Текст книги "Коммунальная квартира"

Глава седьмая
Хищная лошадь

Когда мы проходили мимо лошадей, я немножко отстал от Мишки и Андрея Николаевича и загляделся на здоровенную лошадь. У этой лошади была спина как диван. Такая широкая. В последнем номере на ней жокеи выступали. Они по два человека ей на спину запросто прыгали. И вот я стою и смотрю на эту лошадь. А лошадь смотрит на меня. А я кручу на пальце ключ от нашей квартиры. И вдруг ключ как сорвался, как полетел прямо в стойло, до самой задней стенки! Лошадь оглянулась назад, на ключ и опять на меня смотрит. Что делать, ума не приложу! И как назло, никого из взрослых рядом нет. Куда они все запропастились? А лошадь на меня все смотрит и смотрит. Голову набок склонила, губу верхнюю приподняла и ухмыляется. А чего, думаю, бояться? Нужно пролезть между лошадью и боковой стенкой стойла и поискать ключ в районе задних ног лошади. Хорошенькое дело – в «районе задних ног»! А если она как шарахнет этими самыми задними ногами? Но что меня больше всего возмутило, это то, что ни Мишка, ни Андрей Николаевич не заметили моего отсутствия. Это все Мишка! Он кому хочешь голову закрутит. Как начнет, начнет!.. И тут меня такое зло взяло! Не на Мишку. На себя. Я все понял. Я просто ужасно боялся лошади. А она на меня смотрит и все-все понимает. Тогда я набрал полную грудь воздуха и тихонько стал пролезать в стойло. А лошадь – все-таки какое это умное и благородное животное – отодвинулась и так аккуратненько пропустила меня к задней стенке стойла. И я уже почти спокойно принялся искать ключ. Лошадь повернула голову в мою сторону и с таким любопытством стала меня разглядывать, что я невольно ей сказал:

– Сейчас, одну секундочку... Извините, что я вас беспокою!

Так обычно по телефону говорят. Но я же не знал, как нужно с лошадью разговаривать... И тут я нашел ключ! Я так обрадовался, что погладил эту чудесную лошадь по задней ноге и сказал:

– Спасибо, лошадь!

И стал протискиваться между ней и стенкой. И вот тут-то лошадь повела себя удивительно странно! Как только я хотел выйти из стойла, она привалилась боком к стенке и, продолжая разглядывать меня и ухмыляться, загораживала мне выход. Сначала я подумал, что она любезно хочет пропустить меня с другой стороны. Я пролез у нее под животом и тут же понял, что более коварного животного нет во всей зоологии! Эта гнусная лошадь прижалась к другой стенке стойла. Я опять нырнул под нее, и опять эта тварь закрыла мне выход! Я чуть не плакал от отчаяния! Я стал уговаривать лошадь разными ласковыми словами. Если бы я хоть знал, как ее зовут!

– Жучка!.. – говорил я. – Бобик! Тобик!.. Полканчик!.. Джек!.. Джульбарсик!..

Но лошадь была неумолима. Каждый раз, когда я хотел выйти, она прижималась к той стенке, мимо которой я пытался проскользнуть, и не выпускала меня из стойла.

И в это время я услышал голос Андрея Николаевича:

– Вовка!

И Мишкин голос:

– Цветков! Ты где, Вовка!..

Мне так не хотелось, чтобы они видели, в какое глупое положение я попал! Так не хотелось!.. Может быть, я еще и сам бы выбрался... И вот, пожалуйста, на тебе!..

– Вовка! – опять крикнул Андрей Николаевич. И такая меня взяла досада, что я не выдержал и треснул эту проклятую лошадищу кулаком по спине. А она переступила задними ногами и ка-ак хлестнет меня хвостом по физиономии! Этого я уже не вынес и завопил на всю конюшню:

– Да здесь я! Здесь!..

– Где? – закричал Андрей Николаевич.

– В стойле!.. – крикнул я.

– В каком?! – совсем рядом проговорил Андрей Николаевич.

– В лошадином...

И Мишка, негодяй, захохотал. Я стоял прижатый к задней стенке стойла этим отвратительным животным и чуть не плакал, а Мишка там, на свободе, хохотал!

Андрей Николаевич заглянул в стойло, увидел меня и спросил:

– Что, не выпускает?

– Прямо хищник какой-то!.. – сказал я.

– Ну уж и «хищник»! Добрейшей души коняга! – засмеялся Андрей Николаевич.

Он отстегнул какие-то цепочки и вывел эту подлую лошадь из стойла. И я вылез на свет божий.

– А ты чего туда полез? – спросил Мишка, давясь от смеха.

– Надо было, и полез. Тебя не спросил...

Андрей Николаевич задним ходом завел коня обратно в стойло, пристегнул цепочки и спросил меня:

– Испугался?

– Еще чего! Просто противно торчать там было... – ответил я.

– Это он с тобой играл, – сказал Андрей Николаевич. – Нужно было немножко прикрикнуть на него, и он бы тебя выпустил. Он умный и добрый старикан. Ему скоро тоже на пенсию...

Андрей Николаевич погладил коня по морде, и конь, шумно вздохнув, пожал губами его руку.

Глава восьмая
Машка – звезда мирового манежа

Мы совсем немножко прошли по конюшне и попали в широкий коридор, заставленный ящиками и разной пыльной аппаратурой. Все ящики были облеплены такими же наклейками, как и ящик Андрея Николаевича. И повсюду было написано; «Багаж срочной отправки».

Где-то на манеже играла музыка, ревели львы и доносились какие-то звуки, похожие на выстрелы. Мишка прислушался и спросил:

– Это он в львов стреляет?

– Нет, Мишка, – возразил Андрей Николаевич. – Это не выстрелы. Это он шамберьером щелкает, хлыстом таким...

– А стрелять ему приходится?

– Редко... И то холостыми...

– Ах, холостыми?.. – разочарованно протянул Мишка.

И тут за ящиками мы увидели худенькую девчонку. Она была не старше нас с Мишкой. Девчонка висела на кольцах и подтягивалась как сумасшедшая. Я даже свистнул от удивления. Рядом с кольцами на стуле сидел какой-то пожилой дядька и скучным голосом приговаривал:

– И еще раз... И еще раз... И еще раз...

И девчонка все подтягивалась и подтягивалась. Причем никакой особой мускулатуры у нее не было – руки как руки, и чем это она там подтягивалась, уму непостижимо.

– Видал?! – тихо сказал я Мишке.

– Подумаешь, – шепнул мне Мишка. – Если я захочу, то через неделю буду больше ее подтягиваться. Система...

– Трепло! – прошипел я ему. – Если уж ты за одиннадцать лет больше трех раз не научился подтягиваться, то тебе и тридцать три недели не помогут! Пижон несчастный!..

В это время девчонка спрыгнула с колец и стала довольно-таки нахально нас разглядывать.

Андрей Николаевич поздоровался со старичком и сказал нам:

– Братцы, я хочу вас представить будущей звезде мирового манежа Марии Цукетти! Машуня, знакомься! Это мои приятели – Вовка и Мишка.

Мы поздоровались. Я никак себя не назвал, потому что Андрей Николаевич уже сказал, как нас зовут, а Мишка протянул руку и солидно произнес:

– Чумаков. – Но тут же не выдержал и перешел на свой обычный тон: – Ой, слушай! Это не ты выступала предпоследним номером?

Девчонка поправила волосы и, ничуть не задаваясь, ответила:

– Я. Только не «выступала», а работала. У нас в цирке не говорят – «я выступаю с номером». У нас говорят – «я работаю в номере».

И хоть она не задавалась, мне все равно не понравилось, как она это сказала: «У нас в цирке». Получалось, что она вот «из цирка» и вроде как бы особая, а мы «не из цирка», а так себе. Пришей кобыле хвост. (Это Мишкина бабушка так всегда говорит.) Но тут я сразу вспомнил про случай в стойле и подумал, что Машка, наверное, сама могла бы оттуда вылезти. А я не смог. И поэтому мне сейчас все кажется обидным. И тогда я просто спросил:

– А этот старик кто? Тренер?

– Дедушка, – ответила Машка. Подумала и добавила: – И тренер.

– А ты в каком классе? – спросил Мишка.

– В пятом.

– И мы.

– Здорово! – сказала Машка.

Мы немножко постояли, не зная, о чем говорить.

– Дедушка! – крикнула Машка. – Все?!

Дедушка посмотрел на нас с Мишкой, махнул рукой и сказал:

– Все. Иди мойся и переодевайся... Я еще здесь с Андрюшей покурю.

– Пошли? – сказала нам Машка.

Мишка подошел к Андрею Николаевичу:

– Андрей Николаевич, можно мы с ней пойдем?

– Валяйте, братцы! Я за вами зайду в гардеробную.

Глава девятая
О том о сем...

А потом мы шли домой. Пешком. Мы сначала проводили эту Машку с дедушкой и немного постояли около их гостиницы. Поговорили о том о сем.

Я-то больше молчал, а Мишаня показал себя в лучшем виде. Нет, это честно. Без смеха. Я за него даже ни разу не застеснялся. Он только слишком часто повторял: «Точно, Вовка? Пусть Вовка скажет! Вот Вовка знает! Да, Вовка?» Будто он врал и просил меня подтвердить, что не врет. Но если бы он даже и врал, я бы все равно его не выдал. Во всяком случае, при этой Машке. Может, потом я бы его и треснул или сказал бы что-нибудь, но при посторонних...

Так что ему совсем не нужно было все время лезть ко мне. Тем более что он говорил правду. И этими своими дурацкими вопросами он мне ужасно мешал про что-то думать! Честно говоря, я и сам не знал, про что я думал. А может, я и не думал? Может, просто так... Со мной это часто бывает. Вроде стою, участвую в разговоре, даже что-то сам говорю, нет-нет да и засмеюсь чего-то, а в голове так медленно-медленно совсем другое плавает. Или про маму, или про того же Мишку, или про себя, или еще про что-нибудь. А теперь еще и про Андрея Николаевича стало думаться... Про разное. И главное – жутко несвязно. Ну, как сон: смотришь про все на свете, особенно к чему сам имеешь отношение, даже полетаешь немного (я такие сны больше всего люблю!), а начнешь рассказывать кому-нибудь и сам вдруг понимаешь, что никакого рассказа не получается. Неинтересно это чужим. И перестанешь. Только скажешь: «И так далее...», потому что ведь закончить как-то нужно. А человек, который тебя так вежливенько слушал, – обрадуется и тут же завопит: «А вот мне вчера снилось!..» Но тут уж тебе становится неинтересно. И поэтому я теперь сны никому не рассказываю.

А тем более когда стоишь, говоришь о том о сем, а в голове у тебя вроде сна, и ты немножко не здесь, а совсем-совсем в других, и даже сразу в нескольких разных местах. Тогда я обычно почти ничего не слышу, а только слышу последнее слово каждого. Вот как сейчас, у гостиницы. И поэтому очень злюсь, когда меня про что-то спрашивают и мне нужно возвращаться оттуда. Из тех разных мест.

Но на Мишку я злился не очень. Мишке действительно нужно, чтобы я его подтверждал. Он даже когда правду говорит или что-то хорошее делает, все равно в себе не уверен. Какая-то у него такая неуверенность. Нет, серьезно, у него это ужасно развито! Я только удивляюсь всегда: как этого никто не понимает?

Между прочим, я такую штуку даже у взрослых частенько замечаю. Особенно когда кричат друг на друга или ссорятся. И мне их всегда так становится жалко! Особенно за то, что я это понимаю.

Мне вообще кажется, что я про взрослых иногда понимаю больше, чем им этого бы хотелось. И самое странное – больше, чем мне хотелось бы этого самому!

Поэтому я не очень-то люблю что-нибудь неожиданно понимать про взрослых. Когда дело касается Мишки, тогда все ясно. Мишка не взрослый. У нас сейчас начинается самый трудный возраст. (Это Мишкина бабушка моей маме в ванной говорила. Мы с Мишкой сами слышали.) Так что Мишке ничего не грозит. Этот трудный возраст пройдет, и будь здоров! А со взрослыми дело гораздо хуже: у них он уже прошел, и надеяться им особенно не на что...

Когда мы вернулись домой, Елена Ивановна выглянула из своей комнаты и, ни к кому не обращаясь, сказала:

– Прекрасно! Ночные прогулки очень укрепляют неокрепший детский организм...

Мы с Мишкой, конечно, ничего не ответили. А Андрей Николаевич вежливо сказал:

– Они со мной в цирке были.

И тут Елена Ивановна вдруг так заулыбалась, что мы с Мишкой прямо рты разинули. Она никогда так не улыбалась.

– Ах, с вами?.. – пропела она. – Что же вы, шалунишки, молчите? Я уж думала, что вы одни куда-нибудь отправились... Они у нас такие самостоятельные.

Вот это да! «Шалунишки», «у нас», «самостоятельные»!!! Что это с ней? Может быть, она уже раскаялась?

Но тут вышла Мишкина бабушка, и Елена Ивановна сразу скрылась за своей дверью.

– Они вас не замучили? – спросила Мишкина бабушка. – Они кому хотите могут голову задурить.

– Нет. Все в порядке, – ответил Андрей Николаевич. – Екатерина Павловна дома?

– Дома, дома... На кухне. Мишенька, скажи «спасибо» Андрею Николаевичу!

– Что, я сам не знаю! – огрызнулся Мишка. – Спасибо, Андрей Николаевич!

Бабушка увела Мишку ужинать, а мы пошли на кухню.

– Добрый вечер, – сказал Андрей Николаевич маме. – Получайте Вовку в целости и сохранности.

– Большое спасибо, – ответила мама и поцеловала меня. – Я буквально только что вернулась с работы, и у меня еще ничего не готово. Вы не выпьете с нами чаю, Андрей Николаевич?

Мне так захотелось, чтобы Андрей Николаевич посидел с нами и выпил чаю, что я даже немножко подпрыгнул и тихонечко закричал:

– Ну пожалуйста, попейте с нами чаю!

– Хорошо, – сказал Андрей Николаевич. – С удовольствием. Пойдем мыть руки, Вовка!

Обычно, когда мама посылает меня мыть руки, я всеми силами стараюсь ей доказать, что руки у меня совершенно чистые и мыть их просто глупо. И каждый раз у нас происходит маленький скандальчик. Но тут я ничего не сказал, а пошел мыть руки. И мы стояли с Андрей Николаевичем в ванной и мыли руки под одним краном, и мне было очень приятно, что мы моем руки одним куском мыла. И было очень здорово!

А потом мы все трое пили чай. Мама и Андрей Николаевич о чем-то разговаривали, а я прямо-таки жмурился от удовольствия. И еще мне хотелось спать. Мама посмотрела на меня и сказала:

– Цветков! Да ведь у тебя глаза слипаются!..

– Что ты, ма! Это я их просто так на секундочку закрыл...

– Ну-ка забирайся в постель и закрой их до утра, – сказала мама.

В другое время я бы наверняка немножко поныл и выпросил бы разрешения почитать в постели. Но сегодня мне даже хотелось выполнять все мамины приказания. Я сам себя не узнавал! И вовсе не потому, что у нас сидел Андрей Николаевич и мне хотелось казаться пай-мальчиком. Нет. Мне просто хотелось сегодня делать всем только приятное. И я прикинул, что маме будет приятно, если я лягу спать безо всякого нытья. И не произнося ни слова, разделся и улегся в постель.

– Спокойной ночи, ма!.. – сказал я из-под одеяла. Мама подошла и поцеловала меня.

– Ты доволен? – тихо спросила мама.

– Очень! А чем?

– Походом в цирк.

– Конечно... Еще как! Я тебе завтра все-все расскажу.

– Спи спокойно, сынуля.

– Андрей Николаевич! – крикнул я. – Спокойной ночи!..

– Спокойной ночи, Вовка, – ответил Андрей Николаевич.

И кажется, именно в это мгновение я заснул.

И всю ночь мне снилась Машка Цукетти и огромная цирковая лошадь, которая не выпускала меня из стойла и умела разговаривать...