Текст книги "Возвращение в Афродисиас"

…Постепенно, подъезжая к пляжу, туристы оживились. Начались разговоры, становившиеся тем громче, чем ближе казался пляж. Маленький рай, Капуташ улегся, – свернувшись золотистым морским котиком, – у подножия высокой скалы. К песку сверху от серпантина вела длинная лестница с большими ступеньками. На пляже не было ни лежаков, ни зонтиков, ничего. Только песок, камни, да море удивительного – переходившего из синее в зеленый и наоборот, – цвета. Полумесяцем в километре разбросались маленькие островки, принадлежавшие когда-то Турции, а потом отошедшие Греции. Наверняка, за пачку сигарет и билет на футбольный матч финала Лиги Чемпионов. Я спускался по лестнице, преодолевая порывы ветра. Внизу его совсем не было, наверху же он сносил вас вниз, бросал на камни, и разносил потом клочья тела ненужной, и потому разорванной визиткой магазина аутентичных турецких сладостей, сунутой под подушку в отеле. Я машинально нащупал такую в кармане шорт, порвал в кармане же, и бросил. Ветер подхватил бумажки и разбросал, словно песок. Внизу тот был еще прохладным, потому что тень гор прикрывала пляж. Но постепенно Солнце спускалось полежать на Капуташ вместе с нами, и становилось теплее. Я отбросил майку, и, не замедляя шага, пошел прямо в воду, оступился в прыжке на остром камне, но это уже было неважно, потому что я летел головой в море, и оно оказалось таким, как я и представлял. На глубине плавали чудные осьминоги, нарисованные на греческих амфорах, мелькали то здесь, то там, нимфы и наяды, улыбался мне безмятежно Зевс, статуя которого выпускала пузырьки воздуха из-под камней. В массиве воды, вставшей передо мной голубоватой стеной, я различил черты лица. Древний старец. Седая борода, сотворенная из пены, то закипавшей, то исчезавшей… глаза из бликов отраженного морем Солнца… черный провал рта в виде подводной пещеры. Я понял, что вижу перед собой бога вод, и, стало быть, бога всего сущего, потому что оно и есть – порожденное из воды. На меня смотрел Посейдон. Я приложил руку к сердцу и постарался представить себя, как и полагается вежливому гостью. Но у меня не получалось. Бог желал знать, кто перед ним. Но я не знал, что сказать. Я не знал, кто я такой. Сказать о профессии? Что ему она. Имя? Оно сотрется. Попробовав сформулировать, кто же я такой, я почувствовал лишь недоумение и легкое презрение. Я смотрел на себя, как рыбак – на сорную рыбешку. Такую выбросят в море – она даже как еда не нужна. Но разве я не в Элладе? Разве не здесь родился Герой, человек, бросающий вызов богам, подумал я, почувствовал легкое волнение моря, начавшееся подо мной. Не сразу я понял, что Посейдон при упоминании Одиссея сердится, а когда понял, то было поздно – воды течения, куда я нырнул, влекли меня к одному из островков. Все, что я смог сделать, так это выкарабкаться на поверхность воды, и подгребать, делая глубокие вдохи. Остров, так остров, думал я, покорно принимая волю моря, волю богов. Оглянулся. Капуташ вдалеке сиял лазурью рекламной картинки. Люди из группы бродили по пляжу, как первобытные, как неандертальцы, они освобождали тело и разум, они собирали раковины, они были почти наги, и постепенно Солнце, море и свобода начали очищать их тела, головы, выдувать солому из них, и я впервые почувствовал гордость. Не за кого-то конкретно. За человека. Как мы все-таки красивы. Даже если мы уродливы. Глубина становилась все меньше, вода теплее. Я почти подплыл к острову, но мне пришлось плыть вдоль берега, чтобы найти место для высадки. Все побережье там буквально истыкано острыми камнями и раковинами, по которым и между которых улыбками Посейдона и посланцами воли богов мелькают шустрые крабы да рыбки. Я едва успевал их заметить. С трудом, оступаясь, и опираясь иногда на руки, выбрался. Оценил расстояние. Сказал – спасибо, о, спасибо. Прошел вперед несколько метров, и различил впереди сосновую рощу. Прямо посреди нее, словно ствол, но не корявый, а распрямленный, стоял человек. Я не сразу понял, почему он напомнил мне ствол, а когда понял, то постарался приблизиться максимально незаметно. Сверху это был атлетически сложенный мужчина, у него была бородка, пронзительные глаза, и сильные руки, в которых он неумело – как отец новорожденного – держал флейту. А вот ноги у него были безобразно раздуты, похожи на сосновые стволы, и обе – покрыты густой шерстью. Заканчивались ноги копытами. Мужчина стоял, словно человек, постепенно превратившийся в дерево – метаморфоза еще не произошла, но он уже смирился, и застыл уставшей бороться жертвой росянки. На островке площадью от силы пара квадратных километров он выглядел частью пейзажа. Если бы мужчина не улыбался и не дышал – я видел, как поднимаются и опадают грудные мышцы, – решил бы, что речь идет о памятнике. Роща, поднимавшаяся на небольшой холм, обрывалась под скалой, а по сторонам от нее пейзаж был пустынным, равнинным. На острове нет воды, вспомнил я объяснения гида. Ускорил шаг, побежал. Мужчина, резко повернув голову, прекратил играть – только тогда я понял, что слышу звук тоскливой мелодии, – и сделал несколько прыжков вбок. Побежал в гору. Я помчался за ним, невзирая на боль в ступнях от камней. Сомнений нет, догоню. Мне удавалось творить чудеса, когда я играл в университетской команде регби. Я уже видел камушки, осыпавшиеся под его копытами, и чувствовал его запах, – не человека, но животного, – и его спина мелькала прямо передо мной, как мы приблизились к скалам, и тут фавн совершил чудовищный прыжок. Пять метров вверх, не меньше. Мгновение, и я стою, глупо глядя на отвесную стену, подняться на которую не смогу ни за что. Мужчина с ногами козла исчез. Даже не выглянул сверху, хотя я ждал – теперь он был в безопасности, и мог вдоволь понаблюдать за мной. Да и не был ли он в безопасности, еще когда стоял внизу? По части физической формы он дал бы мне фору. Почему же он убежал, думал я, тяжело дыша, и возвращаясь через сосновую рощу к морю. В руках у меня была оброненная им флейта. Если бы не она, я бы себе не поверил. В роще я успокоился. Куски тени были разбросаны у подножия сосен причудливыми камнями, и уже выходя к морю, я вновь услышал музыку флейты. Должно быть, их у него много. Возвращаться не стал. Само собой, я мог попробовать обойти холм, и выйти к фавну с тыла, но что ему стоило спрыгнуть с обрыва – если он запрыгивал на него легко, как мы на ступеньку лестницы, – и вновь оставить меня в дураках. К тому же, оставалось мало времени. Мустафа, обливаясь слезами, выделил на посещение пляжа всего три часа. Потерянное для него время! Человек, который становится частью пейзажа, частью природы, перестает быть источником дохода. Я буквально видел боль на лице Мустафы, с тревогой наблюдавшим за отдыхом группы на пляже. Само собой, он смотрел из окна автобуса, потому что Капуташ его не интересовал. Это же не деньги! Я видел его лицо страдальца, когда плыл от островка к пляжу, начиная лишь постепенно осознавать всю игру Средиземноморья с человеком. Непростое море. Оно с сюрпризом. Если северное море выглядит мрачным и внушительным с самого начала, Средиземноморье обманывает игрой. Света, расстояния, глубины. Прозрачная вода покрывает дно, и тебе кажется, что до него рукой подать. Но, только опустившись на глубину двадцати с лишним метров и все еще не достигнув дна, ты понимаешь, что тебя обманули, и гибнешь, разрывая легкие при бессмысленном подъеме наверх. Поздно, слишком поздно. Островки сияют поблизости от побережья, но плыть до них – десятки километров. Благодаря Солнцу и теплу все кажется игрушечным, маленьким. А все – грандиозно. Гигантский храм, украшенный светом, Колосс, представляющийся игрушкой, вот что такое Средиземноморье. Я по достоинству оценил его, когда возвращался к Капуташу, и течение удивительным образом уже пропало, – впрочем, для меня в том ничего удивительно не было, я знал, что это само море пожелало доставить меня на остров, и притих, как ребенок при виде первой смерти в семье, – и мне пришлось постараться, чтобы вернуться. Само собой, до Капуташа от острова оказалось куда как дольше, чем я представлял. Так что подплывал я к берегу очень уставшим, но удивительным образом, это лишь придало мне сил. Я понял, что не думаю о доме, и тех, кого оставил там. Даже если я хотел об этом подумать, волна бросалась мне в голову и словно отгоняла мысли, а я отплевывался горькой водой, вмиг все забывал, и чувствовал себя человеком без прошлого. Вышел, пошатываясь, на песок Капуташа. Вблизи пляж напомнил мне античный амфитеатр с песком вместо сидений и скалой вместо стены, а еще – собор, природный собор. Я улегся на плоский камень, как жертва на алтарь, чувствуя легкое возбуждение, и закрыл глаза. В правой руке я все сжимал флейту. Вдалеке звучали голоса, которыми ветер играл, словно на арфе, волны стройными рядами гоплитов атаковали персидское золото песка. Перед тем, как уснуть, я сожалением подумал о том, что в группе нет ни одной красивой женщины. Сон был кратким и без сновидений. Некоторое время после него я даже не понимал, кто я, где нахожусь и вообще не мог припомнить своего имени. Голоса звучали уже на лестнице, часть группы поднималась к автобусу, у которого озабоченной куропаткой подскакивал и притоптывал Мустафа. Кто-то еще собирался у моря. В воде я различил светлое пятно, которое приблизилось, и вышло из моря, заслонив мне Солнце. Женщина. Явно не из нашей группы, уж больно хороша. Наверное, прибыли автобусы с другими группами, решил я. Фигура, заслонявшая Солнце, стала темной. Я оценил пропорции, грациозность, с которой она несла голову – мало кто из женщин понимает, что голова это изысканный плод, и его надо нести, как африканки несут горы тропических фруктов на подносах на головах, – полноту ляжек, крепость бедра, и изящество голени. Фигура медленно приближалась ко мне, оставшемуся на пляже последним. Я с нетерпением ожидал развязки. Сегодня мне даровано было видеть Посейдона и фавна, Зевса и наяд. Не за проявленные ли мной такт, и покорность, одна из них выйдет теперь из моря, чтобы подарить чуть-чуть себя, чуть – чуть забвения и любви? А может быть, это и не наяда вовсе, а сама Пенорожденная? Я с волнением вспомнил, что фигура выходила из кусков грязноватой пены. Колоссальные ноги ее уже были у моего лица, я смотрел между них на игру Солнца на поверхности моря, я чувствовал себя у женских подошв, словно корабль, вплывающий в Родосскую гавань. Встал, – едва не взявшись за чужие колени, чтобы помочь себе, – и обошел фигуру. Заглянул в лицо богини. Ей оказалась Анастасия.

Фазелис

Автобус тронулся, роняя внутри себя туристов, скачущих на одной ноге в тщетной надежде переодеться, и просушить купальные костюмы, гид радостно развернулся к нам – наконец-то неверные перестали терять время на совершенно бесполезные солнце, песок и воду, говорило его лицо, – и предпринял исторический экскурс. По его словам, мы находились в святом для каждого грека месте. Именно здесь, в Капуташе, а вовсе не на Кипре, явилась смертным богиня любви, – тут он почмокал, явственно себе ее представляя, – с пышными бедрами, небольшой грудью и выпуклым животом, ляжками, трущимися друг о друга, с волосами, пахшими морем, с губами, словно сливки, глазами, полными меда, пшеничными снопами в карманах, и… В том, что касалось женщин, он был поэт. Своеобразный, конечно, но ведь и литература не стоит на месте. Он болтал про Афродиту и так и этак, а я все смотрел на затылок Анастасии, разглядывая родинки на ее белоснежной шее и дивясь: что они такого делают с собой, эти женщины с севера, чтобы прикрыть и, по возможности, уничтожить свою природную красоту? Оставалась надежда, что все дальнейшее путешествие она проходит в нормальной женской одежде, по меньшей мере, в платьях. Так думал я, поглаживая ласково взглядом ее белые лопатки, ее крепкую шею. Тут Анастасия, словно мраморная до тех пор, отлипла от стекла, и ожила. Голос у нее оказался неприятный, резкий, чересчур низкий, такой же мужиковатый, как и все ее повадки. Разве Афродита появилась из моря не на Кипре, сказала она, и достала из кармана шорт блокнотик. Приготовилась записывать. Я с горечью понял, что она – из категории зануд, которые достают гида в группе, пытаясь «извлечь как можно больше полезной и интересной информации, которая обогатит ваши знания и даст почувствовать, что поездка была предпринята не зря». Самое отвратительное, что я сам призывал туристов проявлять интерес к такого рода информации, расписывая в буклетах богатейшие знания гидов, их интерес к истории, их всеобъемлющие и энциклопедические знания. Ложь, ложь, конечно же, ложь! Гид Мустафа понятия не имел о том, что в персидской империи существовали сатрапы. Для него «царь» было то же самое, что и «князь», а оба они равны «падишаху». Известие о пятом крестовом походе стало бы для него шокирующей новостью. О падении Тченотчитлана он узнал в 2012 году, во время просмотра развлекательной передачи «Угадай мелодию». Все, что он знал об истории, он почерпнул в буклетах. Причем даже не тех, которые писал я, а в старых их вариантах, от 1992 года, когда единственной достопримечательностью Турции, за которой ехали туристы из России, был склад матрацев и курток в городе Измире. Вот про матрацы и куртки он бы рассказал с удовольствием! Мустафа всю мировую историю – кое-что, слышанное о ней, – воспринимал через призму сточенной до полупрозрачности монеты. Он был сущий марксист! Александр Македонский покорил мир из-за денег, Цезарь и Помпей не поделили фабрику по производству сахарного сиропа и обуви, Клеопатра рассчитала влюбленных в нее полководцев из-за того, что они не поделили отель, статуи посреди античных городов – изображения уважаемых людей, которые финансировали все на свете. Деньги, капитал, бизнес. Даже собрание богов на Олимпе выглядело, в изображении Мустафы, каким-то заседанием акционеров общества с ограниченной ответственностью. Они обсуждали сделки, слияния, капитализацию, банкротства, все эти Зевсы, Посейдоны, Геры, Аполлоны. И всем им разносил – нет, не амброзию, а вкусный, ароматный и аутентичный турецкий чай, – быстроногий Ганимед. Разумеется, за чаевые! Кстати, о богах, напомнила Анастасия. Наверняка среди них заседала и Афродита. Которая, – напомнила упрямая Анастасия, сверяясь с распечатками из «Википедии», вклеенными в блокнотик, – родилась все-таки на Кипре. Ну, согласно легенде. Капуташ, Капуташ, а вовсе не Кипр, взвизгнул гид, отвечая на вопрос, и, кстати, после всего пережитого на островке и в море я был совершенно с ним согласен. Это во-первых. А во-вторых, проклятая пропаганда греческой части Кипра постоянно лжет, фальсифицируя точные исторические данные. Согласно им, Афродита родилась если и не у Капуташа, то уж в турецкой части Кипра точно! Греки тут не при чем! Дегенераты, вырожденцы. Только и знают, что покушаться на святое и чужое: Афродита, острова, фирменная виноградная водка ракия, настоящая пахлава, и многое другое, все это было придумано в Турции, даже если Турция возникла две тысячи лет спустя. Плевать! Древний турок Гомер мудро предвидел будущее, родившись в замечательном центре текстильной промышленности Турции, Измире. Кстати, не желаем ли мы заскочить в Измир, на фабрику распашонок? Ее владелец – давний друг Мустафы, он все продаст с гигантской, невероятной скидкой. Это недалеко. Примерно восемьсот-девятьсот километров. Ну, если честно, полторы тысячи. Но время пролетит незаметно. Он, Мустафа, расскажет нам истории, много удивительных и забавных анекдотов, и мы и не заметим, как… Я поднял над головой – за спинами всех, – карту с маршрутом тура и грозно постучал по красной линии маршрута. Мустафа умолк. Бедняга точно решил, что я представляю тайную инспекцию, что я приставлен к нему, словно орел к Прометею. Даже за печень схватился! Ай, проклятый гяур (неверный – прим. автора), говорило его лицо. Оно вообще говорило не менее красноречиво, чем рот Мустафы – вальяжный, чувственный, полный. Очень солидный рот. Уверен, жители квартала, где живет уважаемый гражданин Мустафа, поставили памятник его рту. Из мрамора, не меньше! Кстати, по обеим сторонам дороги появились мраморные кубы, на которых время от времени возникали, словно хотели нас поприветствовать, статуи без голов и без лиц. Местность, в которой мы проезжали, находится под покровительством богини по имени Афродита, сказал Мустафа. Это территория любви. Недаром поэтому финальной точкой нашего путешествия станет невероятный, легендарный, удивительнейший город Афродисиас. Все томно вздохнули. Автобус припарковался у римского акведука, на пыльной площадке, прямо в густом кустарнике. Откуда-то из редкой тени соснового леса навстречу нам уже неслись продавцы сувениров. Фазелис, торжественно объявил гид. Мы поплелись за ним на выход, поддерживая друг друга, и смущенно извиняясь, когда сталкивались. Нас выгрузили прямо у гавани, на которую ступил сам Александр Македонский, приехавший покорять Иран с его Ахмениджадом, сказал гид. Дальнейшие его объяснения я не слышал, потому что уходил к морю. Гавань, не длиннее пятидесяти метров, пожинала морские волны идеальным полумесяцем серпа. Сердце мое билось в такт морю. Не было ни души, я пошел прямо в воду, я шел решительно, как мать Одиссея, решившая встретить смерть в волнах, и остановился, лишь когда вода дошла мне до рта. Здесь она оказалась не такой соленой, как в Капуташе, все дело в маленькой речушке, стекавшей в залив с горы, где горел священный огонь Химеры. Я знал, что гид не поведет туристов туда. Плюс два часа истории? Минус час сувениров! Такая математика не для Мустафы. Зачем терять время? Я фыркнул, окунул лицо в воду, постарался рассмотреть камни, на которых стоял. Увидел большую тень, упавшую на меня. Поднял голову. На меня заходил сбоку небольшой корабль, на палубе нетерпеливо приплясывал полный, белокожий мужчина со склоненной набок головой и лицом, неуловимо смахивающим на черты священного Аписа. Без сомнения, сам Искандер! Как ему не терпелось, как он подвижен. Совсем не то, что десять лет спустя, когда даже встать поссать не сможет! Будет лежать на кровати, хрипеть, гадить под себя в парчовые простыни и задыхаться в дыму благовоний… именно, что «воний», так провоняется ими комната. Никто не виноват, кроме тебя, царь. Кирпич – не материал для людей. Вавилонские зиккураты это гробы для живых мертвецов. Гигантские вараны жили на верхушках этих башен, мерзкие, склизкие, тошнотворно пахнущие ящеры. Им носили молока на блюдечках жрецы-педерасты с глазами, подведенными краской. Этого ты хотел, царь? Вместо того, чтобы жить и умереть под высоким небом родины, ты променял ее на пыль, вонь, автобусы с туристами. На чаевые, и палящую жару Малой Азии. Даже до Афганистана дошел! Ты был первым неудачником там, за тобой последовали многие, от Моголов до ограниченного контингента интернациональных войск СССР, а после НАТО, от англичан до иранцев. Ты умер в красной глиняной пыли, в месте, которое тупые скотоводы с соломой в голове назвали Эдемом – еще бы, два ручья посреди пустыни! – отказавшись от рая, который тебе принадлежал. А началось все? С Фазелиса. Райская бухта, речушка с ледяной водой, и огни, огни химер, завороживших тебя, царь, настолько, что ты котом, одурманенным валерьянкой, рвал и когтил безобидный и бесформенный Восток, пока на Западе наливалась настоящая угроза. Свинцовый кулак Рима сокрушил требуху твоей так называемой империи, отбил почки, разорвал молекулы крови, от Рима у твоих генералов начались гематомы. Ты не дожил, а если б дожил, что бы сделал? Эта Малая Азия, этот Восток, они обессиливают. Но потом, потом. А пока – прыгай. Корабль причалил, мужчина издал воинствующий рык, скакнул на песок, за ним побежали другие… Что это за черт побери такое, наигранно весело спросила меня откуда-то сбоку Анастасия. Я не видел ее, потому что смотрел на Солнце. В глазах моих плясала зелень. Обычное представление для туристов, сказал я. Вы еще увидите так называемые гладиаторские бои в Эфесе, гладиаторские бои в Мирах Ликийских, и для вас разыграют сцены из жизни госпитальеров в замке Святого Петра в Бодруме. Она молчала. Я был уверен, записывала. У таких с собой и водонепроницаемый блокнотик найдется, и специальная ручка для воды. Я помолчал еще, потом спросил, могу ли я диктовать дальше. Он ответила, что не записывает. Я глянул. Анастасия плескалась рядом, подгибая ноги, и поддерживая себя на плаву руками. Рядом проплыла лодка с несколькими симпатичными, но чересчур крупными новозеландками – туристы из других туров и групп постепенно прибывали в гавань Фазелиса. Я глянул на лошадиные крупы девчонок «киви», и машинально отметил, что неплохо бы привозить гостей сюда на лодках. «Почувствуйте себя воинами Александра Македонского». Можно будет даже нанять несколько местных жителей, чтобы они, – стоя в халатах и шлемах из позолоченной фольги, – посыпали себе голову песком и в ужасе орали, изображая солдат персидского царя. Для VIP-групп я предусмотрел даже прекрасных невольниц, с радостью дарящих своим освободителям ласки и прелести любви на берегу ночного моря. Для VIPVIP – да, в Турции есть и такое, тут всегда найдется возможность добавить пару долларов к счету, – можно организовать и амазонок, отчаянно сопротивляющихся, амазонок, которых придется брать силой. Скажем, десятка три чудных воительниц. Из Украины, Молдавии, да. Что-то в этом роде. О чем вы думаете, сказала Анастасия, и я с легким удивлением услышал в ее голосе ревность. Ну, я специалист компании, и представляю себе все возмо… промямлил я. Нет, нет, сказала она, с прямотой – Чересчур, на мой взгляд, искренней и откровенной, такой, знаете ли, товарищеской, – о чем я думаю, глядя на ляжки этих бесстыдниц в чересчур коротких шортах. О… Но ведь и у вас такие же. Нет, у меня чуть длиннее, сказала она. И это легко проверить. Да, да, ныряйте-ка! Не выскочит же она из воды на три метра, как дельфин, чтобы я мог видеть, и не переться же нам обратно к пляжу пятьдесят метров по мелководью, а? Она, кажется, даже и не кокетничала. Я, пораженный, послушно нырнул, глянул. Само собой, вода так резала глаза – Средиземное море по сравнению с Черным или даже с Океаном, это как виски и вино, – что ничего конкретно я разглядеть не мог. Только выпуклый лобок, ляжки, да силуэт, лишь силуэт, шортов. Мужчины очень невнимательный народ, вечно им приходится раскрывать глаза на все, сказала Анастасия, когда я вынырнул с раскрытыми глазами, мигая, чтобы очистить их поскорее от воды. Ну что, убедились. О, да, не вполне уверенно сказал я. В смысле не очень, угрожающе приблизила она лицо ко мне. Нет-нет, я все увидел, и совершенно точно понял, что вы одеты намного прилич… Давай на ты! Давай, товарищ, чуть было не ответил я. Конечно, вежливо согласился. Увы, все мои прогнозы оправдывались. Она оказалась из тех женщин, которые всячески играют в «своего парня». Господи, да она, наверное, даже в детском саду, играя в доктора, представляла мужскую сторону! Свой в доску товарищ: и пивка попьет, и до дому донесет, и рублем до получки одарит. Как ты думаешь, нас не хватятся в группе, спросила она. Нет, гиду плевать, главное, будь в точке сбора вовремя, ответил я. Кстати, ты заметил, что на Капуташе нет туалета, спросила она. Я бывал там не раз, ответил я. Все они посетили естественный, так сказать, туалет, сказала она. Прямо в море! После этой ужасно острой еды в отеле… И группа оконфузилась. Все это случилось, пока я плавал к острову. Кстати, все заметили, что я держусь далеко от коллектива. Почему, в чем дело? Мы же все сейчас одна команда и, можно сказать, одна семья. Ну, уж на время путешествия-то точно. Мы повернулись к берегу, и стали любоваться формой гавани. На горе показались языки пламени. Я рассказал Анастасии про Химеру. Про запасы газа под горой, про огонь, который горит вот уже сотни тысяч лет, и босоногих гонцов, бегущих по склону горы – буквально скатывавшихся – чтобы донести огонь до моря, чтобы дать воде искру. Про лица богов и чудищ, мерещившихся им в причудливых стволах олив, сосен, гранатов. Анастасия перебила. Она норовила закончить рассказ. Туалета не было, а у всех началось расстройство. Повальное. Вот они и пошли в море. А потом… началось фирменное светопреставление. Всё поплыло обратно к берегу. Волны выносили и выносили Это на песок, пока, к счастью, не пошли очень сильные, и не раздробили все на мельчайшие частицы, поделилась она доверительно. Я кивал, поддакивал, мямлил. Не очень понимал, что ей нужно. Не хочу ли я прогуляться по городу, спросила она меня. Я со вздохом подчинился, и поплелся за ней – хоть на задницу погляжу, все утешение, – к берегу, где мы смешались с толпой туристов из Азии, и, то и дело, принимали из чьих-то рук фотоаппарат, чтобы снять его владельцев, и улыбнуться. Эти вьетнамцы, а может и корейцы, затопили лабиринты Фазелиса, словно воды их родины – рисовые поля. Мы гуляли по античному городу по колено в азиатах, как буйволы – по болотистым рисовым плантациям, и я то и дело ловил в небе фигуру аиста, взлетевшего к оранжевому Солнцу Вьетнама. Они гомонили, как птичий базар, и я почувствовал себя недалеким моржом, по ошибке выплывшим не на тот участок антарктического пляжа. Надо было вырываться. Пришлось схватить Анастасию за руку, которая оказалась по-мужски твердой – не удивила, – и рывком втянуть на боковую улочку, ведшую к остаткам бани и мозаикам. Там наткнулись на гида и группу. Мустафа, довольный, распинался про мозаики и про то, каких баснословных денег стоили они этому древнему городу. Сотни богатых, состоятельных горожан, вещал он, скидывались на подобные мозаики. Это было все равно, что рекламу в журнале «Турецких авиалиний» заказать. Стоит ли упоминать, что спонсором этих мозаик был древний «Тюрк-телеком» или что-то в этом роде? Мы пронеслись по центральной улице города – причем именно в маршевом темпе армии Македонского, стремительно ворвавшейся македонским ножом в размякшее маслице империи персов, – только успевая голову поворачивать. Вправо повернул, запечатлел пейзаж, влево, а потом глядишь, все уже поменялось. Мустафа вел нас к какому-то ресторану на отшибе, гамельнским крысоловом напевая про изыски османской и средиземноморской кухни. Нас ждет то, ждет это. А османская кухня, это как, поинтересовалась Анастасия, потянулась к блокнотику. Я почувствовал к ней легкую неприязнь. Можно подумать, она станет готовить по этим рецептам! Но Мустафе было приятно, Мустафа растаял фисташковым мороженным, забытым на блюде в приморском ресторане прямо посреди стола. О, кухня османов! Например, яичница. Во всем мире это просто, банально. Два яйца и все. Элементарно! Но! В Турции… здесь все по-другому. Здесь самым сложным блюдом была яичница. Яичница султанов, которую готовили десять часов, для начала томя на гигантских сковородах лук до полного изнеможения. Он становился сначала прозрачным, потом темнее, еще темнее. Он не жарился! Нет, он доходил. Словно падишах на камне турецкого хамама, лук на сковороде постепенно терял силы, терял цвет, отдавал все соки. Повара, умелыми массажистами, придавливали его своими ложками, гладили от пяточек до самой шеи. По прошествии десяти часов в остатки лука осторожно вводили яйца. Долго, очень долго, готовились. Повара в Османской империи все, как один, были некрасивые. Это потому, что у них были некрасивые жены, и, соответственно, дети. А почему жены? Все просто! Султаны. Не имело никакого смысла жениться на красивой женщине в ту пору, пояснил Мустафа. Всех красавиц, всех породистых, стройных, сексуальных, аппетитных, умных… короче, мало-мальски заметных женщин, всех их вывозили в распоряжение султанского гарема. Жениться на красивой женщине – одно расстройство. Не успеешь вкусить – м-м-м, облизал пальцы Мустафа, закусывая икрой из баклажанов, – прелестей супруги, как ее тащат в гарем, а тебя, в лучшем случае, приставляют к ней слугой. Сучка мстит, издевается, как может. И попробуй только вякни! Зашьют в мешок, и утопят в Босфоре, как обосравшегося кота! Впрочем, вы и сами все видели, разве у вас не показывают сериал «Великолепный век»? Яичница султанов, кажется, и правда готовилась для нас не одни сутки. Успела протухнуть! Так что значительная часть группы, стеная, выстроилась к дверям туалета, словно очередная партия грешников – ко входу в Аид. Остальные благодушно пили чай, кофе, любовались видом. Он потрясал. Мы сидели на террасе, в тени апельсиновых деревьев, над нами краснели гранаты и гроздья сладкого винограда, по правую руку море играло с яркой раскрашенной яхтой, по левую – резвились горные речушки на склоне Химеры, а прямо – играло в ручеек с солнечной дорожкой море. Пахло кипарисами, оливами, древностью. Позвякивали колокольчиками на монументальных шеях гигантские козлы, бродившие по прибрежным скалам. Это напомнило мне звон, исходящий от наших, молдавских, овец. Мне взгрустнулось… Не тут-то было! Туристка из Москвы попросила кофе. Дала пять долларов. Мустафа, взяв себе два, подозвал хозяина. Тот взял один доллар, срочно вызвал старшего официанта. Разъяснил задачу. Тот кивнул, спрятал один доллар в карман рубашки, вызвал двух помощников. Каждый, получив свои пятьдесят центов, бросился на кухню. Там нашли самого младшего официанта. Дали тридцать центов. Парень не сплоховал, нашел повара. Еще двадцать центов. Повар вышел на террасу и свистнул. Двое парней, валявшихся в тени вперемешку с бродячими котами, встали. Выслушали получасовое объяснение. Набрали в колодце воды, сварили кофе, принесли. Каждый – за свои десять центов. Такова Турция! Здесь предпочитают не работать. Это бизнесмены, дельцы. Им куда проще продать свою работу кому-то, взять разницу, и пусть она не так велика, как вся стоимость… ну так ведь они и не работали! Прирожденные эпикурейцы, думал я с завистью. Наверняка, Эпикур тоже родом из этих мест, тоже родился с феской на голове. А даже если и нет, какая разница! Всегда можно сказать, что другая версия – неправда, заговор западных сил. Что все на самом деле было не так. В конце концов, Эпикур мертв! Ему-то какая разница, где родиться, если он уже умер? Ерунда. Ничто не стоит нервов. Забот. Внимания. Соглашайтесь с чем угодно. Все равно вас истомят в здешних краях, как лук, хочешь ты того или нет. Еще и жену в гарем заберут. Зазвенели колокольчики поблизости. Заблеял с вершин генуэзской крепости муэдзин. Я прищурился и увидел, как на остатки стен лезут солдаты в малиновых шароварах, золотых тюрбанах, с кривыми саблями. Сверху их поливали кипятком мрачные, молчаливые итальянцы в кольчугах. Время от времени кто-то из них пронзал атаковавших пикой. Турок начинал вертеться, как гусеница, проткнутая осой, и защитник отбрасывал пику – прямо с телом, – подальше от стен. Но нападавших становилось все больше и постепенно стены стали полностью золотыми и красными, а после все исчезло в мареве. Когда же я, проморгавшись, взглянул на крепость еще раз, стены выглядели унылыми и пустыми, как голова старика, призывавшего всех на молитву. Само собой, никто в ресторане и пальцем не шевельнул, чтобы туда отправиться. Мы дождались наших страдальцев, выходивших из туалетной комнаты бледными, как тени, и вернулись в автобус. Беспечная Анастасия строчила что-то прямо на ходу. Что это вы там пишете, рецепт этой отравы, что ли, спросил я. Может и да, сказала она. А может, и вас в свою книгу записываю.