Текст книги "Кандагар. Как все начиналось (взгляд лейтенанта)"

Не совру, но среди серого однообразия наших будней нет-нет, а бывало и блеснет редким бриллиантом лейтенантская удача, наряд начальником патруля. Прекрасная возможность расслабиться и отдохнуть душой. Для этого у нас было два классных места. Первое – у моста через милую речушку, впадающую в озеро Красавица. Полный туристический набор: рыбалка, уха, песни под гитару, ночь у костра, сон в уютном вагончике. А задача вообще плевая: чтобы никто из бойцов не «просочился» на ту сторону в деревню за водкой.

Вторая лейтенантская отдушина – патруль в Выборге. После наших лесов, военный патруль на железнодорожном вокзале города был глотком цивилизации и одновременно отравы «загнивающего Запада». Цивилизацией, конечно, был Выборг – красивейший городок со старинными финскими домами, замком на скале и уютным заливом. А «загнивающим Западом» был поезд «Хельсинки – Москва», каждый день прибывающий на станцию. Это была обоюдная встреча «иностранцев», контакт двух полярных миров, глядящих друг на друга с подозрением и интересом. Мы – «тоталитарный красный режим, источник коммунистической заразы», и они – «звериный оскал империализма, апологеты «общества индивидуализма и потребления».

Зрелище этого контакта было фантастическим, хотя для горожан – устало-привычным. Прибытие поезда с нетерпением ждали обе стороны. «Аборигены» – ловкие ребята, фарцовщики с горящими зеленым огнем глазами чтобы прикупить из барахла у финнов, и «инопланетяне»-финны, изнемогшие от жажды дешевого и доступного алкоголя. Поэтому, по прибытию поезда, стометровой участок до ближайшего магазина «Интурист», с водкой и матрешками, напоминал собой встречу «бледнолицых» с «индейцами», где главной валютой были тряпки и «огненная вода».

На фарцовщиков я смотрел с презрением. Было обидно за страну. Не фанатеющему от модных шмоток, мне было не понять, как можно унижаться и лебезить из-за какого-то куска материи. Финнов же было просто жалко. То ли от жадности, то ли из-за их «сухого» закона, но пили они по-черному, прямо на улице, с видом изнемогших от жажды пустынных странников, еле-еле доползших до спасительного источника. Наконец нализавшихся «до чертиков» капиталистов еле-еле заволакивали в вагон несчастные проводницы, и состав, благоухая как маленький винокуренный заводик, трогался на Москву.

Вскоре узнаем о вьетнамо-китайском конфликте. Китай напал на Вьетнам. Идут бои. СССР осуждает и призывает… Сразу с Олегом и другими офицерами пишем рапорта с просьбой направить нас во Вьетнам для оказания помощи братскому вьетнамскому народу. Чувствую: вот оно, настоящее дело! Это не казарму с бойцами строить. Вскоре вызывают к замполиту полка. Идем с осознанием важности момента. А то! Вот они – настоящие мужчины, офицеры, гордость и надежда страны! Однако «настоящим мужчинам» влетело по первое число. Строго взглянув на нас, замполит сказал: «Значит так, товарищи офицеры! На рапорта – плюнуть и забыть! И запомните: на службу не напрашивайся, от службы не отказывайся. Надо будет, пошлют и не спросят. Идите, служите!»

Но спокойно служить не получилось. Среди замполитов рот стали ходить разговоры, что в кадрах ищут добровольца в морскую пехоту. Все отказались. Дошла очередь и до меня. Вызывают к телефону. Звонит кадровик из вышестоящего штаба: «Товарищ лейтенант, партия оказывает вам высокое доверие – посылает на службу в морскую пехоту. Как вы к этому относитесь?» Естественно, отрицательно, – отвечаю. Если бы бредил морем, то пошел бы в Нахимовское, а не в суворовское училище. А море на дух не переношу – укачиваюсь. Несмотря на отказ, меня вызывают в вышестоящий штаб. Прибываю, но стою на своем. Тем более, есть хорошая армейская примета: «Чем красивее форма, тем тяжелее служба». А тяжелее своей я себе пока еще и представить не мог. Так я не попал на балтийский флот. Но напутствие получил. Кадровик, зло посмотрев на меня, прошипел: «Ты еще пожалеешь!»

Служба шла своим чередом с унылой монотонностью заведенного кем-то часового механизма: наряды, учения, работа, короткие мгновения отдыха. Никто из нас и не догадывался о том, что старуха Фортуна повернет скрипучее колесо, и нас занесет в страну, о событиях в которой мы лишь изредка читали на страницах газет.

Через четыре месяца я попал в Афганистан. Но не пожалел. Это оказались лучшие годы моей службы в армии. Наконец-то я делал дело, к которому меня готовили, которое у меня получалось, за которое меня уважали, и я сам себя уважал.

А пока деваться некуда – надо служить. Ломовой лошадью впрягаться в тяжелую скрипучую проблемами армейскую повозку и, набивая шишки, набираясь по-маленьку опыта, тащить ее и тащить. Ведь если не мы, то кто? И потом, куда ни глянь – везде одни ломовые лошади, от взводного до командира полка.

Так потихоньку мы и втянулись. А уж после первых крупных учений от желторотых лейтенантов не осталось и следа. Мы встали на крыло.

Глава 2
Через всю страну

И вот сонная монотонность гарнизонной жизни внезапно оборвалась. Все, что только недавно всецело занимало умы и языки местных кумушек, было мгновенно забыто. Рейтинг похождений очередного местного Дон Жуана упал безвозвратно. Что-то явственно назревало. Романисты в такой ситуации обычно пишут: «В воздухе запахло грозой». И действительно, в городке ощутимо повеяло каким-то тревожным холодком. Вроде ничего не изменилось, но все чувствовали: что-то будет.

Через несколько месяцев – Афганистан

На любые попытки самых активных прощупать обстановку, начальство, с видом свалившихся с Луны, божилось и пожимало плечами. И это только усиливало подозрения. Вскоре уже каждый знал: идет отбор большого количества офицеров для серьезной командировки. Куда – неизвестно. Одни кивали на Кубу – в истории городка такая командировка уже случалась. Другие, ссылаясь на авторитетные и надежные источники, утверждали, что во Вьетнам: конфликт с китайцами там еще не утих. Я сразу вспомнил замполита полка с его «на службу не напрашивайся…» Ну вот и отлично, рапорт писать не придется. Прибывший для отбора кандидатов генерал тоже бил себя в грудь и клялся «честным генеральским», что ничего не знает. Но ему никто не верил. Самые проницательные давно смекнули, что дело куда серьезней, чем кажется.

«Отбор» заработал как отлаженный конвейер: зашел, доложил, вышел. Взмыленные кадровики, не скрывая радости, что «их дело сторона», едва успевали подносить личные дела. Доходит очередь и до меня. Захожу, докладываю. За столом генерал с моим личным делом, рядышком, в дистанции «подскока» – наше родное начальство. Генерал быстренько для порядка интересуется службой, здоровьем, семьей, то да се, есть ли взыскания? Я, естественно, «есть» говорю, выговор от комбата за отсутствие агитации на стройке, да и от замкомдива за булыжник. Тут подлетает замполит полка: «Да нет у него ничего, отличный офицер!» И точно, чистую служебную карточку показывает. Вот оно как! А мне только недавно говорили, что я разгильдяй! Все ободряюще пожимают мне руку. «Идите, – говорят, – о решении сообщим».

После этого служба идет как в тумане, по инерции. Я и окружающие, как захудалые актеры, лишь убого обозначаем свои роли. Никто никаких планов не строит. Да и что строить в подвешенном состоянии? Женщины в гарнизоне все увереннее говорят об Афганистане как о деле почти решенном. На будущее я понял: они никогда не ошибаются.

Напоследок судьба, словно компенсируя предстоящую «дикость», дала мне отличную возможность развеяться, отдохнуть и культурно «вырасти». Меня с группой солдат отправляют в Питер на завод зарабатывать посуду для части. С посудой у нас была катастрофа. Ее просто разбазарили по стройкам и полевым работам. Ежедневные специальные команды лазили по кустам и помойкам в поисках брошенных тарелок, ложек, чайников. Но это дело не спасало. Обедать бойцам уже приходилось в две смены, а ложки нарядом по столовой передавались по строгому учету как патроны. И все равно, этого «оружия солдата» приходилось только по одной на троих. Самые запасливые носили ложки в сапогах за голенищем, что приводило полковых медиков в ужас. Боеготовность части была под угрозой. «Спасали» мы ее в центре Питера, в пятистах метрах от «Спаса на крови», на заводе, где жили и работали. Бойцы штамповали на допотопных, с царских времен, станках алюминиевые миски, ложки, кастрюли, ну а я целыми днями гулял по Ленинграду, окруженный пьянящей культурной аурой этого города.

Я облазил все выставки, музеи, концертные залы, театры. Умудрился попасть на премьеру зонг-оперы «Орфей и Эвридика», урвал, простояв бесконечную очередь в Гостином дворе, только что выпущенную грампластинку рок-оперы «Звезда и смерть Хоакина Мурьетты». Не попал только к Райкину.

Вечерами, после смены, и по воскресеньям водил солдат в кино, чтоб не взбунтовались, а местных на свой страх и риск отпускал в гражданке домой. Даже побывал в гостях у одного такого бойца в классической ленинградской коммуналке, едва не заблудившись в коридорах. Впечатления – неизгладимые, куда там Эрмитажу!

К изучению городских достопримечательностей я подходил по-военному обстоятельно, мысленно ставя у себя в голове «галочку» после посещения очередного объекта культурного наследия. Только на Эрмитаж я отвел себе две недели, но так и не уложился. Приползал еле живой, просадил за месяц две получки, но впечатлений набрался на всю жизнь. Напоследок в Питере со мной произошел интересный случай, убедивший меня в правильности выбранной мной специальности.

Работая на заводе, я, как человек общительный, познакомился с вахтершей – пожилой женщиной, как мне в то время казалось с «высоты» своих юных лет. Коренная ленинградка, она была очень интересным собеседником, поражавшим энциклопедическими знаниями и тонким юмором. Позже она стала приносить мне редкие книги из своей библиотеки, которые я запоем прочитывал. Чем-то видимо я ей приглянулся и однажды был удостоен чести приглашения «на чай».

В гостях меня ждал сюрприз. Как, впрочем, и других гостей. Сюрпризом для меня стали дочка хозяйки с подругой, а еще большим – два присутствующих там офицера-подводника моего же звания. Ну а для них сюрпризом оказался я. Я был там абсолютно лишний. Словно тот невидимый, кто дергает за ниточки наши судьбы, бросил несколько пауков в банку и теперь с холодным интересом естествоиспытателя наблюдает за результатом.

Посудите сами. С одной стороны – морские офицеры-«белая кость» в городе, где все дышит флотом, где веками ковался культ моря и моряка. И с другой стороны – «тупорылая пехота», ограниченная и невежественная, путающая Бебеля с Гегелем, Гегеля с Гоголем, а Гоголя с кобелем. Короче, «сапог» на флотском жаргоне. Симпатии были явно не на моей стороне. Я, видимо, был «праздничным тортом», десертом, который должен быть мгновенно съеден дружной компанией или, возможно, являлся той печально известной грелкой для героя-Тузика.

Уже читалась в глазах моряков снисходительная ухмылка, а у милых дам – невольная жалость, но тут меня «прорвало». Пошел «кураж», что впоследствии стократно выручало меня в минуты опасности. «Родео» началось. Ставки сделаны. Неожиданно появились красноречие, эрудиция, юмор и артистизм! Я вспоминал то, что давно безнадежно забыл и даже, к своему удивлению, чего знать не знал! Я просто блистал во всех областях нашего разговора. Фурор был полный. Девушки смотрели на меня с удивлением и восхищением. Ребята имели вид бледный и потерянный. Вечер был безнадежно испорчен из-за неожиданного фиаско: «грелка порвала Тузиков». Тогда-то я по-настоящему и оценил преимущество моего гуманитарного образования. Не зря, значит, я еще курсантом на всю катушку использовал культурный потенциал Новосибирска и его Академгородка. Не зря, значит, почти каждое увольнение тратил на концерты, премьеры, выставки и лекции приезжих искусствоведов Эрмитажа, чуть ли не ночуя в «Доме ученых» Академгородка. Я по крупицам запасал культурный багаж, прекрасно понимая, что впереди меня ждут Богом забытые военные городки.

В родной гарнизон возвращаемся перед самым Новым годом «героями», позвякивая полным грузовиком добытой посуды. Боеготовность части была спасена. А в городке – изменения. Уже многие офицеры знают о своей командировке. Окружающие на них смотрят как-то по-особенному, словно на космонавтов, которым вроде бы все завидуют, но оказаться на их месте никто не спешит. Сообщают о командировке и Олегу, чему я дико завидую. Когда же, наконец, назвали и мою кандидатуру, я всю ночь не спал. В голове роились мысли, адреналин требовал действий, а что делать, я не знал.

Командировке я был по-настоящему рад. Наконец-то! Впереди наверняка ожидало серьезное, масштабное, настоящее мужское дело, предстоял какой-то поворот мировой истории! Романтика и интригующая неизвестность щекотали нервы, давая тонус каждой жилочке. Оставшиеся в гарнизоне друзья и знакомые жили для меня, словно за стеклом, в другом измерении. Их служебная суета казалась уже какой-то мышиной возней, а все, происходившее с нами, обретало сакральный, мистический смысл.

Настает 1980 год. Как-то на новогодней вечеринке взводный Толик Жаров пошутил по какому-то поводу, ляпнув невпопад: «Миссия в Кабуле» (так назывался один из фильмов про разведчиков). И попал, оказалось, в точку. В этом же году из Кандагара его направили с «миссией» в Кабул. Позднее мы с ним частенько об этом вспоминали. Вот и не верь после этого Библии, где сказано: «Первым было Слово». Так что «фильтруйте базар», ребята, – каждое слово может всерьез изменить судьбу.

Да и в личном плане эта командировка для меня была как нельзя кстати. В дамском обществе городка мой солидный статус потенциального жениха мгновенно обесценился. Превратившись в командированного, я сразу стал неперспективным, которому грош цена в базарный день. По правде сказать, девушки городка меня абсолютно не интересовали. Никакой «клубнички». «Дон Жуаном» я не был, кучи детишек не оставил и, уж что, по современным меркам совсем нереально, – ни одной девушки там не «испортил». Доблесть это, позор или диагноз – до сих пор не знаю. Ну не цепляли они меня, проще говоря! Ни по характеру, ни по внешности, ни по поведению некоторых, наконец. Перед глазами был свежий пример одного такого же «желторотика», которого успешно женили на особе, очень «тесно» знакомой большинству молодых людей гарнизона. Я, как и он, такой же беззаботной бабочкой восторженно порхал с цветка на цветок, в то время как над моей головой уже был занесен сачок расчетливого и опытного коллекционера.

И вот только тогда, когда к одной из моих знакомых внезапно приехала ее тетя, проявившая к моей особе настойчивый и профессиональный интерес бывалой свахи, я понял, что вскоре тоже смогу украсить чью-то коллекцию. Командировка в неизвестность становилась просто подарком судьбы.

Наконец, все определилось. Период неизвестности, ко всеобщему облегчению, кончился. Офицерам была поставлена задача: в течение нескольких дней сформировать маршевые роты, принять прибывающий личный состав, доэкипировать, поставить на все виды довольствия, занести в книгу формы № 1 и быть готовыми к отправке.

Жаров Анатолий Михайлович. 1979 г.

За этот же срок рассчитаться с частью и получить положенные аттестаты. Командиром нашей роты временно назначили старшего лейтенанта Белькевича Владимира, меня – замполитом, взводным – Толю Жарова. И маховик закрутился.

Все службы работали только на нас. Оперативно, за короткий срок получили все, что нужно. От политотдела дивизии передали походную ротную библиотечку из 70-ти книг в ящике из-под снарядов, шахматы с шашками, и несколько толстых общих тетрадей. Но особо расстарались тыловики военторга. Всем убывающим офицерам были предложены шикарые продовольственные наборы за умеренную цену сплошь из одного дефицита. Особенно вдохновляли на подвиги две палки божественно пахнущей сырокопченой колбасы (невиданное лакомство!). Завершали набор, как и положено по-русски, две бутылки водки на дорожку. Окружающие только облизывались. Между делом, я быстренько побросал свои скудные пожитки вместе с парадной формой в ящик и отправил багажом домой, к матери.

Наконец стал прибывать личный состав, который мы принимали в специально освобожденных для этой цели казармах. Народ приходил разношерстный, проблемный. Это и понятно. Вот если бы вам предложили откомандировать кого-нибудь из подчиненных, от кого вы бы в первую очередь избавились? Естественно, от разгильдяев, от того, кто кровь пьет и нервы командирские мотает. Забегая вперед, скажу: в большинстве отличными оказались ребята. Многие впоследствии были награждены боевыми наградами. Правда, поработать с ними пришлось солидно.

Парадокс, но в мирное время такие приносят сплошные неприятности, и командиры их не любят. А в боевой обстановке нужны не «отличники-ботаники», а решительные, дерзкие, рисковые парни, способные проявить инициативу и характер. Вот таких «характерных» бойцов и набралось у нас аккурат на маршевую роту. Только воспитывать успевай! По национальному составу, как везде в советской Армии, больше половины из Средней Азии и Закавказья. Русских, белорусов и украинцев – по пальцам пересчитать, в основном сержанты и многие только после учебки. Ну и как экзотика – пара прибалтов.

Напоследок, купив у замполита батальона подержанный спальник, а у Толика Жарова – нож, я окончательно стал готов к предстоящим испытаниям. Укомплектовались, экипировались, и однажды утречком, взвалив на плечи матросовки (чехлы из под матрасов) с имуществом, отправились пешочком по заснеженной дороге в пункт погрузки. Десяток километров до меленького полустанка пролетел незаметно.

Зато каково было наше удивление, когда нас встретили не теплушки «а ля Столыпин» с нарами и буржуйкой, а настоящий пассажирский поезд! С занавесочками на окнах и проводницами. Насчет проводниц было сказано не обольщаться. Туалеты будем мыть сами, и никакого чая в постель. Да Бог с ним, с чаем! Зато поедем как люди!

Быстренько разместились по вагонам, эшелону дали зеленый свет, и мы тронулись. Куда? Там видно будет. С тех пор зеленый свет горел перед нами безостановочно. До самой Кушки. Вскоре всех офицеров собирает у себя на инструктаж начальник эшелона – подполковник строгости неимоверной. Представляет должностных лиц эшелона и объявляет порядок совершения марша ж/д транспортом. «Садюга» – сделали мы вывод после его первых указаний. До той поры путешествие на поезде мне представлялось сугубо по-граждански: лежишь-полеживаешь себе на матрасике, книжечку почитываешь, глядишь в окно, медленно прихлебывая горячий чаек, а любители дуются в карты.

Не тут-то было! Это все для пенсионеров и изнеженных барышень, а для воинского подразделения – совершение марша железнодорожным транспортом с задачей: прибыть в назначенный пункт в полной боевой готовности!

Посему: проход из вагона в вагон и выход в холодный тамбур для всего личного состава, кроме офицеров запрещен. На каждый вагон – суточный наряд. Влажная уборка и мытье туалетов – дважды в сутки. Подъем и отбой – строго по распорядку. Никто не валяется. Сразу после подъема бойцы сворачивают матрасы и укладывают их на верхние полки. С солдатами должны проводиться занятия, всевозможные беседы по планам политработников и другие мероприятия на усмотрение командиров. Обязательно круглосуточное дежурство офицеров по вагону. Контроль возлагается на дежурного по эшелону. Порядок получения горячего питания с походной кухни объявят дополнительно. Азартные игры и употребление спиртных напитков запрещены и будут строжайше караться.

Прямо перед глазами сейчас встают удивленные лица читателей: «Да это маразм какой-то, анекдот, армейский садизм! Поначалу так казалось и мне. Но вскоре я убедился, что для тех, кто везет через всю страну эшелон, по третьи полки битком набитый молодыми здоровыми парнями с неуемной энергией, это аксиома!

Только поэтому от эшелона никто не отстал, не произошло ни одного несчастного случая, мы хорошо изучили людей и прибыли на место здоровой, сплоченной, управляемой командой, а не стадом сонных обленившихся бегемотов.

А пока наш поезд продолжает нестись по «зеленому» коридору. В снежном буране мелькают города, станции, полустанки. Видно, что где-то нас очень ждут. Но где? Интрига в нашем положении остается. Мы не знаем куда едем. Все с тревожным любопытством ждут: повернем на Восток или нет? Восток – это Вьетнам, Юг – Афганистан. Не повернули… Тамбур обледенел. За окном потянулись продуваемые ледяными ветрами глухие приволжские степи, где по преданию и замерзал печально известный ямщик. Иду на очередное совещание к начальнику эшелона. Осталось несколько вагонов. В каждом у дверей встречают дневальные. Дергаю очередную дверь – закрыта и в окне никого. Грохочу – хоть бы что! Что делать? Опоздать не имею права, никакие оправдания не принимаются. Бью со всей силы кулаком – стекло в дребезги и я открываю дверь. Тут появляются испуганные дневальные… Я мчусь по вагону, еле успеваю. На обратном пути меня уже ждут. Плачу проводнику 5 рублей за стекло, и вперед! Ерунда, дело житейское.

Сутки сменяют другие, похожие как близнецы. Всеми силами стараемся занять личный состав. Спасает походная библиотечка. Читаю сам, выдаю желающим. И книги-то попались отличные, даже из разряда полузапрещенных: Шмелев, Булгаков. Интересно, какие-такие сусеки поскребли готовившие их политработники? Шахматы с шашками затерты до дыр. Делаем большую остановку в Ташкенте. Тепло и солнечно. Выйдя из вагона, с умилением смотрим на пробивающуюся сквозь легкий снежок зеленую травку. Пахнет далекой весной.

И вот, наконец, на пятые сутки марша мы прибываем на самую южную точку нашей Родины – легендарную Кушку.