Текст книги "Возвращение в Афродисиас"

Капуташ

Само собой, сказал он не так. У нашего гида был акцент. Акцент? Черт знает что! Каша во рту, опилки в голове, яд на устах. Только и делал, что глядел на всех со змеиной улыбочкой, да пришептывал.

– Силющай, силющай…

И «добро пожаловать в двухнедельный тур «Путешествие к Афродисиасу» в его устах звучало, как:

– Дабро пжяльвать в дивухнидлный тюр путшествий в Афрдисис.

Говорил он ужасно, безграмотно, бездарно… Но с невероятным апломбом! Так пишут современные русские писатели. И, как все они, гид Мустафа считал себя гением. Он не смущался. Стеснение – не для турецкого мужчины, особенно, если он занят в туристическом бизнесе. Мустафа искренне был уверен в том, что ВЕЛИКОЛЕПНО владеет русским языком. Между тем, хуже него говорили только пограничники в аэропорту Анталии, смотревшие на меня неодобрительно из-за бороды. Им, видите ли, не нравилась моя борода. Она делала меня не чень похожим на толстого, одутловатого мужчину, запечатленного на моем заграничном паспорте Республики Молдавия. И плевать им, что в том же паспорте есть вклеенная виза Канады, на которой тот же самый я изображен уже с бородкой, уже похудевший. Они хотели денег. Силющай, силяющай. Нет, нет, все очень честно. Турция – страна, победившая коррупцию. Так что они хотели денег не лично себе, они хотели, чтобы я пополнил бюджет их замечательной республики, созданной выдающимся гением Ататюрка – силющай – на обломках Османской империи, да будут прокляты ее дни. Они требовали от меня штрафов, требовали, чтобы я переснялся, требовали… Чего только они не требовали! Когда я, наконец, перешагнул линию таможенного досмотра, у меня не оставалось сил. Ну и что! Двое дюжих молодцев подошли ко мне, взяли аккуратно – этого у них не отнимешь – под локотки, и перевернули. Стали трясти. Потом отпустили. Велели прыгнуть. Я подчинился. Звякнула мелочь. Отлично, проходите, воскликнул один из них. Вдалеке позвякивали мелочью другие туристы, которым велели – всем! – при переходе государственной границы Турции подпрыгнуть. Если мелочь зазвенела – проходи. Нет денег? Пошел вон! Депортация без права въезда в будущем. Даже если ты забронировал отель, даже если ты купил билеты, и обратный билет в том числе – плевать! В Турции нужны люди с деньгами. В Турции не нужны люди без денег. В Турции вообще не нужны люди, потому что в Турции нужны деньги. Не собираешься покупать сувениры? Отстегнуть дорогому Ибрагиму за то, что он почистит твой обувь? Сделать маленький подарок Кемалю за то, что тот вырвет из твоих рук чемоданы – бросить их на землю у автобуса, и протянуть руку с «грацией и достоинством восточного человека»? Так на кой ты вообще приехал? Прочь, пошел вон, дрянь! Турции нужны деньги, чаевые, подарки. Пограничник, а может и таможенник, а может и просто невесть кто, вернул мне смятые банкноты, вылетевшие из карманов при перевороте. Он был спокоен, он знал, что делает! Он предвидел, что эти самые банкноты у меня без зазрения совести вынут из карманов уже в Турции. Улыбнулся, гавкнул мне что-то про «добро пожаловать» и я прошел в аэропорт. А потом и на улицу, нырнув в жаркий и влажный климат Анталии, словно в парилку. Вдалеке улыбался гид, отвозивший людей из аэропорта в отель. Улыбался не мне! Деньгам, которые я, конечно же, буду вынужден оставить на «чай». Чай! Если собрать всю сумму, оставленную мной на «чай» в Турции, можно сварить тонны, нет, миллионы тонн чая! Зеленый, черный, с жасмином и бергамотом. Может быть, с кровью девственниц? Пожалуйста! Желаете с кожей жаб, веретеном, кустами омелы, драгоценными рубинами? Нет проблем! Мустафа угостит вас чаем за мой счет, за ваш счет, за счет всех, кто только когда-либо ступал на эту гостеприимную землю. Она тонет в чае, она заполнена им до самого неба. Турки не едят. Они пьют чай, деньги на который вы им оставили. Причем вам они и глотка чая не предложат. Никогда, о, нет! В отеле никаких напитков! Только еда включена в счет. Надо ли говорить, что напитки стоят в 100 раз больше своей цены? Вы покупаете стаканчик воды на вес золота, вы отстегиваете за чашку чая три тысячи евро, вы платите за баночку «Колы» состояние. Ведь вам хочется пить. Они солят. Они перчат. Они хотят, чтобы вы стали, словно дракон, пожирающий дев. Все, что они хотят, это чтобы вы залили пламя, бушующее в вас. Чем? Нет, не водой. Деньгами! При этом сами они постоянно пьют. Чай, воду, кофе. Они смотрят на вас насмешливо, держа в руках стакан, и ждут, когда вы, – выпаренный жарой до состояний выжатой губки, – раскошелитесь. Пили пилоты, переглядывавшиеся в ночном небе над Средиземном морем, пили таможенники, пили пограничники, смотревшие в черные экраны – они не включали свои компьютеры, зачем, это одна видимость, фикция, гигантская декорация, как и вся Турция. Вот и Мустафа пил. В руках он держал стаканчик с чаем и смотрел на группу с улыбкой пастуха, осматривавшего стадо. Кто-то пойдет на убой, кого-то раздерут на части в честь начала весны, а кто-то станет постоянным источником молока и сыра. Единственный, кто его не радовал, был я. А, да, еще и фотограф! Смазливый, расторопный паренек лет тридцати, нервный, шустрый, скользкий, как угорь, как жаба, весь словно покрытый слизью… Он жил в Турции уже семь лет, поделился он со мной. Фотографа звали Ренат. Он доверительно общался со мной, потому что видел во мне товарища по приключению. Или по несчастью, это как посмотреть. Он говорил по-турецки, это наполовину снижало вероятность того, что нас с ним обсчитают, обманут, обкрадут, ограбят, изнасилуют, затерроризируют, подвергнут санкциям, расстреляют, унизят, обгадят. Так что я обрадовался ему. Зря! Он оказался болтлив, как настоящий турок. Говорил, говорил и говорил. Даже понимая, что ему от меня не добиться ни уступки, не получить ни копейки, он все равно говорил. У меня сложилось впечатление, что он заговаривал сам себя, как факир – змею. За три минуты я узнал от него все: как он рос, какие сложные отношения были у него с бабушкой, что изучает в университете Стамбула его сестра, каких телок он натягивал прошлым летом, и вообще, как он их натягивает, его мнение относительно композиции, кадра, волнений в Эквадоре, цен на мясо в Приамурском крае. Рот его не закрывался. Я отнесся к этому спокойно. Уже не первый раз был в Турции, знал, что они все такие. Несчастный парень просто заразился. Должно быть, где-то в лавке сувениров в Измире – а может быть, в магазинчике пряностей в Эфесе, или супермаркете в Стамбуле, – его поймал какой-то болтливый турок, и поимел прямо в уши. Своим черным, блестящим, влажным от слюны языком. Засовывал его парню в ушные раковины, вертел им, вращал его, старался потрогать как можно больше и глубже. И парень заразился. На следующий день проснулся, а язык – гляди! – уже был такой же длинный и болтливый, как у всякого турка. Фотограф как раз вертел им у моего лица, когда я попросту отвернулся и сделал вид, что сплю. Не беда! Он достал зеркальце и стал разговаривать с ним. Мустафа ласково кивал ему и пришептывал.

– Силющай силющай, – причмокивал он, пересчитывая туристов, забиравшихся в автобус.

Я тоже их бегло осматривал Суворовым перед строем чудо-богатырей. Гид, молчаливый водитель – дело оказалось просто в том, что он был родом откуда-то из восточной Турции и совсем диким, – фотограф, я. Стало быть, четыре. По японским меркам, очень плохое число. Они боятся его, как мы – тринадцати. Потом появилась парочка из Крыма. Невысокий, нагловатый мужичок с маленьким барабаном вместо живота, и его жена – с красивыми, ровными, крепкими ногами. Вот это ляжки! Они напоминали ноги моей жены. У меня моментально встал, я прикрылся блокнотом. Следующим стал мужчина лет пятидесяти из Подмосковья. Он со всеми был вежлив, постоянно улыбался. Меня это не обмануло. Я знал, что с ним что-то не так. И мои ожидания он оправдал, как делают все, впрочем, люди, которых я вижу слишком хорошо. Не буду забегать вперед! Мужчина мялся, жался, краснел, пыхтел. Он за все извинялся, скакал с одного места на другое. При этом в любой момент он мог ударить вас по макушке топором, а потом отлить на труп. Он сказал мне, что приехал из Зеленограда. Тихий, академический городок под Москвой. Население нашего городка, с гордостью поведал он мне, насчитывает почти два миллиона жителей. Два миллиона Раскольниковых! Нет, кроме русских, там живут и азербайджанцы, и дагестанцы, и другие народы, населяющие Россию, сказал он мне с гордостью. Мы живем в мире и согласии, сказал он мне. В городе есть три библиотеки, восемь домов культуры, четыре градообразующих предприятия, сказал он мне. Надеюсь, он не слишком меня утомил, сказал он мне. Нет, нет, что вы, сказал я ему. Он улыбнулся тихой, скромной улыбочкой, и я понял вдруг явственно, что ему плевать было, утомил он меня или нет, да и вообще, что я по его поводу думаю. При этом он распинался в комплиментах, уверяя меня, что для него очень важно, что я по его поводу думаю, и не утомился ли я случаем. Он оглядывал меня, словно скульптор – камень. Это отличалось от жадного интереса турок. Их, турок, интересовал только кошелек, только выгода. Этого же – душа. Он хотел поиметь меня и весь мир без остатка. В общем, обыкновенный русский. После него в автобусе появился большой, белобрысый мужчина без ресниц. Он приехал к нам из Екатеринбурга, поздравил нас – и себя – с этим гид. Само собой, не обошлось без болтовни о хозяйке Медной горы, о малахите, сказках Бажова и тому подобной ерунде. Мужчина с Урала поделился с нами удивительной новостью. Оказывается, сказал он нам, в Екатеринбурге пролегает граница между Востоком и Западом, между Европой и Азией. Поэтому некоторые ученые склонны считать, что Екатеринбург на самом деле был обозначен в некоторых летописях как Стамбул, то есть, Константинополь. А дальше исследователи просто все напутали. Крестовые походы, осада арабами, падение после штурма янычарами Мехмета Завоевателя – все это было в Екатеринбурге. А в Стамбуле? А в Стамбуле не было ничего! Таковы факты, он вычитал их в журнале «Очевидное – невероятное»! Публика аплодировала. Гид слушал внимательно. Я уже слышал, как он рассказывает все это следующей группе. У меня не было ни малейших сомнений, что он понятия не имеет об истории страны, в которой живет. Это же турок! Почему турок нет на Луне, спросил меня как-то в Стамбуле паренек, учившийся в Лондоне и потому хоть что-то, пусть и приблизительно, о нормальной жизни представлявший. Я понятия не имел. Ну как же! Турок нет на Луне, потому что на Луне нет сигарет и футбола. И верно. Покурить и посмотреть матч по телевизору. Больше их ничего не интересовало. А, простите. Еще – секс. Вернее, даже не он, а социальный статус, который придает вас секс с красивой женщиной. Или с некрасивой. Или не с женщиной. Плевать. Главное, чтобы секс был с гражданином другой страны. Это важно для турок. Конечно, не так, как сигареты и футбол… Мустафа как раз закончил рассказывать нам про работу в отделе полиции, где он допрашивал русских проституток, закурил, и начал было про очередное противостояние между «Галатасараем» и «Фенербахче». В этот момент в автобусе появились две пожилые женщины. Из Москвы. Одна из них представилась редактором журнала про растения. Назывался он то ли «Овощ» то ли «Флора». Как-то так. Всем она сунула по визитке, само собой, на ней был нарисован листочек. К счастью, не фиговый. Женщины заняли свои места впереди и степенно поправили шляпы на головах. Знаем ли мы, какое в Турции страшное солнце, спросили они. Я хотел было напомнить им, что солнце везде одинаково. Что это вообще, Солнце, звезда, благодаря которой на планете земля существует жизнь, и, куда бы вы не поехали, оно останется везде одним и тем же. Антарктида, Южный полюс, северный, Гренландия, Исландия, Австралия, Тропик Рака, Козерога, Париж, Молдавия. Какое бы Солнце вам не светило в этих местах, это все равно – одно и то же Солнце. Но едва я собрался это сказать, как женщины переключились. Они рассказывали о своих детях, своих внуках. Им плевать было на мое мнение по тому, или иному поводу. И не только им. В туристических поездках люди стараются выплеснуть на вас как можно больше информации о своих жизнях, о себе. Вы для них не партнер, даже не партнер по бою. Вы для них просто «груша». Они – знай колотят по вам своими языками, вот и все. Так что я заткнулся. В конце концов, какое право я имел их осуждать? Я такой же. Мне было плевать ни них так же, как и им – на меня. Я посмотрел в окно. Садился самолет, он мигал красными огнями, двигатели ревели. Из-за шума я не заметил, как в автобус вошли еще две женщины. Одна из них была загорелая, как турчанка. Наверняка, с крайнего Севера, подумал я. Так оно и оказалось. Она родом из Новосибирска, там было минус тридцать, когда она улетела. Минус тридцать? Нет! Минус сто! Мороз ломал железо, автобусы разлетались в клочья, провода осыпались прахом. Один мальчик вышел на улицу, и вернулся снеговиком. Ну и тому подобные россказни. Как и всякий человек, жаждавший привлечь внимание, она налегала на небылицы. А что может дать большую почву для фантазий, нежели климат? Живи она в Австралии, она бы рассказала нам, как за людьми охотятся гигантские кенгуру. Но она из Сибири. Так что мы прослушали несколько историй об уссурийских тиграх. Ко мне она едва было не потеряла интерес, когда услышала, что мне доводилось бывать в этих местах – лжецы ненавидят свидетелей так же истово, как и преступники, – но потом оживилась, увидев мой молдавский паспорт. О, Молдавия! Чепрага, вино, виноград, виноград белый, виноград красный, розовый, кукуруза, лоскутные поля, солнце, небо, воздух, мир, труд, май. Днестр, синее небо, белые облачка, доброжелательные крестьяне, вино, вино, вино и еще раз вино, грецкие орехи, опять вино, вино, подвалы в городе Крикова, приезд Брежнева, мой белый город, ты цветок из камня. Она вывалила на меня всю свою мусорную корзину штампов. Плевать ей было, какая Молдавия на самом деле! Она хотела только одного – выговориться. Так что я вежливо слушал. Ее подруга, не выдержав, добавила слегка грязи, щепотку дерьма, легкий укол. Как там Тирасполь, спросила она меня. Это ведь уже не Молдавия, сказала она. Что я мог сказать? Мне были глубоко безразличны и Тирасполь и Кишинев, и виноград и вино, и Чепрага и Ротару, и Днестр и Лотяну, мне было плевать на все это. В моем паспорте стояла открытая канадская виза, и я собирался в ближайшие месяцы переезжать в Монреаль. Но ничего такого я им не сказал. Я просто согласился с тем, что Приднестровье – русская земля, и никогда не было Молдавией, подтвердил, что в квартире каждого молдаванина есть подвал, в котором хранится бочка с вином (а у каждого русского, стало быть, по ручному медведю, а у еврея – по своему, персональному погромщику), и что молдаване пьют его с пеленок. Как оно на самом деле, я понятия не имел. В конце концов, я не молдаванин, и у меня в семье ни одного молдаванина нет. За исключением, конечно, жены, но дело у нас шло к разводу, а раз так, то какой смысл мне был распространяться о ней перед этим странным сборищем случайных людей? Они рассказали мне про своего друга, велогонщика из Молдавии – они говорили «молдова» и каждый раз я морщился от этого, как от зубной боли, – про своих приятелей, которые поставляют бизнесменам в «молдову» прессы, благодаря которым из виноградных косточек выжимается масло… Я уже начал путаться в именах, фамилиях и датах. К счастью, тут включился фотограф, протиравший свои окуляры, линзы, штативы. Он подхватил беседу, женщины из Новосибирска, было, обрадовались, отстали от меня, как пиявка – от высосанной до белизны ноги, в расчёте поживиться новой жертвой, но не тут-то было! Фотограф был сами с усами! Он просто использовал это, чтобы начать гадить в их головы самому. Плевать ему на прессы для косточек, совершенно равнодушен был к гонщикам из Молдавии или Новосибирска. Он просто с солнечной улыбкой начал болтать о себе, и о том, что важно для него лично. Читали ли дамы Коэльо, спросил он. Знают ли они, какие переживания он, фотограф Ренат, испытал, когда разошелся со своей подружкой из Белоруссии? Сибирские женщины приуныли. Я слегка переместился от трескотни к окну, глянул на часы. До конца сбора группы оставалось пять минут. В это время из отеля вышли две женщины. Совершенно очевидно, родственницы. Мать – еще стройная, но уже постаравшаяся отказаться от своего женского естества. Наверняка она сделала это с облегчением. Она была из категории тех, кто радостно вздыхает, когда секс перестает играть важную роль в их жизни. Все они твердят одну и ту же фразу какого-то дурака, который на склоне лет сказал, что перестать заниматься сексом это все равно, что не находиться больше в седле на норовистом жеребце. Что же, раз так, я предпочитаю умереть в седле. Но она была не из таких. Единственное женское, что у нее осталось, что она не сумела вытравить, был зад. Он смотрелся на ее теле как пришелец из космоса, оккупант, что-то инородное. Зад и ее обладательницу сопровождала дочь. Ей еще предстояло пройти путь матери, но она, совершенно очевидно, уже шла по нему. Она не знала/, что делать со своим телом, и с нетерпением ждала старости, чтобы поскорее плюнуть на него. Крепкая, скорее чуть полная, белокожая девушка с чертами лица, чем-то напоминавшими реконструкции Герасимова. Если древние славяне на территории угро-финских племен и правда существовали, то, безо всяких сомнений, они выглядели именно так. У девушки была большая грудь, чуть выпирал живот, она была одета в короткие шорты, майку, и накидку с капюшоном, которым собиралась прикрывать свою чересчур белую кожу от так называемого турецкого Солнца. Она не была красивой, но и не была некрасивой. Все зависело от того, как вы на нее посмотрите. Я, между тем, был второй день без секса – само собой, перед скандалом и после скандала (перед следующим скандалом), мы с женой ожесточенно, как и полагается врагам, трахались, но это было давно, целую вечность назад – поэтому глянул на нее с интересом. Постарался подавить его в себе. Девушка оживленно беседовала с матерью, у нее была странная, раскачивающаяся походка, она не выглядела женственной. Вела себя с матерью, как товарищ. Наверняка, окажется дурой, подумал я. Так оно и случилось. Она поступала, как идиотка. Едва зайдя в автобус, засыпала гида вопросами об истории Анталии – я злорадно отметил, как бедолага начал пыхтеть и отдуваться, врать напропалую, и что-то там выдумывать, врал прямо с чистого листа, ставил ложь на рельсы с колес, он понятия не имел об истории, – уронила три раза сумочку, задела пять раз соседей, четырнадцать раз извинилась. От нечего делать я считал промахи. Она пожала мне руку – плюс один! – и представилась. Оказалось, что ее зовут Анастасия. Ну, хоть что-то от женщины! Анастасия уселась передо мной, и я смог спокойно наблюдать ее затылок. Родинки на белой коже, выглядывавшие из-под редких волос, выглядели волнующе. Еще один плюс. Я решил постараться видеть в людях только положительное, так что постарался взглянуть на Анастасию доброжелательно. В конце концов, у нее была неплохая фигура. Но то, как она обращалась со своим телом, губило все на корню. Есть такие женщины, которые не понимают, что им со всем этим делать – я говорю о груди, бедрах, заднице, клиторе, вагине. Они словно мужчины, которым по ошибке выдали не ту оболочку. А те по рассеяности взяли, да расписались. Вот и Анастасия выглядела такой. На свою грудь она смотрела с недоумением, когда садилась, то приподнималась и с удивлением оглядывалась на задницу. Как эта штука оказалась на конце моего позвоночника, словно говорил ее взгляд. Задница не отвечала, это углубляло ступор, продлевало недоумение. Анастасия снова садилась, но мир не становился для нее понятнее. В общем, выражение легкого недоумения так и застыло на ее лице. Навсегда.

Анастасия с матерью – та уже делилась с соседками, откуда они приехали, Нижний Новгород, мы из купцов, – уселись, и автобус тронулся. Я пересчитал. Нас было четырнадцать. Неплохо, если учесть, что это мое любимое число. Конечно, все дело в эгоизме, утверждала жена. Я родился четырнадцатого февраля, и всячески эксплуатировал дату своего рождения, чтобы переспать с как можно большим количеством тех, кого моя жена называла шлюхами клятыми. Послушать ее, так в мире только одна порядочная женщина, и это она сама. Я понял вдруг, что нас в автобусе пятнадцать. С моей женой. Ирина, извини, вежливо, но твердо, сказал я, и мысленно открыл дверь. Выпроводил ее из автобуса, помахал рукой. Она пустила слезу, но я эти фокусы знал, так что никак не отреагировал. Вернулся на место, – не уходя с него, – и стал смотреть в окно. Отель сменили пальмы, их – равнинный пейзаж, а потом и горный. Мы ехали к пляжу Капуташ. Описанный в путеводителе, как самый красивый пляж Турции – это действительно так – он несет на себе бремя рекламы всего региона. Если вы видите красивую фотографию райского пляжа, и слово «Турция» где-то рядом, то, о каком бы регионе ни шла речь, она идет о Капуташе. Дело вовсе не в красоте пляжа, который, повторюсь, красив, как рай. Это и есть рай! Но что туркам с того? Плевать им! Капуташ они используют для съемок исключительно потому, что он ничей. Единственный бесплатный пляж Турции. Дикий, и потому бесхозный. Принадлежи он кому-то, хозяин бы непременно заломил дикую цену за право фотографировать пляж для рекламных проспектов! Но, к счастью, Капуташ – достаточно далеко от отелей, и просто находится по дороге от Анталии к античному городу Фазелис, куда мы направлялись сначала. А раз посещение пляжа бесплатное, разве могли мы удержаться от того, чтобы включить его в свой маршрут? Разумеется, нет! И, конечно, это слегка поднимало стоимость тура. Все, что даром, в Турции включают в цену, вписывают в счет. Дышите воздухом? Отлично! Подарок от принимающей стороны. Упал луч Солнца? Замечательно! Это маленький презент от гида. Был запор, наконец-то просрались? Великолепно! Это – от всей души, это от нас. Турецкое радушие, турецкое гостеприимство. Все для дорогих гостей. Я отвлекся от созерцания видов, и вслушался в монотонный бубнеж гида. Тот развлекал группу в пути до Капуташа. Рассказывал им про то, какие они, мусульмане, добрые и какое неверное представление о них дают СМИ. Причем, никто его об этом не спрашивал! Но он был настоящий турист, наш Мустафа. Ему срать было, что вы думаете, что вас интересует и вообще, о чем вы хотите поговорить или узнать. Срать, и все! У него просто были кое-какие мысли, некоторые идеи, и он элементарно желал вывалить их на вас, выгрузить поднятием кузова самосвала. Сейчас вот ему хотелось посетовать на этих проклятых европейцев, которые очерняли его любимую Турцию, его обожаемый ислам. Группа слушала внимательно. Мустафа разглагольствовал.

Для начала ему захотелось поговорить про ислам и христианство. Не то, чтобы это хоть кого-нибудь интересовало. Но какая разница? Это волновало Мустафу, волновало очень сильно! Он ведь смотрел телевизор, а там иногда говорят такие вещи! Как тут останешься равнодушным, черт побери?! Как и внешняя политика США, ему не давала покоя мысль о том, что кто-то где-то в мире исповедует другую, нежели он, религию. При этом засранец был вовсе не религиозен – как шепнул мне по секрету знавший гида фотограф, – ходил на дискотеки, спал с туристками, выпивал, и, конечно, курил. Но ему можно! Им всем можно, ведь это святые люди. И Мустафа, как один из них, решил, стало быть, обратить автобус в правильную веру. Туристы – выходцы из страны, где перевешали всех попов еще сто лет назад, – смотрели на него с тупым безразличием. Мустафу это не смущало. Да, ислам! Знаем ли мы, что они, мусульмане, – несмотря на антитурецкую пропаганду в западных СМИ – не имеют никаких претензий к христианам? Сказав это, он сделал паузу. Совершенно очевидно, мы все должны были встать и зааплодировать с благодарностью. Наверняка, так бы и сделали, не швыряй водитель машину по разным полосам движения с таким ожесточением, как будто вел танк на поля Нормандии, избегая мин. Только вместо мин здесь были другие машины. Турецкий стиль вождения, сказал Мустафа довольно, немножко резковато, зато мы выедем из Анталии через пятнадцать минут, а не спустя час. Как зачем? Сегодня, как и мы, выехали в такой же тур группы из десятков, нет, сотен отелей Анталии. Это будет что-то вроде гонки яхт из мультфильма про капитана Врунгеля. Или мы будем первыми, или не сможем даже пройти на узких улочках античных городов, «поражающих своей древней красотой на фоне неземных пейзажей средиземноморского побережья Турции». Последнюю фразу я пропустил, но знал наизусть, потому что сам же ее и написал. Но вернемся к исламу, сказал Мустафа и глаза его заблестели. Никаких претензий, повторил он, к христианам у мусульман нет. Собственно, живите спокойно! Просто, знаете ли вы, что мусульмане принимают и пророка Авраама и Иисуса? Конечно, он сказал это по-другому. Ибрагим и Иса. Бедняга начала пересказывать нам, – нимало не смущаясь, просто потому, что он не знал толком, – краткое содержание Ветхого завета. Что самое удивительное, многие и правда его не знали. Но что поделать, попов же перебили, я же сказал. Они живут вот уже сто лет без образования, без стыда, веры и морали. Новые попы, появившиеся недавно, лишь уменьшают их, – веры, образования, стыда, – некоторое оставшееся количество. Зато в Турции всего этого, если верить Мустафе, было в избытке! Когда он дошел до Второзакония, некоторые уснули. Но Мустафе было все равно, он заливался соловьем и разливался Атлантическим океаном во время прилива. Совершенно некстати я подумал о том, что ночью над моим балконом, словно кружась посреди моря, сияла полная Луна. Значит, поездка будет непростой, знал я. Луна безошибочный знак для меня, она никогда не обманывает. Как и турки, самый честный народ в мире, рявкнул в микрофон Мустафа, решивший оживить зал. От его громкого голоса кто-то застонал, кому-то снились кошмары, я явственно слышал, как Анастасия, сидевшая на сидении передо мной, пробормотала во сне – «нет, нет, нет, пожалуйста, не…». Мать погладила ее по голове. Я позавидовал девушке. Моя голова тоже болела, и я стал гладить ее сам. Ничего не получалось, мои руки слишком грубы, к тому же, на них мозоли из-за штанги, которой я увлекся, если верить моей жене, в ущерб семье и ей, жене. Мозоли царапают, пожатие слишком сильное. Но я ведь стараюсь ради тебя, мысленно закричал я, в бешенстве разбив пару тарелок. Видимо, все это отразилось как-то на моем лице, – уж губы-то задергались точно, – так что Мустафа испуганно решил, что это я из-за него, извинился, и понизил тон на пару децибел. Чуть ли не шепотом он продолжал про то, что, на самом деле, ислам это и есть настоящее христианство, просто глупые, неразумные христиане отошли от своего, первоначально чистого, учения, и стали целым стадом заблудших овец. Мустафа и сгонял их посохом. У него выходило все так, как будто он был голубкой – жирной голубкой в мятых белых штанах, спущенных низко, как если бы голубка обгадилась, – с веточкой в клюве. Похлопав немного крыльями, Мустафа сумел даже взлететь на пару метров, и сделал над нами круг под аплодисменты. Само собой, после этого он прошелся по автобусу и собрал со всех по два доллара чаевых за это удивительное представление. Затем гид снова обернулся проповедником, и стал, прохаживаясь между рядами, развивать некоторые свои идеи относительно сионистского заговора Израиля и США против Турции в аспекте развития современного ислама. По его словам выходило, что единственные, кто помогут туркам, это русские. И наоборот. Когда на землю придет Иса, торжественно прошипел он, все мусульмане и настоящие христиане объединятся и будут сражаться против неверных. А где еще есть чистое христианство, как не у вас, православных? Я бы прослезился, не понимай я, что в автобусах с группами туристов из какой-нибудь Австралии сынами тьмы в этой постановке Мустафы становятся русские, а настоящими христианами – англосаксы. Ничего личного. Сын света – человек, который дает на чай. Сын тьмы – тот, кто не дает. Мустафа еще не решил точно, к какой категории принадлежим мы, поэтому производил разведку боем. Он сам себе противоречил. Уверял, что Турция это первая экономика в мире, после чего начинал плакать, доставал из-под сидения заранее припасенные цепи и бичевал себя ими, разбрызгивая кровь по всему автобусу, и сетуя на то, как непросто приходится турецкому труженику. Все это – с явным прицелом на вознаграждение… Машину, между тем, стало бросать особенно гадко – я буквально чувствовал, как не просто я, мое тело, но и вся моя кровь, бросается из одной стороны в другую. Кровь плескалась во мне, как жидкость в чаше. Я выглянул в окно. Так и есть, мы выехали за пределы Анталии, проехали чуть по прямой, и взошли на серпантин. Такой извилистый, что напоминал дохлую змею, которая пролежала на солнце несколько недель, и полностью утратив упругость мышц, стала какой-то кашей в высохшей оболочке кожи. Казалось, от давления наших шин серпантин должен разлететься в стороны брызгами, как если бы мы наступили во что-то жидкое. Солнце переместилось в другую сторону, и преследовало нас теперь с моря. Синее, величественное, прекрасное, оно плескалось в камни, видные нам время от времени – когда автобус поднимался выше, – и словно ждало, когда же мы решим искупаться. Кстати! Почему бы нам не искупаться, поинтересовался я. Тем более, в программе тура, которую же я и расписывал, – как водится, не видя ни одного из мест, которые рекламирую, – четко указан пляж Капуташ. Один из лучших пляжей Турции и Европы. Дикий пляж, что уже само по себе редкость в Турции, я уже говорил. Группа радостно оживилась. Они провели в отпуске уже сутки, а еще не поняли толком, что происходит. Даже вялая и апатичная как все угро-финнки, Анастасия приподнялась со своего кресла, словно приходящий в себя после гипноза кролик – так на нее подействовала вся эта невыносимо скучная болтовня про Ису, Мусу, Ибрагима и прочих истлевших персонажей давно уже умерших книг. Какая ирония, подумал я, глядя из окна. Убогость аврамических религий особенно видна здесь, в Малой Азии, в древней Элладе. Пропитанные солнцем и солью греки ведали, что творят, а отличие от нудных скотоводов и ростовщиков, подхвативших сказки в «жизнь после смерти». Вся их, греков, жизнь, была здесь. Живи, пока живется. Ныряй со скалы в море, отфыркивайся, чувствуя горечь воды на губах, беги за пастушкой, карабкаясь по камням, сражайся за город у его стен, веди неспешные беседы о размерах Земли, прогуливаясь по саду. Успей жить. Сметь жить. Храбрость это не только не пугать других. Храбрость – это не бояться самому. Имей смелость быть там, где ты есть. Будь здесь и сейчас. И надо же, чтобы именно здесь, в колыбели цивилизации, высадился первый десант нудных проповедников, который начался с сотрудника налоговой полиции Павла – я представил, с каким наслаждением он разбивал статуи Афродиты в своей новенькой, с иголочки, форме с погонами и медалями, и содрогнулся, – и продолжается любителями, типа нашего Мустафы. Единобожие. Господь Бог, как Мустафа Кемаль Ататюрк. Ничего. Нам предстояло смыть с себя грязь цивилизации иудео-христиан, погрузившись в купель Средиземноморья. Речь шла не о том, чтобы умереть и воскреснуть заново: оставим эти сказки идиотам с тремя классами образования. Речь шла о Лете. Не реке, но море забвения. Средиземноморье отбирает у вас память, миф о Цирцее мог появиться только в таких местах, как эти, думал я, глядя на островки, разбросанные вдоль побережья. Да и не миф это вовсе. Никакая Цирцея не нужна Одиссею, чтобы забыть все, и предаться блаженству и неге. Средиземноморье и есть Цирцея. Эта прозрачная вода уничтожает прошлое, залечивает раны. Я прикинул расстояние до Капуташа, оставалось еще полчаса. Сказал об этом путешественникам. Люди начали улыбаться. За исключением Мустафы, конечно! Он, переживая, сказал таким тоном, как будто у него умирал кто-то из близких – что, учитывая его страсть к наживе, было недалеко от истины, – что взял на себя смелость кое-что изменить в маршруте. И что сейчас мы поедем не на пляж Капуташ, а в маленький аутентичный магазинчик аутентичных изделий из аутентичной турецкой кожи, содранной с аутентичных коров, пасшихся под аутентичным Солнцем… Дальнейшее было ясно. После магазинчика кож нас ждал магазинчик изделий из камня, а там и винный погребок – и все это по цене в пять-семь раз вышей той, за которую вы могли бы купить с потрохами этих коров, этих мастеров, это вино, это Солнце, наконец. Мустафа волновался. Что вам то море?! Ерунда какая, подумаешь. Да оно каждый день плещется там, у подножия серпантина. Куда оно денется, это море? Да оно было здесь сто миллионов лет и будет еще триста миллионов лет. До того самого дня, когда на Землю спустится Иса – по лесенке, то ли сброшенной с вертолета, то ли просто спущенной с неба, – и не эвакуирует истинных верующих, раненных и вообще тех, кто заплатил. Море было, есть и будет, чего к нему торопиться-то?! А настоящий турецкий обед, который приготовят у нас на глазах турецкие повара? Он, кстати, знает тут ресторанчик. Напуганные и сбитые с толку туристы молчали. Я понял, что море ускользает от нас, отступает отливом. Требовалось вмешательство! Еще дня жары, липкого пота, грязи, и нервных обвиняющих монологов про себя – нет, я бы этого не выдержал. Пришлось поднимать бунт на корабле. Само собой, меня поддержали. В первую очередь те, кто мямлили, и готовы были согласиться променять море на тухлый магазин, в котором мухи перебегают с одной кожаной куртки на другую. Русские – благодатная почва, как для тирании, так и для мятежа. Все, что им нужно, это хороший вожак. Несмотря на всю мою нелюбовь к публичным выступлениям, я был вынужден заняться этим. Спустя пять минут автобус полыхал. Они не хотят никаких магазинов, они хотят только моря. Эй, водитель, поворачивай к черту! Особенно усердствовал тихий, улыбчивый мужичок из Москвы, или Подмосковья, я вечно путаю эти два города, и единственное, что могу сказать уверенно – он носил сандалии на носок, и все время раскланивался с вами и извинялся, хотя ничего такого не делал. Но ему, видимо, казалось, что это вежливо. После того, как мы завербовали в ряды восставших еще и женщин из Новосибирска, стало понятно, что дело идет к поражению Мустафы. Тот с достоинством, – как Красс, давший отрезать себе голову, – подчинился требованию группы и с горечью сказал что-то водителю по-турецки. Тот выкрутил руль, и автобус, заложив дикий вираж, закрутился волчком, донесся до ограды – раздался вопль ужаса, – после чего медленно, как в фильмах, вылетел и стал падать, переворачиваясь. К счастью, все были пристегнуты. Мы успели заметить отблеск солнца на поверхности моря, и мне даже показалось, что я вижу кое-где вдали корабли эллинов с гордо раздувшимися парусами, после чего синеву сменила придорожная зелень, а потом опять море и так несколько раз – автобус вертелся в воздухе – и, наконец, почувствовали сильный толчок. Автобус встал точно на колеса, как кошка, упавшая на все свои четыре лапы, на которые она приземляется за время всех своих семи жизней. Воцарилось гробовое молчание. Наконец, водитель тронулся и мы поехали уже в другом направлении. Мустафа взял микрофон. Сказал – этим трюком мы постоянно поражаем туристов. Снял свою бейсболку и отправился собирать со всех по два доллара за аттракцион. Поражены были все, и настолько, что отстегивали молча. Даже я отдал кое-какую мелочь.