Текст книги "Поздний гость: Стихотворения и поэмы"

 
Не надо вечности. Томится
Бессмертием душа моя,
Она не хочет и боится
Повторной муки бытия.

Как будто знает знаньем смутным,
Что ничего страшнее нет,
Чем этот в нашем сне минутном
Почти неразличимый свет.

Из поколений в поколенья
Она измену и любовь,
Их ложь и блеск, прощает вновь
За право самоистребленья.
1939
 

 
Влюбленных парочек шаги
Мотив столетний выбивают,
Правдоподобные враги
Друг друга шпагой убивают.

Кругом поэты собрались
В дрянных плащах, в дырявых шляпах, —
Рифмуют брань, рифмуют запах, —
Они совсем перепились – —
И, розой скомканной играя,
Красотка из монастыря
Зовет на помощь, умирая
В лучах кривого фонаря.

И медленно из-за угла,
От полусгнившего фонтана,
Тень жулика иль д’Артаньяна
Заносчиво к ним подошла.

Тень черная на фоне рыжем
С боков отчетливо видна, —
Над романтическим Парижем
Средневековая луна.

Мой друг, скорее на коней!
Лишь звон и гром вдоль улиц сонных,
Во весь опор в страну влюбленных, —
Гони сильней, гони сильней!
 

 
Дырявый зонт перекосился ниже,
Плащ отсырел, намокли башмаки.
Бурлит фонтан. Весенний дождь в Париже, —
И девушке не избежать руки
Еще чужой, еще немного страшной, —
Она грустит и отступает прочь, —
И с лесенкой фонарщик бесшабашный
Их обогнал, и наступила ночь.
Сгущая мрак над улочкой старинной,
Бесцветные, как рыбьи пузыри,
Висят цепочкой тонкой и недлинной
Ненужные влюбленным фонари.
Всю ночь шумят деревья в Тюльери,
Всю ночь вздыхают где-то на Неглинной.
 

 
Всю ночь парижская весна
Исходит сыростью и мглою,
Внизу неслышная волна
Как бы подернута золою.

Легко качаются дома,
Река туманом затянулась, —
Ты наклонилась и сама
Моей руки почти коснулась.

Что скажешь, мой неверный друг?
Ночная мгла к устам прильнула,
Ночная тьма порочный круг
До безнадежности сомкнула.

И что отвечу? На мосту
Меж двух разлук, меж двух прощаний?
Погасит ветер на лету
Слова напрасных обещаний – —

Еще творим судьбу одну,
Одним дыханьем жадно дышим,
Но розно видим, розно слышим
В тумане вставшую волну.
 

1939

 
Ты будешь помнить ветер встречный,
Парижских улиц фонари,
Любовь, что длилась до зари,
Прошла с зарей и стала вечной.

Самой себе наперекор
(Быть может, только в грезе сонной)
Услышишь ты свой плач влюбленный,
Увидишь пристальный мой взор.

О, не напрасно на прощанье
Ты ожила иль умерла, —
Я взял лишь имени звучанье,
Взамен оставил два крыла.

Лети! Пускай другим навстречу
Лети, – пускай к чужой судьбе, —
На всех дорогах я отвечу
Знакомым голосом тебе.

И будут сны мои твоими —
В моей стране забвенья нет, —
Лишь ослепительное имя,
Лишь оглушительный рассвет.
 

1939

 
Твоя ленивая вражда
Почти похожа на участье,
Но тайно мыслишь иногда, —
Моя беда, мое несчастье.

И долго смотришь на меня
С нетерпеливым раздраженьем,
И мстишь открытым униженьем
За блеск утраченного дня.

Все бывшее небывшим стало,
Болотным паром изошло, —
Ничто души не потрясло,
Привычных чувств не надорвало.

Ни перемен, ни новизны,
Весь мир как бы подернут скукой, —
Мы равнодушно, без вины,
Прощаемся перед разлукой.

Нет, не любовь, – мечта о ней,
Томительная неудача,
Но сердце тем щемит больней,
Чем меньше жалобы и плача.

Увы, меж площадных зевак
Мы жить хотим не очень сложно,
И любим мы – неосторожно,
И ненавидим – кое-как.
 

1939

 
Бродяга праздный на мосту
Окурка жаркого не бросит,
Не брызнет искра в темноту,
Прохожий имени не спросит.

Обозначений и примет
Не жду и не хочу, пожалуй. —
Простой вопрос, простой ответ,
Нечастый дождь и ветер вялый – —

Но, Боже мой, как все не то,
Как все навек непоправимо!
Твое лицо, твое пальто,
Твои ладони – мимо, мимо – —
 

1939

 
Бредет прохожий спотыкаясь,
Хохочет женщина спьяна, —
В широкой луже, растекаясь,
Ночь мутная отражена —

Но так сверкает нестерпимо
Мне видимая высота, —
Что я склоняюсь (мимо, мимо) —
Над черным выступом моста – —

И медленно, без напряженья,
Заламываю руки я,
Как бы для взлета иль круженья
Над этим дымом бытия.

И прочь летят, как ветер встречный,
Как вышина и глубина, —
И женский крик, и мрак заречный,
И все земные имена. – —

Мне все равно, что завтра будет
При лгущем освещеньи дня,
И кто полюбит (иль забудет)
Мое паденье и меня.
 

1940

 
Прощальной нежностью не скоро
Согрею слабую ладонь, —
Цветы жестокие раздора
Губами легкими не тронь.

Они не сыростью веселой,
Не ранней свежестью полны, —
В стекле туманном стебель голый
Без запаха и без весны.

К утру они дышать устанут,
Свернутся в безобразный жгут
И потускнеют и увянут
И белым снегом опадут.

Случайный ветер их развеет,
И даже мертвая рука
Не оживит и не согреет
Души заклятого цветка.
 

 
Крикливых дачниц голоса
В сосновой чаще отшумели,
Лежу и слушаю. Оса
Кружится надо мной без цели.

В лицо струится синева,
Весенний дым в ресницах тает,
Сквозь тело легкое трава
Почти неслышно прорастает.

Все трепеты и все влеченья
Уже проходят сквозь меня,
И жар небесного огня,
И лед подземного теченья.

Деревья густо оплели
Меня пушистыми корнями, —
Так длится день, и дни за днями,
Так длится музыка земли.

И в мире этом, в этом сне,
И непробудном и глубоком,
Где стала мысль зеленым соком,
Живая вечность снится мне.
 

1939

 
Моих разомкнутых ресниц
Далекий полдень не тревожит
И разбудить меня не может
Гортанный говор горных птиц.

Меж пальцев скупо прорастает
Пучками жесткими трава,
Лавина снежная едва
Меня касается и тает.

Ни образов, ни сновидений
Моей пустыне не дано,
Все чуждо мне, и все равно
Не возбуждает сожалений.

Когда ко мне слетаешь ты
С раскаяньем и со слезами,
Гляжу незрячими глазами
Я на забытые черты.

Моей Тамары легкокрылой,
Моей княжны, не узнаю, —
Лишь смутно слышу голос милый
И клятву робкую твою.

Я скован каменной громадой,
Я сплю, – и горные ручьи
Забвеньем дышат и прохладой
В уста безмолвные мои.
 

1940

 
Покрыта лужица ледком,
Но каплет с крыши понемногу – —
Готовясь в дальнюю дорогу
Душа не плачет ни о ком.
Земли былые искушенья
Как утренний ледок дробя,
Я весь во власти отрешенья
И от земли, и от себя.
Гляжу как бы прозревшим оком
На скудный городской рассвет
И знаю: в холоде высоком
Ни мести, ни прощенья нет.
Лишь тучу ветер в небе гонит,
Мерцает поздняя луна
И, как неверная жена,
Лик помутневший долу клонит.
 

1940

 
На дымный луг, на дол холмистый,
На дальние разливы рек,
На облако в лазури чистой
Гляжу из-под тяжелых век.
И душу подозренье гложет,
С холодным борется умом – —
За этой рощею, быть может?
За этим, может быть, холмом? —
Там, там, где ельник синеватый
Возник зубчатою стеной,
Занес впервые страж крылатый
Свой грозный пламень надо мной…
С тех пор изгнаннику не надо
Ни райских, ни иных цепей,
Душа на все теперь скупей
И даже мудрости не рада.
Давно довольствуясь судьбою,
Свободно жребий мой влачу
И больше спорить не хочу
Ни с ангелами, ни с собою.
Пусть светит день, растет трава,
Я ни о чем не сожалею, —
Я знаю, – райские права
Земных бесправий тяжелее.
Но всюду, где, как в оны дни,
Земля цветет красой, тревожно, —
Я ставлю ногу осторожно,
Боясь лукавой западни.

Я ничего не забываю,
Но тяжбы с прошлым не веду,
Я равнодушно, на ходу,
Мое бессмертье изживаю.
 

1940

 
Какой свободы ты хотела,
Когда, страдая вновь и вновь,
Ты трепетала и летела
И падала, моя любовь?

Забудь сердечные преданья,
Смотри, как льется млечный свет, —
Там в колыбели мирозданья
Ни смерти, ни бессмертья нет.

Все связано и подчиненно,
И та звезда, и солнце то
В высоком рабстве неуклонно
Бегут в начальное ничто.

Именованье до рожденья, —
И чье бы имя ни взошло —
Ни выбора, ни принужденья,
Но неизбежность. Но число.

Все домыслы и все гаданья
К одной разгадке приведут:
Свободы нет ни там, ни тут,
Моя любовь, мои страданья – —
 

1943

 
Струится солнце вдоль ствола,
Шумит в лазурь листва густая,
А у корней кольцом легла,
Свернула крылья, замерла
Змея пурпурно-золотая.

Ей снятся чахлые сады,
Колючий снег в пустыне горной,
И в пропасти туманно-черной
Глухие выкрики беды.

Все, чем земля заражена,
Что тяжело наружу рвется,
Во тьме пророческого сна,
Как сердце, судорожно бьется.

Клокочущая пена зла
Всползает, как по трубам тесным,
По узким скважинам древесным,
По жилам вздувшимся ствола.

И, округляясь в море света,
Таинственный огромный плод
Подрагивает и вот-вот,
Как яблоко или планета,
К змеиным крыльям упадет.

Он упадет и разобьется, —
Скорей же рви его, сорви, —
Пусть боль болит, и смех смеется,
Пусть горла тонкого коснется
Неотвратимый нож любви.
 

1944

 
На крыше острой, за трубой
О чем-то трубочист болтает,
Над ним небесный шар взлетает
Легчайшей птицей голубой,

Щебечет ласточкой веселой
Иль жаворонком в высоте, —
И запад синевой тяжелой
Дрожит на радужном хвосте,

А из трубы, как бы с разгону,
Прямая пальма вознесла
Свою ветвистую корону
На дымном золоте ствола.

Под ней все тени золотисты,
Ручей прозрачен и глубок,
И щедро греет трубочиста
Ладонью пламенный восток.

Пусть так, пусть так. Домохозяин
Давно сомненьями объят, —
Его преследует набат
Крикливых, городских окраин.

Зачем безумец наверху
Мешает миру голубому
Как звонкогривому стиху,
Гулять по розовому дому?

От малой спички восковой
Душа могла б воспламениться
И так же тяжело, как птица,
Лететь за радугой кривой.
 

1944

 
Решеткой сдавлено окно
(Так душат жертву ночью черной),
В стене угрюмой и упорной
Полупрозрачное пятно.

Там жмется мир белесоватый,
Одетый в сумерки и мглу
В нем солнце желто-бурой ватой
Прилипло к мутному стеклу.

Деревья, облака и поле,
Все, что шумит в свободном сне,
Обезъязычено в неволе
В замазанном моем окне.

Но, рабством длительным наскуча,
Я углем на стене тайком
Рисую море, лес и тучу,
Ладью на берегу морском.

Я долго дую в парус белый,
И вот – бежит моя ладья, —
Счастливый путь, кораблик смелый,
За счастьем отправляюсь я.

И снова мир прозрачный дышит
В текучих водах и песках,
И ветер радугу колышет
В живых, гремучих облаках.

Морской лазурью воздух тронут,
Кипит веселая корма,
И в белой пене тонут, тонут
Окно, решетка и тюрьма.
 

1944

Тюрьма Френ

 
В тюрьме моей, во мраке черном,
Лежу и не смыкаю глаз,
А время молотом упорным
Дробит мой умывальный таз.

Я тяжких капель не считаю,
Двойного ритма не ловлю, —
Я в полночи иной мечтаю,
Я в вечности иной люблю.

Непроницаемой стеною
Мир от меня отъединен,
Но в крупных звездах надо мною
Творится новый небосклон.

И бестелесной плотью чистой
Я рею в голубом луче,
И солнце розой золотистой
Сверкает на моем плече.
 

1944

Тюрьма Френ

 
По ветра прихоти случайной
Вкруг оголенного ствола
Кружись, душа, в погоне тайной
За тем, чего не обрела.

И в диком шуме непогоды
Сквозь эти сучья и кусты,
Быть может, вдруг услышишь ты
Внезапный вопль такой свободы,
Такой жестокой чистоты…
 

1945

 
Предвестник осени туманной,
В дырявой шляпе всех мастей,
Он покоряет речью странной
Сердца торговок и детей.
Словечки, выходки пустые,
Вся жизнь зачахла в пустяках, —
Две розы, синью налитые,
Мерцают на его щеках.
Он ловко щелкает мелками
И к удивлению зевак
На тротуаре (натощак)
Выводит даму с завитками,
Гербы, оленей и собак.
Глазеет улица беспечно,
Оценивает мастерство, —
Но, как творец, недолговечно
Земное творчество его.
Цветистой радугой сверкая,
Рожденное из ничего,
Оно влечет, не увлекая,
И, в мертвом мире возникая,
Согласно с миром – и мертво.
 

1945

 
Жестокой верности не надо, —
Оглохший от сердечных гроз,
Я в белый пламень водопада
Бросаю клочья красных роз.

Они летят со звоном странным,
С воздушным шорохом туда,
Где брызжет облаком туманным,
Вскипает горная вода – —

Как этот шум, полна тревоги
Моя невнятная любовь, —
Для горной встречи без дороги
Палатки мирной не готовь.

Мы разойдемся молчаливо
На срыве каменной тропы,
И первый ветер торопливо
Сметет и розы и шипы.

Мы станем вновь, чем прежде были, —
Ты – слабым лепетом ручья,
Столбом гремучим брызг и пыли
В пустом ущелье стану я.
 

1946

 
В раю холмистом, меж сиреней,
Печаль, томленье и лазурь,
Земля во власти испарений
Еще полудремотных бурь.

И я, травы не приминая,
Спешу к негромкому ручью, —
Мое крыло – волна льняная,
Я ношу легкую мою
Со вздохом ветру отдаю.

Лечу бесплотный, невесомый,
Вновь звездоокий, и скорблю, —
Зачем я здесь, зачем я дома?
Зачем я рая не люблю?

Зачем в душе одно виденье,
Один лишь сон, из года в год, —
В листве зеленой жаркий плод
Готовит тяжкое паденье – —
Под эхо гор, под грохот вод
Мое свершится пробужденье.
 

1946

 
Я вам признался, против правил,
Что молодость не снится мне,
Что я в любви порой лукавил,
Любил и жил как бы вчерне – —
Не грустно ль вам, моя забота,
От слова, сказанного зря?
Где чувств начальных позолота,
Любви высокая заря?
Без умысла иль шутки ради
Вы нежно тронули рукой
Волос седеющие пряди
Над увядающей щекой.
И от невольного движенья
(Как будто пронесли свечу)
Припавши к вашему плечу
Я тишины не замечаю,
Пусть, каждый про себя хранит, —
Вы наливаете мне чаю,
И ложечка звенит, звенит – —
 

 
Упала чашка с тонким звоном,
Хрустят осколки на полу.
(Ах, в нашем мире все с наклоном.)
Стекает жидкость по столу.

День разрушенья. Пылью серой
Все наши чувства полегли, —
Но если мерить полной мерой,
Но если на краю земли,

На самом полюсе, быть может,
В гиперборейской простоте,
Где даже верность не тревожит,
Где все не то, и мы не те,

Где музыка дугой огромной
Небесный подпирает свод, —
Могли бы мы? Хотя бы скромной,
Привычной, нежной, – круглый год,

До старости, до смерти самой,
До полной седины земли, —
Могли бы мы? Простой, упрямой, —
Как любят все, как все могли – —
 

 
А, вальс Шопена – – Нотный лист
В слезах чернильных и чахотке – —
Высок Париж, и воздух чист, —
Повисла роза на решетке.

Печаль на Люксембургский сад
Глядит поломанной игрушкой,
И сторож развлекаться рад
Провинциальной погремушкой.

По-польски в нежной синеве
Фонтан вполголоса болтает,
Ребенок ласковый в траве
Покашливает и мечтает.

Седой старик следит за ним
С лицом неумолимой славы,
И борода его как дым
Разбитой пушками Варшавы.

Проснулась музыка в окне,
Слетает в мир рояль крылатый,
Час сумеречный в тишине
Склоняет профиль виноватый,

А, вальс Шопена – – Я молчу, —
Но ты запела, ты припала
К его любви, к его плечу – —
Ты от любви моей устала.
 

1955

 
С плащом и палкой кое-как
Повесил сердце я в прихожей,
И вот вхожу, на всех похожий,
Зевака праздный средь зевак.
Сижу в гостях за чашкой чая,
Платочек даме подаю.
И вдруг со страхом замечаю
Под дверью темную струю.
За дверью горничная бродит,
След затирает на полу —
Не сердце ль кровью там исходит
В затоптанном чужом углу?
О, как ты мог? Уйди отсюда,
Стул по дороге отшвырни,
Беги, мечтательный Иуда,
Пока не поняли они.
На улице столбом тяжелым
Гуляет дождь, колотит град, —
Деревья на бульваре голом
Бушуют с бурей невпопад – —
Дыши, – вбирай в себя глотками
Широкий ветер всех дорог,
Живи громами иль веками, —
О, как ты мог! О, как ты мог!
 

1952

 
Мой вечер тих. Невидимых ветвей
Невнятный шорох следует за мною,
Воспоминанья робкий соловей
Вполголоса томится за спиною.

Я не вздохну. Неосторожный жест
Нарушит, может быть, очарованье, —
Офелия, как много в мире мест,
Где назначают призраку свиданье.

Меж двух домов беззвездная река,
В ней грозный факел отражен тревожно,
А ты плывешь, как облако легка,
Как водоросль слаба и невозможна.

О, ты плывешь, в бессмертье заперта,
За четырьмя замками иль веками, —
Лишь с фонарей венчальная фата
Летит в лицо туманными клоками.

Поет тростник на темном берегу,
Дает сигнал к отплытию, и скоро
Я дымную звезду мою зажгу
Над рухнувшей твердыней Эльсинора – —

И вот сосед, мечтательно жуя,
Проветриться выходит после чаю, —
– Да, это ночь, – он говорит, и я
– Да, это ночь, – как эхо отвечаю.
 

1953

 
Король глядел без удивленья,
Как сброд слонялся по дворам,
И низложенье грозной тенью
За ним ступало по коврам.

В пустынном зале, за колонной,
От изменившего штыка
Он пал, надменный и влюбленный
И одураченный слегка.

Тогда четыре капитана
Труп завернули в черный флаг
И, важный замедляя шаг,
На башню, полную тумана,
Взнесли высокомерный прах.

Четыре факела багрово
Прорвали северную тьму
И трубы хриплые сурово
Отдали почести ему.

Ночь призраку салютовала
Из тяжкой пушки на валу
И розой молния упала
На потрясенную скалу – —

Что перед натиском потока
Людские бедные права?
Жизнь так слаба и одинока,
Так перед смертью не права – —

И очарованный разрядом
Беды иль славы, сам не свой,
Вихрастый мальчик диким взглядом
Следил за вспышкой огневой.
 

 
Леди Макбет в темной ложе
Рвет перчатку и молчит,
А на сцене, так похоже,
Сердце громкое стучит.

Оглушенная духами,
Как наездница хлыстом,
Леди стынет под мехами,
Зябнет в облаке густом.

В пламя осени багряной
Воткнут гребень роговой,
С гор Шотландии туманной
Мчится ветер бредовой.

И когда кровавой тенью
Сцена вдруг омрачена,
Вновь как буре преступленью
Доверяется она.

Я люблю без состраданья,
Я без горечи ловлю
Нежный запах увяданья
Той, кого еще люблю.

Ложью чувств не отравляю,
Но заботливо опять
Ей над бровью поправляю
Разметавшуюся прядь.

И, клонясь на взор тревожный,
Словно в омут, я молчу,
С совестью неосторожной
Поздней встречи не хочу.
 

1953

 
За кружкой пива дремлет повар,
Колпак надвинут до бровей, —
А в черном небе шумный говор
По ветру пущенных ветвей.

Он тяжко дремлет и не знает,
Как гнутся звонкие стволы,
Как мрак играющий пятнает
Его крахмальные столы.

Вот хлынул ливень. Мокрым флагом
Метнулась бабочка в окне,
И молния большим зигзагом
На миг повисла в стороне.

Глотая ужин неприметный,
Я поднимаю воротник, —
Я слушаю, как гром ответный
Над дальним грохотом возник.

Поспешно шляпу нахлобуча,
Я убегаю в мир ночной,
И плащ растерзанный иль туча
Клубится низко надо мной.

Дождя летучие простыни
Трещат и рвутся в темноте, —
Дыханье бури и пустыни
В многоголосой высоте.

И, широко раскинув руки,
Я сердцем оживаю вновь, —
Так после длительной разлуки
Встречают первую любовь.
 

1953

 
День завершен, как следует, как надо, —
Не хуже прочих календарных дней, —
Я ухожу из пасмурного сада
Без горечи, но, может быть, грустней.

У выхода поскрипывают глухо
Два дерева в последнем свете дня, —
Из всех прельщений памяти и слуха
Лишь этот звук доходит до меня.

На улицах темнеет понемногу,
Блеснул фонарь мечтательно, и вот —
Лег черной тенью на мою дорогу
Узор географических широт.

Меридиан таинственной чертою
Их пересек, слегка наискосок, —
О, как хрустит под медленной пятою
Туманами пропитанный песок!

И в шорохе ночного приближенья
Я различаю дальнюю струну,
Ночной земли бессонные движенья,
Земной полет в ночную глубину.

Старинный мрак взволнованно и страстно
Глушит бродяг невнятные слова,
И дрожь витрин несмело и напрасно
Мне радугой летит на рукава.
 

1953

 
Над дверью вычурной фонарь
Сворачивает в ветер шею,
Табачный дым, лесная гарь —
Не разобрать, что там за нею.

Старинной улицы мечта
Румянцем новым подогрета,
Но так чиста, но так чиста
На мостовой полоска света. – —

И, спотыкаясь на ходу,
В порыве дружбы откровенной,
Прохожим вслух белиберду
Старик читает вдохновенный.

Его неверная рука
Подчеркивает ритм убогий,
Бездарный стих издалека
Чахоткой пахнет и берлогой.

О, ты завидуешь ему
Его с рожденья мертвой славе, —
Ступай за ним. В притон, в тюрьму,
Навстречу драке и облаве.

Скорей безумца догони, —
И если он тебя прогонит,
Столб телеграфный обними,
И столб в ответ тебе застонет.
 

1955

 
На Эйфелевой башне флаг
Уже неразличим в тумане.
Я снова замедляю шаг,
Ощупываю ключ в кармане.

Молчаньем влажным на меня
Тускнеющая Сена веет.
Тень вечереющего дня
Меня сметает и жалеет.

Но в одиночестве моем
Я не забыт и не оставлен —
Я с этой башнею вдвоем
Речным туманом обезглавлен…

Иду и листьями шуршу,
В воде их провожаю взглядом,
И новым счастьем не спешу
Встревожить то, что дышит рядом.
 

 
Туманной ночью вдоль канала
Бреду без цели, не спеша,
И кажется мне: вдруг устала
Под легким пиджаком душа.

Вся жизнь моя за мной шагает,
И каждый год – как эта тень,
Что отстает иль забегает,
Но все со мною, ночь и день.

Я провожатых не считаю,
И одинокий, как туман,
Лишь напеваю и мечтаю
О корабле из дальних стран.

И сырость мартовская нежно
Мне грудь и плечи серебрит.
И так печально, так прилежно
Фонарь на площади горит…
 

 
Во всех садах приглушены,
Оголены деревья снова.
Дома и улицы черны,
Нигде ни возгласа, ни слова.

На фонарях висит туман
Иль чахнут розы дождевые.
На старой площади фонтан
Решетки сторожит кривые.

Пустынной ночи тишина,
Пустынное очарованье…
За шторой каждого окна —
Предчувствие иль расставанье…

Я тяжбы с прошлым не веду,
Не упрекаю, не вздыхаю —
Гляжу на дальнюю звезду;
И отдыхаю. Отдыхаю.
 

Моей жене

 
Стоим, обвеянные снами
(Так молча сердце отдают),
И камни пыльные под нами —
Как птицы райские поют.

Нас тесно обступили люди,
И чей-то хрипловатый бас
Толкует о поддельном чуде,
О суеверье и о нас.

Но грубых окриков не слыша,
Мы видим небо над собой,
И вдруг – летим. Все выше, выше,
В эфир прозрачно-голубой.

И в восхождении высоком
С воздушно-солнечных дорог
Глядим, уже бессмертным, оком
На тех, кто улететь не мог.
 

1944

 
Змей уходил под облака
(Так в высоте душа летала),
Нить гнулась, дергала слегка
(Как бы звала издалека),
Воздушной жизнью трепетала.

Я небо осязал рукой,
Его упругое теченье, —
Постиг лазури назначенье,
Ее двусмысленный покой.

Вдруг что-то лопнуло. Беда
Открылась разуму не сразу —
Еще бумажная звезда,
Катясь, взлетала иногда, —
Лгала неопытному глазу.

Змей падал, падал – – меж домов,
Меж разных вычурных строений, —
Нравоучение без слов
Для праздных городских умов,
Для внеслужебных настроений.

Я горестно смотрел туда,
Привычно строил наблюденья,
И вся воздушная среда
Как бы ждала его паденья.

Не закрепленный бечевой,
Он странным телом инородным
(Каким-то пьяницей свободным)
Скитался в синеве живой, —
Быть может, ангелом безродным
Летел по ломаной кривой.
 

1944