Текст книги "Амана звали Эйхман. Психология небанального убийцы"

Одно из объяснений может быть весьма банальным Нацисты, падающие в обморок при виде трупов, могли воспринимать задачу ликвидации евреев с целью очищения от них пространства Великой Германии достаточно абстрактно, достаточно формально. Для них важен был итог. Они решали абсолютно практические задачи. Было известно количество тех, кого надо устранить из списка живущих, и исходя из этого – средства реализации данной задачи. По-видимому, с этим отстранённым взглядом на практику массовых убийств связан и эзопов язык нацистов, называвших умерщвление «особым обращением». Причём этим языком они пользовались именно между собой. Так, например, Эйхман приводит высказывание Гейдриха на конференции, где он говорит не об убийстве, а об использовании евреев в качестве рабочей силы на Востоке – комментарий Эйхмана: «Так он это маскировал».[169]169
  Ланг Йохен фон. Протоколы Эйхмана. Записи допросов в Израиле. – М., 2002.


[Закрыть]

Важно заметить, что нет документов, которые представляли бы собой предписания, совершенно однозначно требующие от исполнителей умерщвления евреев. Существуют только ссылки на устные указания, исходящие, прежде всего от Гитлера, а также от Гиммлера и Гейдриха. Правда, следует отметить, что многое в гитлеровской Германии делалось в соответствии с интуитивным пониманием подчинёнными указаний (даже не высказанных вслух!) своих начальников, – как говорится, «с полуслова» – что давало простор и демоническому творчеству. Другими словами, далеко не всегда те или иные действия функционеров нацистского режима обусловливались письменными приказами и распоряжениями.

Вообще есть некое противоречие в использовании нацистами особого языка, маскирующего чудовищные акции, проводимые ими, и их верой в тысячелетний Третий рейх. Если перед нацистами, в соответствии с их представлениями, была практически вечность, то к чему тогда маскарад, собственно говоря, кого и чего бояться? Предтечи нацистов не ломали голову над этими проблемами, не создавали декоративных концлагерей вроде Терезиенштадта, не устраивали спектаклей для Международного Красного Креста и тому подобное.

Роль координатора окончательного решения предполагала многосторонние контакты не только с представителями германских властей на оккупированных Германией территориях, различными службами и ведомствами в рамках СС и СД, но и контакты на международном уровне с дипломатическими миссиями и посольствами дружественных нацистской Германии стран. Требовались не только усилия, предполагающие прямое давление на тех, кто сопротивлялся Эйхману при выполнении его задачи, но и гибкость, настойчивость или упрямство, которых ему было не занимать. Известен эпизод, произошедший на территории бывшей Польши, когда генерал-губернатор Франк[170]170
  Ланг Йохен фон. Протоколы Эйхмана. Записи допросов в Израиле. – М., 2002. С. 60–61.


[Закрыть] отдал приказ об его аресте, вероятно, за слишком ретивое исполнение своих обязанностей: Эйхман хотел переместить евреев в генерал-губернаторство, что противоречило стремлению Франка сделать подведомственную ему территорию свободной от евреев. Несмотря на своё относительно невысокое звание, вредившее его амбициозности, Эйхман в рамках выполнения своих обязанностей имел контакты на очень высоком уровне. Те, с кем он общался, были значительно выше его по должностному статусу и званиям. Но на Ванзейской конференции он получил карт-бланш на принятие любых мер для окончательного решения.

С точки зрения географии в сфере его влияния находились как оккупированные страны Западной Европы и генерал-губернаторство, так и страны-сателлиты нацистской Германии. В то же время уничтожение евреев оккупированной территории Советского Союза не входило в компетенцию Эйхмана. Массовые акции на этой территории начались практически с 22 июня, даты вторжения немецких войск, причём истреблению евреев в немалой степени способствовало и местное население, чему есть немало свидетельств и посвящены многие исследования. Здесь изначально не планировалась эвакуация или депортация, а только уничтожение. В силу этого жертвы не были задействованы в логистике, подобной той, которую осуществлял Эйхман со своими сотрудниками. Не было необходимости в железнодорожном и автомобильном транспорте. Еврейский вопрос решался на месте. Действующие айнзацгруппы [Einsatzgruppen] – немецкие карательные отряды – вместе с полицейскими силами, состоящими из местных жителей, осуществляли на захваченной территории массовые расстрелы евреев. Нередки были случаи расправ местного населения над своими еврейскими соседями.

Безусловно, Ванзейская конференция сыграла свою чудовищную роль, как и исполнительный директор проекта «окончательного решения» – Адольф Эйхман. Он не добился полностью своей цели – ликвидации европейского еврейства, но во многом преуспел, утверждая, что «около шести миллионов евреев были убиты. …В различных лагерях уничтожения было убито примерно четыре миллиона евреев, а ещё два миллиона нашли другую смерть, причём большая их часть была расстреляна оперативными группами, айнзацкомандами полиции безопасности во время военной кампании против России».[171]171
  Там же. С. 110.


[Закрыть]

Истребление евреев шло планомерно, но бывали и серьёзные сбои. Самое известное событие такого рода относится к варшавскому гетто, где к началу 1943 года находилось 80 000 евреев. Гиммлер решил ликвидировать гетто. Евреи неожиданно оказали серьёзное вооружённое сопротивление. Для подавления восстания были вызваны войска с танками. Гетто держалось около месяца в апреле-мае 1943 года, но восстание было жестоко подавлено. Оно было безнадёжно, обречено на поражение, но показало героизм евреев, подобный подвигу защитников Масады, и, что очень было важно, продемонстрировало волю евреев к сопротивлению, которая могла проявиться в ходе окончательного решения. Оно послужило нацистам предупреждением, которому они вняли в Венгрии и которое принял во внимание Эйхман, будучи в Будапеште в последний год Второй мировой войны.

Доклад о подавлении восстания на 75 страницах в кожаном переплёте генерал-майор СС Юрген Штроп [Jurgen Stroop] преподнёс Гиммлеру, наверное, не отдавая себе отчёт в том, что написанное им станет письменным памятником героям варшавского гетто:

Сопротивление, оказанное евреями, можно было сломить только безжалостным и энергичным использованием наших ударных войск днём и ночью… Поэтому я решил уничтожить весь еврейский жилой район, поджёг каждый квартал… Затем евреи вышли из своих укрытий и землянок. Нередко евреи оставались в горящих зданиях, пока, наконец, из-за жары и страха быть сожжёнными заживо они не предпочитали спрыгивать с верхних этажей после того, как выбросили на улицу матрасы и другие мягкие предметы. Со сломанными костями они всё ещё пытались переползти через улицу в здания, которые ещё не горели… Чем дольше длилось сопротивление, тем жёстче становились Ваффен СС, полиция и Вермахт. Они не жалея сил выполняли свой долг… только благодаря непрерывным и неутомимым усилиям всех участников нам удалось схватить в общей сложности 56 065 евреев, уничтожение которых можно доказать. К этим следует добавить тех, кто погиб в результате взрывов или пожаров, но число которых невозможно установить.[172]172
  Reinolds Q., Katz E. & Aldouby Z. Minister of Death. The Adolf Eichmann story. – NY, 1960. – Р. 125.


[Закрыть]

В генерал-губернаторстве окончательное решение было практически достигнуто. Было уничтожено 2,6 миллиона евреев. Только около 50 000 евреев остались в живых. Но и после войны польских евреев ждали нелёгкие испытания – антисемитизм не исчез вместе с поражением нацизма. Польское население в своём большинстве было заражено антисемитизмом, что проявлялось и в ходе оккупации немцами Польши и после войны.[173]173
  Самый крупный погром евреев произошёл в июле 1946 г. в городе Кельце


[Закрыть] До некоторой степени эта ситуация выглядит по меньшей мере странно. Немцы воспринимали поляков как низших существ, которых не считали за полноценных людей. Положение поляков во время оккупации было незавидным, но это не мешало им выдавать беглецов из лагерей смерти немецким властям (см. судьбу восставших лагеря Собибор). Разумеется, подобные отвратительные проявления ненависти к еврейскому народу не умаляют героизм тех поляков, которые с риском для своей жизни и жизни своих семей спасали евреев и заслужили звания Праведников народов мира – их было около 7000 человек.

~

На основании решения Ванзейской конференции в ведении Эйхмана оказались 184 концентрационных лагеря. Изначально было очевидно, что лагеря смерти не в состоянии умертвить миллионы людей обычным (стрелковым) оружием. Как бы цинично это ни звучало, но Эйхман и его соратники относились к массовому убийству как к технологической проблеме. Необходимо было принять такую схему умерщвления, которая обеспечивала бы максимум производительности. Понятно, что расстрелы были дороги и, как говорил Эйхман своему непосредственному начальнику группенфюреру Мюллеру, действовали отрицательно на солдат-исполнителей. Естественным было обратиться к опыту Первой мировой войны, во время которой для массового поражения противника использовались отравляющие газы. Выбор остановился на газе циклон Б – кристаллизованной синильной кислоте.

При непосредственном участии Эйхмана планировался лагерь Освенцим-Биркенау. Возможно, ему пригодились знания, полученные в техническом училище. Эти знания оказались ему полезны и в нелегальной жизни после войны. В Освенциме находились крупные предприятия военной промышленности такие, как «Deutsches-Aufrustungswerk», «Siemens» и «Krupp», на которых использовался рабский труд заключённых. Когда рабы не выдерживали напряжения, валились с ног, их отправляли в Биркенау, где были установлены пять газовых камер и находились четыре крематория для сжигания трупов.[174]174
  Reinolds Q., Katz E., Aldouby Z. Minister of Death. The Adolf Eichmann story. – NY, 1960. – Р. 140.


[Закрыть] Прах из крематориев сбрасывался в реку, а несгоревшие кости перемалывались и использовались как удобрение. Комендант Освенцима Рудольф Гёсс [Rudolf Hoess] гордился капустой, которую он выращивал… почти как император Диоклетиан. Он жил со своей женой, детьми и собаками в прекрасном доме примерно в пяти километрах от Освенцима, в котором его часто навещал Эйхман, где за бокалом вина они говорили по душам. Гёсс в своих воспоминаниях постоянно ссылался на то, что всё делал согласно приказам Эйхмана, что, по-видимому, не совсем так. Однако, сделав в тюрьме признание, что за время его командования Освенцимом было уничтожено 2,5 миллиона евреев, он не испытывал даже стыда. Хотя и были уничтожены все записи, нет причин не доверять Гёссу и Эйхману. Они-то были информированы о количестве истреблённых людей лучше всех в рейхе. Понятно, что Эйхман был вовлечён в дела всех лагерей смерти и рабочих лагерей, которые он инспектировал. Необходимо подчеркнуть, что он в большей степени был сторонником истребления заключённых, чем использования их как рабочей силы.

Один из выживших, чешский еврей Ян Юдак [Jan Judak] так описывает визит Эйхмана в лагерь:

Я находился в трудовом лагере на границе Моравии и Богемии. Мне тогда было 20 лет, и, к счастью, я был здоров. Нашим комендантом был гауптшарфюрер родом из Вены. В лагере было около 300 мужчин, которые работали на фабрике и были заняты на сельскохозяйственных работах. Однажды комендант созвал нас и сказал, что на следующий день к нам приедет очень важный чиновник и что мы должны привести лагерь в безупречный порядок. Он добавил, что, когда этот человек будет осматривать нас, мы должны быть весёлыми и чистыми; если он задаст нам вопросы, мы должны были отвечать, что с нами обращаются хорошо. Комендант нервничал; очевидно, если этот высокопоставленный посетитель обнаружит что-нибудь не так с лагерем, то он окажется на Восточном фронте.

На следующее утро в десять часов прибыл наш уважаемый гость. Это был Адольф Эйхман. Этому красивому, элегантно одетому офицеру СС в блестящих сапогах было около тридцати шести лет. Нас выстроили в ряд, и он нас осмотрел. Мы стояли по стойке смирно. По какой-то причине Эйхман остановился передо мной и спросил: «Вы отвечаете за свою рабочую группу?» и я ответил: «Да, оберштурмбаннфюрер». – «Сколько мужчин в вашей группе и чем они занимаются?» – «Мы строители, – ответил я. – Нас шестнадцать человек в отряде; пять приносят песок, четыре работают в самом здании, а остальные семь носят кирпичи». Эйхман продолжил: «Сколько из вашей команды сообщают о болезни каждый день?» Я ответил: «Очень редко кто-либо из наших людей сообщает о болезни». Эйхман спросил: «Вы довольны? Вам нравится еда?» Я, конечно же, соврал: «Мы очень довольны, оберштурмбаннфюрер, и еда у нас очень хорошая». Эйхман был очень приветлив и удовлетворённо улыбался моим ответам, которые, как я знал, хотел бы от меня комендант. Он прошёл по очереди, внезапно остановился и спросил: «Кто из вас говорит на иврите?» Многие из моих солагерников приехали из Восточной Европы и знали иврит, но никто не откликнулся; они боялись, что одно слово может означать смерть. Затем Эйхман взревел: «Вы самые глупые, отвратительные люди, которых я когда-либо видел. Возможно, вы хотели бы, чтобы такой немец, как я, научил вас вашему языку, ивриту». Я узнал много позже, что он знал только несколько слов на иврите, но, видимо, он просто хотел похвастаться перед нами. Затем Эйхман и комендант вместе отправились обедать.[175]175
  Op. cit. P. 145–147.


[Закрыть]

Как и во многих подобных случаях, Эйхман срывается на беззащитных людей, пользуясь своей безраздельной властью и, по-видимому, испытывая наслаждение от демонстрации зависимости от него, от каждого его слова или движения. Имеются воспоминания тех, кому пришлось столкнуться с Эйхманом. Они представляют несомненную ценность, так как описывают то впечатление, которое он производил. Это интересный материал для последующего сравнения с теми ощущениями, которые вызывал Эйхман, сидя уже в стеклянной клетке в зале иерусалимского суда. К вящему удовлетворению исследователей, сохранилось немало воспоминаний людей из различных социальных слоёв, различного происхождения и социального статуса о встречах с Эйхманом.

Норберт Вольхайм [Norbert Wolheim] родился в Берлине, закончил университет. Он не верил в то, что немцы могут сотворить с евреями нечто ужасное, и оставался в Германии до 1943 года, участвуя в работе Центрального еврейского комитета и работая на военном заводе. Он выжил в концлагере и после войны эмигрировал в США. В июне 1940 года его пригласили в гестапо. Четыре часа, которые он провёл там, он никогда не забывал:

Сначала они заставили меня подождать час; потом меня сфотографировали, а после этого мужчина лет тридцати двух открыл коричневую дверь и вышел из одной из комнат. Он сделал мне знак пойти с ним. Это был Адольф Эйхман. Дверь за нами закрылась, и я остался один с ним. На стене за столом висела большая фотография Гитлера. Он говорил очень вежливо и произвёл на меня хорошее впечатление – молодого, умного и работоспособного человека. Сначала он хотел, чтобы я рассказал ему о себе, а потом он спросил меня о моей работе в ЦК. Во время нашего разговора Эйхман достал из своего стола досье с документами и письмами. По прошествии некоторого времени он пробурчал: «Нам нужно будет найти решение еврейского вопроса».[176]176
  Op. cit. Р. 152.


[Закрыть]

Тогда для Вольхайма эти слова не имели большого значения. Он думал, что у Эйхмана действительно были добрые намерения, что на этот раз на его пути оказался молодой умный немецкий офицер, который попытается найти приемлемое для немецких евреев решение. Вольхайм был разочарован. В 1943 году его отправили в Освенцим, и только тогда он понял, что на самом деле имел в виду Эйхман, говоря о решении еврейской проблемы.

Эйхман везде, где возможно, отрицал своё личное участие в убийствах, повторяя раз за разом, что он не убил ни одного еврея. Вероятно, существовал всё-таки один свидетель, о котором говорится в книге «Министр смерти», вышедшей в свет в 1960 году, т. е. в том году, когда Эйхман был похищен израильскими агентами из Аргентины. Этот человек, раввин, проживавший после войны в Филадельфии, остался анонимным.[177]177
  Op. cit. Р. 152–156.


[Закрыть] Его повествование леденит кровь от ужаса… Несмотря на неизбежный натурализм привожу полное изложение. Итак, этот неизвестный рассказывает:

Весной 1943 года я видел, как палач Освенцима застрелил семимесячного ребёнка до смерти. Я видел, как Адольф Эйхман снял с пояса пистолет, пошёл, улыбаясь в сторону младенца, прижал ствол немецкого люгера к голове ребёнка, затем повернулся к эсэсовцу и говорит: «Вот способ, как сделать это».

Затем он нажал на курок. Полуголодный младенец перестал хныкать – ему было спокойно. Я знал об Эйхмане ещё до того, как большая часть мира начала осознавать, что этот безумец существует. Я впервые услышал о нём в Праге. Я был бизнесменом в тридцатых годах, и мне довелось побывать на собрании, на котором должен был выступить Эйхман.

После встречи меня представили Эйхману как «…важного еврея в общине».

Эйхман был любезен – неестественно любезен. Когда я отвернулся, я услышал, как он смеётся с одним из своих помощников. Он указал в мою сторону и засмеялся ещё громче.

Прошли годы.[178]178
  Вероятно, свидетель ошибся со временем – прошли, скорее всего, месяцы или недели, поскольку вторая встреча состоялась в том же 1943 г.


[Закрыть] Однажды утром 1943 года я услышал шум возле своего дома, подбежал к окну и заметил машину СС, вокруг которой сновало много немецких офицеров. Внезапно офицер в машине сделал знак одному из своих людей и указал на меня в окно.

Мгновение спустя в дверь постучали. Там стоял эсэсовец, схватил меня за руку и потащил на улицу.

Я всё время спрашивал: «В чём проблема? Пожалуйста, не тяните, я могу идти…»

Он продолжал чуть не тащить меня к машине с флажками на передних крыльях. Я стоял перед молодым офицером, когда он откинулся назад, улыбаясь. Его лицо выглядело знакомым, но я не узнал его.

Его улыбку сменил сердитый взгляд, когда он сказал: «Ты не помнишь меня – важный еврей».

Я признался, что не узнал его.

Он поднялся со своего места, подошёл к другой машине, жестом приказал эсэсовцу посадить меня в машину, затем вернулся к своей машине. Мне сказали, что этим офицером был Адольф Эйхман.

Примерно через полчаса мы подъехали к дому на окраине города. Эйхман вышел из машины, вошёл в здание и исчез. Через несколько мгновений эсэсовец жестом показал мне выйти из машины и последовать за ним.

Он провёл меня через ту же дверь, через которую прошёл и Эйхман. Внутри мы прошли через два других дверных проёма. Солдаты с винтовками охраняли каждый вход и выход.

Оказавшись в третьей комнате, мы вошли в огромную комнату. Это был офис Эйхмана. Он сидел за огромным столом из красного дерева, а на стене позади стола висела большая фотография Гитлера. По два солдата стояли у каждой двери, пока Эйхман отдавал приказы стоявшим перед ним эсэсовцам.

Он выкрикнул ещё один приказ одному из охранников у двери, и дверь распахнулась. Пятеро солдат привели двух мальчиков. Одному было тринадцать лет, а другому около восьми. Другой охранник вошёл из другой двери с маленьким семимесячным младенцем, который всё время хныкал. И ребёнок, и мальчики выглядели так, как будто они месяцами не ели полноценного обеда.

Эйхман повернулся ко мне и сказал: «Ты запомнишь меня после этого дня».

Затем он приказал одному из эсэсовцев «преподать этим евреям урок».

Я понятия не имел, что имел в виду Эйхман, но позже узнал, что два мальчика ударили одного из солдат, когда солдат ударил старую женщину прикладом своей винтовки.

Два мальчика молча стояли в ожидании своей участи. Один из эсэсовцев вынул изо рта сигарету и направился к восьмилетнему мальчику. Двое других эсэсовцев схватили мальчика и протянули ему руку на столе.

Затем эсэсовец прижал зажжённую сигарету к руке мальчика, и воздух наполнился запахом горящей плоти. Мальчик кричал, но сигарета была крепко прижата к его руке. Мальчик мотал головой во все стороны, его лицевые мышцы напряглись от боли.

Минуты через три ребёнок потерял сознание. Сигарету вынули, и один из солдат вынес мальчика из комнаты. Другой подросток попытался отодвинуться от своего охранника, но его удерживали.

Один из эсэсовцев щёлкнул огромной зажигалкой на столе Эйхмана и приставил иглу для обивки мебели к пламени. Он держал её там, пока игла не засветилась. Затем он подошёл к тринадцатилетнему мальчику и воткнул ему иглу в глаз. Ребёнок не потерял сознание, но продолжал кричать, когда его выводили из комнаты.

Эйхман откинулся на спинку своего огромного кожаного кресла и удовлетворённо улыбнулся. «Ты меня не забудешь, – мягко сказал он. – Ой, не бойся, мы не причиним тебе вреда. В конце концов, ты важный еврей», – с издёвкой добавил он.

Затем Эйхман повернулся ко мне и сказал: «Евреи – это бич земли. Их надо уничтожить. И единственный способ уничтожить их – это уничтожить всех молодых. Старые уничтожат сами себя».

Затем Эйхман кивнул другому эсэсовцу и указал на хныкающего младенца. Эсэсовец в нерешительности подошёл к ребёнку, нерешительно посмотрел на него, затем заговорил заикаясь.

«Простите, – он повернулся к Эйхману, – но я не могу. Это всего лишь младенец…!»

Лицо Эйхмана покраснело от гнева. «Немедленно доложи своему капитану».

Когда эсэсовец повернулся к двери, Эйхман сказал: «Но сначала подожди. Ты должен научиться не быть мягким – в конце концов, это всего лишь еврей».

Эйхман встал со своего места, расстегнул кобуру пистолета (рассказчик назвал тип оружия – Люгер) на ремне и, улыбаясь, подошёл к ребёнку.

Он повернулся ко мне и сказал: «А теперь смотри – ты никогда не забудешь меня, важный еврей».

Он прижал дуло пистолета к голове младенца и не раздумывая нажал на курок.

«Вот как надо это сделать». Он обратился к эсэсовцу: «Теперь иди и покажись своему капитану. У меня есть кое-что для тебя, что укрепит твои нервы».

Он держал пистолет так близко к голове младенца, что кровь забрызгала его пистолет. Заметив кровь, он бросил пистолет одному из своих эсэсовцев и сказал: «Почисти это» – и, указывая на кровь, которая покрыла пол, добавил: «И уберите этот беспорядок».

Затем он повернулся ко мне и сказал: «Мясом этого ребёнка будут кормить моих собак, а кости будут измельчены, чтобы сделать мыло и удобрения».

Мне удалось вырваться из-под стражи и броситься к Эйхману. Проворный, как кошка, он схватил ещё один пистолет, лежавший на его столе, и ударил меня по голове.

Меня вытащили из кресла, отвели к машине и отправили в Освенцим.

«Добро пожаловать в ваш новый дом, – насмешливо сказал один из мужчин, сидевших рядом со мной. – Тебе не будет одиноко – твоя жена и дети пробыли здесь почти час».

Позже я узнал, что он был прав. То, что мою жену, сына и дочь загрузят в печи концентрационного лагеря Освенцим, было лишь вопросом времени.

Я написал премьер-министру Давиду Бен-Гуриону, что готов добровольно дать показания на суде над Эйхманом; снова встретиться с этим палачом и сказать ему: «Этот важный еврей никогда тебя не забудет».

Эта жуткая история почему-то не появилась вместе с её источником на суде в Иерусалиме. В противном случае – если бы она заслужила доверие – она свела бы на нет все спекуляции на тему банальности зла. Как же к ней относиться? Поведение Эйхмана, с моей точки зрения, согласуется с аналитическими данными его психологического обследования в период проведения следствия в рамках подготовки судебного процесса. Действительно, здесь мы видим и садизм, «смертоносную ментальность» (по Л. Зонди) в действии; и самолюбование своей жестокостью, т. е. нечеловеческой силой, попирающей всевозможные моральные устои; и – пренебрежение к чужой жизни, отсутствие милосердия и снисхождения не только ко взрослым, но и к детям и даже младенцам. Так что с точки зрения логики вышеприведённая картина вполне укладывается в представление о личности злодея. Но было ли всё так, как описано, неизвестно. В то же время, чтобы нафантазировать подобное, надо обладать чудовищным воображением…

~

Эйхман вместе с Гёссом проработал все детали процесса[179]179
  Этот план фамильярно называли «план Эйхмана».


[Закрыть]: от встречи прибывающих в Освенцим жертв оркестром узников в полосатых пижамах до отправления их на «санитарную обработку», умерщвления газом, отправки трупов в крематории и периодической замены команды уборщиков, которых отправляли по тому же маршруту. Эти уборщики не участвовали в умерщвлении своих собратьев, но после нескольких недель такой работы они отправлялись вослед им. Гёсс отмечал, что Эйхман не жаждал поменяться с ним местами, но был одержим идеей уничтожения евреев: «Без сожаления и хладнокровно мы должны завершить истребление как можно быстрее».

Эйхман отвечал за весь технологический процесс: не только за доставку до ворот лагерей смерти обречённых, но и за их последние в жизни шаги до газовых камер и крематориев. К сожалению, гитлеровская машина зачастую работала без письменных распоряжений. Другими словами, не оставляла улик, словно заранее предчувствуя, что призовут к ответу. Большую роль имели устные приказы и чутьё на невысказанные пожелания начальства. У Эйхмана эта функция была развита необычайно сильно, тем более что у него не существовало противоречий с намерениями высших лиц рейха.

Вначале тех, кто был приговорен к смерти в Освенциме-Биркенау, расстреливали в Брезинском лесу. Эйхман сказал Гёссу во время одного из своих официальных визитов в Освенцим: «Мы ожидаем большого количества людей, и технически будет очень сложно прикончить их, расстреляв. Крики женщин и детей мешают эсэсовцам в их действиях и доставляют неудобства».

Несмотря на всю свою занятость – Эйхман был очень ответственным и занятым службистом – он находил время, чтобы насладиться хорошим вином и уделить внимание женщинам, романы с которыми были практически обязательным атрибутом его разъездной жизни. Но также в его службе имелись дела, которыми он занимался не афишируя их. Так, он имел отношение к программе эвтаназии, которой подвергались и немецкие граждане, признанные неполноценными. В рамках этой секретной программы и были разработаны эффективные методы умерщвления людей, отсюда пошло использование автофургонов, в которых убивали людей угарным, выхлопным газом, а также более производительным средством – газом циклон Б. Есть основания полагать, что Эйхман знал о проведении чудовищных медицинских экспериментов над заключёнными. А в деятельности Страсбургского анатомического института, который занимался изучением человеческих черепов, он принимал участие, снабжая так называемых экспериментаторов жертвами, которые содержались в специальном лагере с газовой камерой, в соответствии с заказами – например, требовались скелеты и черепа «еврейско-большевистских комиссаров».

~

Прибытие Эйхмана в марте 1944 года в Будапешт знаменовало фактически последний этап его миссии в окончательном решении. Можно сказать, что деятельность в Венгрии в определённом смысле была вершиной его карьеры. Его поведение отличалось открыто проявляемой агрессией в адрес евреев, достигающей прямо-таки маниакальной силы. Он грозил покончить «со всей еврейской грязью Будапешта». Угрожал убить «друзей евреев», таких, как «еврейский пес Валленберг»[180]180
  Рауль Валленберг [Raoul Gustav Wallenberg] – шведский дипломат, Праведник народов мира, спасавший евреев в Будапеште. После освобождения Венгрии от немцев был арестован освободителями и сгинул в советских застенках.


[Закрыть]. Выход Эйхмана на сцену в последнем акте страшной войны был явлением, когда он сбросил все маски. Не было смысла играть в дипломата с еврейскими функционерами. Дело шло к развязке. Многие из его коллег и начальников начали подумывать о своей возможной судьбе после крушения нацистской Германии. Нацисты стали готовить варианты на случай поражения, в чём уже мало кто сомневался. В это время появился проект «Кровь за товары». Попытки выторговать себе лучшие условия на возможных переговорах с союзниками по антигитлеровской коалиции вызвали, по всей видимости, распоряжение Гиммлера о приостановке депортации евреев в лагеря смерти. Нацистский режим медленно, но давал задний ход. А Эйхман, словно не замечал разрушительных процессов в руководстве рейха, неумолимой тенденции к военному краху, продолжал упорно реализовывать свою задачу, которая, как стало очевидным, имела глубокий личностный смысл – истребить как можно больше евреев. В этой ситуации трудно в нём увидеть «канцелярскую крысу», «убийцу за письменным столом». Он вышел из-за стола, чтобы обречь на смерть тех, кому удалось дожить до этого момента, но не посчастливится пережить войну.

На его совести и депортации десятков тысяч венгерских евреев недельными пешими маршами, которые Эйхман отправлял без еды, воды, одеял, без медицинской помощи. Швейцарские дипломаты, которые были свидетелями маршей, сообщали, что тех, кто заболел, «часто застреливали… [или] оставляли… без медицинской помощи; только в редких случаях были приняты меры для их кормления». Однако в Израиле, на допросе у следователя, Эйхман утверждал, что «немногие умерли, за исключением… нескольких [которые] умерли естественным путём». В Венгрии Эйхман непосредственно руководил депортациями евреев. Он преуспел в своём стремлении уничтожить как можно евреев до того момента, как «опустится занавес» и будет подписан акт о капитуляции Германии. Более 500 тысяч венгерских евреев были убиты или умерли из-за плохих условий. Менее чем за два месяца его стараниями 145 поездов привезли в Освенцим около 440 тысяч евреев. Десятки тысяч евреев погибли во время пеших маршей и от жестокого обращения.[181]181
  Lipstadt D. The Eichmann Trial. – NY, 2011. – Р. 102–103.


[Закрыть]

В это время осознание Эйхманом своей значимости поднялось на высоту, которая резко контрастировала с ухудшающейся для нацистов ситуацией. Он расходовал много сил для того, чтобы продемонстрировать свою активность и продуктивность. Его хвастовство превосходило все разумные пределы. Так, по словам его сотрудника Вислицени, в Венгрии Эйхман хвастался тем, что он и Одило Глобочник [Odilo Globocnik] стояли за всей идеей истребления евреев.[182]182
  «Как сам Эйхман признался мне в Венгрии, этот план исходил от него и Глобочника… и был предложен им Гиммлеру. Затем Гитлер лично отдал приказ». – Wisliceny, Cell 133 Document (документ обвинения T/84), с. 8.


[Закрыть] Эйхман раздул своё убийственное пожизненное достижение до сумасшедших размеров и говорил: «В Будапеште мне наверняка поставят памятник».[183]183
  Стенограмма Sassen 34: 6.


[Закрыть] В конце концов, когда пришлось платить по счетам, когда его сослуживцы оказались под судом военных трибуналов, безудержные амбиции Эйхмана сыграли с ним злую шутку – его соратники пытались свалить на Эйхмана многое из того, что они сами творили. Было и другое патологическое явление, связанное с тем, что накануне окончания войны стало ясно: ответственные за военные преступления, преступления против человечности руководители гитлеровской Германии все, чьи руки запачканы кровью невинных жертв, подлежат судам и военным трибуналам. При этом амбициозность Эйхмана со товарищи приобрела гротескную форму – они «соревновались» за место в списке военных преступников. Эйхман с гордостью (!) говорил, что противник считает его «военным преступником № 1», потому что на его совести лежит смерть шести миллионов человек. Уже после войны Эйхмана разыскивали как «врага евреев № 1» Давид Бен-Гурион и Симон Визенталь.[184]184
  Представляя список, Бен-Гурион назвал Эйхмана «злейшим и самым опасным из всех военных преступников», а Визенталь использовал фразу «враг евреев номер один» (Wiesenthal, Großmufti – Großagent der Achse, s. 46).


[Закрыть] Фактически роль, которую Эйхман играл в Венгрии, – роль вершителя судеб.

Ханна Арендт полагала, что Эйхман не способен мыслить, т. е. не способен «оценивать ситуацию с иной, отличной от собственной точки зрения». С этим невозможно согласиться – факты говорят об обратном. Зло, воплощаемое Эйхманом, не было ни бездумным, ни банальным, а новаторским, безжалостным и идеологическим.[185]185
  Mann M. The Dark Side of Democracy. – NY, 2005. – Р. 244–245.


[Закрыть] В то же время трудно понять логику нацистской машины уничтожения в последний период войны и, в частности, логику самого Эйхмана. Он с маниакальным упорством и настойчивостью продолжал предпринимать действия по депортации венгерских евреев в Освенцим – причём несмотря на указания Гиммлера о приостановке депортации (вероятно, в преддверии возможных переговоров с Западом под предполагаемым давлением американских и английских евреев). Справедливости ради стоит подчеркнуть, что представления нацистов о международной еврейской солидарности были сильно преувеличены, если не сказать, ошибочны. Даже, когда благодаря самоотверженности и смелости двух словацких евреев Альфреда Вецлера [Alfred Wetzler] и Рудольфа Врба [Rudolf Vrba], которые бежали в апреле 1944 года из Освенцима, подробнейшие сведения о творящемся геноциде евреев[186]186
  History in Documents and Images. Volume 7. Nazi Germany, 1933–1945. Report by Alfred Wetzler and Rudolf Vrba, two Escapees from Auschwitz (late April 1944).


[Закрыть] достигли берегов Потомака, Швейцарии, освобождённых от немцев территорий Европы, это не привело ни к каким практическим действиям со стороны стран-союзников антигитлеровской коалиции. Несмотря на то, что еврейские организации в этих странах получили отчёт, с его широким распространением были проблемы, не было сделано никаких практических попыток спасения евреев, хотя и высказывалось публично возмущение творящимся по отношению к ним зверством. Мир в который раз подтвердил своё равнодушие к судьбе евреев.