Текст книги "До Янджоу тысяча ли (сборник)"

Владимир Иванович Кучерявкин
До Янджоу тысяча ли

© В. Кучерявкин, 2018

© ООО «Издательство К. Тублина», макет, 2018

© А. Веселов, оформление, 2018

* * *

До Янджоу тысяча ли
(Танец мёртвой ноги)

Первый блокнот

 
Темнеет за окном декабрьское небо.
Бредёт по лужам в драбадан автомобиль.
Трамвай трясёт по улице. И слепо
Моргает уличный фонарь.
 
 
Вот лягу на кровать и голову накрою.
Вот выйду в коридор, где блохи скалят зубы.
Где мокрые соседки бродят роем,
И бешено летают по воздуху микробы.
 
 
Пойду ль на улицу, по скользким тротуарам.
Зайду ли в магазин, где толпы пьют коньяк.
Где бросится в глаза немым террором
Ларёк с газетой, как маньяк —
 
 
Как всё прекрасно в городе, в природе!
Здесь всё горит и всё бесплодный бой.
И омут тёмный расступается в народе,
Когда в него ныряю с головой.
 

 
Кто-то хрюкнул во сне, кто-то шлёпнул стакан и разделся.
Ночь туманится, в окна насупясь, как старая кошка.
Квартира не спит: всё-то пляшут по полу блохи,
Всё скребётся за стенкой сапожник – тапки тачает.
 
 
В коридоре под лампой летучие сгрудились мыши.
Щёлкну чуть выключателем – чу, по углам заметались.
И дорогою длинной, как ночь, и мечтой полусонной
В коридоре, за стенки хватаясь, бреду к туалету.
 
 
На замызганной кухне по табуреткам расселись
                                                               полночные совы.
Не моргая, глядят, сигарету слюнявя за сигаретой.
Сяду рядом, сам закурю, песенку вспомню:
Про китайчонка пела мне тихая мама.
 

 
Встану утром и попрыгал,
Задирая пао… Но
Мимо бегают вприпрыжку
Тоже тени, как в кино.
 
 
Вот трамвай, смеясь, явился,
С визгом их к себе пустил.
Толстобрюхая машина
Рядом прёт, как крокодил.
 
 
А над городом светает,
И весёлый наш народ
Глядь – по улицам толпою
Бездуховно тоже прёт.
 
 
Он в карманы рук засунул,
Ног обул в двойной носок.
Он стоит на остановке,
Поджидает, голубок.
 
 
Вот и наш троллейбус едет,
Дверью щёлкает, герой.
Я с народом залезаю
И поехал сам собой.
 
 
А когда светает, башня
Склянку лупит, як матрос,
Ночь на улицах растает,
Закурю я папирос
 
 
И стою, как рыболовы,
Иностранца тихо жду
И небесная корова
Улыбается в саду.
 

 
Сияет небо высоко над головой.
Вороны смирные, курлыча, пролетели.
Ползёт в стену мой терпеливый гвоздь.
Ворчит, ворчит в руках моих работа —
 
 
Пускай страна моя присела на дыбы,
Подняв отчаянно железное копыто.
Пускай толпой бегут по Невскому гробы,
Махая мордою немытой.
 

 
Вот сижу на вокзале, автобуса жду.
Моет узбечка полы, режутся русские в карты.
Кассирша сидит за стеклом и похожа на какаду
Или девочку в школе за партой.
 
 
В космосе холодно. Низкая светит луна.
Воздух дрожит. Бьётся звезда в изголовье.
И вороны расселись вокруг, как шпана,
И улыбаются мне, поднимая брови.
 

 
Ночь плывёт, как дохлая акула,
За окном тяжёлым, как скала.
И луна на небе в тучке утонула,
Весело раздевшись догола.
 
 
И плывёт, окутанная тёмными клубами.
Вяло разевая пьяный рот,
Радио бормочет: кто не с нами,
Того лишаем шёлковых бород!
 

 
Утро настало уже. Наконец-то.
Серое небо не дышит, молчит.
Сгрудились сумрачно жухлые стены,
Словно за утренним чаем врачи.
 
 
Вишь, как танцует по улицам швыдко
Маршал, махая растерянной саблей.
К звёздам свою обращает улыбку
Редкую, как деревянные грабли.
 
 
И обнимая портфели подмышкой,
Густо на стройку рабочий пошёл
Снова затеять всемирную стрижку…
Брякнет ли снова поэт: «Хорошо!»?
 

 
Пропал за горкой златоглавый князь.
Куда, куда, автобус, чешешь, полный пыли?
Кругом дома, как демоны, застыли,
Зубастою улыбкой к окошку наклонясь.
 
 
Столица, хмуря красный глаз,
Бормочет мрачные на ухо мне загадки.
А то взмахнёт железной палкой
И коршуном в затылок мне вопьётся!
 
 
И пляшет парень в каске набекрень.
А с ним и пуля мирно засмеялась.
И вот уже легла на город тень,
И до мечты осталась малость.
 

 
Как некий крокодил, развесив уши
И расползаясь по миру всем задом,
Сидела ночь под окнами, едва дыша,
И что-то бормотала, не спеша.
 
 
Ты книгу раскрывай, листай её всю ночь,
Когда уже не крокодил, но время,
Бесстыдное, однако: чем не столяр —
Скоблит, скоблит, потом накладывает колер.
 
 
И вот в мирах её, бывает, кувырнёшься —
И белое лицо вплотную прянет,
Как будто бы всю жизнь, смеясь, скакал
И вдруг увидел хладный тот оскал.
 

 
Когда голова разбежалась куда-то,
Ушами приветливо в небе махая,
Я знаю: то кайф подошёл бородатый,
Призывно виляя хвостом малахая.
 
 
Трамвай запылённый забухал по рельсам,
Где горько глядит пассажир на меня,
Развесив кудлатые, нервные пейсы
На фоне встающего сумрачно дня.
 
 
И здесь, за хребтами Тянь-Шаня, в долине
Конфуций копает весной огород.
Летает по воздуху ловко мотыга.
И песни спивает счастливый народ.
 
 
А каллиграф ползабытого княжества У
Бабочкой лёгкой блаженно порхнул на траву.
 

Второй блокнот

 
Лежу пластом на раскладном диване
На звёзды я задумчиво гляжу.
Храпит в постелях милое семейство,
Комар летает злой, жу-жу, жу-жу.
 
 
И ходят по небу таинственные звёзды,
Летят в пространстве звонкие кометы.
Их тень проходит по земле, как ветерок,
И кажется, сойдёт с ума планета.
 
 
Но нет, ещё не время изумляться.
Народ, как прежде, утром прыгает ушатый
В своей разбитой, но прекрасной кепке.
И просыпается в Кремле глашатай.
 
 
И так всегда пока. Лежу над бездной,
Она черна своей улыбкой благосклонной.
И мирный храп в родимых мне кроватях
По всей вселенной разносится бездонной.
 

 
То облака, то голова набрякнет
И кружится в изменчивых мирах.
То вдруг тевтонец подойдет и что-то брякнет,
На краски глядя, старый вертопрах.
 
 
Sehr guter, Freund, schön Kunst, Genosse,
Ich war in Russland, Stalingrad, Odessa…
Смущаясь, сигарету выплюнет, вспорхнёт
И станет вновь в руке растрёпанной газетой.
 
 
А птичка всё над головой поёт и пляшет!
Валит толпой угрюмый, недоверчивый народ.
И голова, опять съежжаясь к изголовью,
Вдруг разевает изумлённый рот.
 

 
Утро пыльное, пустое.
Солнце бледно сквозь туманы
Смотрит на моих прохожих,
Словно бы вполоборота.
 
 
Вот стоим и ждём трамвая.
Там он где-то еле едет,
С Карповки, исполнив лихо
Повороты, пируэты.
 
 
Тут же каркает ворона.
Распушила хвост и скачет
По качающейся ветке,
По сучкам на тусклом небе.
 
 
И трамвай прекраснодушный,
И угрюмый мой прохожий,
Да и сам я в новой шляпе
Восхищаемся и едем.
 
 
Едем-мчимся, взявшись дружно,
Тормозим на перекрёстках,
Лампочкой мигаем, пылко
Изгибая к другу выю.
 
 
А потом приедем, встанем,
У метро поставим транспорт
Наш любимый и железный
И выходим, как живые.
 

1

 
Продажи – ноль. Француз чего-сь шукает
И дышит пылью, как толстый паровоз.
Далёкий Невский за решёткою мелькает.
По нём валит толпа, задравши нос.
 
 
На злые, непросохшие глаза
Отвсюду деньги лезут, хулиган,
Снуют, снуют по пыльному асфальту,
Заглядывают каждому в карман.
 
 
А тот хромой, он бабочка иль мальчик? —
Куртина машет баксою зелёной —
В лучах горячих пропорхал и скрылся…
И просыпаюсь, опять развоплощённый.
 

2

 
С утра до вечера сижу, уткнувшись в книгу.
Подошвой шаркает народ различного пошиба.
И вдруг, как птица чахлая, запрыгал!
И дым табачный, словно в глотке рыба.
 
 
Фирмач угрюмый тянет жилы сладко,
То вскочит на картину, то вздохнёт
И по автобусам рассядется с улыбкой…
О нет, клешнёй не помахаю вслед!
 
 
В большом кармане, как Вселенной, пусто.
Не радует ни солнце, ни картина.
И грохот отдалённый чудится, и хрусты,
И на страну мне наползает паутина.
 

 
Деревья мокрые повисли над домами.
Пришла, кажись, на улицы весна.
И крики по ночам, и чайки снятся,
И полная глядит в окно луна.
 
 
Как утром встану – падает планета,
И космос бьётся, стонет и дрожит.
И вот по улице иду, кой-как одетый,
Прохожих сторонясь, очкастый Агасфер.
 
 
И грохот ли трамвая, пенье ли вороны,
Слепой вокзал, деревья, словно птицы —
Всё отзывается чуть слышным, странным звоном,
То ль видится, то ль мнится.
 

 
Трясётся мир за тряским зеркалом трамвая.
Мелькнёт прохожего испуганная рожа —
И, маленьким крылом едва за душу задевая,
Он исчезает навсегда, не так ли, Боже.
 
 
Пылюка страшная. Вот так всегда в апреле:
И снега нет, и листья не раскрылись.
Весна по городу влачится еле-еле.
И взор народный хмур и полон яда.
 
 
Стоим. Поехали. Опять стоим. Воняя луком,
Упорно лезет по ступенькам пассажир.
А далеко, отчётливым и ясным звуком
Вороны каркают. Когда ж наступит мир.
 

 
Трамвай пылит со мной – который раз.
Старуха гладит пса рукой сухою.
Всё утро хмурая толпа народных масс
Бежит по тротуарам встревоженной рекою.
 
 
Кто на работу, кто за хлебом в магазин
Искать своё очередное мыло.
И я в углу сижу, прижавшись и один.
Гляди ж – и верно, всё со мною было:
 
 
Река, толпа народа, ломаный трамвай,
Какой-то скрюченный фонарь, разбитая аптека.
Дрожащий на ветру молоденький калека,
И гул вдали, как будто близится Мамай.
 

 
Не спрашивай меня, о, друг мой малый,
Куда летит вон та губа, раскрывшись мило.
Куда сквозь холст бегут и пропадают
Живые тени.
 
 
Ну, где взять солнце, если тяжесть в пальцах,
И, как листок, трясётся мир в глазу?
Гляди, гляди, опять там тени побежали,
Сквозь хрупкий день пронзая тонкий зуб.
 

 
Сумасшедшими птицами горят фонари.
В полумраке куда-то прохожий шагает.
В подворотню шмыгнул и пропал, посмотри —
Лишь душа в темноте проплывает нагая.
 
 
Дома громоздятся с потухшим лицом,
Уши наставили, слушают чутко.
Над Невою багровое всплыло яйцо,
В облак чёрный нырнуло, как утка.
 
 
Я путешествую улицей, будто во сне.
На скамейку присяду – Селена появится снова
И осядет легко на колени ко мне,
Как весенняя бабочка или корова.
 
 
И не страшно, когда под ресницами ходит планета
И шевелится тонкий и светлый под пальцем живот,
И сверкают меж пальцами сполохи чистого света,
И смеётся по космосу влажный и радостный рот.
 

Третий блокнот

 
Квартира крыльями с восторгом замахала:
По ней проехался приветливый Саддам.
С лицом всеобщего любимца и нахала
Отплясывает, как гиппопотам.
 
 
А дальше всё. Глухие коридоры,
Сортир поёт, как утренний петух.
Правительство на кухне отдыхает,
Свободой дышит, но взор уже потух.
 
 
На чердаке раскрыли рот зубастый мыши
И, сняв очки, заглядывают в душу.
И облак грязный мне в форточку задышит —
И скалится, как будто хочет скушать.
 

 
Грустно сидеть среди ночи, газетой шуршать,
                                                               как в Китае.
Стены гуляют, месяц рождается, скоро бежать.
Трезвые буквы дрожат, рассуждают: страна, мол, святая,
Будто бы сами они не бандиты, едрёна в кровать.
 
 
Сколько ж ночей уже, ноги задрав, отдыхаю.
Что ли напиться? Или статью покурить?
Ночью мяучит душа, словно нежная птица на крыше.
Долго ль ещё по вселенной вместе кружить?
 

 
То день болтался за спиной, то ночь повесилась в окошке.
То ветер дул, то магазин бежал толпой.
Ты зубы скалила, он прыгал дивной мошкой,
Я всей квартирою ушёл в запой.
 
 
Оно, конечно, весело, когда кричат с экрана,
Друг друга палками гоняя под столами.
Но всё ж саднит в стране и разъедает рану,
И небо, кажется, увы, уже не с нами.
 

 
Когда расстёгнуто на воздухе лицо,
И грудь живёт едва, но что-то дышит,
И люди из трамвая порхают далеко,
А грузовик курлыкает всё выше,
 
 
Тогда безумствую иль по вселенной плачу,
То царь, то протянул дрожащую руку.
Высокомерную урежу кукарачу —
И дальше полетел: ку-ку, кукареку!
 

 
Лежу и дышу. Телевизор в стене погибает.
Закружит потрясённую голову – снова ей окорот.
На лету пятизначные острые перья роняя,
Смотрит подолгу в глаза мой тоскливый народ.
 
 
За окошком природа. Хотя маловато для жизни, конечно.
Снег лежит. Деревца на морозе, бедняги, застыли.
Только хмельною толпою бродят дома беспечно.
Да детишки кричат и летают, хлопают крылья.
 
 
Что ж ты, болезнь? Поселилась совсем, что ль?
                                                Ну, хватит резвиться…
То по комнате волнами ходишь, то мелькаешь
                                                 в тусклом оконце.
Ляжешь на плечи, и вижу: упрямые тёмные птицы
Бегают в пьяных глазах при полуденном солнце.
 

 
В автобусе болтается, трясётся голова.
Сосед читает мятую газету.
В стекле окна, полураздеты,
Куда-то едем, нахохлясь, как сова.
 
 
Шумит мотор, как будто полон дров.
Шумит в ушах прохладный ветер.
И расползается по перелескам вечер.
Во тьме почти не различить порхающих коров.
 
 
И на ухо нам дикий космос дышит,
Горячей приложась к щеке щекой.
И, словно сумерки стихают над рекой,
Все вместе рассыпаемся во мраке.
 

 
Китайский рабочий проходит вперёд
И мне улыбается мудро.
И я по бульварам вприпрыжку бегу,
Чуть только проклюнется утро.
 
 
Я в очередь встану за колбасой,
И скажет старушка с авоськой:
Ты прежде блокаду Чанджоу переживи,
А потом улыбайся зубами.
 

 
Бабка бегает по залу,
Люто борщ хлебают негры,
Девки долго выбирают,
Что кому чего сожрать.
 
 
За окном зима крепчает.
Люди, как живые, бродят.
Спят деревья. Пухнет небо.
Будет счас рожать.
 
 
Я приехал в этот город,
Где фонарь в лице – примета,
Что старинные вокзалы
Станут мать и дом родной.
 
 
Я хожу по переулкам,
Где не шевелятся флаги,
Где шипит чиновник ражий,
Словно хочет спать со мной.
 

 
Как звёзды протянули мне лучи,
Ясно-холодные, прямые, чтобы
Улыбкой тонкой помахать мне вслед…
Как гром далекий прогремели губы!
 
 
И я, на утлом развалясь диване,
Уснул, спокойный, слабый, вечный.
И вся страна как бы в минуту расставанья
Склонилась надо мной, смеясь беспечно.
 

 
Сидя в кресле, когда ещё голоса не остыли,
И крадётся по стеклам безумный солнечный кочет,
И прыгает водка в груди, словно в облаке пыли,
А милиция на перекрёстках беззаботное счастье
                                                  пророчит,
 
 
Я смеюся, мерзавец, и водочку пью, и тревожный коньяк.
И спина выгибается в космосе, словно комета.
И подходит и смотрит в глаза мне чужая планета,
Как родной мне российский и полумёртвый маньяк.
 
 
И, сплетя друг на друге чёрные в холоде руки,
Начинаем, во мраке порхая, такую беседу.
Так встречаемся в среду? Да, ближе к обеду.
Сколько же дней вы ещё мне оставили, суки.
 

 
Вечер сбоку притулился
И темнеет за окном.
Тишина в пустой квартире:
Кто-то спит, а кто ушёл.
 
 
Паутинка пролетает
Под облезлым потолком.
Кухня крякает за стенкой,
Краном трепетным вздыхает…
 
 
Вот мой стол, моя бумага —
Широка моя обитель.
Вдруг возникнет телевизор
И чего-то там рожает,
Шепчет, милый, мне на ухо
Разные свои приметы…
 
 
То в комок сбежались мысли,
То волной разгром поехал
По родимой мне сторонке —
Фибры бедные трепещут,
Лишь слегка глаза прикрою.
 
 
Вечереет. И рогами
Кто-то за окном маячит.
Указать ему дорогу?
Там беснуются идеи:
Только тронь за рыло – тут же
Засопит в глаза с обидой.
 
 
Всё тревожится душа-то
Будто скачет по болоту:
Ткнёшь в любое место палкой —
Пузыри бурлят по мозгу!
 
 
Глянь, паркет блистает глянцем,
Щёлкает под каблуками.
Эх, прекрасным бы, во фраке
Повернуться, прочь попёрши,
Как чужие иностранцы,
Как букашки и микробы,
Вороньё, да ёлки с зайцем,
Волки, словно я, больные…
 
 
Да, один остался в мире,
Лёжа на чужой кровати
И в чужой опять квартире,
Где мерцает паутина,
Да моргает вечер лысый …
 

 
Весна кричит на каждом перекрёстке.
Прохожий трёт замёрзлый сизый нос.
Куда-то едут мокрые машины,
Строенья встали всюду в полный рост.
 
 
И я, без шляпы, сел у тёплой стенки,
На солнце щурюсь и на облака.
Дома кругом, всё пусто, ни дерева, ни птички,
И с неба свесилась дрожащая рука.
 

Четвертый блокнот

 
Жара наконец-то настала на свете.
Раздетые люди, прохожие, дети
И женщины, вдруг покрасневшие будто,
По улицам (в общем, пустынным) гуляют.
 
 
А зелень прекрасная пышных деревьев
Поела всю пыль, что клубилась в апреле
Вослед проходящей куда-то машине,
Трамваю с опущенной дикою мордой,
Автобусу с грустным, тяжёлым шофёром.
 
 
Да, женщины стали прекрасны в июне
В своих восхитительных тоненьких юбках
И в кофточках, часто совсем незаметных,
В летающих по ветру пьяных причёсках…
 
 
А брюки бывают, что ахнешь, бывало,
Когда за трамваем она побежала,
Колыша прекрасные полные ляжки,
И влажные зубы тебе обнажая.
 
 
Да, были деньки… И сирень распустила,
Хоть поздно, свои ароматные кисти
На Марсовом, на Петроградской, где пиво,
На Каменном, верно, где тихо и скучно,
Где славно гулять, во все стороны глядя.
 
 
Но еду в другую я сторону нынче:
На душный и призрачный денежный Невский…
 

 
Растрёпанные облака бегут кудрявою толпой.
Стоит на перекрёстке скучный мент.
Собака пробежала, брызгая слюной.
Река бормочет небу пошлый комплимент.
 
 
Вот экипаж по улице несётся мимо,
Хвостами пыли неумеренно виляя.
И в ней бредёт косой китаец Сыма,
Глаза босые к небу открывая.
 

 
Дождик забрызгал по тонкой поверхности улиц.
Граждане жмутся к домам, ступают с опаской,
Хрупкой ногой между луж пробираются, осторожно
Глядя на крыши плакучие, серое небо.
 
 
Спрятаться б где… Да ведь нет на трамвайной стоянке
Ни укрытия, ни навеса, чтоб защититься
От стихии этой промозглой и мокрой… Смотрите!
Гордый идёт африканец по лужам без шапки.
 

 
Помчались. Солнце набухает
За пыльным вдребезги окошком.
Залез в трамвай угрюмый дядька,
Сверкает глазом под очками.
 
 
И Петроградская с домами,
С прохожими или аптекой
Вся заметалась под окнами,
Махая мне своим платочком.
 
 
И что бы там ни думал дядька,
Что б ни плела напротив дева,
Легко взлетаем мы из кресел
В кусты и запахи сирени.
 

 
Вот дерево на улице растёт.
Оно, как некий Агдразил, объемлет небо
И вдаль и кроной, и корнями смотрит,
Где звёздный ветр гуляет, или плачут тени.
 
 
Вот я на улице с кошёлками стою.
Набил картин в них и сижу, седой и бледный.
Дома насупились. Чихнёт машина —
И я моргаю сонными глазами.
 
 
И мы поверх голов глядим друг другу в очи.
Оно с небес, я кверху подбородком.
Оно из-под земли, я кверх ногами
И космос ходит возле нас кругами.
 

 
Снова дожди опустились на призрачный город.
Капает всюду: на крыши, макушку, штаны.
Слава хоть Богу, быстро в трамвае укрылся,
Еду теперь в безопасности, мокрый такой.
 
 
Дождь разыгрался над нами уже не на шутку:
Брыжжет в лицо, как бегут по щекам муравьи.
Трамвай заливает: сидения мокры, и лужи
Шастают по полу под ногами, волна за волной.
 
 
Только одно примиряет с бандитами душу —
Выскочит из-за угла запустелый собор,
Тихо склонится и на ухо скажет, оскалясь:
Плюнь ты на них: ведь и сам проходимец и вор.
 

 
Вот и утро наступило.
Побежал с домов народ.
И трамваи забренчали
И захлопали крылами.
 
 
Прям напротив, за окнами
Темноокие деревья
Листьями трясут по ветру,
Друг про друга что-то шепчут…
 
 
Ах, сегодня солнце светит!
А ещё совсем недавно
Дул противный мокрый ветер,
Туча брызгалась в окошко,
И понурая сидела
У окна моя подружка,
А в глазу слеза сверкала
На поганую погоду…
 
 
Нет, сегодня засмеёмся,
Побежим по магазинам,
Купим мяса и капусты,
Щей наваристых наварим
И билет возьмём на поезд,
Убегающий в деревню.
 
 
Сядем вечером в вагон мы,
Гикнет он, взмахнёт копытом,
Замелькают в окнах чурки,
Засвистит по крыше ветер!
 
 
Долго станем скучно ехать,
А когда настанет утро,
Мы приедем, рассмеёмся —
И в деревне станем люди.
 

1

 
В автобусе трясусь, гляжу в окошко,
Как там трясётся мой великий мир.
Закашляет сосед. Соседка ляжет
И ножкою легонько по воздуху махнёт.
 
 
На небе облака гоняют друг за дружкой,
А иногда на нём и солнышко мелькнёт.
Вот скоро ночь опустится, уснут деревья.
И не слыхать здесь далёкий пулемёт.
 
 
Полулежим, спиной прижавшись к креслу.
Летит дорога, под колесами шипя.
Шмыгнёт машина мимо окон с тихим свистом,
И снова тишь, да тряска с головы до пят.
 

2

 
Облака бегут по небу.
По земле бежит автобус,
И зелёные деревья
В разные стороны гурьбой.
 
 
Пассажир угрюмо дремлет,
Развалясь на пыльном кресле.
Или, хлопая глазами,
Крутит тёмной головой.
 
 
Лёгкий дождик то забрыжжет
По стеклу прозрачной брызгой,
То в минуту испарится
На стекле, как не бывал.
 
 
Дворник включится шофёром,
Взад-вперёд пройдётся важно,
Влагу лапой разгребая,
И глядишь – уже устал.
 
 
Та к и едем. Скоро ль Луга
С придорожным ли буфетом,
С туалетом ли пахучим,
С папироской ли в зубах?
 
 
А за Лугой – километры
По Руси лихой дороги,
Тряска, и сквозь сон прозрачный —
Новости про Карабах.
 

3

 
Проехали Псков. Сосед грызёт куриную лапу.
Трясёт автобус щекой, подвывает на поворотах.
Шофер приёмник включил. Поднимая шляпу,
Там сапогами топочут усталые роты.
 
 
Я руками взмахнул, побежал над землёю.
Ночь. Всё спит, только где-то носятся шалые танки.
То пляшут, то радостно предаются бою
И звякают друг о друга, как на празднике шклянки.
 

4

 
Опять гроза, кажись, идёт,
Грозя перстом над горизонтом.
Вот щас она и здесь раскроет рот
И гаркнет в ухо весело и с понтом.
 
 
Деревья буйные кидаются, шумят,
Листки зелёные по воздуху пуская.
И молнии над лесом прыгают, гремят.
И облако отчаянно летит кусками.
 
 
Ах, поскорей туда, где соловьи,
Туда, где сад, где яблони белеют,
Лампадка светится в окошке до зари,
И кличут петухи, и овцы блеют.
 
 
А тут трясётся глупое стекло
Автобуса, бегущего средь леса.
Шофёр просунул в форточку кудлатое фуфло
И пилит вдаль, насмешник и повеса.