Текст книги "Кукурузный мёд (сборник)"

Эль матадор

Своего первого быка молдавский матадор Диего убил без зрителей.

Да и сражение происходило вовсе не на арене для быков, которой в скромном селе Гидигич, что в Молдавии, просто неоткуда было взяться. Так что Диего, которого в мире звали Раду Тиру, просто привел быка за село на пастбище у пересохшего ручья. Глупый деревенский бык, которого звали Лупка, смотрел на Диего доверчиво, шел, переваливаясь, потому что на тучных деревенских харчах отъел харю, бока и яйца. Особенно яйца, подумал Диего с болью, глядя на быка сзади. Мысли о яйцах навели его на мысли о любимой и, увы, неверной жене Ольгуце, а те, в свою очередь, на мысли об измене и уходе этой самой жены. Хотя «уход» это, конечно, красиво сказано, подумал Диего с болью. После чего пнул несчастное животное в бок.

– Давай, хомбре, пошевеливайся! – крикнул Диего своего будущему сопернику, который и не подозревал, что ему вот-вот придется сразиться не на жизнь, а на смерть.

– Торро, торро! – крикнул Диего единственное известное ему слово, связанное с корридой.

– Му-у, – с обидой ответил бык, и, не понимая, чего от него хотят, потрусил в ложбинку у бывшего ручья.

Диего повел плечами, вдохнул воздух полной грудью… Теперь следовало подумать над тем, как схватится с быком. Дело в том, что матадор Диего не очень себе представлял, как именно проходит коррида. Более того. Он не только никогда в ней не участвовал и никогда не видел ее в живую, но даже не смотрел корриду по телевизору. Дело в том, что телевидения в молдавском селе Гидигич не было вот уже семь лет, потому что селяне давно украли кабель. Зато была мобильная связь и именно благодаря ей единственный матадор Гидигича, – в миру слесарь Раду Тиру, – узнал о том, что жена Ольгуца уходит от него. Этого и следовало ожидать, говорили старики в деревне. Баба, которая подалась на заработки в Испанию, не вернется. Что ей наш брат-молдаван, если в Испании полно Хосе всяких, с деньгами да образованных. Да и характер у Ольгуцы был с детства, по правде говоря, легкий. Такой легкий, словно пушинка молдавского тополя, от которых у всей Молдавии в июне начинается аллергия. Потаскуха была Оля, в общем. Старожилы села тайком показывали друг другу фото, которое Оля прислала мужу из Испании – еще когда слала домой деньги, – и которое весь Гидигич скачал себе на мобильники. Оля стояла на фото в сапогах-ботфортах, короткой юбчонке серебристого цвета и, почему-то, подтяжках.

– Это самовыражается она у меня так, – сказал Раду угрюмо, и слушать кумушек не стал.

Но спустя год пришлось. Ведь Ольгуца позвонила ему на мобилу и сказала, что уходит от него.

– Бросаю я тебя, Раду, – сказала она, почему-то грассируя.

– Ухожу я от тебя к Хосе, – сказала она.

– Разве это по-людски? – сказал Раду.

– Приезжай хоть в отпуск домой, потрахаемся напоследок! – сказал он.

– А то как же, разводимся и не потрахаемся напоследок! – сказал он.

– Не хочу я тебя, Раду, – сказала Ольгуца.

– Ты быдло и не понимаешь преимуществ рынка перед отсталыми феодальными отношениями, бытующими в сельской Молдавии, – сказала она явно с чужого голоса.

– Кто он? – сказал горько Раду.

– Он настоящий Мужчина, – сказала Ольгуца.

– Что он тебя пялит, это понятно, – сказал Раду.

– Но кто он вообще? – сказал Раду.

– Хосе, если тебе интересно знать, тореадор, – сказала Ольгуца.

– Красавец-мачо с огромными яйцами и паспортом Евросоюза, – сказала она.

– Сука ты драная, – сказал Раду.

– Не могла попросить законного мужа, чтоб он тебя… того… тореадор? – сказал Раду.

– Пошляк и ничтожество, – сказала Ольгуца.

– Тореадор это не способ секса, а человек, который участвует в бое быков корриде, – сказала она.

– Романтичная профессия настоящего мужчины, – сказала она.

– А тебе если коррида когда и светит, то только в роли быка, – сказала она.

– Ах ты коза, – сказал Раду.

– Говорю же, мужлан, – сказала Ольгуца.

– А как же наши чувства, наше прошлое, трое детей, наконец, – сказал Раду.

– Прошлое забудь, чувства засунь себе в задницу, а детей отдай в детдом, вырастут, простят, – сказала Ольгуца.

Раду с горечью подумал, что в тоне жены появились нотки, которых в нем раньше не было. Жестокой, уверенной и по-европейски деловой стала Ольгуца… Раду поматерился в трубку еще немного, прежде чем понял, что бывшая жена давно уже отключила связь, и разрыдался. После этого Раду пил четыре месяца, а на пятый решил повеситься. Взял веревку, привязал хорошенько к ореху на заднем дворе, и встал на табуретку. Ночью Гидигич спал. Лишь десятка четыре любопытных глаз светились у забора. Соседи, и просто любопытствующие, понял Раду.

– Прощайте, – сказал он.

– Я всегда говорил, что трудовая миграция служит дополнительным фактором разрушения брака, как общественного института, – сказал он.

– Берегите друг друга и не забывайте, что коррупция это явление, повинны в котором не только институты исполнительной власти, но и местные бюрократические структуры, выполня… – сказал он.

– Вешайся давай, – сказал кто-то.

– Задолбал, – сказал кто-то.

Раду вздохнул, и прыгнул с табуретки. В глазах у него почернело, потом побелело, потом поплыли перед ним три полосы: красная, синяя, и желтая. Цвета флага Молдавии, понял Раду. Значит, я уже в аду, понял Раду. Вдруг к нему склонилось крупное лицо пожилого мужчины с прожилками на носу и двухнедельным перегаром. Бог, понял Раду.

– Зачем так рано? – сказал Бог, сверившись с блокнотиком.

– Чего вы меня отвлекаете?! – сказал он.

– Жена, – сказал Раду плача.

Сбивчиво объяснил, но под насмешливым взглядом Бога замолк.

– Мужик, ты молдаванец или засранец? – сказал Бог.

– Я, ну это… – сказал Раду, чувствуя себя снова в армии, перед неумолимым сержантом Додон.

– Ты молдаванец или засранец? – сказал Бог яростно.

– Я… ну… конечно… – сказал Раду.

– Ты. Молдаванец. Или. Засранец. – сказал Бог, сжав Раду яйца.

Это было ощущение, в сравнении с которым никакое повешение не шло. Раду почувствовал, что такое настоящий АД.

– Молдаванец, – пискнул он.

– Я молдаванец, – прохрипел он, почувствовав, как ослабла хватка.

– Я молдаванец, а не засранец, – сказал он басом, потому что яйца были отпущены.

– Отлично, – сказал Бог.

– Значит, будь мужиком, а не говном, – сказал он.

– Тоже мне, вешаться, – сказал он.

– Настоящий мужик наловчился бы на этой сраной-как-её-корриде, – сказал Бог.

– Да и отбил бы жену обратно, – сказал Бог.

– Если она, конечно, тебе будет нужна, блядища эта, – сказал он.

– Ты же будешь звезда корриды, на тебя бабы вешаться станут, – сказал он.

– Если, конечно, не будешь хлебалом щелкать, – сказал он.

– И больше никогда, слышишь, НИКОГДА, – сказал он.

– Не отвлекай меня, – сказал он.

– Ненавижу самоубийц гребанных, – сказал он.

– Только отчетность в порядок приведешь, план, то се, – сказал он.

– И тут – бац! – внеплановый, – сказал он.

– Еще вопросы есть? – сказал он.

– Один да, – сказал Раду.

– Скажите, вы в армии не служили? – сказал он, волнуясь.

– Стройбат, вч 234458, Одесская область, 87—88, кто был, тот не забудет, – сказал он.

– На личные вопросы я не отвечаю, – сказал Бог.

Сел прямо на Землю, откупорил невесть откуда взявшуюся бутылку коньяка, и приложился. Дал хлебнуть повешенному. Потом выпил сам и стал черкать что-то в блокнотике. Раду терпеливо и угодливо ждал. Бог глянул на него с недоумением.

– Я вас больше не задерживаю, – сказал он и клацнул зубами.

Раду вдруг резко упал куда-то, а вынырнул на больничной койке.

– Бред от удушения, – сказал ему врач, терпеливо выслушавший видение Раду.

А сам, после дежурства, отправился в церковь, молиться и бояться.

Ведь от Раду, вышедшего из комы, пахнуло коньяком.

* * *

– Торро! – крикнул Раду.

Встал перед быком Лупкой и сжал кулаки. Бык недоуменно глянул на мужчину, и отвернулся. Раду в ярости сплюнул. К сожалению, у него не было никакой возможности узнать, что же представляет собой эта самая коррида. Телевидения в селе не было, спросить у Ольгуцы было невозможно, потому что она не брала трубку («зато в рот небось берет», грустно думал при этом Раду), а все сельчане, которые уехали на заработки, были в Италии, России и Португалии. А там нигде корриды не было…. Одна моя потаскуха в Испанию попала, с горечью думал Раду. Но не сдавался. В районной библиотеке он нашел несколько книг об Испании, и кое-что о корриде прочитал.

– Коррида это бой человека с быком, – знал Раду.

– Коррида заканчивается смертью быка или человека, – знал Раду.

– Коррида проводится на огороженной площадке, – знал Раду.

– Матадор ходит очень прямо, на нем штаны в обтяжку и широкий пояс, – знал Раду.

– А на голове у него треуголка, – знал Раду.

– Матадор всегда испанец, – знал Раду.

– Испанцев зовут или Хосе или Диего или Сервантес, – знал Раду.

– Имя Хосе не годится, потому что так зовут гомика, к которому ушла Ольгуца, – сказал Раду.

– Имя Сервантес чересчур сложное, – сказал Раду.

– Значит, мне остается имя Диего, – сказал Раду.

После этого он за канистру вина и 20 евро справил себе новые документы, и стал Диего эль Тиру.

Это было пока все. Диего понимал, что этого для того, чтобы стать матадором, мало. Требовались свидетельства очевидца. Так что Диего, починив несколько мотоциклов, на заработанные деньги поехал в Кишинев, и нашел адрес, который видел в газете «Комсомольская правда в Молдове» в разделе «Все для отдыха и семьи».…

Было это в супермаркете «Жамба», где на эскалаторах катались красивые, уверенные в себе люди с барсетками, надменно разглядывая окружающих.

Смущаясь, Диего встал на движущуюся лестницу и едва не потерял дар речи. Девка перед ним, в короткой юбке, была без трусов. Рядом с ней ехала мама, молодая еще женщина лет сорока пяти. Присмотревшись к ним, Диего понял, как работают женщины. Это была связка по типу снайпер-автоматчик. Снайпер-девка без трусов, валила мужика с барсеткой, а мать-автоматчица прикрывала тылы от нежелательных лохов. Типа него, понял Диего с горечью.

– Лох, – прошептала мать дочери, глядя на Диего.

– Ты с ним не знакомься, – прошептала она.

Диего вздохнул и стал просто глядеть девчонке под юбку. Так он проехал третий, – нужный ему, – этаж. Пришлось спускаться пешком. Диего толкнул дверь и попал в комнату, пропахшую благовониями. Лавровый лист, кардамон, тмин, зира… Диего, робея, вспомнил текст статьи, набранной мелким шрифтом.

«Гостья из Испании Джулиана Соколитто рассказала корреспонденту „КП“, как в Испании молдаване справляют День Независимости и любят свою родину».

Статьи Диаго не запомнил. Что-то обрывочное.

«… вина как движок… блёвка… анал… пертурбация… минимализм как черта ментальности… если в ухо, то лучше узким… кабачок только мытый… молдаване блядь.. патриотизм как экспрессивная форма мастурбации… новоселье… а кули».

Но не это волновало Диего. Он хотел расспросить Джулиану, – которая в Кишиневе остановилась всего на пару дней, – о том, что такое правильная коррида. Так что, хорошенько потрахав – все же шестой год без бабы, – тощую женщину со злым лицом, Диего приступил к главному.

– Скажите, Джулия, – сказал он.

– Нон эсто Джулиа, эсто Джулиана, – сказала она.

– Эль испаньола настоящая, не есть быдло типа твой, – сказала она.

– Я Диего, – обиделся Диего.

– Твоя есть молдаван и эсто эль печать Каина, – сказала она.

– На всю твою эль гребанную жизн гребанного эль молдаванина, – сказала она.

– Ну? – сказала она.

– Я хотел бы узнать, как идет коррида, – сказал Диего, сунув свернутую в трубочку банкноту искуснице Джулиане межу ног.

– Эль кретино, не в зад, – сказал она.

– Потом эль запах, – сказала она.

– Си, си, в эль вагина, – сказала она, когда Диего исправился.

– Значит твой спрашивать что такой эль коррида? – сказала она.

– Моя хотеть знать что есть эль коррида и как ее эль проводить, – сказал Диего.

– О, коррида… – сказала Джулиана

– Эль мечта, я в эль прошлый трахаться с эль матадорре, о, си, – сказала она.

– Ближе к делу, – сказал Диего.

– Ближе к эль делу, – поправился он.

Джулиана, закрыв маленькие глаза с короткими ресницами на некрасивом лице уставшей путаны, стала рассказывать. Диего жадно слушал… К сожалению, мешал акцент Джулианы и ее вечные эти испанские словечки. Ничего, главное понять в целом, думал Диего. И, сам того не заметив, уснул в уголке.

* * *

Проснулся Диего от того, что кто-то стоял на его руке. К счастью, матадору хватило ума не подать виду, что он вообще есть. Это и спасло Диего. Ведь на его руке стоял огромный мужчина с клещами. Еще с десяток таких же больших злых мужчин окружили путану Джулиану Соколитто, и, привязав ее к стулу, пытали.

– Где деньги? – спрашивал мужчина.

– Эль подонки! – говорила в ответ Джулиана.

– Моя не понимать! – кричала она.

– Сука, деньги гони, – говорили мужчина.

– Эль испаньоло, – говорила она.

– Вот сука, – говорили мужчины.

– Сука, деньги? – говорили они.

– Эль недоумение, – говорила Джулиана.

– Ты сука, – сказал мужчина, читая ориентировку

– Гражданка Молдавии, Юлька Соколеску, – сказал он.

– Сбежала с деньгами фирмы в Испанию, открыла бордель, прогорела, – перечислял мужчина.

– Заехала домой, и решила использовать отпуск с пользой, – сказал мужчина.

– Эль недоразумение, – простонала путана.

Один из них, включив паяльник, подключил его к Джулиане таким способом, что познания Диего в слесарном деле несколько расширились. Как и глаза и рот Джулианы, из которых потоком хлынули слезы и крики.

– Братцы что же вы простую бабу! – закричала вдруг Джулиана.

– Нашу, молдавскую бабу, – кричала она.

– Ну да, да, я же наша, – кричала она.

– Деньги давай, – угрюмо говорили мужчины.

– Нету денег! – крикнула она.

– Совки млядь, – сказал мужчина.

– Кончилось ваше время, – сказал он.

– Рыночная инициатива должна быть подкреплена знанием маркетинга и всех тонкостей ведения бизнеса, – сказал он.

– А ты, работать не отстегивая вздумала? – сказал он.

– В Испании три года работала, ни одного евро не прислала, – сказал он.

– Нищая я, – простонала Юлька.

– До того дошла, что с неграми-клошарами за поесть трахаюсь, – сказала она.

Мужчины сурово покачали головами, сошлись в кружок. Уползая потихоньку из борделя, Диего слышал лишь обрывки фраз.

…«невероятная фрустрация… коллапс взаимоотношений… завзятая нимфоманка… папка-бизнесмен… коллаген… мелиорация отсталых районов… ганджубас… восьмая позиция по Рериху… дистрибуция как фактор развития… кончаем парни»…

У двери Диего оглянулся и увидел, что мужчины надели на голову путаны кулек с сердечком, похожим на красную задницу, и надписью «I love Amsterdam». Путана пыталась дышать. Потом громко испустила ветры.

Буквы шевелились…

* * *

– Торро, торро! – крикнул Диего.

Бык покосился на него, и продолжил щипать траву. Диего глянул ан его большие яйца, и пришел в ярость. У Хосе, к которому ушла Ольгуца, яйца тоже большие, подумалось ему. Ольгуца, сука, трахается сейчас с Хосе, ест шоколад, пьет вина, наслаждается жизнью в Евросоюзе, подумал он. С испанцем этим…. А раз быки в корриде участвуют, кто они, если не испанцы, подумал он. Значит и Лупка испанец, подумал Диего, с ненавистью глядя на быка.

– Эль ублюдок! – завопил Диего в бешенстве.

Расстегнулся и помочился на Лупку.

Бык в ярости взревел…

* * *

…коррида кончилась к полуночи.

Диего с двумя синяками, рваной раной руки и ушибом колена, сидел на трупе быка и еле дышал. Схватка была феерическая. Сначала бык шел на матадора рогами, но когда Диего бросил в глаза животному горсть песка, стал отворачиваться. Диего бил быка ногами прямо в нос, в самое чувствительное место. Ломал ему уши, зайдя сзади, с разбега целил быку в яйца и пару раз даже попал… Было бы здорово, если бы правила корриды позволяли хоть какое-то оружие, подумал Диего. Но уверенности у него не было, а раз так, подумал Диего, то не стоит и привыкать. В Испании матадор намеревался выигрывать бои по правилам. Тяжело в учении, легко в бою, вспомнил Диего любимую поговорку великого молдавского полководца Суворова, памятник которому стоит в городе Тирасполь.

Диего вздохнул, и, покачиваясь, встал с быка.

– Му-у, – жалобно прохрипел забитый до смерти Лупка.

Диего оскалился и присел на корточки. Нащупал еле бьющуюся жилку. Глядя в печальные глаза Лупки – ну словно брошенный женой молдаванин, или премьер-министр, которому отказали в кредите, некстати подумал Диего, – матадор сжал зубы на вене быка. Полилась по подбородку кровь…

Лупка слабо дернул ногой и затих навсегда.

* * *

– Двадцать семь, – сказал Диего.

Диего полоснул себя ножом по левой руке двадцать седьмой раз. Двадцать семь шрамов значили двадцать семь забитых насмерть быков. Диего плюнул на дымящийся труп последнего, двадцать седьмого, быка.

– Эль говнище, – презрительно бросил он трупу.

Поклонился аплодирующей толпе, и преподнес старосте села ухо быка, которое отгрыз зубами.

Повернулся и пошел домой.

Два года прошло с того дня, как я матадор, подумал он. И вот я какой, подумал он. Какой я красавец, подумал он. Я люблю себя, подумал он.

Диего шел медленно и гордо, как Антонио Бандерас в фильме «Десперадо», который в селе смотрели еще во времена работы канализации и телевидения. Он шел, подняв голову, а на ней красовалась треуголка, которую он выменял в городском музее Кишинева у одичавшего смотрителя за килограмм брынзы. Крепкие ляжки Диего терлись друг об друга, создавая поистине электрическое напряжение. Ведь они были обтянуты роскошными салатовыми лосинами. На поясе Диего красовался кушак, сделанный из бывшего знамени филиала ЦК ВЛКСМ села Гидигич. Так что на самом заду Диего красовался золотистый Ильич, смотревший как раз в провал… Лицо вождя было грустным.

Он выглядел так, как если бы ему открылась бездна.

Диего шел, элегантно поднимая треуголку при виде девушек. За то время, что он выковал в себе матадора, Диего стал самым популярным мужчиной Гидигича. Он покрыл всех женщин села, и стал медиа-персоной. Дело в том, что земляки, поначалу смеявшиеся над Диего, затем стали уважать его и собирались на корриду толпами. Конечно, они снимали схватки на мобильные телефоны и отсылали ролики родне за границу. А те выкладывали ролики в интернет. Так Диего стал мега-популярным в мире Матадором-Голые-Кулаки. И это не было преувеличением.

Диего забивал быков голыми руками, и схватка длилась порой до суток!

По пути Диего зашел в поликлинику. Там местный врач, убедившись, что медицинский полис Диего еще действителен, обслужил парня. Заклеил двадцать седьмой шрам смесью слюны, паутины, и елея. Прочитал наговор, дал Диего оберег.

Перекрестил на дорожку.

* * *

…в самолете Диего понравилось. Там было тихо, спокойно, и не было быков.

Зато там была правительственная делегация Молдавии, летевшая в Испанию просить продовольственную помощь. Один из членов делегации, высокий кудрявый мужчина, к которому все обращались по фамилии Попов, громко разговаривал по мобильному телефону. Диего проверил еще раз приглашение, которое получил от Ассоциации Матадоров Европы. Паспорт, документы, яички вареные, колбаса, толстолобик, в дорогу бабами пожаренный… Диего достал рыбку, бутыль вина, и стал кушать.

– Эль девица, – позвал он стюардессу.

– Принесите мне эль зубочисток, – сказал он.

– Испанец, – восторженно шепнула стюардесса коллеге.

Вокруг Диего забегали девушки в униформе. Заместитель министра иностранных дел, Анрюшка Попов, с ненавистью глянул на Диего. Опять я не в центре внимания, подумал он. Зазвонил мобильный, который Андрей никогда не отключал в самолете, потому что втайне мечтал погибнуть как Качиньский и хоть так войти в историю политики.

– Здравствуйте, – сказал он в трубку.

– Эй овца поди сюда! – крикнул он стюардессе.

– Да нет, это я не вам, – сказал он в трубку.

– Ты, ты сука, – сказал он стюардессе.

– Да как вы смеете, – сказала она.

– Молчи, крыса, – сказал он.

– Да нет, не вам, – сказал он в трубку.

– Принеси мне воды быстро, – сказал он стюардессе.

– Какой мля прямой эфир? – сказал он в трубку.

– Какой мля прямой эфир прямо сейчас?! – сказал он.

Поспешно отключил телефон.

Потом достал блокнотик и записал туда фразу, пришедшую в голову только сейчас.

«Молодые, европейски ориентированные политики Молдовы, – наподобие Андрея Попова, – знающие по четыре языка, носящие стильные костюмы, окончившиеся Институты международных политик.. Выведут страну из перманентного кризиса, куда ее завели люди старого формата и мышления… Глядим с широким диапазоном оптимизма… Хочу выразить… Новая европейская формация, впитавшая вежливость и манеры с водами фонтанчиков парижских университетов, где мы получали образование…».

Довольный собой, Попов рассмеялся и громко выпустил ветры.

– Мужчина, вы же не один! – воскликнула соседка с грудным ребенком.

– Заткнись соска, – сказал Попов.

– Один в твоем рту, – сказал он.

– Что, – сказала она.

– Хрен те в очко, – сказал он.

– Да как… – сказала она.

– Каком сверху, – сказал он.

– Да как вам не стыдно?! – сказала она.

– Стыдно в матку колотить, – сказал он.

– Нахал! – сказала она.

– Твой дед мой молодец сосал, – сказал он.

– Дурак, – сказала она.

– Дурак у меня в штанах, – сказал он.

– Хочешь познакомлю его с твоей дурочкой? – сказал он.

– Псих, – сказала она.

– Твой клитор увял и затих, – сказал он.

– Сумасшедший, – сказала она.

– Твой зад с моего буя сошедший, – сказал он.

Премьер-министр Филат и вся делегация одобрительно посмеивалась. Они обожали Андрюху за его искрометный юмор и веселую непосредственность молдаванина. Ну и за европейский такт, конечно.

Любой другой давно бы уже эту овцу надоедливую по стеклу размазал.

* * *

В Мадриде правительственная делегация Молдавии бодро бросилась к толпе телевизионщиков и встречающих. После короткого недоразумения полиция загнала дубинками молдаван во главе с Филатом в фургон, и отвезла в карантин. Там, после помывки хлоркой и тщательного осмотра на предмет вшивости и кишечных паразитов, их ждал прием. Гостей встречал восемнадцатый помощник второго заместителя министра Испании по делам отсталых африканских стран. Конечно, в костюме микробиолога: резиновом комбинезоне и маске…

А встречающая толпа стала аплодировать тому, кого они На Самом Деле встречали.

– Диего!!! – орали они.

– Эль Матадор! – кричали они.

И когда молдаванин Диего, с забинтованной левой рукой, в салатовых лосинах, треуголке и знамени ЦК ВЛКСМ Гидигича на поясе, стал спускаться по трапу, в воздух полетели головные уборы. Диего, мрачный, и преисполненный решимости, отказался ехать в ресторан на банкет, устроенный в его честь, и сразу велел:

– На корриду.

…и уже спустя час, сидя на самом престижном месте на стадионе, Диего с недоумением смотрел, как по полю бегают какие-то мужчины с копьями, скачут, зачем-то, лошади, носится какой-то идиот с плащом…

– А когда начнется коррида? – сказал он журналистам, записывающим каждое его слово.

– Так она уже идет! – сказали они ему.

– Что? – сказал Диего.

– Вот это групповое изнасилование… – сказал он.

– Это, по-вашему, коррида, – сказал он.

– Да, это коррида, – сказали ему.

– Настоящая испанская коррида, – сказали ему.

– Ха, – сказал Диего.

Еще Диего сказал:

– Ха-ха.

– Ха-ха-ха, – сказал Диего.

– ХАХАХАХАХА, – сказал он.

Встал, и, поправив треуголку, подбежал к ограде. Лихо перепрыгнул ее. Расплющил яйца придурка с мантильей с одного удара ноги сзади, проткнул бандарильос копьем, вырванным из спины быка… Остальные бросились с поля наперегонки. Диего, плюнув им вслед, снял треуголку, и раскланялся перед быком.

– Чистый бой, – сказал он быку.

– Ты и я, – сказал он.

– И никаких копий, ножей, ядов, лошадей, газет, обналичивания, экспресс-чеков, анализов крови, популяризации абортов, прав секс-меньшинств, роста тарифов ЖКХ и прочего дерьма, – сказал он.

– Ты и я, – сказал он.

– Жизнь и смерть, – сказал он.

– Всего и делов-то, – сказал он.

– Каждый бой как последний, – сказал он.

– Каждый бой и есть последний, – сказал он.

– Вот это и есть настоящая коррида, – сказал он.

– Какой она и должна быть, – сказал он.

– Му, – сказал бык.

Глядя друг другу в глаза, враги молча стали сходиться. Молчал стадион. Молчали зрители трансляции. Молчал мир.

Стрекотали камеры…

* * *

…спустя каких-то полгода Диего, ставшего самым знаменитым матадором мира, пригласили в королевский дворец. Там улыбчивый и разбитной мужик по имени то ли Хуйлан то ли Карла вручил ему позолоченную ленту, и паспорт на имя подданного Испании, Диего эль Тиру эль Гидигиччо де Фонтанеро.

Это значило, что теперь Диего испанец, дворянин и гражданин Евросоюза.

В жизни матадора это ничего не изменило. Он по-прежнему жил аскетом и по-прежнему выходил на арену сам, с голыми руками. И сражался с быком каждый раз, как последний. Осенью того же года к нему вернулась Ольгуца, бросившая этого занудного говнюка Хосе. Тот оказался ревнивцем и бил ее почем зря. Диего, впрочем, жену тоже бил. Ольгуца отнеслась к этому с пониманием.

– Ну шлюха, шлюха я, – шептала она, когда Диего, поставив ей на спину кувшин с вином, стегал до крови перед тем, как повалить на пол и овладеть.

Чем больше Диего бил и унижал Ольгуцу, тем сильней она в него влюблялась. Так что Диего перестал разговаривать с Ольгуцей и отдавал ей приказания щелчком пальцев. Вскоре Ольгуца кончала от одного лишь щелчка. Она любила сидеть в ногах и Диего и прижиматься щекой к его руке. Кажется, я открыл не только секрет корриды, но и секрет жизни, думал иногда Диего. Он процветал. А слабак Хосе, не выдержав измены Ольгуцы, застрелился. Диего, узнав об этом, лишь усмехнулся и пробормотал непонятную фразу. Что-то вроде «Одесса, вч, стройбат, незапланированный, кули». На поминки он не пошел.

На следующий день его ждала коррида.