Текст книги "Наследие белого конвоя"

Глава девятая

Волшебная песня Чалгая

Лишь ближе к вечеру усталый охотник добрался до места. Лошадь, набравшись новых, неведомых и живительных сил, довольно быстро домчала Атунду до спасительной юрты. Должно травами особыми накормил животину хитрый селькуп, что пелену с ее глаз сняли, дух жизни вдохнули. Как снег с натруженного крупа, подевалась невесть куда, ее сонливая, безучастная лень, будто и не было мучительных тягот долгого, голодного блуждания по белой пустыни, в послушном и слепом повиновении прежним хозяевам.

Заботой и радостью наполнились чумы. Было их всего два; в одном, большом, теплом и просторном жила семья Атунды, другой, поменьше; особый, занял шаман Чалгай – отец Атунды. Он поселился отдельно, чтобы не докучать; душе требовалось уединение и особый покой. Это было жилище истинного шамана, колдуна и волшебника. В самом центре его отшельнической юрты лежал большой круглый камень, с выдолбленной в нем чашей, возле которого был сложен очаг для разведения огня, а когда старый Чалгай нуждался в большом огне, то разводил костер снаружи. У камня горел лишь жертвенный огонь, необходимый ему при проведении ритуалов исцеления тела и духа больного, а особо при камлании. На стенах висели бубны и другие предметы шаманского облачения. Костюм известного в округе шамана Чалгая был отражением его заслуг. Все амулеты, подвески и другие украшения на нем – это награды за добрые и праведные дела. По сути, они являлись орденами опытного шамана, путешественника в иные миры, который для всех посвященных был посредником между людьми и духами. Сохраняя древние религиозные представления и обряды, шаман Чалгай всегда подпоясывал свой необычный костюм, словно побывавший в неистовой схватке с нечистью, поясом, сделанным из кожи, и украшали его металлические бляхи. К нему он подвешивал острый на цепочке кинжал в ножнах, украшенных орнаментом. И даже никому из Камов не было дано знать, в какие одежды облачит себя старый колдун при каждом новом камлании или погружении в магический транс, какие атрибуты своих странных одежд использует он для общения с духами.

К жертвеннику, чтобы обеспечить успех в промыслах, когда к юрте Чалгая съезжались на камлание другие шаманы, он приводил одного из оленей и приносил его в жертву духам леса, и воды. Весной окрестные шаманы приезжали в дом к Атунде для проведения церемонии обряда «оживления» бубна, которая приурочивалась к весеннему прилету птиц и продолжалась десять дней. Центральным местом церемонии считалось путешествие на юг, в страну «где светят семь солнц, где камень до неба достает». Это представление отражало конкретный момент, связанный с давней историей селькупов: почитание предков, живших в высокогорной стране, на южных Саянах. В представлениях предков бубен являлся оленем, на котором шаман путешествовал на небо или в «подземный мир».

Всю долгую ночь шаман лечил раненого человека, которого привез из тайги его сын. Больной находился в беспамятстве и был очень слаб. Дух жизни мог совсем скоро оставить его и тогда уж за ним будет не угнаться, заверил в спешке Атунда взволнованного отца. Они вместе перенесли военного человека в юрту и Чалгай велел сыну оставить его одного, идти к своей жене и дочке, они нуждались в отце больше, чем он сейчас нуждался в сыне. Старик лишь похвалил Атунду за то, что тот пулю вовремя извлек, и в огонь бросил, тело освободил от пагубного, злого влияния тьмы, и огненных духов на благое дело призвал. Они непременно теперь помогут шаману излечить и вернуть дух жизни в усталое тело человека. Сын хорошо понимал решения Чалгая, ведь хозяина огня шаманы призывают на каждый свой молебен, просят у него сил, благополучия и удачи в делах.

Атунда, будучи единственным сыном шамана, много знаний перенял от отца. У селькупов шаманский дар обязательно передавался по наследству. Обычно один из сыновей наследовал этот дар по роду. Он знал, что Чалгай отправляется в «нижний мир» за душой больного или ее хранителем. Если боль и рана в теле, то шаман, станет трудиться над тем, чтобы извлечь разрушающую силу и помочь организму исцелиться. Значит сегодня для этого достаточно одного шамана, но Атунда знал; в тяжелых случаях Камы объединяются и вместе отправляются в путь на «духовной лодке». Это «ладья мертвых», на которой души умерших совершают переход по подземной реке в царство мертвых. В земном мире, считал Атунда все благое нужно правильно и верно делать по времени, оно тоже лекарь, и дает нам возможность своевременного общения с духами и мирами главного Бога Нома. Опоздание и нерешительность вредны при общении с духами.

Шаману Чалгаю сейчас необходимы были духи-помощники. Для их поиска и установления с ними прочной связи, он и проводил специальный ритуал. Место для камлания должно быть тихим. Оставшись в одиночестве, старый шаман окурил себя специальными травами, призванными избавить от влияния всех остальных духов кроме тех, которых предстояло найти и, стуча в бубен, стал петь волшебную песню, и погружаться в транс:

Юмай, юмай, юмай, бой!..

Юмай, юмай, юмай, бой!..

Вновь и вновь вступало гортанное пение шамана, звучавшее среди тьмы холодного пространства призывным стоном, обращаясь к духам лесов и болот, призывая их идти на огонь ночного костра:

Юмай, юмай, юмай, бой!..

Юмай, юмай, юмай, бой!.. бой, бой, бой, бой, бой, бой, бой!..

Под размеренный ритм бубна и таинственные переливы магического Варгана, он призывал духов, согласных стать помощниками. Собирал их возле себя, посредством ритма входя с ними в контакт. От ударов колотушки, сакральный бубен долго звучал среди ночи, отнимая обрывки беспокойного сна у Атунды, болевшего душой за раненого человека. Бубен помогал доносить намерения шамана, а сам он максимально концентрировал свое внимание и дожидался знаков от духов. Чалгай знал, что духи могут обозначить свое присутствие и волю по-разному: внутренним голосом, явлениями природы либо видениями. После того, как духи дали о себе знать, он прокричал очень громко вороном и дал им возможность проявить свою волю через себя.

Атунде хотелось быть в юрте отца, видеть все, но пренебречь решением Чалгая нельзя. Ведь целью камлания является исцеление больного, что любая, даже вызванная ранением хворь – это происки злых духов, укравших душу несчастного и вмешиваться не велено. Шаман при посещении иных миров седлает своего «верного коня», который олицетворяет его бубен, и вместе с духами-попутчиками отправляется на поиски пропавшей души. Если он возвращает ее законному владельцу, человек выздоравливает. О, как желал Атунда искать душу военного человека вместе с отцом, ведь так они могли быстрее ее отыскать…

Место входа в миры не земные даже опытному Каму в его путешествиях является не просто. Не земные, тайные входы, от того и не видимы не посвященному и не владеющему практикой общения с духами человеку, что не чувствительны на влияния его энергий, будто бы на иную волну настроенные. Тот же зверь в дикой природе слышит и чувствует вселенную иначе; и звуки и запахи присутствия жизни ее обитателей слышны и осязаемы его органами чувств издалека. А вот человек пройдет мимо всего самого интересного, что витает и парит рядом, оставаясь сокрытым и тайным для него. И все его старания пусты и тщетны. Точно так же, невидимым остается для людей и вход в миры иные. Однако, что часто вызывало живой интерес у Атунды: шаману Чалгаю при сближении и общении с духами зверей и птиц такое чувство открывалось. И порой, на интерес сына к постижению и разгадке такого рода глубинных знаний, отец реагировал уклончиво, поясняя лишь, что к видению такому в мире особом и тонком тоже важный ключик требуется, иначе и там все как в тумане; и входы, выходы не найти, пустое и напрасное это устремление. Их и зверь земной учуять не сможет, потому как не там он, а здесь… В мире духов ты наблюдатель, а поводыри они, потому тебе потребно не только с ними в унисон звучать, но и запахи иного мира различать научиться, а там уж только и пойдешь по следу провожатых, без блуда…

Однажды, вспоминал в ночной тиши Атунда, шаман Чалгай лечил от хвори Кану, сына одного из оленеводов, случайно провалившегося в прорубь зимой, при прогоне стада через реку. Духи холода схватили юное тело оковами смерти и готовы были забрать его душу. Вернувшийся тогда после глубокого транса исцеления шаман, бросил в жертвенную чашу резной камень и сказал присутствующему отцу мальчика, что вернулся он со священным даром далеких Обдорских предков, с сакральным атрибутом и сыну его по их воле дарована будет жизнь. Отныне, они велели Чалгаю, владеть каменным идолом, святыней для их предков, поклонявшихся в далекие времена древнего язычества, Золотой бабе Сорни-най олицетворяющей божество, приближенное к солнцу и видеть которое, без ущерба для здоровья, могли только жрецы. Особо тогда Чалгая никто из родных юноши не допытывал о каменном идоле. Важно было, что сын пошел на поправку и вскоре мог вновь стать опорой отца в его трудном деле. Что даровалось шаману в путешествиях, всегда считалось атрибутом его опыта, навыков и пытливости, обретало статус неприкосновенного дара богов «верхнего мира», населенного духами предков.

Под утро совсем не спалось Атунде. Выйдя наружу и ощутив могучей грудью потомка шамана, целительное прикосновение холода, он впитал необычайный аромат лечебного воздуха, напоенного хвойной зеленью тайги. До юрты отца совсем недалеко. Было совсем тихо и Атуда подумал: «Наверное Чалгай так скоро не вернется… И духи, которых он сможет отыскать всего лишь за одну короткую ночь вряд ли смогут помочь военному человеку. Надо дня три духов искать. Наверное, старый шаман далеко ушел, вот и тихо в чуме. Пусть дольше ищет…» Хотелось зайти в юрту к отцу, но без его разрешения делать этого было никак нельзя; можно неосторожно помешать или даже навредить. Он знал, что сила шамана, проявляемая в его исцеляющих обрядах, направлена на благие цели. Однако она сравнима с опасным, сильнодействующим лекарством, которое может спасти жизнь, но при неправильном обращении убивает. Ждал Атунда долго, замерз. Воротился в свой чум, обнял горячую Ойту и вновь заснул.

Когда сознание стало медленно возвращаться, Киселев долго не мог понять; где он?.. Слабая память вернула забытое беспокойство и связанные с ним хлопоты. Он был тяжело ранен в плечо и смутно помнил лишь отдельные моменты боя, когда, отбиваясь от настигшего их передового отряда «красных», всем оставшимся верными долгу офицерам, пришлось не легко. Подъесаул Семченко, вступив в неравный сабельный бой с нападавшими, был убит. Давая возможность уйти штабс-капитану, затеряться среди сосен и елей, в буранной круговерти, окровавленный он пал со своего любимого коня на снег следом за двумя офицерами, погибшими в перестрелке. Будучи в состоянии управлять кошевкой, Киселев гнал прочь от группы преследователей, а преданный ему поручик Каширский, внезапно спрыгнув с саней, остался его прикрывать. С осознанием, что командующий должен затеряться в тайге и, во что бы то ни стало выжить, он вступил в неравный бой, с честью приняв на себя основной удар противника. Героической гибели преданного офицера Киселеву видеть не довелось, сознание оставило его…

Испуганная лошадь, бежавшая до изнеможения прочь, вскоре остановилась. Как долго длилось забытье он не знал; совсем на мгновение пробудилось сознание, наверняка чтобы проститься и навсегда забыть о неисполненном долге. Хороводило звездное небо, трещал мороз и размеренно, подобно метроному, отсчитывало удары горячее сердце. Наверное, только оно и оставалось еще живо в промерзшем израненном теле Киселева. Однако штабс-капитан нашел в себе силы, чтобы встать на ноги, но голова закружилась, и он упал рядом с кошевкой в леденящий холод окутавшей его ночи, погрузив едва теплящееся сознание в темную полынью небытия.

Тревожное пробуждение, осторожное и совсем невнятное, заставило его восстановить в смутной памяти обрывки былого боя, случившегося в заснеженном лесу бесконечной поймы большой, реки. Рассудок ждал своего часа, чтобы сообщить о непоправимой беде; о гибели конвоя и всех надежд на завершение миссии, о которой штабс-капитан помнил всегда.

Добрые духи, которых старый Чалгай под утро привел в свою шаманскую юрту, сильно помогли вдохнуть жизнь в совсем слабое тело, изгнать злого духа Кызы, а с ним и хворь. Однако, потребовалось много томительных дней ожиданий, прежде чем от пережитых потрясений, Киселев, набравшись сил, окончательно пришел в себя. И лишь когда больной вновь научился выговаривать слова и стал задавать странные вопросы, шаман пригласил в свою ярангу сына Атунду, чтобы тот мог утолить возникшее вдруг любопытство военного человека.

– Где я?.. – тихо спросил Николай, когда Атунда угостил его горьким чаем, – Что с моей лошадью, с повозкой?.. Как я здесь оказался?..

Долго рассказывал селькуп о своем походе за черным соболем, который вывел его к пойме большой реки. Где он нашел Киселева раненым, забрал и долго вез к юрте, а отец его, шаман Чалгай лечил много дней, чтобы здоровый дух телу вернуть. Теперь хорошо будет, говорил откровенно Атунда и ласково улыбался.

– Конь живой, в амбаре живет. Старые шкуры оленя стелил ему, дверь сделал, солома дал, а тепло он сам надышал. Ветер нет, тепло есть, лучше, чем олень живет. С оленями он никак не может, холодно ему, совсем домашний конь. Ягель не может искать, кормить его надо. В деревне хорошо ему жить, с оленями трудно и солома совсем мало. Олень солома не ест, где брать?.. – озабоченно жаловался Атунда, продолжая улыбчиво щурить полускрытые, раскосые глаза.

– Наш небольшой отряд шел к Томску, город такой здесь в Сибири, верст двести нам оставалось, – Киселев сделал небольшую паузу и отхлебнул чай. – Как видишь, не дошли…

– Я с дочкой в большом городе был однажды, там человек как муравей живет. Нет, так неправильно живет. Туда даже духи не ходят – боятся, а человек свой дом там строит…

Впервые, наверное, за все долгое время перехода, Николай улыбнулся рассудительному и в чем-то верному выводу местного жителя, привыкшему совсем к иному пониманию уюта и благополучия. Здесь в забытых, диких краях, общаясь с духами, оленями и самими собой, эти северные жители конечно же по-своему были счастливы и довольны дарами природы и богов которым преданно поклонялись. Они научились и умели здесь жить, без войн и революций, без алчной, одержимой и никчемной страсти наживы, парализующих цивилизованный мир, хотя и сюда запустила щупальца всеобщая трагедия разыгравшейся Гражданской войны.

– Почему такой человек стал? – продолжал разговор Атунда, – Даже дикий зверь друг на друга охоту не ведет, сторонится, уважение имеет, на чужую территорию не заходит, а люди стреляют без конца. Разъезжают по всей Сибири без дела, «красными» да «белыми» себя называют, а зачем?.. Боги не делят людей по цвету, они всех любят. У оленя шкура разного цвета, но он живет в одном стаде. Даже птицы поют разным голосом, но песня у них одна; они жизни и свету радуются и мошек на всех хватает. Только у людей песни, да цвета разные; все то они шкуру богатого медведя делят, да поделить не могут. Человек вещи больше жизни любит, бьется за них. Вот ты скажи мне, Николай, зачем тебе много вещей в тайге, зачем такой большой сундук за собой возишь? Совсем не нужно столько.

– Ты его нашел?.. Что с ним?.. – спросил настороженно Киселев.

– Чемодана сильно тяжелый. В чум занес, шкурой накрыл. Ой шибко люди вещи любят, а они их беспокоят всегда. Не так правильно думает человек, когда вещей много имеет. Тогда в лесу Мочиль лоз будет за него думать. Худо это…

Не менее интересные, живые, ежедневные беседы с Атундой и его умным отцом, в отшельническом жилище оленеводов, отвлекали его от тревожных мыслей о войне, и штабс-капитан очень скоро пошел на поправку. Сильные морозы еще не позволяли делать. длительные прогулки, но Киселев готовил себя к скорому расставанию с добрыми покровителями, с которыми хорошо сдружился. Первым делом необходимо было позаботиться о сохранности саквояжа. Со столь важным вопросом, после долгих вечерних раздумий, он обратился к шаману Чалгаю, который наверняка мог предложить самое необычное и простое решение. Хотя жилище шамана и располагалось вдали от троп, и дорог самого разного назначения, но с сокрытием багажа необходимо было торопиться, да и самому штабс-капитану вовсе не хотелось, в свете последних событий, обнаруживать себя в глубоком тылу у «красных». Поэтому в правильности своих выводов он абсолютно не сомневался. О доставке саквояжа в Томск не могло быть и речи. Обособленное поселение то ли эвенков, то ли селькупов, в чем долго не мог разобраться Киселев, располагалось в глубине глухой тайги и по сути, ни в чем не нуждалось, чтобы быть зависимым от внешнего мира. Хорошо осознавая факт гибели оставшейся с ним группы офицеров конвоя, штабс-капитан по-прежнему считал важным сохранить вверенный ему груз, чтобы в случае успехов армии можно было с честью представить адмиралу Колчаку ценные ордена. Неожиданное, подлое предательство поручика Бельского и позорное, ночное бегство большой группы конвоя завело выполнение приказа командования в тупик. Конечно же миссию, порученную ему командующим армией Пепеляевым, нельзя было считать до конца проваленной; золото отгружено, где надо, ордена сохранены и если не считать раскола отряда и кражу его дневников с подробной картой сокрытия Царских реликвий, то на первый взгляд, порицаний со стороны командования он не заслужил.

Однако, продолжая свои размышления, Киселев все больше убеждал себя в мысли, что Бельский каким-то образом мог быть связан с вражеской армией и тайно проводить в жизнь свои шпионские подрывные намерения. Ведь именно появление в отряде выжившего в бою Красного партизана, столь удачно предложившего свои услуги, послужило поводом для внезапного бегства поручика с группой слабых духом, не разобравшихся в себе, уставших офицеров. Остатки золотых червонцев и план местности которыми он тайно завладел ночью, наверняка определят его линию поведения на будущее, и Киселев был больше, чем уверен, что поручик Бельский приведет оставшийся отряд к поселку и оставит его при первой же возможности. Отряд ему – обуза, он здесь для другого… Скорее всего у вражеского агента, если таковым он на самом деле является, в чем Киселев почти не сомневался, совсем иная миссия, а карта может стать даже его личным достоянием и распорядиться ею в своих корыстных интересах он может в любое, пусть даже более позднее время. Сейчас многое зависит от исхода военных действий. Разумеется, он при первой же возможности доложит командующему о происшествии с конвоем, но учитывая ситуацию, Киселев все больше сомневался в возможности скорой встречи с Пепеляевым. Сейчас, однако, предстояло позаботиться о саквояже, что стоит в чуме у Атунды, заботливо прикрытый шкурами оленей.

Глава десятая

Тайна Лиственной личины

Старый Чалгай совсем мало говорил с военным человеком. Приходил в свою ярангу, где лежал Киселев лишь для того, чтобы узнать, как духи исполняют свои обещания. И если ему что-то не нравилось в самочувствии больного, он каждый раз звал своего сына и, как полагал Николай, в качестве наставлений или науки, заставлял Атунду часто присутствовать при очередном камлании. В остальное время излечения Киселев оставался один на один со своими неотступными, тревожными мыслями. Атунда то и дело отвлекал; приходил и занимал его сознание своими рассказами о природе, охоте и верил в очень доброе расположении духов к его исцелению. И все, что ни делал добрый Атунда, было от души, хотя и являлось неотъемлемой просьбой, и велением старого Чалгая. По календарному исчислению шла уже вторая половина декабря, а он все еще был слишком слаб для продолжения исполнения долга в рядах Белого движения. Этот факт непрестанно тревожил Киселева, все более волнуя предстоящими испытаниями, от которых ему в надежном и теплом жилище добрых, местных оленеводов не отсидеться. И вот настал тот день, когда Николай наконец-то решился на разговор с шаманом. Он передал свою необычную просьбу Атунде и долго еще после их встречи ждал прихода старого Чалгая, чтобы, преодолевая устои внутреннего мира загадочного и странного старика, правильно донести свое желание до неординарного селькупа, от решений которого зависело многое.

Прежде чем посвятить одного из своих спасителей в дела касавшиеся его миссии, он искренне поблагодарил старого Чалгая за оказанную ему помощь и приют. Просьба Киселева выражалась лишь в позволении оставить на сохранение большой саквояж, который он никак не может в сложившейся ситуации доставить по месту назначения, но он или кто-то из его поверенных обязательно вернется за ним, как только позволят обстоятельства.

– Что же в нем такого особенного? – степенно спросил старик, – За свое исцеление ты не просил меня, но я вдохнул в тебя дух жизни. Почему просишь за вещи, которые в сравнении с живой душой человека не могут иметь цену?

– В России идет большая война и я воин, который обязан исполнять приказы. Меня ждет долгая дорога, а брать с собой столь ценный груз, без сопровождения, опасно и рискованно. В саквояже хранятся ценности, они важны не только для Белого движения, но и для всей нашей страны. Из военного конвоя, сопровождавшего груз, по воле и милости провидения, в живых остался я один. И мой долг сохранить его ради потомков. Нет уверенности, вернусь ли я за ним в скором будущем. Поэтому прошу Вас сокрыть это достояние так, чтобы только я или кто-либо из моих приемников имел к нему доступ. Если же за ним никто и никогда не придет; пусть исполнится воля Богов и наш договор на долгие века погрузится в небытие, останется нераскрытой тайной, и люди, пришедшие после нас, никогда не узнают о содержимом того, что я вверяю вам, как своему спасителю. Используйте свой дар, великий Чалгай, и я останусь благодарным до конца своих дней.

– Есть ли у тебя семья и дети, которые ждут тебя?.. – неожиданно спросил шаман.

– Есть любимая женщина… – уверенно ответил Киселев.

Шаман поднялся и попросил, чтобы Николай эту ночь провел в чуме Атунды. А затем, подойдя к выходу, обернулся чтобы сказать:

– Сегодняшней ночью я буду говорить с небом и обращусь к духам. Сообщу о твоей просьбе предкам. И только если они примут ее, я помогу тебе. Отвергнутый ими должен будет сразу же покинуть мое жилище, иначе беда и запустение войдут в эти юрты. Знай об этом, человек, пришедший в мой дом от войны…

Весь вечер Николай забавлялся с маленькой, едва стоявшей на ножках, Анчикой. Она веселила его, отвлекая и уводя от насущных, тяжелых мыслей и забот. Глядя на малышку, полную жизненных сил и энергии, ему хотелось подняться во весь рост и бесстрашно идти навстречу ветрам и холоду, бежать туда, где Софья, несущая в себе радость предвкушения рождения новой жизни, частички его самого. Счастье прихода в мир ребенка переполняло душу Николая, вызывая в нем ответную, такую же детскую, искрящуюся улыбку как у милой сердцу маленькой дочери Атунды. Материнство и забота красавицы Ойту ощущались во всем. Она обожала свою малышку, с любовью и уважением относилась к мужу, который был много старше, и опытней ее. Наверняка она не первая жена своему заботливому мужу, отчего-то подумалось Киселеву, хотя в доме ничто не напоминало о присутствии в роду других женщин. Но для штабс-капитана, военного и холостого человека, задавать вопросы глубоко личного свойства считалось лишним и отчасти даже бестактным для гостя, уважающего очаг и традиции местных жителей. В любом случае лучившееся ото всюду благополучие переполняло просторную юрту селькупов ощутимым присутствием добра и света, которого так не хватало Николаю в преддверии неведомых, новых испытаний.

А на утро старый Чалгай порадовал Киселева согласием духов иного мира проявить к земному человеку благосклонность и показали шаману надежное место и способ сокрытия саквояжа с вещами, которыми так привыкли дорожить люди. И сам Чалгай был уверен; не прояви духи предков свое участие в обряде исцеления раненного тела и души военного человека, то в такого рода просьбе ему непременно было бы отказано. Шаман велел Ойте позаботиться об одежде для Николая; путь не простой, а на дворе похолодало – «Лось пришел». Так часто выражались местные жители Приобья, деля год на теплую и холодную поры. По полудню нужно отправляться в дорогу, распорядился Чалгай, чтобы к полуночи быть у Лиственной личины, о которой духи ночью оповестили его. Для свершения обряда жертвоприношения, велел Атунде крапчатую, черную курицу подготовить, хотя дух смерти склонен к белому цвету, но в полнолуние, выпавшее случайно именно на предстоящую ночь, для входа во владения «нижнего мира» понадобится жертва с темным опереньем.

Ко времени все наказы Чалгая были исполнены и одетый в теплую, меховую парку Киселев, походил уже не на штабс-капитана, а на капитана упряжи северных сокжоев, руководимой опытным шаманом-оленеводом, пролагавшим по заснеженной Сибирской тайге путь к далекой волшебной лиственнице, с личиной могучего охранителя местности Мачиль лоз, отображенного на высоком стволе векового дерева. Это место было жилищем матери – прародительницы, владевшей всеми небесными светилами. Для народов, селившихся вдоль всей поймы среднего течения большой реки, оно было святым. Саквояж с орденами «Освобождения Сибири» и «Возрождения России» о содержимом которого знал только Киселев, отправился в путешествие, ставшее известным лишь посвященным духам вселенной, через языческое божество Обдорских предков – «Золотую старуху» Сорни-най, о силе влияния которой обычному штабс-капитану Белой армии адмирала Колчака, не было известно ничего…

Следуя ранее с обозом вдоль русла заснеженной Оби, Киселев не видел такого разнообразия природных зимних пейзажей, удивляющих его сейчас своей необычайной, неописуемой красотой. Большей частью бураны и мороз стирали необычные, краски изумительной Сибирской зимы. Ему казалось; одним лишь белым цветом невозможно достоверно и художественно описать те чувства восторга, какие вызывают дремучие леса, запорошенные снегами – обитель таежных духов. Следуя одним из заснеженных увалов, Чалгай, обернувшись к Николаю, неожиданно заговорил:

– Дорогу запоминай, никто тебе ее больше не покажет. Делай пометки, если памятью слаб. Забудешь, себя вини. Я человек старый; в царство предков уйду, один будешь знать сюда дорогу. Даже сыну Атунде путь к личине неведом, он еще не Кам, у него олени и семья… Лишь не обремененная мирскими заботами душа, имеет доступ в пространство могучего Мочиль лоз, охранителя Лиственной личины. Подъедем глубокой ночью, однако, будет светло; луна полная. Далее делай как я скажу; на лишнее не отвлекайся и меня не спрашивай, все одно не отвечу. Во владениях таежных духов нужно молчать; болтун в лесу – как язва на коре святой березы. Если хочешь вернуться сюда, верь и принимай все то, что с тобой произойдет и ничего не проси; духи без тебя соблюдают законы, отпущенные им для знания… С нами священный талисман; камень, дарованный мне духами язычников. Он святой и требует особого к нему отношения. Доброго человека, душу чистую – культовый камень видит и чувствует это. Тогда впустит, а злой и алчный мимо пройдет, его Мачиль лоз в сторону уведет и тихо направится следом. Пропал значит, обратно не воротится… Исполнив многие обряды жертвоприношений, идолу предстоит принять еще один, чтобы ты смог сохранить для потомков свои вещи. Никогда в миру не упоминай имя «Золотой старухи», оно освящено энергией солнца, и ты не в праве даже говорить о ней. Иначе тебя настигнет кара предков и смерть…

Сказанное Чалгаем, просто изумляло Киселева, никогда прежде не слышавшего от него столь откровенного посвящения в дела шаманского призвания и особой, ясной только ему философии неосязаемых духов. Однако, в надвигавшихся сумерках он с возрастающим усердием, веря наставлениям шамана, продолжал заносить на имевшуюся в его распоряжении карту, пока что различимые им, ориентиры местности.

Тайга померкла, стерлись краски и белое одеяние зимы, теперь несло в себе оттенок едва различимой тьмы, местами переходившей в пугающие пейзажи грядущей ночи. Олени, привычно вверив свою судьбу, заботливому хозяину, бодро и без особой устали несли груженые нарты к цели. Пространство, и без того напоенное тишиной, замерло и затаилось в преддверии ожидания лунной поры. Должно быть окрест уже властвовала глубокая ночь, приближая действо к полуночи, когда Чалгай остановил оленей и сойдя с нарт долго смотрел на звездно-алмазное, высокое небо. Такого таежного, изумрудного сияния светил, Николаю, за всю прожитую им жизнь, созерцать не приходилось. Он впервые видел млечный путь галактики воочию и даже мелкие созвездия, какие всегда оставались неразличимы простым, невооруженным взглядом, становились досягаемыми. Что уж говорить об остальных; они просто ошеломляли его своим изумительным ночным сиянием, до глубины души поражая воображение силой Вселенского пространства, которое военные люди себе и не мыслят. А жаль, думалось ему именно сейчас; их воображение занимают лишь пушки да пулеметы и поднять голову вверх во время боя или затишья, значит рисковать быть убитым врагом, и повергнуть свою грешную, не видевшую неба душу, в круговерть немыслимых страхов и осознанной боли за себя таковую…

И вот настал миг магического погружения в шаманское посвящение, не в полной мере осознаваемое Киселевым. Без этого тайного ритуала простой штабс-капитан Белой армии не сможет обрести способность обладать возможностью проникновения в миры иные. Он попросту не будет допущен к сокрытым тайнам духов «нижнего мира», о котором, наверно, ему станет трудно рассказывать своим соплеменникам, предпочитавшим земные реалии, духовным верованиям и терпению глубоко упрятанного духа…

– Над личиной – дупло, в него камень своей рукой положишь, – поучал шаман. – Возьми идола левой рукой, а когда станешь возвращаться, заберешь правой; отец выведет нас и избавит от захребетников что позади цепляться станут. Отъедем, они отпадут; сейчас главное, войти правильно, чтобы духи тебя впустили. Я ведь тоже в этих местах, не частый гость. Не помогут, если без причины явился. Для них мы одинаковы, они не видят в нас различий, мы существа телесные, а значит иные и лишь благодарное принятие их пространства способно впустить нас в свой таинственный мир. Ну и про сундук не забудь, не то здесь стоять останется. Забрать его сам сможешь, если вернуться доведется, а нет то близкий по крови; сын или дочь, но не жена, она душа иная. Священный камень по роду передается и роду подчиняется, здесь значит и спросишь его…