Текст книги "Интервью с Ксенией Ольховой, участницей Варшавского восстания, узницей концентрационных лагерей: Прушков, Освенцим, Нойенгамме"

Интервью с Ксенией Ольховой, участницей Варшавского восстания, узницей концентрационных лагерей: Прушков, Освенцим, Нойенгамме
Ксения Максимовна Ольхова
Владимир Николаевич Кулик
Валерий Алексеевич Карданов

Корректор Анастасия Витальевна Карданова

Фотограф Алексей Владимирович Кулик

Расшифровка аудиозаписи Татьяна Александровна Петрова

Набор текста Татьяна Александровна Петрова

Корректирование Виктория Владимировна Вульшонок

© Ксения Максимовна Ольхова, 2024

© Владимир Николаевич Кулик, 2024

© Валерий Алексеевич Карданов, 2024

© Алексей Владимирович Кулик, фотографии, 2024

ISBN 978-5-0062-0776-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Ксения Максимовна Ольхова (при рождении Кристина Максимилиановна Зенкевич) родилась в Варшаве в 1930 году. Её сестра Лидия Туровская (Людвика Максимилиановна Зенкевич) на год старше. Когда Кристине исполнилось девять лет, началась Вторая мировая война.

Во время войны Ксения и Лидия вступили в молодежную польскую организацию «Харцеры». В период Варшавского восстания сестры помогали раненым, были связными. Во время одного из заданий в здание попал снаряд, Кристина получила ранение обеих ног.

После поражения восстания Ксению и Лидию отправили в распределительный лагерь в городе Прушков, где они потеряли мать. Когда шла «сортировка» узников на трудоспособных и нетрудоспособных, мама крикнула им в последний раз: «Держитесь всегда за руки и никогда не разлучайтесь!» Сестры и сейчас вместе.

В ряду нетрудоспособных Ксению и Лидию отправили в Освенцим. Немцы брали кровь у изможденных узников, в том числе у подростков-сестер. В декабре 1944 года фронт стал приближаться к Освенциму, немцы стали уничтожать следы преступлений и отправили часть узников в другой концентрационный лагерь, Нойенгамме. В апреле 1945 года лагерь освободили англичане. Сестры с другими поляками отправились в Варшаву искать свою маму, но не нашли.

Советские солдаты собрали беспризорных детей и отправили на поезде в Советский Союз. По пути детей высаживали и распределяли по разным городам, сестры оказались в Бобруйске, где встретили Победу. На поезде, на крыше вагона Ксения и Лидия приехали в Краснодар, где были приняты в специальное училище связи.

По окончании училища сестры работали на телеграфе в городе Сочи, там же они окончили вечернюю школу рабочей молодежи. Через три года Ксения и Лидия поехали в Москву поступать учиться в высшие учебные заведения. В Москве Ксения поступила в музыкальное училище имени Октябрьской революции, а Лидия – в институт связи. После окончания музыкального училища Ксения была распределена в Баку, где организовала музыкальную школу. Возглавляла ее почти тридцать лет. После выхода на пенсию в 1987 году переехала в Москву. Несмотря на возраст, Ксения Максимовна продолжает вести активную общественно-патриотическую работу, проводит уроки памяти для молодежи.

Ксения Максимовна и ее старшая сестра Лидия – единственные участницы Варшавского восстания, живущие сегодня на территории бывшего СССР. После поражения восстания Ксения и Лидия стали узницами концентрационных лагерей: Прушков, Освенцим, Нойенгамме. Немногим удалось выжить в застенках лагерей смерти, еще меньше дожили до наших дней. Тем ценнее свидетельства бывших узников фашистских концлагерей.

Интервью состоялись дома у Ксении Максимовны Ольховой 23.01.2021, 28.03.2021, 08.10.2023. К тексту трех интервью прилагаются аудиозаписи.

Ведущие интервью: Кулик Владимир Николаевич (вопросы не отмечены инициалами) и Карданов Валерий Алексеевич (вопросы отмечены инициалами В.А.). В скобках с пометкой прим. содержатся примечания берущих интервью.

Расшифровка аудиозаписей в текстовой формат произведена с постобработкой текста (удаление не несущих смысловой нагрузки слов, характерных для спонтанной, неподготовленной речи; уточнение транскрипции географических названий; редактирование).

Первая публикация книги, содержащая два интервью, состоялась в 2021 году. Данная переопубликация книги в 2023 году содержит три интервью и дополнительные фотоматериалы. К тексту трех интервью прилагаются аудиозаписи.

В. Н. Кулик

В. А. Карданов

Часть 1
(Детство – май 1945 г.)

Кристина Максимовна, расскажите, пожалуйста, о своем детстве.

Я родилась в Польше, в Варшаве 5 февраля 1930 года. Все было хорошо, детство как детство, как у всех. Мы поехали с мамой за город отдыхать в 1939 году, как это делали летом каждый год, ничего не предвещало, что будут какие-то ужасы. Но когда мы были под Варшавой на даче, налетели самолеты и начали бомбить.

В каком году это было?

Это было в сентябре 1939 года.

Сколько вам было лет?

Мне было девять лет.

Расскажите, пожалуйста, до девятилетнего возраста чуть подробнее. Вы пошли в школу в Варшаве?

Да в Варшаве. Это была большая школа. Мы жили с папой и мамой. Папа был инженером-строителем, мама прекрасной портнихой. И жили прекрасно, но я папу плохо помню, потому что, когда мне было четыре года, папа умер.

Он умер от болезни?

От болезни. У него было что-то с желудком. Это было еще до войны.

Сколько папе было лет, когда он умер?

Ему было тридцать восемь лет.

Где вы жили в Варшаве?

В Варшаве мы жили в центре, на улице Паньской (прим. Панской, польское произношение – Паньской). Рядом были улицы Сребрна и Желязна. Это в центре Варшавы. Жили как все дети. Ходили в школу.

Когда пошли в школу, сколько вам было лет?

Семь лет. Я, честно говоря, не помню подробно, как это было. Это был довоенный период.

Это была обычная школа?

Обычная… Я очень любила петь. Мы пели в детском хоре. Помню, мы ездили с первым классом в Ченстохов. В Ченстохове икона Божьей Матери, мы там пели. Также, я очень увлекалась живописью.

В таком юном возрасте?! (В.А.)

С первого класса я рисовала.

В классе было много учащихся? (В.А.)

Нас было 20—25 человек.

И детский хор такой же? (В.А.)

Ну и хор тоже, по-видимому, хор был не только с нашего класса, но и с других классов. Я с первого класса пела в хоре. И сейчас я очень люблю петь.

Это был школьный детский хор?

Да, школьный. И нас, маленьких детей, возили в Ченстохов. Петь перед иконой Божьей Матери. Нам открыли икону Божьей Матери, мы смотрели, молились. Для меня это был очень памятный день. Я помню этот день, потому что нам много говорили о вере. Польша – католическая страна. Мы верили в Бога и ходили все с мамой каждую субботу и воскресенье в храм. Нас сразу приучали к польским песнопениям.

Католические песни?

Когда нас готовили к поездке в Ченстохов, мы пели католические песни.

В школе репертуар был уже шире?

Да, там мы пели разные песни, детские песни. Я помню, что участвовала в детском хоре и очень любила рисовать.

Были какие-то школьные выставки?

Да, были, я очень хорошо рисовала, хорошо училась.

Рисовали рисунки, красками?

Я рисовала сначала карандашом, потом красками. Мама покупала нам карандаши, краски. Я даже вешала свои детские рисунки у нас в комнате. Конечно, они из себя, ничего хорошего не представляли, но был интерес. Я очень любила этим заниматься.

В семь лет вы пошли в школу. Какой это был год?

Война началась в 1939 году, я уже училась. Помню даже начало войны. Мы не могли сразу вернуться с дачи в Варшаву, потому что немцы напали на Польшу, началась Вторая мировая война. Они стали бомбить железную дорогу.

В каком классе вы учились в 1939 году?

Во втором классе. Война застала меня в начальной школе… Во время войны обучение было ограниченное, немцы часто ходили по школам, по классам. Не разрешали историю и ничего польского патриотического.

Расскажите об учебе в первом классе довоенного времени? Это была обычная светская школа, то есть там были и девочки, и мальчики?

Все были в одном классе. И приходил преподаватель, который преподавал Закон Божий.

Как отдельный предмет?

Да, как отдельный предмет. Была одна учительница, которая вела нам польский язык, математику. И был другой учитель только по Закону Божиему. Даже когда мы учили песни, она с нами занималась. Иногда приходили учителя из других классов помогать, но была одна учительница, которая вела наш класс.

Помните, как ее звали?

Пани Ванда. Она очень хорошо относилась к нам. Мы ее любили. Строгая была. Но, во всяком случае, плохого я о ней ничего не помню.

До школы вы ходили в детский сад?

Нет, мы прямо из дома пошли в школу. Нас мама водила.

То есть вы не были в детском саду?

Мы жили в семье. Мама нас опекала, одевала. Когда папа умер, ей помогали. Маму уважали на швейной фабрике, где она работала. Она была белошвейкой и прекрасно шила. Руководитель фабрики очень ценил маму, он знал, что у нее остались маленькие дети, и помогал. Еще при жизни папы у нас была няня. Она осталась у нас и после его смерти. Когда уже была война, няня умерла, она была как член семьи. Няня стала нам очень близкой, потому что она воспитывала, вела нас.

Ей за это платили?

Конечно, в этом помогал мамин работодатель.

Что имеется в виду – «белошвейка»?

Мама шила рубашки, костюмы. Но больше рубашки. Ей доверяли самые ценные заказы.

Людвике сколько лет?

Она была на год старше. Она родилась 5 января 1929 года, а я 5 февраля 1930 года. У нас год разница.

Она пошла в школу на год раньше?

Да, она на год раньше пошла. Тогда нянечка была у нас еще молодая, и она водила нас, потому что мама была на работе. Она у нас была как член семьи, а своей у нее не было.

Помогала убирать, готовить?

Она помогала готовить и делать все остальное.

Скажите, мы с трудом представляем те времена, насколько сложная была жизнь, насколько была нужда? Какое питание было, достаточное ли?

Мы не ощущали недостатка в питании. Жили нормально и выезжали на лето, на дачу.

Вы оказались во время начала войны на даче? То есть у вас еще дача была?

Дача была нашей родственницы. У нее хороший дом был. У мамы не было дачи, и мы каждый год ездили к родственнице на дачу.

Это где-то под Варшавой?

Недалеко от Варшавы.

Каким транспортом туда добирались?

Мы ездили поездом. Поэтому мы не могли вернуться домой в 1939 году, поезда не ходили. Немцы везли танки, машины, технику.

Понятно, нужды не было, то есть мама была профессионалом в своем деле, ее заработка хватало, чтобы кормить, одевать двоих детей. Вы помните довоенную Варшаву? Были какие-то кинотеатры, парки?

Парки, да. Мы ходили в парк Лазенки. Но больше мы играли с детьми на улице.

Много время проводили? Двор был?

Да, был большой двор, и мы выходили на улицу Желязну и Сребрну, которые рядом. Много было знакомых детей. Мы собирались. Тогда не было ни телевидения, ничего не было, а общаться надо было. Мы собирались. Сразу уроки сделаем и на улицу.

Улицу вы назвали, а помните номер дома?

Паньская 88.

Дом сейчас сохранился?

Нет. Мы до пятидесяти шести лет не могли выезжать. Мы были невыездные.

До пятидесяти шести лет или до 56 года?

Я помню, когда был распад Советского Союза, приехал Ярузельский на кладбище, где расстрелы были.

Катынь?

Да, Катынь. Нас тоже туда позвали. Это было в начале девяностых. Мы туда поехали в первый раз. И ему сказали, что здесь две женщины польки-варшавянки, которые принимали участие в Варшавском восстании. Такая жизнь, выехать не могут. Я рассказывала об этом, на глазах расстреляны были все наши родственники, которые жили там – тети, два брата. Мы их не искали, потому что они были расстреляны на наших глазах. Мы видели это все. Мы просто прятались. Почему мы остались живы.

Да, мы еще хронологически вернемся к этому.

Когда война началась в 1939-м году, жизнь поменялась. Поменялась, потому что немцы уже стали следить. Мама нас боялась выпускать на улицу.

После бомбежек боевые действия были в городе?

Мы были до зимы на даче. Мы не могли выехать, потому что не ходили гражданские поезда. Немцы все время везли солдат, военную технику. Все везли до Варшавы. Единственное, мы могли поехать только зимой, когда стали ходить поезда… Я рассказывала, как мы впервые увидели расстрелы.

На даче?

Да. Когда немцы оккупировали, по-видимому, эти немцы были проездные. Они заехали на мотоциклах и стали загонять всех и детей и взрослых на второй этаж. Дом был двухэтажный. Немцы стали пить и праздновать, что они зашли в Польшу.

Вас согнали на второй этаж?

Не только нас, там еще были маленькие дети. Я не знаю, каким образом они туда попали, возможно, знакомые тети. Немцы стали пить, петь и допились до того, что стали спускать маленьких детей, ставили у стены и как мишени расстреливать.

Прямо в детей?

Да… Мы убежали. Мы были постарше немножко. Был снег, и мы стали прыгать с окна, со второго этажа. Дом был невысокий, деревянный. И в снег, стали бежать. Немцы по нам тоже стали стрелять, но нас спасли местные жители. Детей потом похоронили.

То есть несколько детей убили? Вы слышали.

Да убили. Мы видели этих детей.

Сам расстрел или убитых?

Мы убитых увидели. Сам расстрел мы не видели… нам сказали: «Бегите!» Они потом опять начали стрелять.

Те, кто расстреливал, это какие войска были? (В.А.)

Я не знаю. На следующий день приехали из гестапо и их (прим. немецких солдат) всех забрали. Они не имели права этого делать, потому что только началась война. Это они уже по пьянке. Их забрали всех.

Арестовали.

Наверно, гестапо. Потому что начало войны, и они просто не имели права напиваться до такой степени.

Скажите, со второго этажа как вы убегали?

Прыгали. Прямо с окошка в сугроб. И мы стали бежать. Нас ловили местные жители и прятали.

Это вечером было?

Да вечером, после обеда. Зимой рано темнело. Еще видно было. Мы уже в начале войны застали эти ужасы, еще будучи детьми. А когда приехали в Варшаву, уже была оккупация. Оккупация была страшнейшая.

Вы вернулись на поезде, в свой дом. Там никого не было.

Да, мы приехали, квартира была закрыта.

Вы были вместе с няней на даче и потом?

Да. И мы вернулись домой. Папы уже не было, потому что папа умер до войны, в 1934 году… Мама, конечно, очень переживала насчет работы. Я подробности не знаю, но знаю, что мама ходила на работу.

Ваша мама восстановилась на ту же работу?

Да. Она работала на фабрике. Фабрики все работали. Немцы не уничтожали их. Им тоже были нужны производства. Поэтому жизнь продолжалась, но очень тяжелая. Питание было не такое, как до войны. В магазинах было трудно достать что-то. Люди стали ездить за город за всеми продуктами.

Какие были деньги?

Польские злотые. Те же, что и сейчас. Я знаю, что мама получала зарплату злотыми. Мы иногда ходили покупать хлеб, нам мама давала гроши или злотые.

Вы в школу вернулись в тот же класс, в котором учились?

Да, мы ходили в ту же школу, тот же класс. Как я говорила, немцы периодически ходили по классам и следили, что преподают детям.

Приходил какой-то инспектор и сидел в классе?

Он был в немецкой форме. Я не различала их формы, но немец был в обмундировании. Ходил и мы, конечно, пугались, все тихо сидели.

Заходил в классы в том числе?

Да, ходил по классам. Задавал вопросы учительнице: «Что преподаете? Какой предмет?» Историю нельзя было преподавать ни польскую, никакую. Что есть государство Советский Союз, мы даже не знали.

А до войны?

И до войны мы не знали этого.

Это не преподавали в школе?

Это не преподавали.

Что же было тогда? Германия на западе, а что тогда на востоке?

Германию мы знали, что она есть, потому что немцы пришли.

Что же тогда на востоке было?

Про восток мы ничего не знали. Нам преподавали что: черчение, рисование, математику, физику, и мы уже должны были немецкую литературу изучать.

Вместо польской?

Да.

Немецкий язык учили?

Конечно, но немецкий язык я так толком и не знаю, потому что мы все по-польски говорили.

Вторая мировая началась 1 сентября 1939 года, потом было нападение дальше на западной границе Польши на Советский Союз. Это случилось в 1941 году. Вы не знали, что была война с Советским Союзом?

Абсолютно. Мы ничего не знали, что существует на востоке. Даже когда нас в 1945 году собрали советские солдаты. Если пробежать эти годы, мне в 1945 было 14 лет, а Людвике 15 лет. Мы уже большие девочки были…

Мы пришли маму искать в Варшаву уже полностью разбитую. Вообще ничего не было, ни одного дома. И нас, когда гнали в Прушков, мы шли через всю Варшаву, я смотрела. Со слезами на глазах, потому что она вся была разбита.

Та жизнь, довоенная, как-то она стерлась, потому что была очень тяжелая оккупация. Немцы каждый раз облавы устраивали. Вне зависимости от того – дети, не дети. Ловили. Потому что (я уже потом, когда прочитала одну книгу) там была молодежная организация, которая боролась с немцами. Подпольная. Потому что в Варшаве тоже был немецкий концлагерь.

Гетто?

Не гетто. Гетто было в центре Варшавы. Мы ездили в школу через гетто. Я помню.

Прямо через него?

Да. Когда спрашивали про гетто, я единственное что могу сказать – я видела людей в гетто. Хотя мы и не имели права смотреть через окно.

Ездили на автобусе?

На трамвае. В основном трамваи были, а трамвайная линия проходила через все гетто. И немцы оцепили часть территории Варшавы, загнали всех евреев. Звезды были у людей на спине, на груди, на рукавах. Люди лежали на улице. Тяжелое состояние было у них…

Перед въездом в гетто, стояла немецкая будка, трамвай останавливался. Входил один немец в переднюю дверь и другой в заднюю. Стояли два немца, и мы не имели права смотреть в окна. Мы не могли повернуться к стеклу, потому что немцы следили, но мы иногда смотрели.

Трамвай проезжал, немцы высаживались, и трамвай дальше ехал. Обратно, когда мы ехали, было тоже, трамвай останавливался, заходили два немца. Боялись, что может узник гетто забежать, чтобы никто не выходил из трамвая и в окна не смотрел.

Заходили в трамвай с автоматами?

Да. Они были вооружены. И там будка стояла гестаповская, и они там отмечали, и дальше мы уже выходили. То есть под наблюдением немцев это было. В Варшаве еще страшно было, потому что они с начала оккупации делали каждый день облавы.

Я потом прочитала польскую газету, почему начались облавы. Они ловили людей, потому что были подпольные организации. Тоже боролись. Стреляли в немцев. Я один раз видела, как выстрелили в немца. И они писали на стенах, что: «За одного убитого немца, они должны 60 человек вне зависимости от пола, возраста расстрелять. За убитую немку – 40 человек».

Это на стенах было написано?

На стенах, прямо на улице. На трамвайных остановках в основном.

Листовки были?

Да, это были листовки: «За одного убитого…» и т. д. Чтобы никто не пытался убивать, потому что будет расстрел. Вне зависимости от возраста, всех. Я рассказывала, как я тоже была схвачена на расстрел с Людвикой. Они ловили… Им нужны были в основном мужчины, потому что строили концлагерь «Освенцим». Вначале не было этого концлагеря. Он построен был уже в течение войны. Вот они и строили. Там место болотистое, в низине.

Помимо гетто в Варшаве был еще и концлагерь?

В Варшаве был свой концлагерь. Там было гестапо, назывался концлагерь Варшавы.

Отдельно от гетто?

Отдельно. Где содержались поляки, которых ловили за какие-то преступления. Там тоже мучили. Там страшные были вещи.

Он был за колючей проволокой?

Это было здание. Просто дом. Он же и сейчас стоит, как музей. Но я никогда не хожу туда. Мне просто больно смотреть это. Но знаю, что он сохранился.

То есть это был один дом, где держали заключенных?

Которых ловили. Что-то делали против немцев, потому что против них была борьба. Была большая молодежная организация, которая боролась с немцами.

Название не помните организации?

Нет. В книге я читала, но это, может, художественная книга – организация «Нефертити».

Нефертити?

Да. Но я точно не знаю. Это по книге. Там, может, вымышленное какое-то название Мы, конечно, не участвовали. Вы знаете, нам было одиннадцать, двенадцать, тринадцать лет, еще дети. Но мы знали, что, как только облава, мы на полном ходу выпрыгивали с трамвая и бежали. В какую-то подворотню прятались, потому что они ловили всех.

Прямо на улице?

Прямо на улице. Если не хватало людей, они по домам ходили… В основном немецких военных убивали. Значит, если им нужно было шестьдесят, они шестьдесят человек брали. Они детей тоже расстреливали.

То есть облава состояла в том, чтобы собрать это число людей и их расстрелять. Прямо на улице?

На улице. Они окружали территорию, делали облаву. Всех ловили, ловили. Убежать было нельзя, потому что было оцеплено. Если не хватало людей, значит, они с домов вытаскивали. Им надо было шестьдесят человек.

И здесь же расстреливали?

Вот я рассказывала, потому что я присутствовала… Я была свидетелем одного расстрела. Я там не видела все. Я просто знала. Мама нас всегда предупреждала.: «Если начинается свисток, бегут все, трамваи останавливаются. Выпрыгивайте на ходу». И мы научились выпрыгивать.

На полном ходу мы выпрыгивали и бежали. Прятались. А однажды, вот я уже говорила, мы ехали с Людвикой в парк Лазенки. Остановку я не помню, но где-то в центре это было. И на остановке входит с передней стороны немец и вдруг падает. Стреляет кто-то, и он падает. Немцы тут же окружили.

Упал немец в военной форме?

В военной. Немец-офицер.

Это вы видели?

Я видела, как он упал.

В парке?

Не в парке. Он входил в трамвай на остановке и успел только шаг сделать и упал.

То есть он еще не вошел в трамвай?

Нет, не вошел. На ступеньке. И падает. Тут же трамваи остановили, немцы окружили, стали стрелять в окна. Мы спрятались под сиденье. Немцы стали вытаскивать всех. Нас человек пятнадцать было в трамвае. И к стене. Стена и тут же на каждого человека автомат был направлен. Если кто-то пытается что-то сделать, тотчас расстреливали.

Но они не могли сразу расстрелять, потому что им нужно набрать было шестьдесят человек. Облава была. Мы ждали. С поднятыми руками стояли. Мы могли быть расстреляны. Если бы не случай.

Около меня стоял мальчик. Если мне было лет 11—12, он постарше был. И он стоял с поднятыми руками, не шевелился. Потом говорит: «Бежим!» – по-польски: «Бежим, расстреляют». И он даже не обернулся. Кинулся, и я кинулась за ним. За мной другие. Я только слышала, что они открыли огонь. Но я была такая маленькая, худенькая, занималась еще спортом.

Они стали расстреливать, по бегущим открыли огонь, тут улица была. Я завернула сразу на улицу, там шла женщина с девочкой, и она увидела. У нее такие глаза были большие. Она видит, что я бегу, у меня был испуганный взгляд. Я схватила ее, она меня взяла за руку сразу, прижала и повернула обратно, а там немец стоит. Он загородил дорогу, она вышла на улицу с одним ребенком, а идет с двумя. Она говорит: «Mein Kind».

Улица была пустая, потому что там жили немцы на месте выселенных жителей. Выселяли людей и вселялись немцы. Женщина с ребенком жила в одной из квартир. Мы поднялись, и она подошла к окну и видела этот расстрел. Она не давала мне смотреть. Расстреляли всех. Того мальчика расстреляли тоже.

Он не успел добежать?

Не успел. Он бежал впереди.

Его поймали?

Расстреляли.

Вас взяла за руку эта немка, которая жила на выселенной улице.

Да, немка. Она шла с девочкой, такая маленькая девочка. Она взяла меня, обняла и повела. И говорит: «Mein Kind».

Она зашла с одним ребенком, а возвращалась с двумя, поскольку она немка, пропустил.

Немец с автоматом стоял. Она говорит: «Mein Kind», он пропустил ее, она была жена какого-то немца. Ну и она видела все.

Она специально вышла?

Нет, она просто вышла на улицу со своим ребенком… Она меня не выпускала до конца. Когда расстреляли, подъехала черная машина. Шестьдесят человек расстреляли. Помимо того, что там расстреляли тех, которые бежали, они по домам тоже еще прошли, там тоже убили людей… Все имели с собой «легитимации» – документы.

На проезд, на выход в город?

Да. Немец вытаскивал личные документы, и они потом отмечали списки, кого расстреляли. Расстрелы, значит, по «легитимациям». У меня тоже документ был. У меня было ученическое удостоверение. Я же училась в школе, удостоверение школьника. Мы не имели права выходить из дома без этого удостоверения.

Вы ехали тогда на трамвае из школы?

Нет, мы ехали в Лазенки.

В парк. Вы с сестрой были?

С сестрой. Нас немцы с трамвая выталкивали, выталкивали, выталкивали. Меня в одну сторону, а ее в другую. Но так как суматоха получилась, люди с другой стороны стали бежать, им удалось, они как-то ближе к центру были и убежали. Она убежала, прибежала домой и говорит: «Я боялась маме сказать. Я думала, что тебя расстреляли». Потому что там был расстрел.

А на стороне, где я стояла мальчик сказал: «Бежим! Все равно расстреляют. А вдруг удастся убежать». И за мной тоже побежали. Вот мне удалось. Я не знаю, спасся ли кто-то еще. Я одна завернула за угол, а там пустая улица…

Вас немка вечером отпустила?

Да, уже было под вечер. Я уже смотрела в окно, приехала черная машина. Там был виден этот участок, потому что она жила недалеко. Она смотрела расстрел. Она сама плакала. Видела все это. Когда в черную машину собрались трупы, приехала другая машина. Смыли кровь, снова чистый асфальт.

Военная машина?

Да. Это все их машины. И уже чистая-чистая улица, можно было ходить. Уже люди ходили. То есть это очень быстро проводилось. Эта чистка, у них все было отрегулировано. Потому что они не впервые и не в одном месте расстреливали.

Расстрелы регулярные были.

Да. Им нужны были мужчины. Может, они, когда облаву делали, мужчин и не расстреливали, таких вот нужных. В сторону, в сторону их, а расстреливали ненужных.

Что с нужными делали?

Нужные… Я не знала, но я читала это в газете потом, они их направляли в Освенцим строить концлагерь. И первые узники – это были те, которые строили концлагерь. Их потом всех уничтожили там же, чтоб они даже не могли выйти оттуда.

Поскольку сами строили, и все они это знали.

Там написано было, что они не только с Варшавы брали, они брали еще и с других городов. Искали мужчин, которые могли строить. Потому что огромный концлагерь построили. Огромный. Значит, строить надо было это все, а строили кто – местные мужчины. И всех их потом, там написано было в газете: «Первые узники концлагеря Освенцим были поляки-мужчины, которые строили этот лагерь».

Вы оказались в том же концлагере?

Но до концлагеря еще было…

Восстание?

Дело в том, что они бесчинствовали в Варшаве. Вытворяли бог знает что, ловили людей. Я говорила, что в центре Варшавы был концлагерь. Мучили всех. Они же не принимали ничего, они делали свое дело, немцы. Мы-то не понимали этого. Но, мы были «харцерки». У нас были желтые галстучки.

Пионеры?

Это, по-русски – пионеры. Харцежи (прим. харцеры) были. Мы ходили, ездили со школьниками иногда в лес. Нас учили, как прятаться. Но не стрелять, мы не умели стрелять. А просто такие игры были. Мы со школьниками, когда постарше были, ездили. И харцежи сказали, что вы как защитники. Ну, какую-то работу… я поняла уже потом, нам поначалу не говорили, для чего. Но вот эту работу вели с нами, с детьми, что мы должны уметь защищаться. И когда начались война, мы как раз были у тети.

На лето, пока вы в оккупации продолжали выезжать?

Мы ездили к тете. Тетя жила на окраине Варшавы, на Воле (прим. Воля – район Варшавы, расположенный в западной части города). Там были сады. Как тут в Подмосковье.

Частный был дом?

Да, небольшие дома были, жили люди, у каждого были свои сады.

Дом с участком.

Да. И там недалеко было кладбище. Мы приезжали, и собирались дети нашего возраста. Мы всегда играли. Мы знали друг друга кто приезжал. Во что играли? В прятки играли в основном. Какие-то другие игры. И девочки прятались, а там очень много было таких… «кшаки», как по-польски говорят. «Кшаки» – кусты большие. Сирень была. А мальчишки нас искали.

Человек десять нас собралось с разных дворов. С девочками мы прятались в кустах, а тетя наша была дома. У нее еще был маленький девятимесячный ребенок – Павел. Наш двоюродный брат. Мы приезжали к ней всегда, отдыхать. Там недалеко было кладбище. Русско-польское кладбище и там хоронили с 1800 года. Были гробницы. Раньше хоронили в гробницы, статуи были. А я человек искусства, меня очень интересовало все это, как там хоронили.

Может быть, склепы?

Склепы. Там же не в землю хоронили, а раньше хоронили людей в металлических гробах. Я помню, когда папу хоронили.

Четыре года вам было.

Да. Это я помню. Я только не поняла, что он умер… когда положили в гроб и стали закрывать крышку, оловом, запаяли. Паять дерево не могли. Это я уже потом сообразила. Значит, естественно, был гроб, металлический. Из какого-то недорогого металла. И там такие гробы стояли в склепах.

Когда мы с одной девочкой, не с Людвикой, а с подружкой ходили по кладбищу. К тете приезжали и ходили на кладбище смотреть эти красивые памятники. В склепы спускались, там гробы стояли. Я не боялась, просто интересовалась всем этим.

Не воинские Повонзки, кладбище?

Нет. Повонзки – это в центре. А это было обыкновенное русско-польское кладбище.

Оно сейчас сохранилось? (В.А.)

Сохранилось… Когда мы играли в прятки, въезжают на мотоциклах немцы, стали расстреливать. Расстреляли всех ребят.

Это когда вы рассказали про игру в прятки.

Да. Расстреляли всех мальчишек, кто там играл. Дети же не знали, что будут расстрелы, они стояли. Немцы приехали, достали автоматы и «та-та-та-та».

Облава была?

Это начало Варшавского восстания. Мы же не знали, что будет дальше… Когда меня потом спрашивали: «Нужно ли было это восстание?» Я говорю: «Нет». Уже, когда была взрослая. Я говорю, неподготовленные были, не предупрежденные. Если бы предупредили, я уверена, что многие гражданские люди выехали из Варшавы. Остались бы только военные и воевали с немцами. А удар принял на себя в основном гражданский народ, потому много погибло.

Когда началось восстание?

Восстание началось 1 августа 1944 года. Никто не знал. Мы поехали просто отдыхать к тете. Никто не знал, что это начало восстания. Если бы мы знали, может быть, мама нас не отпустила. Мы бы дома были с мамой. Она нас пустила просто к тете и детям. Сад у нее и морковка, помидоры, огурцы, она сажала. Много сирени. Там красиво. Сейчас этого ничего нет. Там сейчас дома понастроили. Все это снесли.

И когда немцы начали стрелять, выбежала тетя и кричит, только вот так в сторону… Знает, что мы в прятки играем. Кричит: «Прячьтесь, бегите, прячьтесь!» И ее расстреляли. Ее тут же с ребенком. Ребенок еще плакал, мы слышали плач его и потом затих. Видно, ребенка застрелили.

Прямо на крыльце?

Она вышла во двор. Она видит, что расстрелы идут. Павлика убили уже. Она знает, что всех будут расстреливать, и она крикнула: «Прячьтесь!»

Павлик – это?

Двоюродный брат. Павлик – это сын тети.

Сын и еще ребенок у нее был тоже?

Да, маленький девятимесячный. И она крикнула: «Убегайте, убегайте!» – и ее тут же расстреляли. Мы, когда расстрел начался, имели возможность убежать. А куда убежали? На кладбище.