Текст книги "Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России"

Большевики же последовательно проводили линию Интернационала, они считали потом, что ошиблись с оценкой сроков наступления революции в Европе. Наивно, конечно, чистая утопия вообще-то, особенно по нынешним меркам; но, во всяком случае, Брестский мир в их планы не входил, не говоря уже о капитуляции. И Ленин об этом прямо сказал в статье «О нашей революции»: «…мы ввязались сначала в октябре 1917 года в серьезный бой, а там уже увидали такие детали развития (с точки зрения мировой истории это, несомненно, детали), как Брестский мир или нэп и т. п.».[213]213
  Ленин, В. И. ПСС, издание 5-е, т. 45. М.: Изд. полит. лит., 1969. С. 381


[Закрыть]

Больше того, именно из-за Брестского мира они чуть не потеряли власть, да и жизнь их лидеров в тот момент висела на волоске, поскольку левые эсеры, входившие до подписания мира в советское правительство, организовали вооруженное восстание против большевиков. Но народ в массе своей почему-то не пошел за эсерами, не откликнулся на их призывы к партизанской войне с германским империализмом.

Здесь нужно подчеркнуть, что Брестский мир ни формально, ни фактически не был капитуляцией хотя бы потому, что его ст. 1 провозглашала только прекращение «состояния войны»,[214]214
  Брестский мир. Хронос. http://www.hrono.ru/dokum/191_dok/19180303brest.php


[Закрыть] о капитуляции в ней нет и речи. В поддержку этого тезиса говорит и то, что после убийства германского посла Мирбаха немцам не удалось разместить в Москве хотя бы один батальон для защиты своего посольства – Предсовнаркома В. И. Ленин категорически отверг это предложение, посчитав его оккупацией.

А без оккупации нет и капитуляции!

Не случайно такой «православный» историк как И. Я. Фроянов, не питающий, мягко говоря, особой симпатии к большевикам, и к Ленину в особенности, как-то признал, что «Брестский мир стал спасением России в той конкретной исторической ситуации».[215]215
  Игорь Фроянов: «Брестский мир стал спасением России». Русская народная линия. 06.07.2012. http://ruskline.ru/news_rl/2012/07/06/igor_froyanov_brestskij_mir_stal_spaseniem_rossii/


[Закрыть]

В этой связи нередко, особенно когда говорят о предательстве большевиков, вспоминают еще так называемые немецкие деньги. Но никто не говорит о французских или английских деньгах, многократно больших, которые получало в долг на протяжении многих лет царское, а потом и Временное правительство. Немецкие деньги, абсолютно мифологизированные[216]216
  См. Соболев Г. Л. Русская революция и «немецкое золото». СПб.: Нева, 2002


[Закрыть] и бесполезные, хотя бы потому, что никто не гарантировал большевикам прихода к власти, направлялись на прекращение кровопролитной и разрушительной войны в интересах народа России (в этом смысле захват власти большевиками тоже был в интересах народа). А французские или английские (абсолютно реальные) – на продолжение этой же войны, но в интересах союзников с их африканскими колониями, обидой за Лотарингию и нашими астрономическими долгами перед ними.

Генерал Н. Н. Головин вспоминал: «Часто приходилось слышать начиная с зимы 1915–1916 годов циркулировавшую среди солдатской массы фразу: «Союзники решили вести войну до последней капли крови русского солдата»».[217]217
  Головин Н. Н. Россия в Первой мировой войне. М.: Вече, 2006. С. 418


[Закрыть] Русских солдат просто превратили в пушечное мясо. Тогда чем немецкие деньги (плод воображения А. Ф. Керенского и академика А. Н. Яковлева[218]218
  Логинов В. Т. В шаге от пропасти / /Лит. газета № 30 (6130). 25.07.2007. http://old.lgz.ru/article/1000/В


[Закрыть]), если они пошли на установление мира, хуже французских, пошедших на заклание русских крестьян, одетых в солдатскую шинель, и кто кого предал?

И если продолжить цепочку причинно-следственных связей, тогда не будь войны – не было бы ни большевиков, ни советской власти, «ни этой ужасной революции». Не будь войны – не было бы и Брестского мира, ведь не бывает следствия без причины. На этом, между прочим, строится историческая преемственность, о которой любят сегодня порассуждать генералы от истории, погрузившись в трудоемкий процесс формирования исторического сознания у подрастающего поколения. Сослагательное наклонение, так нелюбимое историками, в данном случае является лучшим доказательством неизбежности исторического выбора. Доказательством от противного, как говорят математики. Таким образом, партийные интересы «одной группы» стали историческим выбором всей России – другого ей просто не оставили.

Трагичный итог той войны был очевиден для многих заранее, но не для царя, которого депутат IV Думы А. А. Бубликов предлагал назвать Николаем Ничтожным («Ибо нет для “таких“ Христа»).[219]219
  Бубликов А. А. Русская революция. Н.-Йорк, 1918. С. 37, 59. https://archive.org/details/russkaiarevoliu00bublgoog


[Закрыть] Он как заговоренный 23 года вел страну и собственную семью к катастрофе, плохо понимая, что нужно делать, чтобы ее избежать. А поскольку власть в России была самодержавная («Свод Основных Государственных Законов», 1906, т.1, гл.1.), то ответственность за все, что в ней произошло, лежит полностью на самодержце, на Императоре Всероссийском.

Вернее, закон не предусматривал никакой ответственности для «Государя Императора», особа которого была «священна и неприкосновенна» (ст. 5), он только награждал его безграничными правами. Но выше мы пришли к выводу, что право на социальную жизнь принадлежит социуму, и защищает он его избирательно, поэтому и ответственность возлагается на индивида социумом, обществом, и тоже избирательно. Из этого вытекает, что отсутствие ответственности царя перед законом не снимало с него ответственности перед обществом. И история доказала это своей неумолимой и беспощадной действительностью, которую сегодня никто не хочет признавать, никто не хочет считаться с Историей.

Цену его ошибок и просчетов трудно переоценить, и не только для времени его царствования, но и для всей последовавшей истории, для тех, кто пришел после него, так как эти «просчеты» привели к радикальной и необратимой деформации социальных отношений, поставили жизнь и смерть будущих поколений в жесткие рамки его исторического выбора.

Генерал Н. Н. Головин отмечал: «Правительство императора Николая II после революции 1905 г. уже не верило в старые политические идеи и в то же время не хотело воспринять новые. Эта двойственность политики придает управлению государством характер безыдейности».[220]220
  Головин Н. Н. Россия в Первой мировой войне. М.: Вече, 2006. С. 30


[Закрыть] Или даже бездумности, говоря по-простому. Не случайно император однажды сказал министру иностранных дел С. Д. Сазонову: «Я стараюсь ни над чем серьезно не задумываться, иначе я давно был бы в гробу».[221]221
  Николай II. Википедия. http://ru.wikipedia.org/wiki/Николай_II#cite_note-111.


[Закрыть] Не здесь ли кроется причина исторического выбора, а также многих социальных потрясений России?

Стоило тогда задуматься царю и, возможно, современным социальным агентам, также обладающим значительными ресурсами, не пришлось бы ломать голову над проблемой Брестского мира, над тем, кто украл нашу победу. Ведь война еще не началась, а ее последствия подробно и аргументированно изложил П. Н. Дурново в своей замечательной Записке (ее надо выучить наизусть всем «знатокам» истории!) – «всякое революционное движение выродится у нас в социалистическое». Вряд ли его можно заподозрить в сговоре с большевиками – социализм с собой должна была принести война, а не капитализм, и он это прекрасно понимал. По его мнению, «даже победа над Германией сулит России крайне неблагоприятные перспективы».[222]222
  Дурново П. Н. // Красная Новь. 1922. № 6. С. 196. http://www.ruthenia.ru/sovlit/jour.html


[Закрыть]

Они мало чем отличались от последствий поражения.

Воюя в долг, на кредиты и за кредиты союзников, Российская империя физически не смогла бы оплатить их и после победы в составе Антанты, не говоря уже о средствах, необходимых для выхода из разрухи. Как подчеркивал П. Н. Дурново, даже после победоносного окончания войны, мы попадем в такую финансово-экономическую кабалу к нашим кредиторам, «по сравнению с которой наша теперешняя зависимость от германского капитала покажется идеалом».[223]223
  Там же. С. 195


[Закрыть]

Буквально то же самое утверждал несколько лет спустя, уже находясь в эмиграции, активный участник тех событий, председатель Государственной Думы М. В. Родзянко, у которого были все основания «размазать» большевиков за их якобы предательство: «Я утверждаю… если бы и не было революции, война все равно была бы проиграна, и был бы по всей вероятности заключен сепаратный мир, быть может, не в Брест-Литовск, а где-нибудь в другом месте, но, вероятно, еще более позорный, ибо результатом его являлось бы экономическое владычество Германии над Россией».[224]224
  Родзянко М. В. Государственная Дума и февральская 1917 года революция // Берлин: Архив Русской революции, 1922. С. 45. http://ia600404.us.archive.org/15/items/arkhivrusskoirev06gess/arkhivrusskoirev06gess.pdf


[Закрыть]

Ввязавшись в войну, Российская империя очень быстро превратилась в банкрота, поскольку ее экономика с функции «погашения долгов» переключилась на функцию «все для войны» (П. П. Рябушинский). А ее единственными средствами, которыми она обладала в избытке, были люди с низкой социальной стоимостью, в нашем понимании – фундаментальный социальный факт (F), одетый в солдатскую шинель. Видимо, поэтому Николай II, по его собственным словам, готов был ради победы союзников положить последнего солдата – он его ни в грош не ставил, хотя сегодня пресса периодически подбрасывает нам сообщения о том, что все свои средства он потратил на лазареты, а дворцы отдал под госпитали.

Но тогда за что его все ненавидели – и левые, и правые?

Даже творческая интеллигенция, казалось бы, такая далекая от политики. Например, яркий представить Серебряного века, экстравагантный лирик, поэт противоречивой духовной организации Константин Бальмонт еще в 1907 буквально взорвался каким-то мрачным и беспощадным пророчеством:

 
Наш Царь – Мукден, наш Царь – Цусима,
Наш Царь – кровавое пятно,
Зловонье пороха и дыма,
В котором разуму – темно.
Наш Царь – убожество слепое,
Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,
Царь-висельник, тем низкий вдвое,
Что обещал, но дать не смел.
Он трус, он чувствует с запинкой,
Но будет, час расплаты ждёт.
Кто начал царствовать – Ходынкой,
Тот кончит – встав на эшафот.
 

Действительно или нет царь потратил все свои средства на лазареты, лично мы не знаем. Но очевидно, что клокочущая ненависть к императору, которую дворянин К. Д. Бальмонт выплеснул на страницы сборника стихов «Песни мстителя»,[225]225
  Бальмонт, К. Д. Песни мстителя. Париж, 1907. С. 9. https://ru.wikisource.org/wiki/Индекс:Бальмонт._Песни_мстителя._1907.djvu


[Закрыть] имела под собой определенную почву. А первые же поражения на фронтах мировой войны, ставшие совершенно конкретной жертвой ради спасения… Парижа, лишь добавили ей «плодородности». И тогда слова Николая II, адресованные французскому послу, а не русскому народу, о том, что он готов положить последнего солдата ради победы союзников, действительно не расходились с делом.

При огромной нехватке оружия и боеприпасов, особенно в период весенне-летних сражений 1915 года, которые генерал Н. Н. Головин назвал «катастрофой в боевом снабжении» (с. 104), война для русской армии превратилась в кровавую бойню. Как писал в письме французскому послу (перед ним, видно, все отчитывались) один из царских генералов, «наша армия тонет в собственной крови».[226]226
  Палеолог М. Ж. Царская Россия во время мировой войны. М.: Международные отношения, 1991. С. 190


[Закрыть] Тут без лазаретов действительно было не обойтись, а поскольку специальных медицинских учреждений и госпиталей не хватало, то пришлось отдать под них царские дворцы – они все равно стояли пустыми. Но, судя по всему, царские милости никого не тронули: наверное, поэтому в конце 1916 г., как отмечал А. И. Уткин, в России уже не спрашивали, случится ли революция, спрашивали, когда она случится.[227]227
  Уткин А. И. Первая Мировая война. М.: Алгоритм, 2001. С. 304. http://militera.lib.ru/h/utkin2/index.html


[Закрыть]

Казалось бы, в этом месте можно поставить точку. Но все же трудно удержаться от того, чтобы для полноты картины не показать еще одно, довольно оригинальное мнение известного участника тех событий. До какой степени были правы большевики в своей немецкой ориентации, говорят даже их непримиримые враги, не читавшие, к счастью, наших академиков от истории.

Пройдя весь ад Гражданской войны, последний командующей Белой армии, барон П. Н. Врангель, например, утверждал: «Что касается моральных обязательств по отношению наших союзников, то от таковых, по моему мнению, Россия была уже давно свободна. За минувший период борьбы она принесла неисчислимые жертвы на общее дело, а участие союзных правительств в «русской бескровной революции» перекладывало ответственность за выход России из общей борьбы в значительной мере на иностранных вдохновителей этой революции».

Для наших сегодняшних либеральных историков, исторически слабо видящих и потому незнакомых с первоисточниками, это, видимо, должно стать шоком – сам барон Врангель возлагает ответственность за выход России из мировой войны на бывших союзников, к тому же принявших участие в организации нашей же революции, разумеется, строго демократической, которую он назвал бескровной в кавычках. (По некоторым данным, английский посол в России Д. Бьюкенен получил в 1916 году от своего правительства 21 млн руб. на организацию беспорядков и забастовок.[228]228
  Фильм «Тайны Первой мировой войны: великая война». Хронометраж 37.26–38.00 мин. http://russia.tv/brand/show/brand_id/49284


[Закрыть])

Барон не только не исключал, больше того, прямо допускал возможность подписания мирного договора с Германией при сложившейся тогда действительно «уникальной ситуации в истории человечества». Правда, в отличие от М. В. Родзянко, он наивно полагал, что, чтобы достичь решающего перелома на Западном фронте, Германия могла бы отказаться от «условий Брест-Литовского мира» и «предоставить русским возможность собственными силами восстановить на родине порядок». Но… на выгодных для России условиях (!): «тяжелое положение Германии давало нам право надеяться на заключение выгодного для нас договора. …Таким образом, с государственной точки зрения я допускал возможность «немецкой ориентации».[229]229
  Белое дело. Летопись белой борьбы. Т.5. Берлин: Медный всадник, 1928. С. 51. www.rsl.ru


[Закрыть]

Легко работать на выгодных условиях, когда все немцы ушли бы воевать на Запад, не забрав ничего из наших запасов, например, 60 млн пудов зерна по соглашению с так называемой Центральной Радой, и наших земель. А на невыгодных условиях пусть работают большевики – судя по всему, именно это имел в виду барон Врангель.

После сказанного, думается, нет необходимости говорить о том, как далеко ушло юбилейное заявление нашего Президента от реальности: в нем нет и намека на истинные причины поражения России в Перовой мировой войне. Зато есть вольная интерпретация сложнейшего периода в истории страны. Этим любят грешить не только академики и либералы всех сортов, но и политические лидеры на всем постсоветском пространстве – надо же как-то себя идентифицировать, как-то оправдать в глазах народа за уничтожение великой страны, за ваучеры, за залоговые аукционы и, наконец, за первое место в мире по показателям имущественного неравенства.

Очевидно, что сказано это не просто так: это новый поворот в политике государства, направленной на шельмование советского периода, источником которого, между прочим, стала Первая мировая война, а не большевики. И победу украли не они, а европейские социал-демократы, демократическим образом проголосовавшие тогда в своих парламентах за военные кредиты, а сегодня голосующие за войну против нас, потому что экономические санкции – это тоже война, так как они представляют собой «акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю» (К. Клаузевиц).

Наши «союзники» тогда украли нашу победу, нажившись на крови наших дедов и прадедов. Плодами их победы мы наслаждаемся до сих пор – все никак не можем встать на ноги, все-то они ставят нам палки в колеса. Но это наша История. Многие в ней оставили большую часть своей жизни, и не самую худшую. Там остались наши деды и прадеды, благодаря жертвенности и самоотверженности которых мы еще как-то существуем сегодня. И если в какой-то момент в противостоянии с имперской Америкой нашему Президенту потребуется поддержка народа, а не олигархов, тогда придется пересмотреть исторические оценки большевиков, которые в интересах народа установили социальную справедливость, попранную современными дельцами от бизнеса. Именно благодаря ей мы победили в Великой Отечественной войне. И именно из-за ее отсутствия мы проиграли Первую мировую.

Конечно, можно было бы «проехать», как это сделало профессиональное сообщество историков, но… если не мы, простые обыватели, то кто? Еще недавно, например, заявления подобного рода могли бы стать предметом рассмотрения в «Комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России»… – это если бы ее не распустили за полгода до того самого, юбилейного выступления Президента.

Так что, кроме нас, некому…

Глава IV
Если не классовая борьба, тогда…

Право и власть в «буржуазной» революции

«Нынешняя война обнаружила болезненную раздвоенность нашего национального самосознания», – писал в 1917 году великий русский философ Н. А. Бердяев. «Что у нас есть «пораженцы» справа и «пораженцы» слева, это явление с трудом понятно французу, англичанину или немцу. С трудом понятно то извращение национального чувства, которое допускает защиту своего отечества лишь на известных условиях, лишь на условиях подчинения национальности известному государственному или социальному началу… Одни любят не Россию, а старый государственный строй… другие любят не Россию, а желанный им новый социальный строй; одним близки интересы дворян или бюрократии, другим – интересы рабочих или крестьян».[230]230
  Великая война в образах и картинах. Вып. 13. М.: Изд. Д. Я. Маковского, 1917. С. 180. www.rsl.ru


[Закрыть]

Как точно сказано – раздвоенность национального самосознания. Сегодня это предпочитают называть социо-культурным расколом. Как бы то ни было, но сейчас несколько подзабылось, что революция в России началась с феномена «двоевластия», т. е. с раздвоения власти, что, конечно, было бы невозможно без раздвоения национального самосознания. Характерно, что война лишь «обнаружила болезненную раздвоенность». Другими словами, раздвоенность национального самосознания, приведшая к раздвоенности власти в ходе революции, существовала и до войны. Но что такое власть, и можно ли ее «раздвоить»?

Толковый словарь В. И. Даля дает такое определение: «Власть – право, сила и воля над чем-либо, свобода действий и распоряжений; начальствование; управление». Современное издание «Политика. Толковый словарь» дает: «Власть – (power) способность заставлять людей (или обстоятельства) совершать то, что иначе они бы не совершили».[231]231
  Политика. Толковый словарь. М.: Весь Мир. Общая редакция: д.э.н. Осадчая И. М. 2001.http://dic.academic.ru/dic.nsf/politology/25/Власть


[Закрыть] «Энциклопедический словарь экономики и права»: «Власть – особые общественные отношения господства и подчинения, при которых воля и действия одних людей, организаций преобладает (доминирует) над волей и действиями других людей, организаций (подвластными)».[232]232
  Власть. Энциклопедический словарь экономики и права. http://dic.academic.ru/dic.nsf/dic_economic_law/1911


[Закрыть] В Большой Советской Энциклопедии: «Власть – авторитет, обладающий возможностью подчинять своей воле, управлять или распоряжаться действиями других людей».[233]233
  Власть. БСЭ. http://dic.academic.ru/dic.nsf/bse/75006


[Закрыть] Толковый словарь Ушакова: «Право и возможность подчинять кого-что-нибудь своей воле, распоряжаться действиями кого-нибудь».[234]234
  Власть. Толковый словарь Ушакова. http://dic.academic.ru/dic.nsf/ushakov/760130


[Закрыть]

Очевидно, что, как и в случае с социальной справедливостью, у исследователей до сих пор нет единого мнения относительно понятия «власть». Все современные словари трактуют ее в основном как возможность и способность воздействия на кого-то или что-то, а старые словари определяют власть прежде всего как право.

Сегодня развитие науки, видимо, так глубоко ушло в специализацию, что термин «право» используется только в публично-правовом смысле, где власть – это «организованное воздействие на сознание и поведение людей, направленное на достижение общих целей».[235]235
  Власть. Большой юридический словарь. http://jurisprudence.academic.ru/8050


[Закрыть] Странное, конечно, определение, как будто история не знает случаев, когда у «людей» и у власти были разные, совсем не общие цели. Но власть (и не обязательна государственная) от этого не перестала быть еще и правом, ведь без права она не может оказывать организованное воздействие на сознание и поведение людей, на социальные отношения в целом. Другими словами, право – это инструмент власти, а не только «регулятор общественных отношений». Начиная с каменного века человек пользуется инструментом, без него нельзя создать никакой продукт, но нельзя и достичь цели. А значит власть, как и всякую вещь, как социальную вещь, нельзя использовать без инструмента, т. е. без права, иначе не достичь цели. Поэтому власть и право предстают как бы двумя сторонами одной медали, поскольку это все-таки не одно и то же, как утверждают старые словари.

По нашему мнению, властью в социальных отношениях обладает каждый индивид (почти по М. Фуко – «власть функционирует всюду»[236]236
  Тургаев А. С. Политология. Под ред. А. С. Тургаев, А. Е. Хренов. СПб.: Питер, 2005. С. 109


[Закрыть]), просто она зависит от силы неотделимого от нее права. А вот право бывает разным, потому что, в свою очередь, зависит от социального потенциала. Перефразируя Архимеда, можно даже сказать: дайте мне право, и я переверну весь мир – все дело в силе права. Но в данном случае это совсем не юридическое понятие. Это скорее похоже на то, что называется естественным правом: «совокупность принципов, прав и ценностей, продиктованных самой природой человека и в силу этого не зависящих от законодательного признания или непризнания их в конкретном государстве».[237]237
  Юридический словарь. 2000. http://dic.academic.ru/dic.nsf/lower/14689


[Закрыть] Правда, из этого определения непонятно, каким образом «сама природа человека» диктует нам принципы, права и ценности. Это скорее похоже на ощущение, чем на научное понятие – нельзя же серьезно говорить о природе человека и о человеке, как будто это разные вещи.

Судя по всему, современная наука не слишком далеко продвинулась после Э. Дюркгейма в познании социального мира. Так же как и он, мы с полным правом можем сказать, что и при современном состоянии научного знания мы тоже доподлинно не знаем, что представляют собой основные социальные институты, такие как государство или семья, право собственности или договор, наказание и ответственность.[238]238
  Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение. Пер. с фр., составление, послесловие и примечания А. Б. Гофмана. М.: Канон, 1995. С. 10


[Закрыть]

Поэтому нам представляется, что, чтобы понять суть своей или чужой власти, силу своего или чужого права, нужно оценить свой социальный потенциал, свою стоимость. И для этого совсем не обязательно становиться жертвой киднеппинга. На Руси издавна говорят – встречают по одежке, а провожают по уму. Это, на наш взгляд, и есть оценка. Каждая встреча, каждый социальный контакт – это оценка тебя другими, а также оценка и себя самого (самой) сначала по одежке, а потом по уму, т. е. по некоторой шкале стоимости. Это и есть своеобразная биржевая площадка, на которой постоянно проводятся торги такого специфического товара как человек. Одновременно это еще и механизм оценки.

При относительно равной социальной стоимости индивидов между ними возникает доверие и устойчивые отношения. Как равнозаряженные социальные частицы, они начинают как бы горизонтально притягиваться друг к другу, все находятся на одном уровне, все равны. При неравной социальной стоимости возникают иерархические отношения, при которых устойчиво, в силу социальных обязанностей, формируются два разнозаряженных потенциала – верхний и нижний, разница между которыми превращается в право (некоторые большевики называли его интуитивной формой права[239]239
  Крыленко Н. В. Беседы о праве и государстве. М.: Красная Новь, 1924. С. 22. www.rsl.ru


[Закрыть]).

Теперь сформулируем понятие, совсем неизвестное социологии: правом в социальных отношениях называется разница между верхним и нижним социальным потенциалом, который устанавливается при контакте двух и более индивидов, и которое можно выразить следующей формулой: Пв – Пн = Пр, где Пв – потенциал верхний, Пн – нижний, а Пр – разница потенциалов представляет собой право.

Первоначально такое право в силу естественных причин устанавливается между родителями и детьми. Отсюда, видимо, и возникло понятие «естественного права» как ощущения: мы знаем, что оно есть, мы его ощущаем. Но объяснить его, проникнуть в его объективную суть можно только, если рассматривать его с позиции социальных потенциалов.

Никто же не будет отрицать, что родителям принадлежит право управлять детьми и воспитывать их. До середины ХХ века, когда Международная демократическая федерация женщин ввела День защиты детей, это право нигде не было записано, тысячи лет люди жили с этим правом и не собирались превращать его в закон. Отношения в семье вообще всегда были иерархическими. Например, и мы говорили об этом выше, в патриархальном обществе мужчина как глава семьи, добытчик или кормилец обладал более высокой социальной стоимостью, а значит, его право было выше права женщины и детей благодаря в основном физической силе мужчины (при матриархате, видимо, были другие ценности). И тогда слово отца – закон.

Сегодня мы иногда наблюдаем рецидивы этого права, в частности, когда мужчина пытается установить свою власть в семье с помощью кулака – это его естественное право, не затронутое цивилизацией, культурой или образованием, оно живет в нем. В более поздние времена, когда имущество стало передаваться по мужской линии, право мужчины еще больше окрепло. Теперь оно стало зависеть и от размеров имущества, разница потенциалов увеличилась – право стало сильней. И тогда слово не только отца, но и хозяина – закон в квадрате. А слово императора – закон с силой социального потенциала в миллионы человеческих потенциалов. Но уж если эти миллионы, объединенные какой-нибудь простой мыслью в кумулятивную социальную стоимость, начинают отказывать ему в праве (поскольку, как мы установили выше, носителем социального права является социум), то перед ним разверзается бездна.

Одним из первых шагов к бездне, если оставить в стороне Грамоту о вольности дворянства 1785 года, стал коммутатор социального давления – социально дезориентированный Устав 1874 года. В условиях массовой войны он как бы размагнитил все социальные отношения, превратив их в беспорядочно расположенную стружку, для которой право и власть больше не были «севером» и «югом».

Современный исследователь Е. А. Смирнова в своей диссертации «Отношение провинциального общества к русско-японской войне в 1904–1905 гг.» приводит интересный случай: «27 августа 1905 г. фельдшер Поназыревского приемного покоя в Костромской губернии в нецензурных выражениях критиковал царя: «Неладно делает, завел войну зря, нужно сменить его или убить»».[240]240
  Смирнова Е. А. Отношение провинциального общества к русско-японской войне в 1904–1905 гг. Диссерт. на соиск. уч. ст. кандидата истор. наук. КГУ им Н. А. Некрасова. Кострома, 2006. С. 107


[Закрыть]

Случай был не единичный, ругали царя многие, но этот привлек наше внимание радикальностью суждения – простой смертный из русской глубинки, совсем не революционер и даже не пролетарий, однажды решил, что имеет право лишить жизни царя. Не то что бы специально, а так, между прочим, потому что «неладно делает».

Причем, выражение «сменить его или убить» говорит о равноценности в его сознании принципиально разных степеней наказания, главное, чтобы царя вообще не было. Оно говорит и о том, что сельский фельдшер считает себя судьей, потому что имеет право казнить или миловать даже царя. Это не есть право как один из «регуляторов общественных отношений, установленных государством с помощью законов и нормативных актов». К морали это тоже не имеет отношения, поскольку сама профессия фельдшера предполагает наличие у него сочувствия и сострадания, то есть наличия морали. И тогда его заявление можно отнести только к области социального права, которым обладает каждый из нас, главным образом в ощущениях.

С его проявлениями мы сталкиваемся каждый день, например, когда встречаемся с хамом, бандитом, вором, человеком, который мочится у всех на виду, с алкоголиком, который вдруг стал президентом и т. д. Сидя у себя на кухне или перед телевизором, мы постоянно всех судим. Это и есть то самое право на социальную жизнь, которое принадлежит социуму, статика общества.

Право казнить или миловать тех, кто преступает общепринятые правила социальной жизни, в нашем сознании принадлежит нам. Но у нас нет власти, чтобы его реализовать (Иван Грозный, наоборот, имел власть, а право получил только после того, как «запустил» опричнину). Зато есть целый набор внутренних и внешних запретов, без которых мы не преминули бы им воспользоваться, та самая мораль, которая, тем не менее, не всегда удерживает даже хороших в целом людей от дурных поступков. Это те самые правила социальной жизни, которые и формируют цивилизованное общество. Попытка уйти от них в обыденной жизни ведет к трагедии, схожей с трагедией Родиона Раскольникова, попытавшегося за счет преступления разрешить дилемму – «тварь ли я дрожащая или право имею».

Однако история знает массу случаев, когда, по Э. Дюркгейму, под «принудительным действием» социальных фактов внутренние запреты (мораль) снимаются один за другим, в то время как внешние, хотя формально и сохраняют свой правовой статус, тем не менее, теряют обязательную силу. Тогда все больше людей начинают приходить к какой-то одной простой мысли независимо друг от друга. Эта мысль приходит к ним в разных местах и в разное время, исключительно под влиянием социальных фактов, которые затягивают их в свое гравитационное поле, превращая социальную энергию индивидов в массивное социальное тело, в своеобразную черную дыру. Именно поэтому в социуме рождается мысль, которая не принадлежит никому в отдельности.

Как говорил Э. Дюркгейм, «великие движения энтузиазма, негодования, сострадания не зарождаются ни в каком отдельном сознании. Они приходят к каждому из нас извне и способны увлечь нас, вопреки нам самим». Безымянный фельдшер, случайно попавший в анналы истории благодаря полицейским осведомителям, был, может быть, первой каплей в море нового социального правотворчества ХХ века в России. Нет сомнения, что в годы Первой мировой войны, которая по своему социальному давлению многократно превзошла русско-японскую, эти капли сливались в ручейки, в реки и в итоге превратились в бушующее море, вышедшее из берегов.

Но если фельдшер Поназыревского приемного покоя, одна из первых капель социального правотворчества начала ХХ века, нам неизвестен, то имя последней капли, переполнившей чашу терпения, профессиональным историкам хорошо известно – это унтер-офицер лейб-гвардии Волынского полка, фельдфебель учебной команды Тимофей Кирпичников, солдат революции № 1, как тогда его называли. Считается, что именно он поднял восстание солдат в Петрограде, застрелив своего начальника штабс-капитана И. С. Лашкевича. Правда, сам Т. И. Кирпичников вспоминал вскоре после февраля, что «раздались выстрелы из окон» и «Лашкевич был убит при выходе из ворот на улицу».[241]241
  Крушение царизма. Сост. Р. Ш. Ганелин, В. А. Уланов. Лениздат, 1986. С. 310. http://dk1868.ru/bolshev_vosp/S7305163.JPG


[Закрыть]

Поскольку мы не переписываем историю, а проводим социологическое исследование, то для нас важно не то, кто застрелил И. С. Лашкевича, а то, почему это было сделано, на каком основании. Это же не просто уголовное деяние – в нем нет корысти, хулиганством тоже не назовешь. Это нечто большее, глубоко социальное, основанное на том же суждении, что и суждение безымянного фельдшера – «нужно сменить его или убить». Больше того, нам кажется, что выстрел в штабс-капитана – это не менее, если не более значимое событие, чем выстрел легендарной «Авроры» по Зимнему дворцу восемь месяцев спустя.

Но между этими историческими событиями есть большая разница. «Аврора» получила приказ Центробалта, демократически избранного флотского органа, войти в подчинение Петроградского совета и исполнять его указания. А Т. И. Кирпичников или те, кто застрелил И. С. Лашкевича, действовали, естественно, вопреки его приказу и по собственному почину, как тогда говорили. Фактически, отказавшись подчиняться праву офицера отдавать приказы о расстреле демонстрантов, они создали прецедент, на основе которого мгновенно появилось другое право.

Поскольку в войсках был получен приказ Николая II о прекращении беспорядков, а командующий петроградского военного округа генерал С. С. Хабалов продублировал его листовками – «мною подтверждено войскам употреблять в дело оружие, не останавливаясь ни перед чем»,[242]242
  Объявление командующего войсками Петроградского военного округа 25 февраля 1917. Википедия. http://commons.wikimedia.org/wiki/File: Объявление_командующего_войсками_Петрогардского_военного_округа_25_февраля_1917.jpg?uselang=ru


[Закрыть] то жаловаться на офицера было некому. Именно приказ императора перед строем с трудом зачитал Лашкевич, в то время как солдаты пытались ему помешать криками «ура». А так как Кирпичников считал, что солдаты «принимали присягу бить врага, но не своих родных»,[243]243
  Крушение царизма. Сост. Р. Ш. Ганелин, В. А. Уланов. Лениздат, 1986. С. 307. http://dk1868.ru/bolshev_vosp/S7305163.JPG.


[Закрыть] то в его сознании и в сознании его сослуживцев начальник учебной команды, который во исполнение приказа самодержца собирался расстрелять безоружных людей, превратился в преступника, буквально во врага народа, впрочем, так же, как и сам самодержец.