Текст книги "Под куполом небес"

Глава одиннадцатая

Пашка вылетел из Кирова рано утром, когда в Москве ещё только рассветало. Он ёрзал в неуютном кресле «Тушки», не мог сомкнуть глаз. Мысли наваливались со всех сторон. Планы не выстраивались в логическую цепочку. Эмоции и вопросы со многими неизвестными бередили душу, путали сознание. Пашка был подавлен, смят, всё в нём было «против шерсти». Его выбили из привычного уклада и ритма цирковой жизни. Света, Захарыч, Венька остались где-то там, за тысячу километров, в Кирове. А он, оторванный от них, оказался в самолёте, по пути в Москву. Это как безо всякого предупреждения вытащить человека из тёплой гостиничной постели, сказать, что он выселен и ему нужно срочно освободить номер! На улицу, в исподнем, без вещей – марш!..

Пашка летел, вздыхал, долго не мог нащупать точку душевного покоя, пока не послал всё со словами: «Что будет, то и будет! Чего бежать впереди паровозного гудка!..» Последние слова он неожиданно для себя сказал вслух. Соседка рядом приоткрыла глаза, очнулась, сонно переспросила, о каком гудке идёт речь? Пашка замешкался, потом выкрутился:

– Я хотел спросить, нет ли у вас случайно «Гудка» – газеты?

– Откуда? Мы же в самолёте! Тут – аэрофлот, не газетный киоск!

– А-а, ну да, ну да… Простите…

Снова окунулись в сонное царство Морфея. Турбины делали свою работу, съедая расстояние. Салон дремал. Пашка летел параллельно с «Ту» в своих неуютных мыслях. Соседка вдруг наклонилась к нему с вопросом:

– А зачем вам «Гудок»?

– А? Что? Какой гудок?

– Ну, вам нужен был «Гудок»!

– Какой гудок? Зачем? Я не паровоз!..

– Хм!.. – Соседка пожала плечами и отвернулась к окну. Мысленно она наверняка обозвала его придурком! Зачем будил?..

…Он остановился перед входом в гостиницу «Арена», что близ метро «Спортивная». Сколько раз он тут бывал, когда приезжал к Валентине! Тут всё напоминало о ней и только о ней. Сердце невольно сжалось. Он толкнул стеклянную дверь…

Администратор без промедления, с заученной улыбкой, как дорогого и явно ожидаемого гостя, отправил его на восьмой этаж в одноместный номер 8–8. «Паспорт принесёте потом. Заселяйтесь! Завтра в полдень придёт машина, которая доставит вас в аэропорт».

Какие-то невидимые ангелы управляли процессом, всё шло непривычно гладко, словно он был в этом мире весьма значимой фигурой.

«Странно! – подумал Пашка. – Откуда такая забота о простом цирковом артисте? То лишнего клочка сена у руководства не выпросишь, костюмы без «крови» не пошьёшь, а тут – самолёт вместо положенного купе или плацкарта, машина к подъезду. Ведь могут, когда им нужно!..»

Пашка повесил портплед с костюмами и кольцами во встроенный шкаф. Сумку пристроил под столом. Вещей было немного, летел налегке. Настроение было пресное, не куражное. С одной стороны, слегка давила ответственность, которую на него возложили – он представлял страну, летел на конкурс. Ну, тут всё ясно – дело привычное. С другой – нужно выстроить отношения с иранцами так, чтобы было дальнейшее продолжение этой «песни» для всего советского цирка. Вот это его напрягало по-настоящему – он всего лишь простой жонглёр, не дипломат! Единственное, что его сегодня хоть как-то радовало, так это скорая возможность побывать в волшебных мирах Ближнего Востока, о которых он когда-то грезил. Сказки «Тысячи и одной ночи» жили в его романтической душе и поныне…

Пашка отодвинул штору, открыл балконную дверь и шагнул на площадку, ограждённую облупившимся бетонным парапетом. Пахнуло бензином. Узкая улица 10-летия Октября ревела внизу моторами, оглушала короткими, но какими-то злыми звуками клаксонов такси, шипела шинами проезжающих машин. Резанула по ушам тревожным воем сирена скорой помощи. Справа отливала золотом колокольня Новодевичьего монастыря, проглядывали из-за деревьев купола Смоленского храма. Впереди, на Воробьёвых горах, по-прежнему гордо и одиноко высился Московский университет. Пашка улетел к нему душой… Сколько они с Валентиной, вот так же, стоя на балконе, любовались этой панорамой. Прошло всего-то шесть лет. Неудержимо захотелось постоять на том же месте, как тогда…

Пашка, не сопротивляясь внутреннему позыву, прошёлся по ковру просторного фойе, вызвал лифт и поднялся на десятый этаж. На их этаж…

В нём всё затрепетало. Вот их номер 10–12, первый от лифта. Он погладил полированную дверь…

– Вы к кому? – Знакомая дежурная выглянула из своего маленького служебного кабинета.

– Я… Я тут… – Пашка замешкался, не зная, что сказать, словно его застали за каким-то неблаговидным делом.

– Там никого нет, номер не заселён. Вы что-то хотели? – Дежурная по этажу внимательно его рассматривала. Вдруг она улыбнулась.

– А я вас помню! Вы, кажется, Павел? Тут жила ваша жена Валентина из воздушного полёта «Ангелы», вы к ней часто приезжали. Я не ошиблась?

– Всё верно… – Пашка облегчённо выдохнул. – Всё разъяснилось, а то пришлось бы врать, выкручиваться.

– А где ваша красавица? Я её в кино видела несколько раз. Мама её тогда тут бывала. Мы всё бегали на неё украдкой посмотреть – звезда экрана как-никак! Дочка вся в неё! Всё летает? Вы – счастливый муж!..

Пашка замялся. Вопросы задали, надо было отвечать. Приведётся работать в Москве, всё равно узнают. Лучше сейчас, заранее…

– Бывший… муж.

Дежурная была немолода, повидала всякого в жизни. Вздохнула, отвела глаза.

– Хотите, открою номер?

Пашка помедлил, но кивнул утвердительно.

Здесь пахло так же, как тогда. Кровати стояли так же. Заправлены такими же коричневыми покрывалами. Шкафы, тумбочки, скудная мебель в комнате и на крохотной кухне – всё помнило его. И он помнил всё…

Неожиданно штора вздулась от сквозняка, будто прошлое попыталось ворваться в его жизнь. В коридоре кто-то заботливо закрыл дверь. Она жалобно пискнула, словно и ей было больно. Сероватый полупрозрачный тюль тут же обвис. «Дежурная… – понял Пашка. – Деликатная, добрая, всё понимающая женщина! Как мама…»

Он постоял у окна, полюбовался на пейзаж Лужников, живший все эти годы в его памяти. Их Лужников!..

Пашка подошёл к косяку комнатной двери. Вот они – карандашные отметины роста их с Валентиной сына. Вымышленного сына. Которого он так тогда хотел!.. Пашка словно услышал голос из прошлого: «Есть идея! Представь, что я тебе уже родила сыночка – нашего маленького первенца, хм, – Раз-Пашёнка. Сейчас, скажем, 1992-й год и ему два годика. Значит, рост его должен быть приблизительно вот такой! – Валентина провела черту на дверном косяке. – Пишем: 1992-й… Хм, люди увидят, с ума сойдут – пока только 1985-й… В следующий раз, когда ты ко мне придёшь, наш сыночек подрастёт, и мы оставим очередную черту с датой – предположим, 1993-й… Когда я отсюда буду уезжать, наш сын будет совсем взрослым. Однажды, в том самом будущем, о котором сейчас мечтаем, мы его, настоящего, приведём сюда, в этот номер «10–12», и покажем карандашные отметины. Они совпадут с его временем. Расскажем ему о нашей игре-мечте, и он поймёт, насколько его папа и мама были счастливы! Он всё поймёт!..»

У Пашки сжалось сердце – всё как будто вчера! Комок подкатил к горлу. За окном 1996-й год. Тогда всё ещё только начиналось. Они даже не были женаты, хотя всем говорили, что муж и жена. Пашка учился в цирковом училище, Валентина тогда уже была известной артисткой. Она не единожды работала в Московских цирках, и он не один раз приезжал к ней сюда. Когда же они стали по-настоящему мужем и женой, на дверном косяке этого номера оставили ещё несколько отметин, продолжая многолетнюю игру…

Время растянулось и скрутилось жёстким жгутом. Оно сдавило шею, лишив дыхания. Он помнил всё до мельчайшего звука, жеста, запаха…

Пашка выскочил из комнаты, едва не сбив дежурную, которая стояла в фойе у телевизора. Он успел прошептать «спасибо», бросился по лестнице вниз на свой этаж. В гостинице он больше находиться не мог. Надо было выбираться на улицу. И как можно скорее…

Пашка немного успокоился, выйдя на Усачёвку. Прошёлся по парку, избегая тех маршрутов, где они гуляли с Валентиной. Под ложечкой после всех переживаний сосало. Он решил где-то перекусить. Ничего лучшего не придумал, как прокатиться на метро до «Университета», зайти в цирк на проспекте Вернадского, узнать новости и пообедать…

Цирк встретил своей привычной размеренной суетой. Артисты репетировали сразу на двух манежах. Униформисты таскали реквизит, подметали закулисье. Тут же шла активная погрузка багажа и животных, отъезжающих на гастроли. Взмыленный начальник транспортного отдела метался по цирку, крыл крепким словом и подгонял неторопливых, чтобы шевелили «булками» – машины ждут! Его перекрывал голос инспектора манежа: «Закрывайте двери – сквозняк! Без спин останутся люди!» Кого-то вызывали к начальству, в бухгалтерию. Всё это было шумно, буднично и по-деловому…

Пашку встретили радостно. Знакомых оказалось предостаточно. Он словно попал домой, в огромную коммунальную квартиру. Настроение поднялось! Он улыбался, бесконечно отвечал на объятия своими объятиями, на приветствия и радостные возгласы – своими эмоциями. «На всё добро ответим мы добром, на всю любовь ответим мы любовью!..» – невольно вспомнил он строки поэта Николая Рубцова.

До отлёта оставались сутки. Он решил пройтись по любимым московским улочкам и переулкам. Надо было где-то черпать запас любви и терпения, чтобы пережить месячную разлуку со Светой, Захарычем и Венькой…

Глава двенадцатая

Вечерний Иран встретил Пашку невероятной духотой. Он вышел из здания аэропорта и невольно замедлил шаг. К ожидающему его автобусу он шёл словно через ватное одеяло, настолько воздух был плотным и осязаемым. Сопровождающим его иранцам было хоть бы что, а Пашка мгновенно потёк. После прохладной августовской Москвы такая разница в температуре была для него полной неожиданностью. Теперь стало понятно, почему Александр Николаевич на вопрос о погоде «там», ответил уклончиво: «Ну… чуть жарче, чем здесь…» Хм, чуть!..

…По всему полуторамиллионному Ширазу были развешаны огромные афиши с размалёванными лицами клоунов, балансирующими канатоходцами, тиграми и львами, летящими в огненные кольца с оскаленными пастями. Громадные жёлто-красные плакаты «Circus Khalil Oghab» зазывали, манили, обещали фантастическое зрелище! Через каких-то несколько дней этот город ожидало небывалое событие – международный конкурс циркового искусства, который организовал самый известный артист в Иране, родившийся в этом городе – Халил Огаб.

Когда въехали в огороженный турникетами и решётками двор цирка, Пашка был впечатлён масштабами шапито, огромного, современного, не хуже тех, которые ему встречались в Европе. Передвижные жилые трейлеры кремового цвета окружали цирк чётким квадратом. Разноцветные гирлянды сбегали с купола вниз, вспарывали темноту вечера праздничными огнями. Между мачтами парила огненная надпись «Circus Khalil Oghab». Всё это сияло, сверкало, пульсировало, притягивало взоры прохожих. Если бы не угнетающая духота, Пашка, наверное, был бы воодушевлён предстоящей работой в этом цирке. Сейчас же ему хотелось как можно быстрее воодушевиться, то есть, попасть в душ…

Его поселили в отдельный небольшой трейлер. Показали, где что находится внутри вагончика и на территории цирка. Пригласили на ужин. Павел отказался, совершил долгожданное омовение и, толком не распаковавшись, рухнул в постель. После многочасового перелёта с пересадками и ожиданиями в аэропортах, он мгновенно провалился в вязкую душную темноту Иранской ночи…

– …Халил Огаб! – представился гигант. Пашка постарался поприветствовать хозяина цирка на его родном языке, чем вызвал у того радостные эмоции. У Пашки эмоций было не меньше.

– Ух, ты! Копия Захарыча! Даже тембр голоса похож! – Пашка был по-настоящему удивлён. Он невольно сопоставил этих двух людей. Они были, как братья близнецы – те же длинные, белые в лунь, волосы, такие же седые бородищи, кряжистые кисти рук, которые гнули-мяли подковы, как пластилин. Брови, нос, губы, манера поворачивать голову и говорить через плечо. Единственное, Захарыч был выше ростом и постарше на десяток лет. Огаб выглядел моложавее и могуче, чем Стрельцов. Он соответствовал своему то ли прозвищу, то ли фамилии – Огаб, что на каком-то из языков означало «Гора». Халил, как и Захарыч, выглядел суровым, даже угрюмым, пока не начинал улыбаться. В эти редкие мгновения глаза его излучали тепло и доброту. Все тут же подпадали под обаяние этого незаурядного человека…

Пашка немного слышал об Огабе от своих цирковых. Это был человек-легенда! Даже сейчас, почти семидесятилетний, он производил впечатление! До сей поры был в прекрасной форме. А тогда он, экзотический иностранец, производил фурор в Европе, где отработал два десятка лет, пока не вернулся на родину. Огаб таскал на себе полуторатонного слона, зубами поднимал сцепку гирь весом в семьсот пятьдесят килограммов, да при этом ещё держал в каждой руке по пятидесятикилограммовой гире. Через него переезжал трёхтонный грузовик с кузовом полным людей. Он – один из первых на планете, чью фамилию занесли в книгу рекордов Гиннеса. Некогда был красив, черноволос, курчав, как цыганский барон, статен, хоть лепи с него фигуры древнегреческих атлетов и богов. Снялся более чем в двадцати кинокартинах. Позже стал первым в Иране дрессировщиком медведей и львов. О! Это был выдающийся человек. И вот сейчас он стоял перед Пашкой с распростёртыми объятиями и говорил тому комплименты по поводу его жонглёрского номера. Огаб тоже «кое-что» слышал…

Они сердечно поприветствовали друг друга. У Пашки сложилось впечатление, что он обнялся с тысячелетним баобабом. С «БаОгабом» – мелькнуло в Пашкином мозгу…

Халил представил его ведущему программы. Сам, тут же приняв привычный суровый вид, отправился к другим приехавшим артистам.

Вот уже битых полчаса ведущий беседовал с китайцами и монголами в тщетных попытках выяснить, а главное, выговорить и запомнить их имена и фамилии. Дошла очередь и до русского.

– Па-уэ! Па-ви-ел!.. – чертыхаясь в душе, в очередной раз силился произнести трудно сочетаемые буквы иранец пакистанского происхождения. Он ещё не отошёл от предыдущего общения. Теперь надо было выговорить ещё и фамилию этого русского, шайтан его ниспослал, жонглёра!..

– Жаки-и? Жар-р-их?

Пашка улыбался и отрицательно мотал головой. Иранопакистанец, этот овцебык (по габаритам), уже ненавидел его, даже не начав с ним работать! Пашка смилостивился.

– Ладно, брат, давай проще: Жара́ Паша́ – и всё! Можешь наоборот, мне всё равно. Андестенд?

– О! Жара-паша! – услышал он родные напевы в русском имени. – О кей!..

Скорее всего, в этот момент ведущий перекрестился, какого бы вероисповедания он ни был. Пашка сделал то же самое и пошёл распаковывать реквизит, готовиться к началу.

В Ширазе планировались месячные гастроли, и хозяин предполагал выжать из него максимум. Для этого придумал оригинальный ход – организовал международный фестиваль, как это часто делают в европейских цирках. Халил Огаб наприглашал иностранцев. Из европейцев здесь были два великовозрастных болгарина, что-то типа акробатов-эксцентриков, заодно и клоунов, которые давно осели в Иране. Один из них был женат на местной и обзавёлся семьёй, другой присматривался. Не первый сезон тут работал и седовласый антиподист чех, который, лёжа на спине, лениво подбрасывал ногами свои летающие и часто падающие на манеж предметы. Все вместе они ставили и разбирали шапито, помогали по хозяйству. Были тут давно своими и по укладу жизни, и по внешнему виду. Наконец, он – Павел Жарких – представитель Российского цирка. Остальные приехали из провинций Монголии и Китая. Основной костяк составляла местная труппа во главе с хозяином цирка.

Происходящее на манеже назвать фестивалем, а уж тем более серьёзным конкурсом артистов, можно было с большой натяжкой. Это средней руки представление шумно рекламировалось, чем привлекало местную публику, которую загнать в цирк под нагретый купол было не так-то просто. Видимо, для наполнения кассы и задумывался весь этот помпезный фарс.

После первого же выступления по глазам зарубежных конкурентов Пашка понял, что тягаться в получении Гран-при фестиваля ему придётся разве что с крупным номером медведей и львов Эбрагима Огаба – сына Халила, канатоходцами Хосрави и самим хозяином цирка, с его силовым аттракционом. Он сразу же оказался в ранге зарубежной звезды и недосягаемым лидером. Но это его радовало мало…

У Пашки не было никакого стимула состязаться. «Побрякушек», вроде статуэток и кубков, полученных в других странах на всевозможных престижных конкурсах, у него накопилось уже предостаточно. Денежный приз здесь был копеечным. Да и соревноваться толком было не с кем – совершенно не тот уровень. Львы с медведями представляли из себя больше демонстрацию животных, нежели действительно серьёзную дрессуру. Халил Огаб выходил в конце первого отделения этаким свадебным генералом под рукоплескание своих земляков. Одно его имя производило фурор! В свои неполные семьдесят лет он вытаскивал на манеж, как бурлак, многотонный грузовик, который его, под свист и вопли толпы, переезжал. Все остальные супер трюки-Огаба остались в прошлом. Но и этого было достаточно.

Семья канатоходцев Хосрави представляла из себя сплочённый коллектив молодых людей, отчаянных сорвиголов. Они работали несколько номеров: эквилибристы на катушках, жонглёры с горящими булавами на высоких моноциклах. Но самым главным их номером был канат, на котором они без всякой страховки исполняли серьёзные трюки. Артисты прыгали друг через друга, переходили по плечам, переносили колонны от одного мостика к другому, строили всевозможные пирамиды. Работа была по-настоящему опасной. Права на ошибку у них не было. Под ними лежала твердь манежа, присыпанная опилками. Малейшая оплошность и… – в лучшем случае, серьёзные увечья. Когда-то такое случилось с основателем номера – старшим Хосрави. Теперь он в инвалидной коляске каждый раз выезжал смотреть работу своих детей. Один из его сыновей тоже стал рекордсменом книги Гиннеса, проехав в Америке на одноколёсном велосипеде по канату от одного небоскрёба до другого.

Всё это, конечно, впечатляло, но для Пашки это не было цирком в привычном смысле слова: с музыкальными композициями, хореографией и режиссёрской мыслью. Это было зрелищем чистой воды, где упор делался на риск, на щекотание нервов у публики, и не более того. Отсутствие элементарного вкуса во всём заставляло Пашку недоумевать – к ак так можно? О подобных представлениях на его родине давно забыли. Эпоха «циркачей» была в далёком прошлом. Советский, а позже и Российский цирк до сей поры нёс в основе своей эстетику, красоту, понятную художественную мысль. Уже много десятилетий он был приравнен к искусству и эту марку держал неукоснительно.

К тому же здесь, за кулисами, сложилась странная атмосфера. Пашка привык дружить со всеми, с кем его сводила судьба на распростёртой ладошке манежа. Любой конкурс, как правило, был похож на встречу профессионалов, на тусовку, где каждый был рад другому. Всё остальное – по судьбе! От Всевышнего и жюри…

Здесь же он наткнулся на отчуждение коллег и вакуум. Конкуренция! Для него это было полной неожиданностью. С подобным он ещё не встречался… «Бог с ними! – решил Пашка. – Мне с ними детей не крестить и обрезание не делать. Как-нибудь продержусь этот месяц!..»

Глава тринадцатая

Пашка помнил просьбу Александра Николаевича. Помнил всё, о чём его просил этот странный куратор из Министерства культуры. Павел был человеком дисциплинированным и обязательным. Особенно, когда дело касалось просьб людей. Он редко отказывал кому-нибудь в чём-либо, если это только не было выше его возможностей. Да и тогда прилагал немало усилий, чтобы помочь…

График гастролей в Иране сложился так, что вторая среда месяца наступила довольно быстро, он и не заметил. Работали они ежедневно, иногда даже по два представления, до тех пор, пока не установилась лютая жара, и зал перестал заполняться аншлагами. По будням стали давать выходные. Теперь они работали только в пятницу, в субботу и в воскресенье. Пашка не преминул этим воспользоваться. Вокруг было столько красоты!..

Бело-красный шапито «Circus Khalil Oghab» с крикливыми афишами по периметру располагался недалеко от парковой зоны, которая плавно переходила в небольшой старый квартал узких восточных улочек с экзотическими лабиринтами. Пашка зачастил в город, где спасался от одиночества и тоски по дому.

Сегодня была как раз вторая среда. Он жил всё это время в невольном напряжении, опасаясь закрутиться, запамятовать и не выполнить просьбу Александра Николаевича. К тому же был риск незапланированного представления или ещё каких-нибудь мероприятий типа выступления на местных телеканалах или пресс-конференциях, которых уже прошло немало. Но день выдался полностью свободным, и он с лёгкой душой отправился путешествовать по городу.

Сегодня цель была конкретная – посещение двух знаменитых усыпальниц великих персидских поэтов Хафиза и Саади. А по пути увидеть всё, что только было можно. Пашка вышел рано утром и собирался бродить, бродить, пока ещё не жарко. В его руках был томик стихов местного поэта Хафиза Ширази на русском языке, подаренный Александром Николаевичем ещё в России, и карта-путеводитель, выданная в аэропорту местными встречающими из цирка.

Пашка шагал по улицам города и поражался его ритму и темпу. Обычно неспешные иранцы с утра пораньше устремлялись куда-то в юрких бело-зелёных такси. Грузовые и легковые автомобили бесконечной пёстрой лентой жгли бензин на нешироких шоссе Шираза. Рейсовые автобусы были набиты под завязку. Мотоциклисты выписывали змейки между автомобилями, втискивались в любые полоски пространства! Иногда на них восседали целыми семьями – жёны, дети, старые, молодые. О, это были виртуозы дорог! Вот где был настоящий цирк!..

Всё это гудело, верещало, бесконечно сигналило, двигалось по только им ведомым правилам. Было ощущение, что на дорогах царила полная неразбериха и анархия. Пешеходы тоже сосредоточенно куда-то спешили. Если посмотреть сверху – это был муравейник. Темп, темп! Жизнь кипела в этом древнем городе, звучала разноголосицей клаксонов, шуршанием подошв людей и покрышек автомобилей. Здесь рождались, жили, любили и умирали вот уже многие столетия. Ничто не вечно в окружении гор Загрос. Ну, разве что сами горы: Дерак, Баму, Сабзпушан, Чехель Магам, Бабакухи, окружающие Шираз. Сколько событий унесли воды Хошк…

Пашка был обескуражен своими превратными представлениями о Ближнем Востоке. Реальность никак не хотела вписываться в его фантазии, взращённые персидскими сказками и медовыми строками поэтов. Тут не было ни ковров-самолётов, ни Алладинов, ни принцесс, ни джинов с их лампами. Была обыкновенная современная жизнь, ну, разве что со своими особенностями. Надо было срочно привыкать к действительности.

Шираз оказался огромным городом, городом садов, городом роз. Пашка ещё до приезда сюда знал, что Шираз подарил миру великих поэтов Хафиза и Саади, которыми он зачитывался и могилы которых мечтал посетить. Он изучил подаренную карту, дошагал по бульвару Данежду до площади Эрам. Напротив местного университета увидел дивный сад. Захотелось спрятаться в его тени от уже давящей на плечи, едва переносимой жары.

Его встретило необычайно красивое и ухоженное место с настоящим дворцом, словно из сказки. Под его изогнутыми карнизами, немного напоминающими русские кокошники, были выложены изумительные мозаики из фрагментов семи цветов – картины-иллюстрации к стихам знаменитых Хафиза и Саади. Вокруг были разбиты неземной красоты благоухающие цветочные клумбы, окружённые пальмами и традиционными апельсиновыми деревьями. Зелень поражала своей сочностью, которая резко контрастировала с фоном каменистых иссушенных холмов вдали. Здесь росли сосны, эвкалипты, тополи, кедры и небольшие плодовые деревья – мушмула, миндаль, абрикос, хурма. Царствовал в этом раю тридцатиметровый кедр. Дорожки сада были выложены мраморной плиткой. Между ними манил своей прохладой и голубой влагой бассейн, украшенный мозаикой и традиционным орнаментом. Тихое и спокойное место, идеально подходящее для освежающего отдыха в окружении тонкого аромата цветов и тени апельсиновых деревьев. Пашка прошёлся по всем тропинкам. Людей в этот час почти не было. Присел на уютную лавочку, прочитал несколько стихов Хафиза и с блаженной улыбкой незаметно задремал…

Его сон был коротким. Он испуганно вскочил, глянул на часы… «Фу-у! Слава богу!..» Время ещё было. Но сердце билось учащённо. Он не стал испытывать судьбу, выскочил за ворота на бульвар Эрам, поймал такси и направился к месту своей мечты – гробнице Хафиза…

Билет для входа в музейный комплекс стоил недорого. Народ бродил по аллеям, шёл к гробнице. Иностранцев было немного. Среди толпы выделялись трое дотошных немцев, то и дело воровато щёлкающих затворами фотоаппаратов. Они трогали и гладили всё, что попадалось им под руки. Видимо до сей поры не могли поверить, что видят всю эту красоту не во сне. Пашка, помня фотографии, которые показывал ему Александр Николаевич, сразу нашёл нужное место. Вот они – пять ступеней и восемь колонн вокруг надгробия Хафиза. С замиранием сердца он сделал эти пять шагов…

На надгробном камне резным орнаментом были высечены строки двух поэм Хафиза. Пашка с трепетом провёл по прохладному камню рукой. Он отозвался тёплой энергией и покалыванием в середине ладони. Ладонь неожиданно завибрировала. Пашка вздрогнул и замер. С ним явно поздоровались. Поздоровался и он:

– Здравствуй, Мастер! Здравствуй, Великий Хафиз!.. Пашка улыбнулся и осмелел. Подходили иранцы. Листали томик стихов, лежащий на надгробии, читали строки, гадая себе на судьбу…

Пашка прислонился к одной из колонн спиной, закрыл глаза, прислушался к биению своего сердца и мыслям, скачущим, как табун чистокровных восточных рысаков. Он выдохнул, успокоился, открыл собственный сборник и утонул в витиеватых сплетениях льющихся строк…

Сколько он так простоял, сказать сразу не смог. Глянул на часы. Ничего себе! Пятнадцать минут, как с куста! Пашка огляделся. Вокруг с тихими улыбками и подчёркнутым почтением ходили люди. Немцы трогали соседнюю колонну, гладили её и чуть не нюхали. Именно их гортанные голоса вывели его из состояния полёта души. «Блин! В сорок первом от вас покоя не было, и в девяностых от вас не спрячешься! Что за люди в Голливуде!..»

Постоять требовалось ещё минут пятнадцать-двадцать. Зачем, почему, для чего, Пашка никак не мог взять в толк. Что он, постовой что ли, как в армии, на посту номер один у полкового знамени – ни шагу в сторону!.. Странный разговор тогда получился у него с «куратором». Он то ли просил, то ли приказывал сделать то-то и то-то, ничего не объясняя, уходя от прямых вопросов. «Если можно – без объяснений! Просто сделайте так, и всё!..»

«Ладно, надеюсь, в этом есть какой-то смысл, коль так человек ”надрывался” в своих просьбах…»

Пашка прошёлся вокруг гробницы, побродил рядом, посидел на ступеньках. В очередной раз постоял у колонны, прижавшись к ней спиной. Глянул на часы. Всё! Хватит! Пост сдал! Сорок минут, куда ещё больше! Пошло оно всё! Совесть его чиста. Не произошло за это время ровным счётом ничего! Да и что могло такого произойти? Должен был воскреснуть достопочтенный Хафиз? Они и так ощутимо поприветствовали друг друга. Может, речь шла именно об этом?..

Пашка утомился своими размышлениями и решил пройтись по саду. Присел на лавочку, снова открыл сборник. К нему кто-то подсел. Он услышал вкрадчивый, тихий голос, почти шёпот. Голос звучал, растягивая слова, почти пел. Чувствовался едва уловимый акцент.

 
В саду весны блистанье утром рано.
Принёс мне ветер вести от тюльпана.
О ветер, донеси мои приветы
До розы, кипариса и рейхана.
 

Пашка вздрогнул от неожиданности и приподнял голову. Рядом сидел мужчина лет сорока. Чернявый, с вьющимися длинными волосами. Его влажные глаза цвета южной ночи словно смотрели внутрь себя. Он был величественно красив в своих неторопливых движениях и поворотах гордо посаженной головы. Незнакомец продолжил, словно они беседовали уже не первый час:

– Отец Хафиза любил читать Коран на память. Хафиз запоминал текст «на лету». Потом его многократно повторял. Таким образом постепенно выучил весь Коран. Собственно говоря, Хафиз – это не имя. Хафиз – это «охранитель Корана», тот, кто знает Коран наизусть. Ширази означает – из Шираза. От рождения же поэта звали Шамсуддин Мухаммад. В историю, получается, он вошёл, как Шира́зец, знающий Коран наизусть. Сведения его жизни содержат мало достоверных фактов и дат, больше легенд. В единственном сохранившемся автографе он назвал себя «Мухаммад ибн Мухаммад ибн Мухаммад по прозванию Шамс аль-Хафиз аш-Ширази»… Вы из России? – он то ли спросил, то ли утвердительно констатировал факт. Пашка кивнул и включился в беседу.

– А вы из Таджикистана?

– Нет, я местный.

– Откуда тогда так хорошо знаете русский?

– Когда-то учился в Советском союзе. Сначала в Душанбе, потом в Москве. А вы какими судьбами здесь? Турист, по делам?

– На гастролях. В цирке Халила Огаба. Фестиваль у вас тут!

– О-о! Огаб! Человек-гора! Рекордсмен! Знаю, знаю! Когда вас можно будет посмотреть?

– Мы работаем в пятницу, субботу и в воскресенье. Приходите!

– Спасибо, приду. Любопытно. До встречи! – Незнакомец исчез неслышно, как и появился.

Пашка сидел в раздумье. Ему не давал покоя только один вопрос: «Где он мог слышать этот голос и подобную манеру говорить?» Нет, ничего на память ему не приходило…