Текст книги "Бриллиантовая пыль"

Встреча с резидентом

Потревоженная поздним визитом Викентия Львовича Хайзарова коммунальная квартира после его ухода сразу же затихла, то есть стала издавать привычный жильцам звуковой фон. Леонид Андреевич, проводив нового квартиранта за порог, машинально пересчитал оставленные нанимателем в качестве задатка деньги, недоуменно пожал плечами и, не забыв предварительно выключить свет в коридоре, зашел в ту комнату, где сидела тетя Вера.

Однако происходящие в коммунальной жизни нынешней ночью странные события на этом отнюдь не закончились. Не успела закрыться за Леонидом дверь, как в наступившей темноте коридора послышались осторожные шаркающие шаги и тяжелое дыхание немолодого грузного человека. Из кухни к стоящему в коридоре на пошарпанной конторке общему телефонному аппарату в темноте пробирался бдительный сосед Коробов.

Не включая почему-то свет, Василий Иванович снял трубку и долго не мог совладать с диском на аппарате, пока, наконец, ему не удалось набрать на ощупь нужный номер. Потом пенсионер долго слушал гудки перед тем, как ему ответили.

– Ало… Это я – Коробов, – прикрывая ладонью трубку, еле внятно сказал он.

– Какого черта… – хриплым голосом ответил абонент. – Вы что – с ума сошли? Сейчас полпервого ночи!

– Он появился!.. Арбитр! Тот самый!.. Он пришел!.. – давясь возбужденным шепотом, заговорил в трубку Коробов.

– Что вы мелете?! – сердито ответил сонный мужской голос на другом конце провода.

– Сегодня к Витлицким приходил какой-то ферт… Только что ушел… Это был он!

– С чего вы взяли?

– У него был портсигар! – неожиданно громко ответил Василий Иванович. – А на этом портсигаре нарисованы буквы…

– Заткнитесь, вы!.. Старый осел!.. – рявкнул собеседник таким злым голосом, что Коробов даже присел от страха. – Завтра в десять утра придете в букинистический магазин на Литейном, – уже более спокойным тоном добавил абонент. – Знаете, где он находится?

– Да, да. Знаю, конечно, – зашептал Коробов. – А сейчас что мне делать?

Трубка ответила короткими гудками.

Тем временем Леонид Андреевич, войдя в большую комнату с авансом в кулаке, а потому в приподнятом настроении, застал Веру Фёдоровну сидящей с каким-то растерянно-подавленным видом на том же самом месте – в кресле под торшером, – где они с новым жильцом ее недавно оставили.

– Что случилось, тетя Вера? – спросил он старушку. – Ты как будто приведение увидела; напугала и меня, и квартиранта. Насилу его уговорил…

– Видишь ли, Лёнечка, – с трудом подбирая слова, ответила та, – я не могу этого объяснить… Человек, который только что приходил… От него исходит тревога… Тревога и страх… Когда я его увидела, меня буквально захлестнуло предчувствие неминуемой трагедии. У меня прямо сердце перехватило. Точно такое же ощущение я испытала накануне исчезновения Игоря Кондратьевича, и я запомнила его на всю жизнь…

– Ну, тетя!.. – укоризненным тоном прервал ее Леонид, закатив глаза под потолок. – При чем здесь Игорь Кондратьевич? В кои-то веки пришел приличный человек, согласился снять комнату, а ты со своими… фантазиями…

– Это не фантазии, – строгим, почти что суровым голосом возразила Вера Фёдоровна. – Я знаю, что говорю. От этого человека следует держаться подальше.

– Все будет хорошо, тетя, – вкрадчиво сказал Леонид, прекрасно зная, что Вера Фёдоровна не сможет ни в чем ему отказать. – Этот квартирант уже и аванс заплатил… И деньги нам с тобой ой как нужны… Ну не выгонять же его теперь. – Вера Фёдоровна молча покачала головой. – Ладно, ладно, время позднее, а мне завтра на работу чуть свет, – добавил он, видя, что тетка собирается возразить. – Завтра договорим…

Однако заснуть сразу же после того, как он ретировался в маленькую комнатку и забрался в постель, у Леонида не получилось. Он долго ворочался, сетуя про себя на тетю Веру, слова которой о новом квартиранте, как ни странно, прочно засели у него в голове. Хотя, казалось бы, к странностям своей тетки Леонид Андреевич уже давно должен был привыкнуть. Вера Фёдоровна жила в своем собственном временном измерении. С одной стороны, она довольно адекватно для пожилого человека ориентировалась в современных реалиях, но ментально она пребывала в годах своей молодости.

Довольно рано выйдя замуж за молодого и румяного красного командира Игоря Кондратьевича Витлицкого, познать радости семейной жизни Вера Фёдоровна так и не успела. Познакомились будущие супруги случайно; курсант Ленинградской пехотной школы и студентка Первого медицинского института оказались прижатыми друг к другу радостной толпой, собравшейся на площади Урицкого по случаю первомайской демонстрации. Став по окончании школы лейтенантом Рабоче-крестьянской Красной армии, Игорь Витлицкий отбыл к месту службы, но тянуть со свадьбой не стал. В первую же побывку он сделал Вере предложение, и на следующий день молодожены расписались. Еще через пару дней отпуск Игоря Кондратьевича закончился, он отправился в часть и… пропал. Куда он делся, Вера Фёдоровна так и не узнала; оббегав все возможные и невозможные кабинеты, она везде получала одинаковый ответ: «Разберемся». В конце концов настырной девушке посоветовали не лезть туда, куда не надо, недвусмысленно намекнув, что ее супруг, похоже, оказался «не тем, за кого он себя выдает», и находится он, скорее всего, «там, где следует».

После столь печально закончившегося брака Вера Фёдоровна еще раз замуж так и не вышла, жила одна в небольшой комнате коммунальной квартиры, поскольку родители ее умерли, и Вера их почти не помнила, да и других родственников, насколько она знала, у нее не осталось. До поры до времени… Вскоре после войны в Ленинград из Архангельска приехала молодая женщина с годовалым ребенком на руках, разыскала Веру Фёдоровну и поведала ей странноватую историю. Людмила Фомина (так звали женщину) рассказала ей, что в своем родном Архангельске она сошлась с заведующим местным клубом Андреем Витлицким, который, как оказалось, приходится родным братом пропавшему мужу Веры Фёдоровны. Когда Людмила забеременела, завклубом, как только об этом узнал, незамедлительно «дал деру». Сожительствовали они, официально не расписываясь, но родившегося мальчика Людмила все же сумела записать под фамилией Витлицкий.

По доброте душевной Вера Фёдоровна приютила свалившихся ей на голову родственников, помогла Людмиле устроиться на работу, а со временем выхлопотала для одинокой женщины с ребенком отдельную комнату в их же квартире, благо проживавшие там раньше соседи решили не возвращаться в Ленинград из эвакуации.

Так и жили они втроем. Леонида – своего племянника – Вера Фёдоровна любила самозабвенно. Фактически это она его вырастила и воспитала. Лёнина мать «служила в театре» (так Людмила называла свою работу в заводском Доме культуры, где она руководила самодеятельностью), пропадая там целыми днями и возвращаясь домой поздно. Кроме того, Людмила не теряла надежды устроить свою личную жизнь, что тоже отнимало немало времени. Поэтому все заботы о ее сыне не без удовольствия взяла на себя тетя Вера, хотя она тоже работала, врачом в поликлинике. Когда Леонид подрос, у матери появилась другая семья, а он так и остался жить у тетки, что, в общем-то, всех устраивало. Вскоре мать Леонида, заболев раком, умерла, и Вера Фёдоровна осталась единственным родным для него человеком. И так уж случилось, что к пятидесяти годам Леонид Андреевич вновь оказался вдвоем с тетей Верой в той самой коммунальной квартире.

На следующее утро после появления в квартире человека по фамилии Хайзаров сосед Коробов проявил непривычную для своего обычного поведения нагловатого «хозяина квартиры» суетливость. Несмотря на ранний час, он двумя походами в уборную и одним – в ванную комнату, проводил Леонида Андреевича на работу, порываясь, но так и не решившись задать своему соседу по коммуналке какой-то вопрос. После этого пенсионер долго и неуклюже, как однорукий за роялем, готовил на своей плите завтрак и провозился на кухне до тех пор, пока там не появилась Вера Фёдоровна.

– С добрым утром, – приветствовал ее сосед, растянув губы в улыбке.

В ответ Вера Фёдоровна сдержанно кивнула, посмотрев на изображающего доброжелательность Коробова с некоторым пренебрежением. Благодаря покладистому характеру она достаточно сносно уживалась с довольно разношерстной коммунальной публикой, однако к Василию Ивановичу относилась с откровенным презрением, считая его – и не без основания – социальным паразитом. Вредный пенсионер платил Вере Фёдоровне тем же, хотя одновременно он ее немного побаивался тем суеверным страхом, который недалекие люди часто испытывают перед медициной в целом и перед врачами в частности.

– У вас, я слышал, новый жилец появился? – то ли спросил, то ли констатировал Василий Иванович.

– Вероятно, – поджав губы, ответила старушка, водружая на плиту чайник.

– И надолго он у вас? – не отставал пенсионер.

– Я что-то не пойму, почему это вас-то беспокоит, – фыркнула Вера Фёдоровна.

– Я к тому… – промямлил Коробов, – что вы его прописывать будете или как? А то сами знаете… за воду там… за уборку лестниц и прочее мы же с прописанных платим, так что…

– Если вам интересно, спросите у Леонида Андреевича – он договаривался, – отрезала Вера Фёдоровна, демонстративно отвернувшись к плите.

«Вот старая ведьма!» – чертыхнулся про себя Коробов, но расспросы все же решил прекратить, тем более что ему пора было идти на встречу.

Из дома Василий Иванович вышел чуть ли не за полчаса до оговоренного времени, хотя до книжного магазина на Литейном ходу было от силы минут пятнадцать. Дело в том, что того человека, который назначил Коробову встречу, бывший боец невидимого фронта побаивался, и на то имелись веские причины. Потому и поспешил он на встречу, чтобы, не дай бог, не опоздать.

Коробов вошел в наполненный густым библиотечным запахом невысокий со сводчатыми потолками торговый зал магазина и тут же стал рыскать глазами по сторонам. Из-за раннего времени, да еще и в будний день посетителей в книжном магазине было совсем мало: если точнее – всего один человек, благообразного вида пожилой мужчина с бледным лицом, в длинном плаще и со старомодной шляпой, которую он держал в руках. Старичок производил впечатление вышедшего на пенсию сотрудника научного учреждения или же преподавателя какого-нибудь технического вуза.

Поскольку ранний посетитель беседовал через прилавок с единственным во всем торговом зале продавцом, Коробов отошел к полкам с книгами, взял в руки первую попавшуюся и стал рассеянно ее листать, прислушиваясь к разговору.

– Что вы, Кирилл Венедиктович, – напористо говорил продавец, жестикулируя для убедительности руками, – это исключительно редкий альбом! Я вам даже рассказывать не буду, чего мне стоило его раздобыть! Вы все равно не поверите!..

– Я разве спорю, – вполголоса отвечал старичок хрипловатым баритоном, – альбом не простой, но не такой уж ценный, и четыреста пятьдесят за него это, извините, чересчур. Тем более что у вас только три тома из четырех.

– Насчет того, что он не ценный, тут вы не правы, – не сдавался продавец. – Я навел справки. Этот четырехтомный альбом-каталог был издан в 1922 году по итогам работы комиссии под руководством академика Ферсмана по аттестации ценностей знаменитой Бриллиантовой комнаты. Тираж всего-навсего триста пятьдесят экземпляров!.. И альбомчик этот содержит полный перечень экспонатов Алмазного фонда с описанием и иллюстрациями, причем издан он, заметьте, в аккурат перед тем, как большевики в 1923 году пустили на продажу львиную долю царских драгоценностей…

– Ладно, ладно, убедили, – прервал продавца интеллигентный покупатель. – Беру альбомы. Только вот как же быть со вторым томом? Сможете достать?

– Дело трудное… – задумчиво произнес продавец. – Тут все связи поднимать придется; всех знакомых задействовать…

– Вы уж, голубчик, постарайтесь, – ласковым голосом попросил старичок, – а я, если что, готов заплатить за второй том столько же, сколько за эти три.

Продавец между тем уложил альбомы на оберточную бумагу и с ловкостью фокусника соорудил сверток, перевязав его крест-накрест бечевкой, а покупатель, тяжело вздохнув, выложил на прилавок несколько бумажек зеленого цвета.

Во время разговора между продавцом и покупателем Василий Иванович Коробов стоял, уткнувшись в книжку, у одной из многочисленных полок и мучительно подбирал слова, которые он скажет назначившему ему встречу человеку.

– Изотерической литературой интересуетесь?

Коробов вздрогнул от неожиданности и обернулся. За спиной стоял тот самый благообразный старичок, которого продавец назвал Кириллом Венедиктовичем. Василий Иванович скосил глаза на книгу, которую он все еще держал в руках, и прочитал имя автора и название на обложке: А. Н. Аксаковъ «Анимизмъ и спиритизмъ», 1893 год.

– Могу вам порекомендовать великолепную книгу по этой теме, если хотите, – сказал покупатель, жестом предлагая Коробову пройти вглубь торгового зала. – Вон там, в разделе «Религия».

Василий Иванович послушно поплелся за пожилым человеком между книжных стеллажей в дальний угол магазина.

– Ну что там у вас стряслось, Коробов? – с еле уловимым презрительным раздражением в голосе спросил старичок, как только они оказались вне поля зрения продавца.

– Все как вы велели, Кирилл Венедиктович, – возбужденно зашептал Василий Иванович. – Вы сказали, как появится Арбитр, сразу дать вам знать…

– Давайте ближе к делу, – поторопил старичок.

– Витлицкие одну из своих комнату сдают, – начал рассказывать Коробов, – у них появился новый жилец…

– Витлицкие это кто такие?

– Да так… Жильцы из нашей коммуналки. Старуха – бывшая врачиха; сейчас на пенсии. Живет вместе с племянником. Этот – ни то ни се: интеллигент-очкарик… Недотепа, одним словом.

– И давно они в этой квартире обитают?

– Старушенция, говорят, еще с довоенного времени живет…

– Что?! – воскликнул Кирилл Венедиктович, невольно повысив голос. – В квартире до сих пор живет кто-то из старых жильцов?! И вы молчали?! Черт побери, Коробов, да от вас никакого толка нет!

– А я что?.. – пролепетал Василий Иванович. – Я-то откуда знал, что надо было сказать?..

– Я за что вам деньги плачу, Коробов? – сбавив тон, продолжал старичок. – Ладно, рассказывайте дальше.

– Так вот, – продолжал Василий Иванович, – пришел жилец вчера поздно вечером. Мужик гладкий, упакованный по первому разряду. С полчаса по квартире ходил, совал нос во все углы.

– Вы говорили, у него был портсигар?..

– А то… Увесистый такой, золотой вроде и с камешками. Точь-в-точь, как вы говорили.

– Он что, сам вам его показал?

– Ну да. Прямо под нос совал. И монограмма на нем точно была – буквы «Z» и «B».

– Хм… – Кирилл Венедиктович задумчиво потер подбородок. – Что-то здесь не сходится… Я вы точно запомнили буквы на портсигаре?

– Обижаете, – покачал головой Василий Иванович.

– Бог с ним, – отмахнулся Кирилл Венедиктович. – Не важно пока. Что еще можете сказать об этом человеке?

– Я узнал, как его зовут, – с самодовольным видом заявил Коробов. – Хайзаров Викентий Львович.

– То есть он так себя назвал? – с сомнением в голосе уточнил пожилой человек.

– Да я в паспорт его смотрел, – соврал для убедительности Василий Иванович.

Кирилл Венедиктович с минуту помолчал, что-то обдумывая, после чего протянул Коробову сложенную конвертом бумажку.

– Вот вам за этот месяц, – сказал он, – а теперь слушайте внимательно, что вы должны сделать. Во-первых, разузнайте мне об этой женщине. Я имею в виду соседку, которая давно живет в вашей квартире. Кто такая, есть ли родственники, чем занималась до войны? Короче, все, что сможете. Второе: как только появится этот самый жилец, сразу дайте мне знать. Покопайтесь в вещах в его отсутствие – мало ли, что-нибудь интересное найдете.

– Легко сказать… – попытался возразить Коробов.

– А то я вас не знаю, – прервал его Кирилл Венедиктович. – Уж кому-кому, а вам не привыкать… Все поняли?

– Понял.

– Тогда я пошел, а вы побудьте еще минут пять в магазине, потом обязательно купите какую-нибудь книжку и можете идти.

Выйдя из магазина, Кирилл Венедиктович неторопливой стариковской походкой направился в сторону Невского проспекта, но услышанные от Коробова новости и купленные в букинистическом магазине альбомы заставили пожилого человека прибавить ходу. Расстояние до его дома на Загородном было довольно приличным, тем более для немолодого человека, и нетерпение Кирилла Венедиктовича взяло верх над осторожностью. Оглянувшись по сторонам, он зашел в небольшой скверик у главного здания Мариинской больницы и, присев на краешек скамейки, развернул сверток с альбомами.

Около часа сидел Кирилл Венедиктович в сквере, просматривая один за другим приобретенные альбомы. Быстро пролистывая какие-то страницы одну за другой, интеллигентный старичок иногда подолгу останавливался на отдельных иллюстрациях, внимательно читая описания ювелирных изделий. Когда Кирилл Венедиктович захлопнул последний, четвертый том альбома, он, закрыв уставшие глаза, откинулся на спинку скамейки и вслух пробормотал загадочную фразу: «В то время их там не было… Что и требовалось доказать…»

Теперь уже не спеша Кирилл Венедиктович отправился домой. Путь его лежал через Невский и дальше по Владимирскому. Наконец он добрался до Загородного проспекта, поднявшись на третий этаж бывшего доходного дома помпезной архитектуры, отпер ключом тяжелую двухстворчатую дверь и вошел в старинную квартиру, носившую следы былой респектабельности. Зайдя в прихожую, Кирилл Венедиктович скинул туфли, повесил на вешалку шляпу и плащ и, машинально приглаживая седую шевелюру, прошел в гостиную… Да так и встал как вкопанный на пороге комнаты. Устроившись на стуле рядом с обеденным столом монументального вида, громоздившемся посередине гостиной, сидел с невозмутимым видом какой-то человек.

Долг платежом красен

Наступлению весны 1912 года жители российской столицы, конечно, радовались, ибо на своих календарях обыватели уже начали отрывать первые апрельские странички, но зима уходить не спешила. Солнечных дней в первый весенний месяц случилось немного, ночами стояли морозы, не трескучие, но пощипывающие, и улицы Санкт-Петербурга все еще утопали под толстым слоем укатанного снега, по которому резво бегали лошадки, запряженные в экипажи на санном ходу.

Не удивительно, что, несмотря на погожий день, гуляющей публики в Летнем саду было немного. Кому охота бродить на холоде среди сугробов, любуясь на спрятанные под деревянными ящиками скульптуры? В глубине парка так вообще никого не было, а некоторое оживление царило только у неработающего фонтана, где еще с масленичной недели осталась выстроенная из снега ледяная горка. Там визжала детвора, хохотали гимназисты, щебетали румяные барышни, постукивали каблуками гувернантки и бонны.

С противоположного конца парка, со стороны набережной в Летний сад уверенной, но неторопливой поступью вошли два солидного вида господина. Оба были хорошо одеты, каждый на свой лад, и оба опирались при ходьбе на застревающие в снегу трости. На одном из них красовалась соболья шуба до пят и бобровая шапка, на другом – надетое несколько не по погоде, но ладное, добротное пальто с меховым воротником и аккуратный котелок на голове.

Мужчины только что встретились здесь же, на набережной, и, едва поздоровавшись, не сговариваясь вошли в парк, но углубляться в лабиринт заснеженных аллей не стали, предпочитая прогуливаться неподалеку от входа. В этой части Летнего сада, отгороженной изящной оградой от гранитной набережной, пока еще скованной льдом Невы, было совсем безлюдно, если не считать стоявшего у ажурных ворот одиноким столбом озябшего городового, но переговаривались мужчины все равно вполголоса, как будто опасаясь, что их подслушают. Такие избыточные предосторожности были, по-видимому, приняты по настоянию мужчины в котелке, хотя его собеседник подобных опасений явно не разделял. Путаясь в длинных полах тяжелой шубы, он, стараясь попасть в ногу своему более низкорослому спутнику, семенил по плохо утоптанной дорожке и, склонившись к уху собеседника, говорил с натянутой улыбкой:

– Что же вы, мой дорогой герр Краузе, не предупредили заранее о своем приезде в Санкт-Петербург? Вы лишили меня возможности встретить вас как подобает…

– А я как раз не хочу афишировать свой визит в Россию, – суровым тоном ответил берлинский адвокат. – Именно по этой причине, господин Борштейн, я и назначил вам встречу здесь… И совершенно напрасно вы явились сюда… с такой помпой, – Краузе раздраженно кивнул головой в сторону набережной, где стоял, сияя круглой решеткой радиатора, красный Делано-Бельвиль, на котором приехал на встречу банкир.

– Но что случилось, Фриц? К чему такие странности?..

– Ситуация изменилась, Арнольд…

– Не понимаю. Наши дела вроде бы складываются более чем удачно.

– Я не об этом… – Краузе в который раз оглянулся по сторонам. – Грядет большая война…

– Помилуйте, Фриц! – воскликнул Борштейн. – Никаких предпосылок к войне нет и не предвидится! По всему миру промышленный подъем, да и все монархи Европы, кого ни возьми, друг другу родственники… Разговоры о скорой и неизбежной войне – не более чем выдумки падких на сенсации газетенок.

– Я знаю, что говорю, – отрезал Краузе. – Это вы повторяете то, что пишут в газетах: о нерушимых семейных узах правящих династий; о техническом прогрессе; о скором всеобщем процветании. Поверьте, по сведениям, которые у меня имеются, – а мои источники никогда не ошибаются – на шахматной доске Европы назревает большая игра, к которой все уже готово: игроки определены, фигуры расставлены. Весь мир сидит на пороховой бочке; рано или поздно взрыв грянет – дело за поводом.

– И чем же это закончится? – подавленным голосом робко спросил Борштейн, который как никто другой знал, что адвокат слов на ветер не бросает.

– Я не ясновидящий, – пожал плечами Краузе, – но могу предположить, что старушка Европа изменится до неузнаваемости. Пока еще непонятно, вмешаются ли в конфликт Соединенные Штаты, но если это произойдет, то мы с вами не узнаем послевоенную карту всего мира…

Ошарашенный услышанным Арнольд Карлович притих, и некоторое время собеседники молча шли вдоль ограды Летнего сада.

– Давайте к делу, – прервал молчание Краузе. – Я приехал сюда как Арбитр, чтобы принять меры для обеспечения возврата тех самых займов 1905 года.

– Но ведь займы выдавались на десять лет, – сказал Борштейн, – срок возврата еще не наступил.

– В этом-то и проблема. Если случится война, то с их погашением, скорее всего, возникнут трудности.

– О каких мерах вы говорите?

– Наши партнеры по другую сторону океана хотят получить переданные в залог коронные драгоценности. Само собой разумеется, что если Русское Правительство своевременно погасит векселя, то все ценности будут немедленно возвращены.

– Это невозможно! – отшатнулся Арнольд Карлович. – Вы понимаете, Фриц, что со мной будет, если я вдруг явлюсь во дворец, чтобы забрать себе украшения Николая II и его семьи?! Мне конец!..

– Успокойтесь, Арнольд, – остановил перетрусившего банкира Краузе. – Никто от вас этого не требует… Просто отдайте мне закладные на драгоценности и всё! Это уже дело американских банкиров – предъявить их к исполнению.

– А если там… – Борштейн указал пальцем вверх, – узнают, что это я отдал расписки?

– О том, что закладные изначально были переданы вам в руки, кроме меня, знает только покровительствующий вам граф Витте, который ныне не у дел, если только вы не посвятили в эту операцию кого-то еще…

– Боже упаси!..

– Тогда вам нечего опасаться, или же… – Краузе остановился и пристально посмотрел в глаза Арнольду Карловичу. – Или же вы ищете повод для того, чтобы оставить эти драгоценности себе…

– Что вы! Что вы! – замахал руками внезапно побледневший, несмотря на мороз, Борштейн. – Безусловно… я отдам вам закладные!..

– Вот и отлично! – одобрительно кивнув, сказал Краузе. – Я знал, что вы человек разумный и примете правильное решение, – Борштейн в ответ довольно кисло улыбнулся. – Теперь что касается отношений вашего банка с берлинским филиалом… – продолжал адвокат. – В грядущей войне Германия и Россия, понятное дело, окажутся по разные стороны конфликта, и вы наверняка не сможете выполнить свои обязательства перед берлинскими банками.

– Я вас понимаю, – побледнев еще больше, сказал Борштейн, облизывая пересохшие губы. – Берлинские партнеры хотят, чтобы я погасил свои обязательства досрочно… Но вы же знаете, что эти деньги пошли на то, чтобы выкупить из японского плена русских военных. Векселя по этим ссудам должны быть погашены тоже через десять лет, то есть в 1915 году. Откуда же я возьму сейчас такую гигантскую сумму?!

– Все это мне известно, и я уполномочен сообщить вам, что наши берлинские друзья согласны, в счет уплаты долгов, принять полученные вами векселя Русского Правительства.

– Неужели в случае войны какой-нибудь из немецких банков рассчитывает получить деньги по российским государственным векселям?

– Не беспокойтесь, Арнольд. Мы приняли меры. Векселя будут предъявлены к оплате через наш швейцарский филиал.

– Вы думаете, это будет возможно?

– Конечно! Вот увидите, если разразится война, то Швейцария – страна вечного нейтралитета – станет пристанищем всех крупных капиталов Европы, а возможно, и всего мира.

– Если я вас правильно понял, вы хотите забрать у меня и закладные на царские драгоценности, и правительственные векселя, – унылым голосом резюмировал Борштейн.

– Но зато вы и ваш банк освобождается от обязательств перед иностранными кредиторами, а это, согласитесь, немало, – сказал Краузе. – По-моему, дорогой Арнольд, вы видите ситуацию в слишком уж мрачном свете.

– Вы не оставляете мне выбора…

– Что делать? Не забывайте, что на мне лежит ответственность перед всеми участниками…

Собеседники шли по аллее молча, не глядя друг на друга. Борштейн понимал, что разговор закончен и смысла что-то обсуждать уже не было, а Краузе, как человек действия, сказав все, что считал нужным, размышлял над тем, как бы поделикатнее забрать у Арнольда Карловича бумаги, пока он, чего доброго, не передумал. Впрочем, опасения его были напрасными. Передумать и ослушаться адвоката Борштейн никогда бы не решился, ибо смелости на такой поступок у него явно недоставало.

Все так же молча партнеры миновали открытые настежь ворота и вышли из Летнего сада на набережную.

– Вы надолго в Санкт-Петербурге? – прервал затянувшуюся паузу Борштейн.

– Завтра уезжаю… – ответил Краузе.

– Может быть, останетесь на пару дней? Познакомлю вас со своей семьей…

– Увы, не могу, – покачал головой Краузе. – Десятого апреля пароходом компании «Уайт Стар Лайн» я отплываю в Нью-Йорк, а у меня еще дела в Париже.

– Жаль, – пожал плечами Арнольд Карлович.

– Когда я могу получить от вас закладные и векселя? – спросил адвокат.

– Закладные расписки – вы же знаете – я держу здесь, – Борштейн вытащил из внутреннего кармана свой портсигар и щелкнул потайным замочком, – а векселя – в моем банковском сейфе. Если угодно, я завтра привезу все это куда вы скажете.

– Давайте я заберу у вас закладные сейчас, а векселя – потом. За ними приедет доверенное лицо из Швейцарии, – поспешил предложить Краузе, обрадованный тем, что он относительно легко добился своего.

– Как же я могу отдать бумаги на предъявителя… на такую сумму… незнакомому человеку? – вяло возразил Борштейн, не выпуская из рук портсигара с закладными.

– Давайте сделаем вот как, Арнольд, – сказал находчивый адвокат, – вы отдадите мне бумаги вместе с этим портсигаром. У человека, который будет выполнять вместо меня функции Арбитра, будет на руках ваш портсигар. Другой такой вещицы все равно не сыщешь, так что вы без труда узнаете Арбитра, когда он явится к вам.

– А что если ваши прогнозы насчет всеобщей войны все-таки не оправдаются, и российские векселя будут погашены? – спросил Борштейн, не в силах отвести глаз от портсигара, перекочевавшего в руки адвоката.

– Тогда вы получите назад свой портсигар в целости и сохранности со всем его содержимым, – ответил Краузе, засовывая металлическую коробочку за отворот пальто.

Фриц Краузе не обманул Борштейна – он действительно спешил. Через трое суток после встречи в петербургском Летнем саду адвокат уже выходил из вагона «Северного экспресса» на перрон парижского вокзала «Гар-дю-Нор». Здесь его ожидал помощник – долговязый молодой человек, тот самый, который тогда, в 1905 году, слушал из-за закрытой двери памятный разговор Борштейна и Краузе, состоявшийся в берлинской конторе последнего.

– С приездом, герр Краузе, – учтиво сказал молодой человек, протянув руку за дорожным саквояжем адвоката.

– Доброе утро, Отто, – отозвался тот, жестом отстраняя руку тянувшегося за его багажом помощника. – Благодарю вас, я сам. Как же, однако, тепло в Париже, – добавил он, распахивая пальто.

– Куда прикажете вас отвезти?

– Нет времени, Отто. Я должен сегодня же отправиться в Шербур, чтобы поспеть на пароход, отплывающий в Нью-Йорк, так что поговорим здесь – в вокзальном буфете. Заодно и позавтракаем.

– Разговор конфиденциальный?

– Более чем! Но ничего, будем надеяться, что нас не подслушают… К тому же мы говорим по-немецки…

Расположившись в буфете, Краузе и его помощник заказали по чашке кофе с круассанами и некоторое время молча завтракали, приглядываясь к немногочисленным посетителям.

– Как ваша поездка в Петербург? – прервал молчание молодой человек.

– В целом удалась, – ответил Краузе, – но осталась незавершенной. Не получилось нанести последний штрих. Вы знаете, как я не люблю недоделанную до конца работу, но на этот раз вышло именно так.

– Поэтому-то вы и вызвали меня в Париж?

– Не только поэтому… Однако вы правы – именно вам, Отто, предстоит завершить эту операцию, хотя, не буду скрывать, дело непростое и хлопотное… Вы ведь говорите по-русски? – помощник в ответ на вопросительный взгляд Краузе согласно кивнул. – Мне удалось получить от этого болвана Борштейна те самые закладные расписки на драгоценности царской фамилии… – адвокат с опаской оглянулся по сторонам. – А там украшений, ни много ни мало, на сумму в восемьсот миллионов марок!

– Неужели он так просто их отдал?

– Я убедил его, что расписки затребовали американские партнеры и я забираю их, чтобы переправить за океан.

– А на самом деле?..

– На самом деле в Нью-Йорке об этом даже не догадываются! Представляете, что это нам сулит?.. – произнося последнюю фразу, Краузе как мог понизил голос, придвинувшись к своему помощнику почти вплотную.

– Да, конечно, – прошептал в ответ молодой человек.

– И единственный, кто может этому помешать, – Борштейн… Поэтому будет лучше, если его не станет. Вы меня понимаете, Отто?