Текст книги "Под куполом небес"

Глава четырнадцатая

Заканчивалась вторая неделя гастролей в Иране. Пашка считал оставшиеся дни, как когда-то в армии перед дембелем. Тогда они тянулись мучительно долго, неторопливо и нудно, словно песни казахского акына Джамбула Джабаева под треньканье его домбры или камуза. За унывно, надрывно, непонятно… Естественно, он достопочтимого Джамбула никогда не слышал, но заранее уважал того только за одно его стихотворение времён блокады: «Ленинградцы, дети мои!»

 
Мне в струе степного ручья
Виден отблеск невской струи…
 

Ленинград… Нева… Валентина… Перила Дворцового моста, по которым она тогда шла, как по канату, с букетом сирени в руках… Валя!.. И боль, и горечь, и изорванное в клочья Пашкино сердце, саднящее до сей поры… Чего вдруг вспомнилось?..

Пашка за кулисами пытался успокоить разгорячённое дыхание после своего темпового жонглёрского номера. Сегодня всё прошло, как всегда, на ура! Он уже привык, что коллеги из других стран ежедневно бегают смотреть его выступление. Он успевал замечать их восхищённые взгляды. Иногда некоторые из них даже аплодировали вместе со зрителями. Но никогда после работы не подходили и ничего не говорили приятного. Просто проходили мимо, опустив глаза. Пашку это и огорчало, и веселило одновременно. «Детский сад на лужайке, честное слово! Ну и хрен с вами!..»

Пашка тяжело дышал – выложился по полной. Мимо него в открытый форганг на манеж выбежали три роскошных серых в яблоках жеребца. Тонконогие, пугливые, с подвижной нервной системой. Пашка залюбовался. «Ах, какие красавцы! Нам бы таких штук пять-шесть!..» Хозяин цирка Халил Огаб прикупил своему то ли внуку, то ли близкому родственнику Джафару этих настоящих арабских скакунов. Он пытался научить его дрессуре лошадей, хотя сам толком не владел этим искусством. «А чё там? Медведей выдрессировал, львов! Сын теперь с ними работает. На манеж выходят, деньга́ капает! С лошадьми не справимся, что ли?..» – видимо так рассуждал старший Огаб.

Пашка видел все ошибки в дрессуре, полную некомпетентность, но молчал, терпел – в Тулу со своим самоваром…

Сегодня что-то пошло на манеже не так. Щёлканье шамбарьера, окрики, ржание, гул в зале… Пашка уже практически вышел под палящее небо из пространства кулис, как вдруг увидел, что занавес форганга зашевелился, заметался, и в его середину задом прорвалось лошадиное тело, отбивающееся от дрессировщика спереди. Пашка всё понял – конь ушёл с манежа и сейчас его единственная мысль – как можно быстрее оказаться на конюшне. Он там искал спасения. Остальные лошади пойдут за ним, не остановишь! «Ну, это мы проходили!..» Пашка развернулся и, расставив руки, спокойно направился к животному. Болгары, которые ассистировали в этом номере и должны были принимать лошадей за кулисами, позорно бежали с поля боя, стояли в стороне и поглядывали, что будет. Попасть под удары копыт или под крепкие лошадиные зубы у них не было ни малейшего желания. Раз русский вызвался в герои, то пусть им и будет прижизненно или посмертно. А их хата, как говорится, с краю, и к тому же в Болгарии…

– О-хо! Ай, бра-аво! Бра-а! О-хо-о!.. – Пашка спокойно взял за болтающиеся арниры метущегося коня. Тот попытался от страха подняться на дыбы. Пашка, не глядя испуганному животному в глаза, решительно и твёрдо придержал его от этой попытки. Прошёлся рукой по взмокшей шее лошади, похлопал, успокаивая голосом:

– Браво, хороший мой, браво! О-хо-о!..

Чувствую опытную руку, конь замер. Пашка выждал несколько секунд, развернул его, медленно вывел на манеж, где Джафар стоял взмокший и растерянный. Он работал с лошадьми всего-то со дня премьеры. Редкий день проходил без приключений. Каждый день Огаб-старший стоял около гостевой ложи в зрительном зале и со свирепым выражением лица смотрел его выступление, что Джафару куража явно не прибавляло. Халил периодически прикусывал нижнюю губу и что-то шептал. Если отсечь всю лирику, без всякого перевода по ним можно было прочитать: «Бездарь!..»

Пашка вернул коня, послал его в центр манежа, сам встал в форганге как героический постамент всем жонглёрам мира и самому себе. Он перекрыл «несанкционированный» уход животных за кулисы. Зрители всё поняли. Раздались аплодисменты…

Номер «классическая свобода» с грехом пополам закончил сегодня свою работу…

«Всего три лошади! Что бы вы делали с шестёркой, как у нас, или с восьмёрками, как у людей? Я уже не говорю о гигантских конюшнях настоящих мастеров конного жанра! Ох, уж эти самоучки-дилетанты!..»

Пашка в сердцах покачал головой и пошёл к себе в вагончик.

После представления к нему постучались. В дверях стоял гигант Халил Огаб.

«Та-ак! Началось… Ща-с тебе, Паша, шею намылят! Вечно лезешь не в свои дела! Зачем тебе это было нужно? Отработал и свалил! Тут свой мир, свои правила. Цирк до последнего болтика – частный! Частнее не бывает! Там, в конце концов, болгары деньги получают за ассистирование. Нет, надо было влезть!..»

Пашка напрягся. Стал подыскивать в памяти нужные слова. Приготовился к разборкам и грозному дипломатическому меморандуму хозяина цирка типа: «Восточная семья, чужеземец, для тебя – потёмки! Не фиг сюда вламываться!..»

Халил поманил Пашку из вагончика. Протянул руки, которые скорее напоминали две плохо обтёсанные коричневые шпалы. Торопливо, взахлёб стал благодарить Пашку, сердечно приобнимая и похлопывая того по плечам. Делал он это осторожно, стараясь нанести минимальный ущерб костному строению жонглёра. Выглядело комично – объятия слона с Моськой… Пашка разулыбался, расслабился и в одно из таких прикосновений к его плечу мощной клешни Огаба едва не присел на пятую точку…

Вечером они попивали душистый шафрановый чай, расположившись на раскладных креслах под парусиновым навесом трейлера семейства Огаб, и делово общались. Оказывается, со своим самоваром сюда было можно. Особенно если учесть, что самовары здесь появились более двухсот лет назад благодаря именно русским…

Халил узнал, откуда у Пашки такое знание конного жанра и тут же с подчёркнутым уважением попросил позаниматься с номером Джафара. Пашка согласился, но категорически отказался ото всех материальных вознаграждений за сей «титанический» труд. Огабы переглядывались, недоумевая по поводу такого аттракциона неслыханной щедрости. Внутри они явно ликовали…

Теперь утром перед представлением и вечером после работы Пашка Жарких обучал своего ближневосточного подопечного премудростям конного жанра, почерпнутым им у своего наставника, друга и учителя Никиты Захаровича Стрельцова – да продлятся его годы!..

Пашка стал подниматься с иранскими петухами и за несколько дней вошёл в привычный для него график. Работа закипела.

Пашка для начала укоротил у конских сбруй арниры, которые, вместо того чтобы дисциплинировать лошадь, болтались как попало. Шеи у лошадей сразу выгнулись красивой дугой. Они перестали мотать головами, пытаясь сбросить уздечки. Шаг их стал ровный и осознанный. Также он доступно объяснил Джафару, где должен находиться конец шамбарьера, если лошадь нужно притормозить, и где, если необходимо подогнать. Никаких отсебятин! Животное должно точно знать, что ты от него хочешь. Иначе – паника. Лошадь – трепетное существо со сложной психикой. Если неправильно что-то сделаешь, потом замучаешься переучивать. Джафар уже на второй репетиции обрёл уверенность в работе с шамбарьером, стал пользоваться им всё реже и реже. Пашка показал, как работать боком и спиной, заставляя животных идти на повороты. И ещё кое-какие секреты мастерства.

Он ежедневно приходил на репетиции с небольшим подносом, на котором лежала горка колотого сахара и эмалью поблескивал заварной чайничек. В руках у репетитора вишнёвыми переливами играл резной хрустальный стаканчик с золотой окантовкой, по форме напоминающий красивую женскую фигуру. Эти «приталенные» стаканчики назывались в Иране камарбарики, в Азербайджане – богмалы, а в Турции – армуды или совсем забавно – бардаки. За счёт своей уникальной формы чай в них внизу долго оставался горячим, тёплым в середине, а вверху остывал постепенно. Пашка восседал этаким титулованным пашой. Под лёгкий гул ветродуев попивал чаёк с корицей, похрустывал набатом – разновидностью сахара в виде кристалликов, которые бывают совсем прозрачными, желтоватыми или карамельного цвета. Покрывался мелкими приятными мурашками от выпитого горячего напитка и набегающих волн освежающего ветерка – именно для этого в жару пьют горячий чай в Средней Азии и на Ближнем Востоке. Одновременно упивался свежестью утра. Жизнь удалась!..

Нет-нет, «мэтр» подавал команды. Иногда вставал, чтобы показать, как надо что-то правильно сделать, если не хватало слов и жестов. За короткий срок они отрепетировали с Джафаром несколько новых трюков. Парочку из них вскоре даже стали показывать на представлениях.

Складывалось впечатление, что Джафар как-то неожиданно повзрослел сразу на несколько лет. Семнадцатилетний юноша вдруг стал солидным, с самоощущением, что он не простой смертный, а ни много ни мало – представитель семейства Огаб, известного на всём Ближнем Востоке тем, кто хоть немного слышал о цирке, как таковом. На манеже он приобрёл вальяжность, степенность, ушла неуверенность и суетливость. Лошади успокоились и стали работать как часики. Старший Огаб не мог нарадоваться. «А то балбес балбесом!» – как-то так нужно было переводить его скупые похвалы в адрес молодого человека, по сути ещё юноши, который почтительно опускал глаза, но зыркал ими со сдерживаемым протестом оскорблённого самолюбия. Рта он не раскрывал. Тут не забалуешь!..

Глава пятнадцатая

Пашка окончательно освоился. Он бродил по улицам и переулкам Шираза, словно здесь родился.

Сегодня был выходной. Ни тебе изматывающих душу и тело представлений под раскалённым колпаком шапито, ни ранних утренних репетиций. Гуляй – не хочу! Пашка как раз хотел…

Накануне выдали гонорар за отработанные дни, и он отправился за подарками Веньке и Захарычу на базар в центр Шираза, в знаменитый комплекс Вакиль. Ещё Пашка хотел найти то, что давно собирался подарить Свете. Только здесь, на Ближнем Востоке или в Индии, это можно было купить. Ради попытки осуществить свою мечту он и согласился на гастроли в этот пышущий зноем Иран…

Вакиль! Город в городе… Жизнь в нём оглушала бушующей активностью, энергией, звуками и пестротой. Пашка попал в лабиринты торговых рядов, которые славились самыми громкоголосыми торговцами на свете. Тут висели знаменитые на весь мир дорогие персидские ковры и ткани. Здесь же стояли ряды с экзотическими сувенирами и изделиями народных ремёсел. Напротив – лавки с антиквариатом и прочими богатствами Востока, отливающими начищенной медью, полированным красным деревом и сандалом. В зеркальной стали холодного оружия красовались драгоценные камни. В воздухе висел аромат благовоний и специй. Всё это пахло, гудело, переговаривалось, зазывало, звякало, шуршало, вскрикивало – от чего голова шла кругом! Было как-то дурашливо весело и празднично. Пашка вошёл в это настроение так же легко, как входил в состояние куража, появляясь на манеже. Это была своеобразная игра «купи-продай». Он её принял…

– Русия!.. – у лыбчивый продавец призывно махал руками. За его спиной разноцветной радугой висели ковры всех мыслимых и немыслимых расцветок. Хозяин был таким же брызжущим энергией и озорством.

– Гейматеш чанд аст? (Сколько это стоит?). – Пашка ткнул куда-то неопределённо за спину хозяина. Тот, не оборачиваясь к товару, назвал цену. Пашка лукаво поморщился.

– Зияд гирифти! (Дорого берёшь!)

– Арзан хари, анбан ха! (Дёшево купишь, ерунду купишь!)

– Он что у тебя, летает? Очень дорого, говорю! Хейли геруне!

Хозяин лавки поднял руки и замотал головой, мол, не понял!

– Я говорю, он что у тебя – ковёр-самолёт? Парвоз колинхо?

Оба рассмеялись, подарив друг другу хорошее настроение и соблюдя традиции Восточного базара. Было ясно с самого начала, что никто ничего покупать не собирался. Но поговорить, поторговаться!.. Пашка махнул на прощание рукой и улыбнулся, пожелав хорошего дня. В ответ увидел не менее сияющее, приветливое лицо…

У Пашки была конкретная цель прихода на рынок – купить Захарычу заварной чайник взамен старого, который он приобрёл сразу после войны то ли в Бухаре, то ли в Ташкенте, то ли в Самарканде. Чайник проехал с Захарычем все пути-дороги, побывал во всех передрягах гастрольной жизни. Теперь он, вдрызг потрескавшийся, влачил своё жалкое существование без ручки, с наполовину отбитым носиком и с клееной-переклеенной вечно выпадающей крышкой. Захарыч стоял, как Брестская крепость, как последний бастион на земле русской, но не сдавался – раздавал новые чайники, подаренные ему на дни рождения, не изменяя своему, в прямом смысле, закадычному другу. Пашка знал, что может сподвигнуть Захарыча на иное решение – чайник из знаменитой исинской глины. Старик, мечтательно вздыхая, много рассказывал об этом китайском чуде. Да где его взять, разве что в самом Китае…

Изделия из исинской глины ценились за особые свойства: микропористую структуру, которая позволяла проникать молекулам воздуха, но не пропускать воду. Напиток в таком чайнике мог «дышать», превращаясь в поистине драгоценное питье. Чайником из исинской глины дорожили тем больше, чем старее он становился. Со временем поры внутри впитывали чайный фермент и ароматические масла разных сортов. Приготовленный напиток приобретал неповторимый вкус. Существует легенда о старом чайнике из исинской глины. Согласно ей, в сосуд можно налить нагретую воду и через некоторое время она превратится в настоящий ароматный чай. Вот о таком чайнике мечтал знаменитый чаевед Никита Захарович Стрельцов…

Пашка направился к стеллажам, где многочисленными рядами стояли всевозможные по форме, содержанию, расцветкам, размерам и материалам чайники и чайнички. Здесь был и металл, и фаянс, и тончайший фарфор, разноцветная глина и даже чугун. Пашкин ошеломлённый взгляд метался от одного шедевра к другому. Цены здесь были от спичечного коробка до «Мерседеса»…

– Исинь! Чайна! Китай! – Пашка обратился к продавцу. У того хитро блеснули глаза. Он подал ярко-красный чайник. Пашка потёр глянцевый бок, понюхал и поставил изделие на прилавок, многозначительно и выразительно посмотрев на продавца. Тот хмыкнул, качнул головой и подал другой, песочного цвета. Пашка снова потёр пальцами внутри и снаружи. Понюхал. Он знал, как отличить подделку. Захарыч столько раз про это рассказывал, что сейчас Пашке не составляло труда применить накопленные знания. Настоящая глина должна пахнуть землёй, пылью, но никак не химией. Бок чайника должен быть шершавым, а внутри пористым. Пашка перевернул его к себе дном. Печати мастера там не было. Он снова поставил предложенное на стол. Нахмурясь, играя желваками, тяжело посмотрел на хозяина. У того с лица сошла двусмысленная улыбка, появилось уважительное выражение, он понял – перед ним знаток. Сделал знак подождать. Исчез в подсобке и через полминуты вышел оттуда с коробкой. Извлёк из неё невзрачный, простенькой конструкции чайничек из красной глины. Протянул Пашке. Даже на первый взгляд это было совсем другое, нежели то, что он держал в руках до этого. Пашка взвесил чайник, покачав его на руке. Вес чувствовался. Запах тоже не оставлял сомнений. Клеймо мастера было на месте…

Хозяин с любопытством посмотрел на Пашку, тот на него. Это была своеобразная дуэль. «Ну, всё?» – с прашивали глаза хозяина. «Нет, не всё!..»

Пашка покачал чайник из стороны в сторону. Крышка не болталась, не брякала, сидела, как влитая. Он её снял, перевернул чайник вверх дном и положил его на прилавок. Ручка, носик и горловина оказались на одной линии. Это было то, что надо. Хозяин лавки восхищённо поцокал языком. Ни слова не говоря, принёс кипяток, залил в чайник, подождал. Пашка знал, что тот собирался сделать. Оба напряглись. Иранец зажал носик и перевернул чайник дном вверх. Крышка залипла, не пролилось ни капли. Да! Это было произведение гончарного искусства высшего качества! Мечта Захарыча осуществилась. За такое не стыдно было отдать большие деньги… Кстати, не такие уж и большие. Иранец из уважения сделал огромную скидку, подарил пачку чая и впервые улыбнулся так, словно взошло солнце. За это время не было сказано ни слова. Люди иногда разговаривают молча…

Оставшихся денег хватило на покупку Веньке наручных часов «Citizen». Тяжёлые, с массивным чёрным браслетом, с сапфировым стеклом! «Ему точно должно понравиться!» – радовался Пашка. В этом он тоже неплохо разбирался. Дешёвую подделку ему продать было сложно. К тому же он зашёл в фирменный магазин…

Настроение было приподнятым. Оставалось «обмыть» покупки. Он направился в ближайшую чайхану. День складывался, как нельзя лучше…

Глава шестнадцатая

…Захарыч последнее время был неулыбчив, хмур. Сам того не замечая, придирался к Веньке по мелочам. Нет-нет, доставалось и Ивановой. «Тоскует дед по Пашке, тоскует! Вот и лютует!..» – поставила Света диагноз недугу Стрельцова.

Особенно раздражала Захарыча подчёркнутая и неустанная забота Веньки о своём руководителе номера. Он таскал её хозяйственные сумки, встречая из магазина, выхватывал из рук вёдра с водой, тазы с овощами и овсом во время кормёжки лошадей. Был до тошноты предупредителен и сосредоточен. Крутился вокруг неё без устали. Захарыч осуждающе качал головой, бурчал себе что-то в бороду. Слышалось его неизменное про хомут и дышло. Света принимала эти джентельменские знаки внимания спокойно. Понимала, что Венька это делал без всякой задней мысли. Он как бы сообщал миру, что жена его друга находится под надёжной защитой. Пусть только кто посмеет… Тем самым Венька, сам того не осознавая, невольно выдавал свои тщательно скрываемые чувства к Свете. Та улыбалась Джокондой. Захарыч же «читал» всё прямолинейно, видя в этом угрозу Пашкиному благополучию. Вот и выпускал пар…

Захарыч, Света и Венька вовсю трудились в Омске, куда переехали из Кирова. Гастроли проходили буднично, без происшествий. Без Пашки, конечно, забот прибавилось, но не «выше крыши». Они справлялись. Другое дело, было ощущение, что постоянно чего-то не хватает. Кого-то… Все жили ожиданием возвращения Пашки. Даже Варька. Часами она сидела на входе в конюшню, прислушивалась – ждала знакомых шагов. Их всё не было и не было…

Связи с Ираном тоже не было. Пашка только раз смог дозвониться до Омска по мобильному телефону Халила Огаба. Чудом тогда оказались рядом с вахтой цирка Захарыч с Венькой. Через минуту подбежала и Света. Сколько было радости!.. Однажды, с лицом матёрого заговорщика, на конюшне появился главный администратор цирка. Он принёс письмо, оклеенное яркими почтовыми марками. Пару раз оглянулся и почему-то шёпотом, почти не разжимая губ, сообщил: «Оттуда!..»

В один из дней Венька решился и задал Свете вопрос: – Давно хотел спросить, извини, если что. Всё время слышу: «Пух» да «Пух». Чего вдруг? Откуда это?

Света улыбнулась.

– Пашка – это что-то такое пушистое… Пушок, Пух! Понимаешь?

– Хм! Пушок! – Венька скривил рот и сверкнул фиксой. – Ну, Пушок, так Пушок! Пух так Пух! – Образ друга ни с перьями, ни с пухом в его голове никак не складывался. Вот «Жара» – это да, другое дело! А тут какие-то сопли по подушке…

– Ну, а почему Точка? У тебя такое красивое имя! – вырвалось у Веньки с невольным придыханием. Свете пришлось сделать вид, что она этого не заметила.

– Я уже и сама толком не помню. Скорее всего, это произошло от Светы, Све́точки, Свето́чки. Так до точки и дожила, докатилась! Пашка придумал! Он же у нас фантазёр! – Света рассмеялась. – Мне нравится! В одном из своих стихотворений он написал: «Ты – многоточие моей любви! И точка!..» – Она на мгновение задумалась, словно улетела в своих размышлениях куда-то туда, в далёкие неведомые земли загадочного Востока, к своему Пашке-Пуху…

Венька счёл за благо завершить разговор и вышел за ворота конюшни. Пошагал к манежу, где кто-то репетировал…

За форгангом турнисты крутили свои ризенвелли, банолло и прочие зитцен-трюки. Макали кисти рук, забранные в кожаные накладки, в магнезию, с шуршанием потирали ладонью о ладонь, хлопали ими друг о друга для куража и снова шли на трюки. Ребята были молодыми. Трое из них – недавние выпускники циркового училища, двое – из спорта, в статусе мастеров. Как всегда в мужском групповом номере – подколы, каламбуры, гусарский трёп…

Венька подошёл в тот момент, когда шло бурное и красочное обсуждение некой красотки, которую каждый из них с превеликим бы удовольствием…

Венька скривился. Даже при всём его «рабоче-крестьянском» воспитании до таких мерзких слов он в мужских разговорах не опускался. Не любил. Считал это похабством, пижонством и пустобрёхством.

Прислушался. Напрягся. Речь шла о некой «лошаднице». Один турнист исполнил несколько перелётов с турника на турник, приземлился на мягкий страховочный мат и стал красочно описывать свои познания в камасутре. Ему было что предложить той самой «лошаднице»…

– …Да она, говорят, замужем.

– Ты чё, не в курсе – жена, чей муж работает в другой программе, уже наполовину незамужняя! Пользуйся моментом! Сколько той жизни! Ха-ха-ха!..

Венька вдруг понял, что речь идёт об Ивановой. Его Свете! То есть, конечно же, Пашкиной. Их Свете!..

У него на секунду от ярости померкло в глазах. Такого прилива гнева Венька давно не испытывал. Он перепрыгнул через барьер манежа.

– Ты что сказал, щенок?

– Э-э, дядя! Ты чё, с купола рухнул? Какого… на манеж без сменной обуви, тут люди репетируют!

– Это ты – люди? Это вы – люди? – Венька играл крыльями носа, сжав кулаки.

– Слушай, дядя, вали, не испытывай судьбу! – Пять крепких молодцов с выпуклыми буграми бицепсов-трицепсов, с полукруглыми мышцами спины, именуемыми у спецов крыльями, нахмурились и приняли угрожающий вид…

…Двое сразу рухнули на маты. Один из них, кажется, был в глубоком нокауте. Третий попытался смазать Веньке по скуле, но лишь оцарапал шершавой накладкой щёку – Венька умело увернулся. Сзади, подпрыгнув, схватил за шею ещё один. Он стал душить Веньку, наклоняя на себя. Но рост «дяди» был много выше его собственного. К тому же «дядя» был жилистым, вёртким и очень яростным. Они упали на мат. Турнист прилип к Веньке как банный лист, обхватив его руками и ногами. Понимал, если отпустит – конец! Они барахтались на манеже ожесточённо и нешуточно. Другой партнёр прицеливался, чтобы сразить лежащего Веньку. Гимнаст в раже наносил удары, но каждый раз его кулак пролетал мимо лица врага и с глухим мясистым звуком втыкался в глянцевую поверхность мата. Венька крутился как уж, пытаясь избавиться от душившего его снизу соперника. Очередного удара не последовало. Венькина нога отыскала промежность гимнаста и вошла туда со всей пролетарской ненавистью. Турнист охнул, присел и стал «молиться» манежу, раскачиваясь в поклонах. Громкий мат стоял, как в плохой (или, наоборот, в хорошей) пивнушке. Становилось понятным, откуда и почему то, что лежало на манеже под ногами у гимнастов, называлось матом…

Оставшиеся на ногах пытались разнять дерущихся. Но, чем больше они прилагали усилий, тем жёстче становился этот поединок. Тот, кто вцепился в Веньку, стал снизу громко повизгивать от ужаса, слыша, как его противник в раже рычит и хрипит. Венька был близок к припадку. Он уже и сам не осознавал, что делает! Ему бы только добраться до чужого горла…

Поднялась нешуточная паника. Молоденькие пацаны-униформисты, кто был в этот час около манежа, побежали искать помощи.

…Вернул Веньку в сознание громкий окрик Захарыча, который прибежал в сопровождении инспектора манежа. Венька очнулся, встал на ноги. В растерзанном комбинезоне, с фирменной эмблемой их номера на груди, медленно пошёл к Захарычу, который сверкал глазами не менее Венькиного. Один из турнистов, не остыв, по инерции было дёрнулся, но тут же получил в подбородок. Он странно сложился пополам и безвольно рухнул на мат, на котором продолжал лежать его партнёр. Чистый нокаут! Второй…

– Грошев! Вы что делаете! – Инспектор манежа подбежал к упавшему турнисту. Тот лежал неподвижно. – Мы ещё с вами поговорим! Вон отсюда! Врача!..

…Венька с Захарычем сидели в шорной и молча пили чай. Перед этим Стрельцов обработал перекисью расцарапанную щёку Веньки и сбитые костяшки пальцев – если магнезия попадёт в рану, даже пустяшную, проблем не избежать. Заставил переодеться в новый комбинезон – не дай бог Света увидит. Рваный спрятал – на списание…

Захарыч хмурился. Понимал, инспектор манежа всего этого так не оставит. Значит – жди беды. Неизвестно ещё, чем всё закончится… Турнистов, ясное дело, сегодня снимут с представления. А может, и не только сегодня. Какие они работники с такими фасадами! Им теперь восстанавливать и восстанавливать свою «потенцию»…

– Да-а, парень! Устроил ты нам всем весёлую жизнь, хомут тебе в дышло!.. Хоть за правое дело?

– Скорее, за левое…

Захарыч долго допытывался по какому поводу была такая лихая драка. Наконец, Венька не выдержал.

– Свету пытались оскорбить. И Пашку. Как-то так…