Текст книги "Православная монархия"

Только действительно традиционные ценности, основанные на христианском императиве, могут обеспечить документу единственно необходимый философский базис, без которого ни объединительная, ни созидательная политическая работа немыслима.

Именно этот императив и положен краеугольным камнем в нашем дальнейшем повествовании.

Глава II. Монархический принцип правления в XXI веке

Каковы возможности возрождения монархии в нашей стране сегодня, а также надежды и опасности, связанные с бездуховной монархической реставрацией

Вступление

Современное состояние общественно-политического сознания в деле осмысления произошедшей с Россией катастрофы 1917 года и последующего за этим Советского периода, с крахом последнего и утратой всяких разумных и самобытных перспектив развития общества и государства, не может не удручать. Все споры последнего времени, гротескные поиски некой национальной идеи на фоне совершенно разрушительного копирования западных общественно-политических образцов построения республиканского государства с институтами, показавшими свое чудовищное противоречие с традиционной национально-государственной культурой многих европейских этносов (и особенно русского), заставляют серьезно задуматься о нашей способности не только правильно ответить на вопрос, что есть государство в целом – современное государство как определенный этап развития или деградации сего института, и русское государство в частности, в его исторической ретроспективе и перспективе, – но и правильно наметить возможные пути истинного, исторически обусловленного и нравственно оправданного возрождения России и ее народов.

Но мы обязаны найти ответ на этот вопрос, чтобы перестать двигаться на ощупь в потемках ветхих, отживших свой век теорий государства эпохи Руссо и Великой Французской революции. Теорий, низведших уже не одну блистательную европейскую монархию до второсортной по сегодняшним политическим меркам страны, с трудом балансирующей на грани между лоском внешней атрибутики европейского гранта и внутренним содержанием полубанановой республики. Речь идет не только о России, но и о самой родине этих разрушительных идей – Франции.

Сначала отметим один потрясающий парадокс, взятый из области нашего общеупотребительного лексикона, который вскрывает глубинные пласты подсознательного восприятия не только массами, но и интеллектуальной элитой истинных основ государственной власти в России, если угодно – фундаментального кода, своеобразного ДНК нашей национально-государственной жизни.

С формальной точки зрения сейчас в России установилась та самая республика со всей классической атрибутикой, о которой мечтали столько поколений выродившейся в паразитарный класс аристократии, либеральной интеллигенции, мещан и русских буржуа. У нас выборный президент и выборный парламент. К этому антуражу добавляем Конституцию и три ветви власти: исполнительную, законодательную и судебную. У нас «вожделенная» демократия. И речь сейчас даже не о том, что в реальности народные массы еще никогда не были так отчуждены от власти и государства в целом. Мы отметим иной аспект.

Обсуждая проблемы России, ее экономические и социальные задачи, никто никогда не употребляет такие речевые обороты, как: «у нас в республике», «республика заботится о своих гражданах», «в республике решаются задачи по обеспечению экономического роста» и т. д. Но всегда и везде мы слышим словосочетания: «наше государство», «государственные задачи», «государственное строительство». Ведь это поразительный этимологический парадокс, что, живя в республике, мы называем ее государством! Дело не в простом словоупотреблении, ведь «государство» и «республика» – отнюдь не синонимы. За этими словами совершенно разная реальность существования народа или народов в определенных границах, разное понятие суверенитета, взаимоотношений личности и власти. Такое смешение или прямая подмена понятий происходит не по злому умыслу властей предержащих или таинственных жрецов-кукловодов. Здесь перед нами налицо полное непонимание традиционных основ государства современным обществом и властью. Но ведь народ интуитивно чувствует корневую необходимость этих основ, их фундаментальную заданность всей нашей историей, всем нашим национальным духом, характером. Перед нами важнейший аспект интуитивного национального чувствования необходимости священных основ власти. Именно так! И именно по этой причине Россия для нас всегда – Государство и никогда не республика.

Так не пора ли нам самим себе ответить на вопрос, что есть государство?

Но дать очередное или старое определение государства – значит, по сути, не ответить на наш вопрос вообще. Многочисленные определения были даны, но в действительности они не описывают никакую реальность вообще. Всегда определяется некое абстрактное государство, не существовавшее в природе. Иногда обобщения носят столь расплывчатый характер, что, будучи верными по существу, они не дают ответа о конкретных параметрах институтов государственной структуры. По Гегелю, государство есть творческое начало истории; политика – это история. Маркс же мыслит историю вне государства, он смотрит на нее как на борьбу партий, очерченных конкретными хозяйственными интересами. Сугубо материалистический, рационализированный до предела подход к истории и проблеме государства есть исключительно узконациональный, а не универсальный, английский подход. Такой подход совершенно не способен описать реалии Русской истории, ее основные мотивы, индивидуальную и коллективную мотивацию поведения ее участников. Мы до сих пор не способны дать определение, что есть традиционное Русское государство, в котором чаем обрести вектор современной национальной идеи для обретения перспективы национального возрождения. Разумеется, если по недоразумению не считать таковым химеру современной государственности под брендом «Российская Федерация».

Все вышесказанное важно уже потому, что понимание истории и государства на Руси традиционно было религиозным, что сейчас упорно игнорируется политологической мыслью ангажированных искателей новой идеологии, способных только заретушировать современную очевидную стагнацию государственной машины.

Верное суждение о государстве у русского народа всегда происходило из верного понимания источника всякой власти на земле. Но, кроме этого, русский народный гений четко понимал, почему на Руси есть Государство и что такое истинная государственная власть. Истинное и единственно верное определение Государства было у наших предков в определенном смысле догматом, одинаково доступным к пониманию как верхами, так и низами социума. Но оно позорно утеряно потомками, кичащимися своей образованностью, которая не способна дать им в руки научный инструмент, чтобы понять, что есть государство как таковое в своей метафизической сущности. Только вернувшись к традиционному пониманию государства и власти, мы сможем дать на современном политическом языке такое определение этого института, которое в действительности будет описывать реальность, а не абстракции. Реальность, имевшую место в Русской истории, действительность, которая и сейчас должна являться для нас маяком далекой и родной пристани, от которой мы отплыли, но к которой должны прийти.

И только тогда наше употребление слова «государство» будет действительно соотноситься с некой реальностью, правильно описывать ее и позволит нам составить верное суждение о болезненном состоянии современной политической действительности в России, которое прямо противоречит истинному смыслу государства.

Корень государственности

«Государство – это я!» – отчеканил формулу государственности король Франции Людовик XIV. Сколько нелестных отзывов получил этот монарх от своих потомков, дегенерировавших в процессе смены одной кровавой республики на другую. Досталось ему и от русских, и не только от либералов. Нет, даже наши монархисты-народники усматривали в этой формуле квинтэссенцию никуда не годного абсолютизма. А ведь король был абсолютно прав, и это ясно для любого здравомыслящего европейца – католика, протестанта и тем более православного, если этот европеец не утратил те последние тонкие нити, что могут связывать его с подлинно традиционной точкой зрения на институт власти как таковой! Нет государя – нет и государства. Каролинг, объезжающий своих сеньоров, Рюрикович, идущий со своей дружиной в полюдье, Византийский император, стоящий лагерем вдали от блистательной столицы, – это и есть полноценное государство независимо от количества людей, сопровождающего своего монарха. Государство – это не территория, а личные отношения между Государем, его дружиной и подданными, отношения, которые прежде всего индивидуализированы и только потом – обобществлены. В силу этого даже стольные грады средневековых европейских государств часто менялись. Столицей автоматически становился тот город, в котором определенное время пребывал государь и двор.

Возьмем пример из русской истории. Гостомысл призывает на новгородский стол своего внука Рюрика, призывает из своего стольного града Новгорода, тогда еще Словенска. Гостомысл умирает, и Рюрик садится в Ладоге, укрепляя ее и борясь с новгородским боярством. Ладога становится столицей юной Русской государственности. Далее Рюрик селится в Новгороде, который заново отстраивает или расширяет, за что древний Словенск и получает во всех отношениях новое имя – Новгород. Его наследник и родич Олег объявляет уже Киев матерью городов русских, т. е. метрополией. Князья Мономахова дома переносят столицу во Владимир, хотя власть духовная в лице митрополита продолжает иметь свой стол в Киеве. Далее наступает черед Москвы, где власть светская и духовная вновь соединяются перед началом небывалого государственного подъема. Именно и только государь определяет место, где находится столица, а значит – и сосредоточение государственной власти!

Замечательной иллюстрацией к этой мысли служит то понимание Государя, которое сложилось под влиянием Православной веры в Византии.

Коренное убеждение Христианского Востока состояло в том, что духовная свобода, а равно и ответственность личной веры ни в коем случае не должны были быть подавляемы или опосредованы коллективным или сугубо юридическим началом. Духовная ответственность индивидуума становилась поистине всецелой. Отсюда и индивид, облаченный высшей императорской властью, в идеале переживал свое служение так, будто он действительно один стоит на ветру истории и от его решений зависит судьба Христианской ойкумены и Империи. В лице императора именно как Василевса фокусировалась вся полнота власти в силу его уникальной и абсолютной ответственности перед Всевышним за судьбы христиан мира. Только в глубинах Православия монархический идеал получал свою божественную санкцию. Однако нельзя сказать, что такая роль монарха, как человека, лично воплощающего собой делегированную свыше теократию, являлась вполне уникальной только для того периода, когда Римская империя приняла Христову веру.

Императоры позднего Рима именовались Rex Pontific, «царственный священник», и являлись главою государственного культа, а впоследствии – и объектом религиозного почитания. Каждый подданный империи был подчинен власти в двойном отношении: как гражданско-административном, так и священной иерархии. Важно подчеркнуть, что эту двоякую власть воплощал индивидуально императорский принцип правления поздней империей. Православная Церковь предоставляла Императору право быть помазанником на Царство, находясь в алтаре, наблюдать за богослужением и быть «внешним епископом» Церкви.

Отметим, что функции военного вождя и верховного жреца сочетали в себе и предводители германских и славянских дружин. По убеждению древних, истинная власть не может дробиться, как не может дробиться истинный источник власти – Бог. Власть – едина по своей сверхприродной сущности.

Здесь мы сделаем небольшое отступление и поразмышляем над природой власти, вернее сказать – над манифестацией этой природы из мира Горнего в мир дольний. В свое время, в конце пятидесятых годов прошлого столетия, американский юрист и мыслитель Юлиус Паркер Йоки в своей интереснейшей книге «Империум», за которую он, собственно, и страдал до самой смерти от американского «правосудия», высказал парадоксальную и по виду – совершенно пантеистическую мысль о природе власти. Йоки считал, что в мире существует некая константа метафизической субстанции власти, всегда неизменная и всегда данная нам свыше. Он наделяет ее некоторыми личностными чертами, считая возможным рассматривать власть эманацией или даже полагая власть ипостасью некоего разумного и творящего космоса. Этот всегда равный одной сумме монолит власти и делят на земле люди и политические группы. Сумма власти остается неизменной, но ее количество, которое присваивается силой и волей политических игроков, может исторически меняться и географически перераспределяться. Сколь ни был бы для православного человека такой подход к природе власти сомнительным, отдадим должное интуиции автора. Власть действительно дана нам Свыше, и исторический опыт показывает нам, что мы вправе полагать в качестве некоторой рабочей гипотезы, что сумма власти на земле действительно не увеличивается, но только перераспределяется, отбирается у слабого в пользу сильного. Власть будто бы действительно субстанциональна. Условимся, что это только схема, макет реальности, возможно – далекий от сокровенной природы власти, но подобная схема позволяет нам понять и некоторые структурные изменения властных полномочий в границах одной социально-политической группы. Из учебников истории мы знаем, что большевики буквально взяли власть в России. У кого взяли, мы тоже представляем. Почему взяли, не секрет для всех, интересующихся отечественной историей. Вопрос же в другом.

Главная загадка, несмотря на всю глубину скрываемой ею проблемы, лежит на поверхности. Почему большевики, вроде бы чуждая исторической России сила, берут власть, а не созидают ее заново, исходя из своих философских представлений и политических задач? Почему они готовы разрушить все до основания, а затем… но структурные эманации власти, институты государственности сначала захватываются, затем используются и только затем преобразуются в советскую систему власти, которая шаблонно отражает структуру предшествующих ей имперских властных структур. Можно, конечно, спорить о частностях, но факт остается фактом – ничего принципиально нового в структурном плане государственного строительства большевики не принесли. И пресловутые Советы – лишь бледная тень бывших земских учреждений.

Вопрос о том, кто у кого взял власть и что стоит за этими словами, лежит не в плоскости филологических размышлений. Он действительно философский. Власть ведь действительно взяли, власть всю, целиком, и целенаправленно наполнили ее новым содержанием. Я, конечно, рискую быть обвиненным в пантеистическом видении природы власти в обществе, но ведь именно такое понимание власти как изначально данной, условно субстанциональной, неизменяемой суммы дает нам возможность правильно оценить, что же произошло в 1917 году с Россией. Если, как полагала Белая эмиграция, власть взяла в России международная интернациональная банда, то мы должны были бы быть свидетелями ее перераспределения по географическому признаку, распыления той ее части, которая была накоплена исторической Россией, по просторам иных континентов, заново концентрируясь в иных центрах политического притяжения. Но этого не случилось. Более того, был момент, когда часть общемировой власти (назовем ее, пользуясь понятийным аппаратом Йоки, мировой властью), и большая ее часть, сосредоточилась в СССР. Значит, не зря считал Иван Солоневич СССР не черным провалом в Русской истории, не Анти-Россией, но именно Россией. Тяжело, почти смертельно больной, сознательно лишенной своей национальной государственной элиты, но все-таки Россией, даже при тоталитарном антирусском режиме правления сохраняющей свою таинственную сущность страны с огромным властным капиталом. Тем, что большевики использовали по своему усмотрению для целей, далеких от насущных потребностей русского народа, его политических и культурных задач.

Ведь только такое видение проблемы в целом и позволяло надеяться русским людям на воскрешение России, вернее, на ее выздоровление. Больной исполин обладает властью и может ей воспользоваться при своем выходе из недуга. Мертвое тело властью не обладает и обладать уже не будет. Власть мертвеца давно перераспределена – это универсальный закон для любой численности человеческого коллектива. Пользуясь схемой Йоки и отдавая себе отчет в том, что за видимыми пантеистическими формулировками стоит правильное видение проблемы власти с точки зрения человека Традиции, мы можем понять важную истину касательно последнего периода нашей истории. Периода трагической утраты национальных форм государственности и культуры, но сохранения самой властной матрицы, которая даже коммунистами воспринималась как матрица России, а не СССР, игравшего роль внешнего колпака (если не саркофага) над больным телом государствообразующего народа. Сохранение этой властной матрицы и сделало возможным начать выход из периода болезни и культурного упадка, выход через поиск новых форм традиционной, национальной и имперской государственности.

Не лишним будет сделать и такое замечание. Катакомбная Россия жила и сохраняла свой потаенный лик для грядущего проявления не в последнюю очередь и потому, что в СССР не дробили единую, доставшуюся в наследство от Империи властную матрицу государственности. «Власть», похищенная из живого тела национальной государственности и заключенная в новую форму полой сферы, под аббревиатурой СССР, разверзнувшейся темным небом над вечной Россией, как бы сохранялась, а иногда и преумножалась, для того чтобы в будущем у политически здорового и зрелого народа была возможность вновь вернуть ее в свое природное тело, отвоевав «животворящую энергию» власти, разбив стеклянную сферу, придавившую историческую Россию под своей тяжестью, но не убившую ее.

И вроде бы благодатная влага освобожденной «власти», пролившись над высохшей от большевистского безвременья Россией, должна дать всходы новой национальной жизни под новым небом. Но этого пока не происходит.

Современная болезнь России заключается в том, что, начав возрождение форм национального бытия в условиях новой государственной структуры, мы сталкиваемся с феноменом разделения властных полномочий демократического государства. А феномен этот разрушает исторически сложившуюся властную матрицу страны, сложившуюся издавна и пережившую не только крушение исторической государственности, но и долгий тоталитарный период национальной деградации, не давшую дойти этой деградации до критической отметки тепловой смерти национально-культурного организма государствообразующего народа.

Поставив такой неутешительный диагноз, вернемся, однако, на привычное православному и, шире, – русскому человеку поле рассуждений, свободное от искусственных схем и построений, без которых, однако, не всегда можно обойтись. Да и не всегда нужно непременно обходиться, особенно когда мысль отвлеченная нуждается в условно иллюстративном материале.

Государство пронизано сакральностью исторического бытия, священные институты пронизаны государственностью. Иными словами, истинное государство и истинная Церковь – это единый живой организм с разнящимися функциями, по природе своей неразделимыми. Правды ради отметим, что такое традиционное единение государства и религиозных институтов вообще было характерно для всех древних традиционных сообществ.

Истинная власть всегда обладает абсолютной силой и абсолютным авторитетом как делегированная теократия. В таком случае необходима ее преемственность, ответственность высшего порядка, о которой мы говорили выше, ее легитимность и священная санкционированность, которая достигается исключительно наследственной передачей всей полноты власти, что невозможно вне истинной монархической государственности вообще. Церковь всегда отдавала себе ясный отчет в этом и закрепила это понимание на Константинопольских Церковных Соборах. Монархическая власть стала неотъемлемой частью Церковного предания, которое верующие люди воспринимают всецело как Двуединый источник веры, наряду со Священным Писанием. Об этом сейчас не любят вспоминать церковные чиновники, готовые формулировать любые социальные доктрины под любую власть, иными словами – до сих пор молятся «за благословенное временное правительство…». Строчная буква в названии правительства, за которое возносятся молитвы современных пастырей, неслучайна, хотя начало такой духовной гуттаперчевости было положено именно тогда, когда это правительство писалось с заглавной буквы.

Ныне понятие государства подверглось окончательному запутыванию. В силу этого обратимся к филологии и кратко проанализируем, а что же из себя представляет слово «государство», каков его изначальный семантический, смысловой корень.

Прежде всего, слово «государь» происходит от более древней славянской формы – господарь, которая и ныне фиксируется в славянских языках. Не будем бояться обвинений в привлечении сомнительного для научных выкладок подхода с позиций «народной этимологии» и скажем уверенно, что «господарь» есть в семантическом смысле тот, кто получил дар от Господа, и даром этим является всеобъемлющая власть. Безусловно, для христианских государей этот дар был еще и «ответственным заданием». Не лишним будет вспомнить и вежливую форму обращения к вышестоящему на социальной лестнице человеку в императорской России «господин». Не будем сейчас говорить о том, что из вежливости так называли и просто незнакомых людей, хотя и не только из вежливости. «Господин» – это в определенном смысле еще и некто Господень, Свыше поставленный над нами. И эта общественная иерархическая лестница господ имела в традиционном обществе самого последнего господина на вершине – государя. Далее был уже только Господь. В практическом смысле русское «государь» совпадает с греческим словом «монарх», т. е. самодержец. Если исходить из той простой мысли, что слова всегда и везде должны отражать реальность, навечно закрепленный за ними смысл, то государство есть прежде всего и только – самодержавная монархия. Или это не государство в самом точном и исчерпывающем смысле слова!

Современные монархии мира есть не что иное, как обычные республики. Власть в них принадлежит не государю, а узурпировавшим его монаршие полномочия ветвям власти – «исполнительной», «законодательной» и «судебной», чьим самым верным зримым воплощением был, есть и будет трехголовый Змей Горыныч русских былин – личность, далеко не случайно наделенная мудрыми предками всевозможными отрицательными чертами характера.

Важно учитывать и такой аспект проблемы. В силу беспрецедентно заниженного, а по сути – отмененного избирательного ценза (нынешние возрастные ограничения можно не считать) все современные республики, или, выражаясь на языке мудрых эллинов, демократии, имеют сильнейший охлократический оттенок (в современном российском варианте – охло-олигархический). Поэтому применение четкого термина «государство» к современным государственным образованиям с чисто юридической точки зрения также неправомерно.

Аристотель допускал три варианта управления полисом – монархия, аристократия и демократия. Отметим, однако, что полис древних греков нельзя приравнивать к полноценному государству. Это скорее всего высшее из возможных состояние общины, в данном случае – территориальной. Тот же Аристотель видел, что полисная монархия вырождается в тиранию, полисная аристократия быстро превращается в олигархию, ну а полисная демократия становится пошлой охлократией. Современные антитрадиционные государственные образования показали, что в них охлократия, олигархия и тирания идут рука об руку, будучи перемешаны в самых причудливых комбинациях. Пример послереволюционной России дает тому множество ярчайших, просто эталонных примеров.

Но форма правления – это еще далеко не все, чем исчерпывается само понятие государственности. Ныне произошла подмена важной сути государства как такового. Исторически и метафизически государство – есть политическая составляющая земной жизни человека. Не экономические, но исключительно политические предпосылки лежат в основании любого истинного государства. Homo politicus есть нормальное состояние человека и гражданина, реализовывающего себя в рамках государства. Homo economicus – чудовищный проект по отчуждению человека от самого института государственности. Человеку экономическому государство не нужно, ведь оно для него источник расходной части, но никак не доходной. Не случайно сейчас вся политика, в сущности, подменена экономикой. Точнее, исконное понятие политики сведено к экономике. Материалистически понимаемое благосостояние граждан ныне оказывается для властей предпочтительнее (по крайней мере, на словах), чем духовное, нравственное и политическое воспитание вверенных им людей.

И тут мы вправе задаться вопросом: а что, собственно, понимают под властью те, кому она вроде бы сейчас принадлежит, каковы их философские взгляды на государство?