раздувается полотно.
То не лебедь поет, тоскует,
В море синее бьет крылом, —
Ярославна в зарю кукует,
Припадает к земле челом.
– Полечу, – кычет, – вдаль зегзицей,
– За Каял, за реку быстру —
Ярославна-свет вещей птицей
Просыпается поутру.
– Долечу, – кычет, – к тем ли воям
Что курганная степь взяла, – —
Ржала медью, к лихому бою,
За холмами ночная мгла.
Где рядами легли шинели
На зеленый, на конский луг,
Плавит жажда на княжьем теле
Огневую свою стрелу.
Я рукав омочу бобровый
В тот Каял, в ту реку быстру,
На виске его шрам суровый,
Росчерк сабельный оботру…
Солнце, солнце, почто простерло
Ты лучи над родным полком?
Пылью каменной выжгло горло,
Заслепило глаза песком.
Губы милого жаром серым,
Смертной жалобой сведены – —
Ярославна уходит в терем
На заре с городской стены.
 

 
Снилось мне, – на горах, на черных,
Пеленали в холсты меня,
И коньки в теремах узорных
Поломались к закату дня.
Замешали в вино отраву,
Дали выпить мне то вино,
В синем кубке лихие травы
Оплели корневищем дно.
У колчанов открыли тулы,
Часто сыпали мне на грудь
Крупный жемчуг, и долгим гулом
Ворожила ночная муть…
Смутный сон. На походном ложе,
На тесовом, я ждал утра,
И твой плач, на туман похожий,
Стлался медленно вкруг шатра.
Барабаны пробили зорю,
Батарейный трубил трубач – —
Между Волгой и Черным Морем
Встал к полудню твой древний плач.
Все бугры зацвели полками,
И я слышал, – трубя, звеня,
Прорастала земля веками
У копыт моего коня.
И я видел, – в сквозные ткани,
В жемчуг матовый убрана,
Уплывала в речном тумане
За певучей волной волна.
 

 
То не лебедь поет, тоскует,
В море синее бьет крылом, —
Ярославна в зарю кукует,
Припадает к земле челом – —
Ты не плачь, Ярославна, в зори,
Ты в зарю на стене не плачь, —
Скачет долом, летит с угорий
Твой кудрявый лихой трубач.
Вон ширяет все выше, выше,
И куда ни взмахнет рука, —
Красным золотом камень вышит,
Кровью вздыбленной седока.
В Новеграде, в Москве, во Пскове
И на Волге шумит-звенит,
В снежный голос косматит брови,
Распускает в метель ремни.
Выкликает орлов на зори,
Орлий клекот по всей земле,
От соленых чужих поморий
До путивльских родных полей – —
Кони ржут за Сулой, за Доном,
Щит багряный ведет полки,
В дымный трепет, в степные гоны
Брошен перстень с твоей руки.
Запушился морозной пылью,
Закружился в седой волне,
Пал в года лебединой былью,
Вещим словом на сердце мне.
Где каспийская степь безводней,
Распаялся, прожег песок – —
Но не плачь, ты не плачь сегодня
На стене в заревой восток.
Скачут кони, несутся лихо,
Всем видны, далеко слышны – —
Ярославна уходит тихо
На заре с городской стены.
 

 
И та же степь, и тот же зной,
Лазурь над глиной и песками, —
Знакомый путь передо мной,
Поросший ржавыми веками.
Сверкнет дорожный бубенец,
Переплеснется воздух четкий,
И за курганами беглец
Вздымает пыль стальной походкой.

Опять ордынская стрела
В колчане зреет и томится,
И в узкой балке расцвела
Багряной былью сукровица.
Неистребимы и легки,
Кудрявым Игорям на смену,
Спешат веселые полки
Забрызгать степи конской пеной.
Сухие стебли ковыля
Срезают кони удилами, —
И стала русская земля
За невысокими холмами.

Все та же степь, и тот же хруст,
Блуждают сумерки в овраге,
И неприметный к ночи куст
Стал тяжелей от росной браги.
Печаль дорожная звенит
Крылом подбитым журавлиным,
От граней дымчатых в зенит
Струится тень широким клином.
Несется полночь на коне,
Томится ратник в поле чистом,
На половецкой стороне
Смерть пляской тешится и свистом.
Предгрозовой тяжелый пар
Гнет долу тощие бурьяны,
И синей молнии пожар
Поют тревожные баяны.
Но жаркий шлем закинут в Дон,
Заря скрипит над волчьим логом, —
Летит с попутным ветром звон
Лебяжьим пухом по дорогам.

Мне по обочинам пустым
Дано трубить в мой рог суровый
И призывать далекий дым
В забвенье рухнувшего крова.
Но снилось – вызрела стрела,
И дева вещая Обида
По бездорожьям и телам
Прошла от Кеми до Тавриды.
Как птица древняя, в ночи
Кричала сонная телега,
И пересохшие мечи
Тупились в ярости набега.
Горели заревом костры,
Дымилась степь кремневой пылью,
И все овраги и бугры
Цвели всю ночь багряной былью.
И знал, – от зарева проснусь, —
Звеня железными полками,
Придет и снова станет Русь
За невысокими холмами.
Костями рылась борозда,
Ломались крепкие орала,
И темной гибели узда
Ладони кровью обагряла.
Но трудный полдень согнут в рог, —
Веселый Игорь скачет прямо
И в каждый встреченный порог
Звенит победными ветрами —
Широкий ветер освежит
Немой простор земного круга,
Перемешает рубежи
И дали вымеряет туго.
Росой коснется пыльных губ,
Дождем прольется над долиной
И в кирпичи высоких труб
Плеснет размеренной былиной.
1925-45
 

 
Снова хмель загулял во сне,
Сад в три дня молоком облит, —
А в лесу, на овражном дне,
Половецкая девка спит.

Березняк да крапивный дух
Приведут под уздцы коня, —
За конем прибежит пастух,
Завернет поводок вкруг пня.

Паровоз за бугром свистит,
Бродит в снах колокольный звон – —
Ты коня, молодец, пусти —
Половчанку бери в полон.

Выйдет ночь проверять весну,
Стянет звездный тугой кушак, —
В молодом весняном плену
Зацветет на сорочке мак.
 

1925

 
Ярится степь, – уже не дева,
Дождем и солнцем пронзена,
Земля для пламенного сева
Блистательно обнажена.
Сгрудились борозды за плугом,
Безмолвен пахарь и суров,
И черный пар пояшет туго
Сосцы набухшие бугров.
Взыгравший ветр вгоняет щедро
Тепло в земные глубины,
В зерном беременные недра
Подъятой плугом целины.
Как укрощенная рабыня,
До дна распаханная новь
Несет, покорная отныне,
Железа терпкую любовь.
А там, в овражной буйной чаще,
В насторожившемся яру,
Зверье бродяжное все чаще
Взывает к звездному костру.
И вечерами дней погожих,
Когда закат кропит поля,
Волчат, детенышей пригожих,
Рожает рыжая земля.
И в тяжкий час степной натуги,
Обрекший жатве тонкий злак,
Волками полнятся яруги
И заповедный буерак.
Когда же в голые просторы
Морозы выжмут кровь рябин,
Волчата хмурые, как воры,
Крадучись, выйдут из глубин.
Уйдут в осенние туманы,
Разыщут гибель в ржавой мгле,
И ветр, остуживая раны,
Пригнет их к матери земле.
 

1923

 
Глухая ночь. Фонарь, зевая,
Оберегает черный мост,
Метель, как лошадь скаковая,
На крыше распустила хвост.

То пляшет на сугробе взрытом,
Играя, рвется на дыбы,
То бьет в чугунные столбы
Своим рассыпчатым копытом.

И вдруг зальется ржаньем грозным,
Галопом скачет вдоль стены,
Попона облаком морозным
Летит с крутой ее спины.

Как часовой стою на страже,
Слежу за ней из-за угла,
Я жду ее, зову и даже
Касаюсь зыбкого седла.

И вот – вскочу, заправлю ноги
В сверкающие стремена
И бурным вихрем, без дороги,
Помчусь по воле скакуна.
 

1929

 
На обозленный и усталый,
На город пыльных чердаков
Звезда вечерняя упала
Из мимолетных облаков.

И сразу стало по-иному, —
То горячее, то нежней,
По улицам – от дома к дому —
Взлетели тысячи огней.

Мгла исступленно просветлела,
И, в новый ритм вовлечена,
Душа медлительное тело
Оставить вдруг обречена.

Еще привычно попираю
Гранит сердитым каблуком,
Еще неловко протираю
Очки фуляровым платком, —

А из-под ног земля уходит
В лазурь, в туманы – навсегда —
И лишь вечерняя звезда
Одна навстречу мне восходит.
 

1929

 
В холодный дым, в туман морозный,
Сегодня город погружен,
Над белой аркой всадник грозный
Сияньем тусклым окружен.

Его лицо забили туго
Непроницаемые льды,
И медленно пушится вьюга
В широких кольцах бороды.

С карнизов косо пыль сдувая,
На острых выступах свистит
И мутным облаком летит
По голой линии трамвая.

Глуша прохожего звонками,
Срывает шляпы и платки
И мчит огромными прыжками
Увертливые котелки.

А вслед за буйными вещами,
Рождая черные смерчи,
Взлетают с треском над плечами
Широковейные плащи.

Громовый грохот и стенанье,
Обвалы каменной стены – —
То ветер из моей страны
Приносит мне напоминанье.

И все внезапной тьмой сокрыто, —
Шумит метель по всей земле – —
Лишь там над бездной, в белой мгле
Чернеет конское копыто.
 

1929

 
Взошла звезда над каменной трубой,
И вот – не сплю, не двигаюсь, бледнею – —
Да, три волхва бредут уже за нею,
Роняя тени в сумрак голубой.

Их кудри белы львиной белизной
(Вся седина моей земли бесплодной), —
Их губы дышат горечью степной,
По-летнему прозрачной и холодной.

Но бьют часы. В бесформенном углу
Отчетливей границы очертаний; – —
Три полотенца свесились во мглу
Предутренних пустых очарований —

Нет, не жалей, душа моя. Храни
Все голоса, пропевшие однажды,
Все марева, возникшие от жажды,
Всех дальних звезд неверные огни.
 

 
На горизонте редкий мрак,
Дождей широкие ладони, —
Как пламень жертвенный, маяк
Зажегся в сумрачной Арконе.

Идут на север стороною
Едва приметные суда,
В тиши тревожной иногда
Лишь чайка вскрикнет надо мною.

Все глуше, глуше шорох важный
Доходит из дубровной мглы, —
И вдруг со стоном ветер влажный
Сгибает черные стволы.

О, как терзает, как возносит
Он ветви в бурной вышине,
О, как он мучит сердце мне,
Как этой муки сердце просит.
 

 
Зверь обрастает шерстью для тепла,
А человек – любовным заблужденьем, —
Лишь ты, душа, как мохом поросла
Насильственным и беглым наслажденьем.

Меня томит мой неизбежный день,
Ни счастья в нем, ни даже возмущенья – —
Есть голода высокая ступень,
Похожая на муки пресыщенья.
 

 
И дождь, и мгла. Не все ль равно?
Артист в душе, творец без цели, —
Он нежной музыки зерно
Качает в жесткой колыбели.

Пусть спотыкается смычок,
Из грубых пальцев выпадая, —
Но царственно провалы щек
Захлестывает прядь седая.

Невыразимая мечта
Им безраздельно овладела, —
И строже тонкие уста,
И выше сгорбленное тело – —

Дождями вымытый сюртук
Вбирает жадно ритм и звуки, —
О, пламень глаз, о, сердца стук,
О, в ветер брошенные руки!

Зачем же хмурая толпа,
Зажатая под воротами,
Так равнодушна, так скупа,
Так небрежет его мечтами?

И вот – высокое чело
Склонилось долу и остыло, —
Как будто то, что быть могло,
Ничтожнее того, что было.
 

1928

 
Порой, как бы встревоженный слегка,
В пустом кафе не замечаю скуки,
И кажутся чарующими звуки
Небрежного и грубого смычка.
И вот – гляжу по-новому туда,
Где, к телу скрипки припадая бровью,
Худой румын торгует без стыда
Поддельной страстью, злобой и любовью.
Так длится ночь. Дымятся зеркала,
В окно плывет несвежая прохлада,
На скатерти сигарная зола
Крошится в бурых пятнах шоколада.
Я слушаю. И мысль во мне одна, —
Душа, как поле осенью, изрыта,
Захлестана, дотла разорена,
И оттого – всем радостям открыта.
 

1928

 
Где ночи нет, а день не нужен,
Под аркой гулкого моста
Азартом заменяя ужин,
Они играют в три листа.

На свалке городского хлама,
В лоскутьях краденых мешков, —
Не все ль равно? валет и дама
Решают судьбы игроков.

Вот загораясь жаждой гнева,
Убийца с золотым зрачком
К веселому соседу слева
Уж надвигается бочком.

Но, с ловкостью привычной вора
Тасуя карты, шутки для,
Сосед опасному партнеру
Сдает учтиво короля – —

Так, забавляясь и играя,
Подобные летучей мгле,
Легко любя и умирая,
Они проходят по земле.

О, не гляди на них тревожно, —
Освобожденным и нагим
Доступно все и все возможно,
Что снится изредка другим.
 

1928

 
Когда прожектор в выси черной
Свой узкий распускает хвост
И над общественной уборной
Подрагивает гулко мост, —

И затекает дождь за ворот
Растерзанного пиджака,
Мне кажется, что мост и город
Вдруг уплывают в облака —

Кто может знать? Но бег тревожный,
Весь этот шум и лязг и звон —
Весь этот мир – быть может, ложный
Мучительный и краткий сон.

И вдруг под фонарем проснется
Бродяга в ржавом котелке,
Он рук моих крылом коснется,
Он уведет меня к реке.

И я увижу с изумленьем
Сквозь своды тяжкие воды
Лазурь, пронизанную пеньем,
И белых отроков ряды.

И крылья обретая тоже,
Уже летя, уже трубя,
Я в том, который всех моложе,
Узнаю с трепетом тебя.
 

1928-1952

 
Снова въедливая хина
Сводит судорогой рот,
На висках горячий пот – —
Посиди со мною, Нина.

Опусти плотнее штору,
Лампу книгами закрой,
Вечер скучный и сырой
Пролетит легко и скоро.

Будем слушать понемногу
Шум докучливый дождя
Иль, на рифму набредя,
Заглушать стихом тревогу.

Трудно, трудно в вечер длинный
Призывать напрасный сон,
Выжимать в стакан лимон,
Слушать шорохи в гостиной.

Ночь придет, луна засветит
Узкой щелью на стене,
Позову ль кого – и мне
Только голос мой ответит.

Жар и бред. Мечты пустые – —
В целом доме – никого,
И на улице мертво,
Только сумерки густые.

Только легкой каруселью
Тени носятся вокруг,
Только сердца тайный стук
В полуночном подземелье.