Текст книги "Кандагар. Как все начиналось (взгляд лейтенанта)"

Глава 3
Кушка

Кушка встретила нас неожиданно большими сугробами и ощутимым морозцем. Огромный каменный крест на холме над городом, обозначавший крайнюю южную точку Российской империи, стоял в папахе из пушистого снега. Железный меч на его фронтоне, как символ воинской славы и мощи державы, заиндевел от мороза.

Кушкинский крест

Стоит ли этот крест сейчас, когда уже от двух империй не осталось и следа? Вряд ли. Но наверняка остались стоять его братья-близнецы на востоке и севере страны. Возможно, нет и другого символа Кушки – «Алеши», памятника советскому солдату. А тогда они, Крест и Солдат, гордо стояли на сопках почти напротив друг друга и было для меня в этом союзе что-то мистически великое.

Выйдя из вагонов и взвалив необъятные тюки на плечи, мы, гигантской сороконожкой, ползем вверх по узким темным улочкам городка к одиноко стоящим на холмах стареньким одноэтажным казармам. Задача: разместиться в них в готовности к получению оружия и боевой техники. Попутно узнаем, что мы вливаемся в состав тахтабазарского 373 мотострелкового полка 5-ой гвардейской дивизии, уже вошедшей в Афган через Кушку.

Кушка. До 1979 года дальше ее не посылали

Мороз ощутимо щиплет уши. Вот тебе и самая южная точка страны! Стоило ехать с севера, чтобы отморозить уши на юге? С трудом узнаю заснеженный город. Я уже был здесь три года назад, летом, на курсантской стажировке. Вот уж не думал, что вновь доведется! Древняя армейская поговорка: «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют» устарела: еще как пошлют!

Память услужливо подбрасывает подробности расположения местных достопримечательностей, и ко мне обращаются уже как к старожилу. С видом «бывалого вояки», посетившего, несмотря на молодость, и не такие «дыры», с удовольствием даю консультации.

Здесь, на стажировке, как оказалось, я получил бесценный опыт выживания в горно-пустынной местности. Судьба словно заранее готовила меня к Афгану. Вспоминаю те курсантские годы… Стажировка. Золотые деньки!

…Июль. В раскаленной духовке раздолбанного вагона, валяясь на полках печеными пирожками, в полубреду едем на Кушку стажироваться замполитами рот. Окна везде открыты настежь, но высунуть голову наружу, за глотком свежего воздуха, дураков нет: легче голову в топку засунуть. За окном – пустыня. В колышущемся мареве медленно проплывают песчаные барханы с редкими кустиками саксаула. Мозги от духоты, кажется, вот-вот закипят и вылезут на лоб дымящимся омлетом. Под расстегнутыми кителями по животу стекают струйки пота. Во рту сухо, и навязчиво хочется пить. Проводник готовит только кипяток, и туда, к титану, снуют со своими чайниками пассажиры. Пробуем и мы, но наш черный чай не спасает.

Обращаю внимание на сидящего напротив седобородого старика – «бабая» по-ихнему. Дед колоритный: в полосатом ватном халате, чалме – прямо Ходжа Насреддин! Абсолютно сухой, не замечая жары, он спокойно и невозмутимо смотрит на наши мучения. На боковом сиденье в вечной готовности замерла его жена. Вот он ей что-то говорит, и та суетливо приносит матрас, услужливо раскатывая его на сиденье. Бабай с достоинством садится и совершает намаз, каким-то особым чутьем определяя восток в нашем поезде. Намаз завершен, и матрас мгновенно убран. Вновь старик что-то говорит жене: на столе, как по волшебству, мигом появляется большой фарфоровый чайник и пачка зеленого чая. Все это молча пододвигается к нам. Зеленый чай мы отродясь не пили, но как можем благодарим старика и мчимся за кипятком. После первой чашки терпкого напитка жажду у нас отбивает напрочь! Похоже на чудо, но это так. Отсюда урок первый: в жару пить горячий зеленый чай и ничего больше.

На Кушке жажда охватывает нас с новой силой. Мы, как зомби с остановившимся взглядом, покачиваясь, еле бредем от продуктовой палатки к палатке, от магазина к магазину и взахлеб пьем, пьем, пьем. Соки, газировки, квас чудовищным коктейлем с каждым шагом громко булькают у нас в животах, шокируя прохожих. Не спасает и приобретенная по дороге пятилитровая пластиковая канистра, доверху залитая очередным напитком. Все выпитое мгновенно струйками пота оказывается на нас, а организм снова капризным младенцем требует: еще, еще, еще! А после попытки испить пивка, каким-то чудом оказавшегося в офицерской столовой, мы едва не попадаем в госпиталь: бутылки просто взрываются у нас в руках!

Там я понял еще один важный нюанс: главное, – не СКОЛЬКО пить, и даже не ЧТО пить, а КОГДА и КАК. Пить надо утром и вечером, сколько влезет, и тогда вода живительным элексиром быстро рассосется по жилочкам, куда надо. А вот днем, в самое пекло, не пить! Перетерпеть, чуть подсохнув на солнце вяленой воблой. И сразу станет легче, появится ощущение легкости, бодрости, какой-то невесомости. И главное, перестанет лить бесконечный пот, выводя из организма бесценные соли магния, калия, натрия. Бороться в жару надо не с жаждой, а с ее проявлениями. Покусать легонько зубами кончик языка – появится слюна, прополоскать рот водой – пропадет сухость, но только не пить! Если уж совсем невмоготу, можно проглотить глоточек, но это для самых волевых, кто сможет остановиться. А не удержишься – сорвешься в «водяной штопор». Тогда понесет в запой. Глоток, стакан, литры – все ухнет, как в бездонную бочку, лишь многократно усиливая жажду. А итог плачевный: мышечная слабость, сердечная недостаточность, обморок. Вот так вот, в бою за ущелье, в июле 1981 года, и вырубилась часть пацанов из молодого пополнения. Тут в бою каждый человек на счету, а нам пришлось воевать и их отхаживать.

Будущие бойцы 2 мср: слева – Валерий Лужанский, справа – Николай Решетников.

На сопке – «Алеша»

В продуваемых всеми ветрами сборно-щитовых казармах холодно и неуютно. Спать ложимся, не раздеваясь. Меня здорово выручает спальник: сплю раздетым и отлично высыпаюсь. Оружие получаем чуть ли не из рук в руки у задубевших от холода синюшных «партизан», клявших все на свете и в тоже время счастливых, что живыми наконец выбрались из этой передряги. Для замены на солдат-срочников этих бедолаг вывозили из Афгана на открытых грузовиках, по заснеженным, с лютыми ветрами, дорогам и перевалам.

Мало кто знает, но первыми вошли в Афган через Кушку не строевые части, а кадрированные полки, с наспех отмобилизованным приписным составом из местного населения, так называемых «партизан».

Это разношерстное, разновозрастное, кое-как собранное туркменское войско и стало для афганцев первыми «шурави». Остается догадываться, чего натерпелись и те и другие, пока, наконец, не пришел черед регулярных войск. В костяк кадрированных частей, находящихся уже там, «за речкой», и должны были влиться мы: офицеры и солдаты – срочники с оружием и боевой техникой.

Завалившая толпа «партизан» наполнила казарму морозом, грохотом сапогов и всепроникающим запахом костра, немытого тела, залежалого тряпья, прелой кожи, бензина и оружейной смазки.

«Душманом пахнет» – в будущем скажем мы про этот полевой «парфюм», лазая по пещерам и деревенским схронам духов. А пока «инопланетяне», иначе не скажешь, мигом побросали оружие, стремясь побыстрее избавится от любых напоминаний о пережитом кошмаре.

Раздаем солдатам боевые патроны. В казарме – сплошной треск от многоголосья снаряжаемых магазинов. Сидим с офицерами в ротной канцелярии. Стук в дверь, и заходит боец, протягивая пару железных рожков от автомата.

– Не снаряжаются, патроны не лезут!

– Ну, давай сюда, разберемся!

Отсылаем бойца, быстро снимаем нижнюю крышку…. Мать честная! Между витками пружины для подачи патрон – пара цветастых носков в красочной упаковке! Ай да туркмены, ну и хитры! Что ж не забрали-то? Видать, так мозги отморозили, что и про контрабанду забыли. Нас охватывает азарт. Мигом разбираем второй… Одуреть! Две пачки жвачки! Дикий дефицит в Союзе! Полным ртом жуем небывалую редкость. Отдаем бойцу магазин и одновременно команду: все неисправные магазины срочно сдать на ремонт в ротную канцелярию. Вскоре у нас на столе стопками возвышаются заморские трофеи: пачки жвачки, носков, изящных ногтерезок с перламутровыми цветочками на ручках и брелоков. Да, «партизаны» время в Афгане даром не теряли, а наладили тесный контакт с местным населением. Но наш «живительный источник» быстро иссяк. Зато рота внезапно зажевала жвачку и защелкала ногтерезками. Дошло до бойцов, наконец! А то как дети малые: «Почини, дядя!» Урок мужикам будет: свое оружие надо знать в совершенстве! В голове промелькнуло: «А неплохой педагогический приемчик вышел, и совсем не затратный!»

Теперь, получив оружие и боеприпасы, нам оставалось лишь принять БТРы и – вперед! Но не тут-то было! На окраине Кушки, куда хватит глаз, на огромном поле, засыпанные по башни сугробами снега, могильными холмиками покоились сотни боевых машин. Унылую картину усиливали торчащие вверх башенные пулеметы, похожие на кресты. Это был хлам, свезенный со всей страны под шумок афганской заварухи. Этим всеармейским секондхендом, под видом элитного продукта «от кутюр», под завязку были забиты проходящие эшелоны и окрестные поля.

Там в палатках, отмораживая и сбивая в кровь руки, ремонтники доводили технику «до ума». Туда с раннего утра, как на работу, уходили наши командиры с водителями, подготавливая для себя машины. Приходили злые как черти. Цели у сторон были разные. У владельцев «залежалого товара» – любыми путями сбагрить технику нам и быстрее свалить из этой Кушки, а нам – как можно придирчивей машины принять, хотя понимали: все равно надуют. На кону стояли наши жизни, мы уходили в неизвестность: что нас там ждет? И над всем этим беспощадным «дамокловым мечом» висело начальство, жестко давившее на сроки. А какой чудовищный пресс давил на него, нетрудно было догадаться. Поэтому сдатчики не артачились и поступали просто: вместо неработающих механизмов снимали исправные с других машин. Броники собирались как «LEGO».

Гигантский муравейник, в который в одночасье превратилась маленькая, сонная, и, казалось, забытая Богом Кушка, буквально кишел от наплыва людей, техники, грузов и приезжего начальства.

А в единственном городском крошечном ресторанчике «Интурист» был аншлаг от офицеров, желающих напоследок гульнуть и истратить уже ненужные ТАМ деньги. Хотя слово «аншлаг» – мягковато сказано, как-то по-граждански театрально. Вернее будет по-военному: «взятие Бастилии». Народ бурлил. Люди приходили, уходили, кого-то уносили. Чтобы так пили: жадно, взахлеб, как перед казнью – я не видел никогда. Куда там нашим выборгским финнам! Не хватало мест, не хватало посуды, не хватало даже обычных стаканов! В ход уже шли маленькие настольные вазочки для цветов. Загнанные, в мыле как скаковые лошади, официантки валились с ног, а копошившиеся в кухонном дыму повара чуть ли не падали в обморок. Но деньги текли бессчетно, рекой, никто не жмотился! Гулять, так гулять! Когда еще придется? Да придется ли? Такую выручку ресторан не собирал, наверное, и за все годы своего существования.

Я же, как человек абсолютно равнодушный к спиртному, решаю потратить свои денежки хозяйственно-прозаически: купить белый подшивной материал да тетради с ручками. Как-никак, слово, даже письменное – главное оружие замполита. Если с канцелярией все обошлось без проблем, то с белой материей – беда! Да какая там материя, простынки простой не купишь: дефицит! Напоследок обреченно захожу в магазин детских товаров. Взгляд равнодушно падает на полки наборов для новорожденных и … удача! детские ситцевые пеленки! Радостно набираю штук двадцать. Краем уха слышу от стоящих невдалеке продавщиц одобрительное: «Вот какой заботливый папаша, сам все для детей покупает. А мой, оболтус, где и магазин-то, наверное, не знает!»

Иду с добычей к своим, на холмы. Кушка похожа на гигантский водоворот. Туда-сюда снуют машины, офицеры, колонны солдат. Все куда-то спешат. В воздухе словно разлито ощущение какой-то неотвратимо надвигающейся опасности, вселенской заварухи, неведомого нам глобального процесса. А ты всего лишь маленький винтик невидимого глазу мощно работающего исполинского механизма.

Но именно это ощущение вызывает у меня не страх и апатию, а наоборот, чувство какого-то жуткого, прямо щенячьего восторга, супертонуса, куража! Я прямо изнывал от нетерпения: вот бы быстрее все началось, и тогда мы посмотрим, кто кому задницу надерет! Это чувство заставляет максимально выкладываться, с азартным любопытством встречая все новые и новые «закидоны» судьбы. Это же чувство впоследствии не раз выручало меня в Афганистане.

А боялся я лишь одного: остаться здесь, киснуть на Кушке и не уехать туда, где настоящее дело, в манящую магнитом неизвестность. И бояться было чего. Все наши «бобочинцы-печкинцы» были уже там, за «бугром»: Олег, взводный Толик, Белькевич и почти вся наша маршевая рота.

В политотделе дивизии, кроме распределения по подразделениям, где я попал в 1 батальон, а Олег во 2-ой, все политработники получили памятку «Воину Советской Армии». Один экземпляр у меня хранится до сих пор и приводится в книге. О памятке мало кому известно, а ведь, по существу, это ответ всем нашим злопыхателям, пытающимся до сих пор представить нас оккупантами и завоевателями.

В памятке разъяснялись причины ввода войск, наша интернациональная миссия по оказанию помощи дружественному народу ДРА в борьбе против империализма и защите завоеваний апрельской революции. Большую часть занимало разъяснение необходимости бережного отношения к обычаям и традициям народа, уважения национального достоинства. Указывалось на особенности их быта и религии, давалась краткая справка о стране. Памятка призывала всех нас достойно нести высокое звание воина-интернационалиста.

Грамотно и профессионально составленная, она и сейчас читается с большим интересом. А тогда, особенно в первое время, в информационном вакууме, памятка стала моим главным руководством к действию, основой воспитательной работы.

Я убежденно шел в Афганистан воевать за идею. Эту убежденность подкрепляла увиденная в первые дни кричащая разница в уровне жизни афганцев и народов наших среднеазиатских республик.

Наши цели были благородными, но идеи утопическими. Уже после первых серьезных боев я стал понимать, что мы «третьи лишние», «мальчики для битья» в этой внутрисемейной афганской разборке. Уж если два крыла правящей партии НДПА: «Хальк» (народ) и «Парчам» (знамя) ненавидят друг друга как наши большевики троцкистов, это уже говорило о многом. Нас использовали «в темную» в борьбе друг с другом и за власть над страной. А потом, еще позднее, когда мы прочно увязли в боях, меня стали одолевать сомнения: может никакой социализм им и не нужен? Наверно до него надо исторически дорасти, как в природе: гусеница никогда не станет бабочкой, не побыв куколкой. Но для меня было бесспорно: если не мы – то американцы.

Наступает 20 января 1980 года – день пересечения мной границы СССР. Судьбоносный день! Я это явственно понимаю. Сердце радостно колотится, во рту пересыхает. В меня словно вбухнули целую бочку энергетика. Душа на подъеме: я уже не винтик, не пешка, а фигура в этой начавшейся афганской эпопее.

Зампотех батальона м-р Колесников ставит мне задачу: возглавить колонну из четырех оставшихся батальонных БТР, укомплектовать их ЗИПом и совершить марш к месту расположения нашего полка в Афгане. Как найти полк в чужой стране, говорится по – офицерски лаконично: «Пересечешь перевал, а там город Герат. В Герате повернешь налево, и где-то через километров 80 будет Адраскан, речка, мост, а за мостом слева у речки увидишь полк. Будут афганцы останавливать – ни в коем случае не останавливайся, дуй вперед».

Памятка при вводе войск в ДРА.

Ответ на критику об «агрессии» и «оккупации»

Карт или хоть каких-то положенных кроков маршрута я не получаю, и поэтому его указание воспринимаю почти как «иди туда, не зная куда…»

Но у меня железная уверенность: полк я найду! Наверняка, такая уверенность была и у зампотеха…

Глава 4
На Герат!

Колонна выстроена: машины заправлены, имущество погружено, бойцы на местах. Дело только за ЗИПом: тентами, инструментом, шлемофонами.

Путь держу к складу ЗИП – одиноко стоящей на поле здоровенной палатке. Там суета: выдают ЗИП подходящим машинам. Встаю в очередь. Дела на складе идут споро, отлично налаженным конвейером: то, сё, пятое-десятое, расписался – отваливай! Расписался и отвалил. Со мной брезентовые тенты на каждую машину, инструменты и новенькие зимние шлемофоны, приятно пахнущие отлично выделанной овчиной. Предмет гордости каждого армейского водилы и предел мечтаний всех деревенских мотоциклистов. При виде учетной неразберихи на складе, у меня мелькает преступная жлобская мысль: а что если…? Прогоняю одну машину еще раз – и у меня на руках двойной комплект! Морально терзаюсь: как-то не по-замполитски. Но побеждает военный. Старый воин – запасливый воин.

Шлемофоны впоследствии стащили бойцы, а вот брезентовые тенты нас здорово выручили, став в Кандагаре временным жильем для солдат.

И вот я уже на КПП у пограничного наряда. Измученный ежедневной бесконечной вереницей машин, старший наряда устало требует список личного состава с номерами их военных билетов. Список солдат есть, номеров военников – нет. Время поджимает, близится вечер. На минутку скрывшись в люке, быстренько «от фонаря» пишу номера и отдаю список погранцу. И все! Даже людей не посчитали, хоть пол-Кушки вывози! И вот: шлагбаум поднят, ворота открыты. Открылась неприступная граница СССР! До обидного просто и прозаично. Где строгий испытывающий взгляд – рентген, где придирчивая проверка всего и вся, где мой, наконец, противный холодок под ложечкой? Словно пересек не границу великой страны, а проходную захудалого заводика, с вечно спящим вахтером!

Назад уже уходят бесконечные ряды колючей проволоки с КСП, начинается Афганистан. Оборачиваюсь напоследок… Любой бы оглянулся. Так вот они какие, неприступные рубежи нашей Родины, о которые поломали себе зубы шпионы и диверсанты! На ум сразу приходит знакомый с детства по книгам легендарный пограничник Карацупа со своей собакой. А теперь вот я, я вижу границу с другой стороны, теперь я по другую сторону «железного занавеса!» Это как обратная сторона Луны для миллионов моих соотечественников. Знают, что она есть, но увидеть ее, не став изменником Родины, большинству не дано. А тут тот же воздух, земля, вода. Оказывается, границы существуют по-настоящему только в человеческих отношениях, и начинаешь понимать, насколько условны эти ряды колючей проволоки.

Почти сразу за КПП тут и там у дороги маячат стайки бедно одетой афганской ребятни. Они держат в руках какие-то блестящие побрякушки и призывно ими трясут. Не иначе, это уже знакомые нам брелки и ногтерезки. Останавливаюсь из любопытства у одного паренька. И точно! Тот протягивает мне ногтерезку и неожиданно по-русски говорит: «купи». Рассмеявшись, угощаю его пакетиком сахара из сухпая и трогаюсь. Но парню не до сахара. Припустив за машиной и показывая на крупнокалиберный башенный пулемет, кричит вдогонку: «Продай, продай!» Ты смотри, масштабно мыслит пацан! Может ему, как говаривал Бендер, еще и ключи от квартиры, где деньги лежат? Наверняка, наши туркмены поспособствовали.

Дорога, петляя, исчезает в горах. Мы – одни, с максимально возможной скоростью идем вперед. Идем ходко. С замыкающей нашу колонну машины докладывают, что все нормально. Быстро темнеет, погода начинает портиться, а дорога все круче и круче забирает вверх, к перевалу. Повалил густой снег. Вспомнились опять бедняги-«партизаны» на открытых машинах. Идти становится тяжело: дорога заснежена и очень скользко. Вдруг другая напасть: на подходе к перевалу ломается замыкающий БТР. Что-то с двигателем. Да-а… Мало, ой мало попили кровушки наши технари у сдатчиков! Вылезаю в пургу из уютного бронированного мирка. Резкий порыв ветра, и я, еле удерживаясь на ногах, несусь вниз по накатанной до блеска дороге. Секунды – и я уже у последней машины. Надо тормозить, иначе донесет до Кушки! Торможу «пятой точкой» с лету зарываясь в сугроб с головой. Поломка оказалась серьезной. Делать нечего: сдаю назад, цепляем трос и с третьей попытки трогаемся. Скорость колонны резко падает. В голове пугающая мысль: «Только бы еще одна не полетела!» Бронированными черепахами еле-еле проходим перевал. Сразу за перевалом неожиданная радость: наш топливозаправщик! Свои, братцы! Заправились, чуток поболтали. Те предупреждают: в дороге постреливают. Становится тревожно. Еще раз проверяем оружие. Бойцам – команда: не спать!

Вскоре дорога ощутимо идет под уклон. Едем уже с ветерком, несмотря на сцепку. Заметно теплеет. Заснеженные сопки разом исчезают, а вдоль дороги потянулись такие милые русскому сердцу сосны. Из зимы мы как в сказке «12 месяцев» попадаем сразу в осень. Но когда же Герат?

Мне он почему-то представляется загадочным восточным городом из сказки «Тысяча и одна ночь». Напряженно всматриваюсь вперед. Но фары по-прежнему выхватывают из темноты все те же куски дороги с редким частоколом сосен. И вдруг внезапно перед нами открывается долина, где, мерцая редкими огнями, черным ковром лежит какой-то город. Это был Герат. Первый город на чужой земле. На въезде в город – шлагбаум, будка да пара афганских солдат с «калашами» в непривычной для глаза форме. Те требовательно и властно подают нам знак остановиться. Водитель вопросительно глядит на меня. Сжимаю зубы: «Вперед, по газам!» Бронированным тараном несемся на них. Забегавшие солдаты, тревожно оглядываясь на нас, начинают лихорадочно поднимать шлагбаум. Тот медленно, как бы нехотя, ползет вверх. Еще чуть-чуть! Успели таки, черти! Чиркнув по нему башней, со свистом проносимся мимо. Идем по пустынному городку. Никого! Редкие фонари освещают дорогу со все теми же соснами.

Где-то на горизонте огненными клиньями безмолвно пролетают стаи пулеметных трасс. Потянулись серые в ночи, невзрачные постройки. Вот и центр. Дорога резко сворачивает влево, постепенно расходясь в разные стороны. Вот те раз! Какую выбрать? Останавливаю колонну. В раздумье прыгаю на бетонку. Под ногами хрустит битое стекло. В прохладном воздухе пряно пахнет хвоей.

Опять поражает непривычная тишина. Город словно вымер. Даже собаки не лают. Только мерно работают двигатели наших боевых машин. Фары равнодушно освещают уходящую в ночную пустоту дорогу, почти черную от следов тысяч прошедших машин. Постой, постой… Так вот же она, родимая! Тогда вперед, по коням! Оказалось, это и была единственная проходящая через всю страну превосходная бетонка, построенная болгарами и частично нашими спецами. Уверенность и лаконизм зампотеха стали понятны. На такой дороге не заблудишься!

Встает еще одна машина. Мне что, «объедки» достались? На чем свет матерю кушкинских «умельцев». Что делать, если сдохнет и третья машина, не хочу и думать. Это ж надо, еще и повоевать не пришлось, а уже две машины в хлам! На душе горький осадок от чьего-то предательства.

Цепляем на трос и плетемся уже двумя сцепками. Водители и я вымотаны до предела. Ночь тяжелейшего марша без еды и сна. Надо делать привал. Светает. Останавливаемся у стоящих на обочине каких-то наших машин. С души отлегло. Все гуртом безопаснее! Незнакомый офицер угощает меня целой буханкой белого хлеба. Поделив, жадно съедаем до крошки. Тут только я вспоминаю про свой чемодан с остатками продуктового набора, в спешке погруженный на другую машину. Но мне не до чемодана. Выставив охрану из проспавших всю дорогу жирными сурками бойцов десанта, валюсь спать.

Позднее, на месте, открыв чемодан, я к своему огорчению не обнаружил ни вожделенной палки копченой колбасы, ни бутылки водки! Наверное, те бойцы и сейчас с ностальгией вспоминают, как они шикарно входили в Афган с водочкой и колбаской на закусь.

Чуток покемарив, трогаемся вновь, с острым любопытством вглядываясь в окружающую нас заграницу. Рассвело. Солнышко ощутимо, по-весеннему пригревает, и искать полк становится веселей. Дорога пустынна, по сторонам тянется каменистая равнина с чахлой растительностью и редкими сопками.

Местного населения не видно, лишь изредка попадаются понуро бредущие стада овец, охраняемые здоровенными псами. Те какое-то время яростно бегут за нашей колонной, норовя укусить за шину. Но служба есть служба, и они нехотя, с досадой возвращаются к своим баранам. Пару раз нас обгоняют облезлые, диковинного вида автобусы, под завязку набитые людьми. Народ сидит и на крыше, специально огражденной для этого невысокими поручнями. Там гнездятся человек десять бородатых мужиков в охапку с какими-то серыми тюками. «Тюки» жалобно блеют. Да… От такого вида наших гаишников давно бы «кондратий» хватил!

Едем уже долго. Вернее – плетемся. Медленная скорость бесит. Ну и где этот мифический Адраскан с речкой и полком? Указатели все на арабском! Поди разбери, что там на них накручено да наверчено! Вот опять какая-то речка, мост… А слева маячит что-то родное: палатки, машины… Полк? Он, родимый! Летим туда! Сильно сказано для плетущихся на сцепках машин. Но мы – летим! Передаю машины офицерам батальона, нахожу свою роту, из последних сил залезаю в спальник. Где-то недалеко, колыбельной, звучит длинная пулеметная очередь. Но я ее уже не слышу, сплю.