Текст книги "«Пока горит свеча…» Очерки по истории кафедры зоологии беспозвоночных Московского государственного университета"

Когда на улице собралась привлеченная выстрелами и криками толпа, послышались шаги вызванных врачей, милиции, Н.Н. Плавильщиков снова поднялся в квартиру Г.А. Кожевникова «посмотреть, что случилось». Там на него с ужасом показала пришедшая в сознание домработница, и Н.Н. Плавильщикова арестовали и доставили в ЧК. Объяснить происшедшее он не мог. Тот факт, что он не сделал попытки скрыться с места преступления, было расценено как свидетельство его невменяемости. Сыграл роль и такой необычный аргумент защитников Н.Н. Плавильщикова. Они объяснили чекистам, что «на свете существует один миллион видов насекомых, и Н.Н. Плавильщиков знает латинские названия всех этих насекомых. Разве может такой человек быть вполне нормальным?» Н.Н. Плавильщиков был признан шизофреником и впоследствии долгие годы плодотворно работал в Зоологическом музее МГУ. Перу Н.Н. Плавильщикова принадлежит несколько превосходных определителей и научно-популярных книг, в том числе, и знаменитый «Гомункулус» – увлекательное повествование о выдающихся натуралистах прошлого, – книга, чтение которой привело в науку несколько поколений биологов.

В 1922 г. Советское правительство перешло к чисто административным методам управления высшей школой, лишило Московский университет автономии, в условиях хозяйственного кризиса стало сокращать ассигнования на науку и образование. Ректор университета – известный биолог М.М. Новиков и другие профессора выступили с протестами. Новая большевистская власть не собиралась этого терпеть. В 1922 г. М.М. Новиков вместе с другими выдающимися профессорами (Н.А. Бердяевым, А.А. Кизеветтером, С.Л. Франком, Н.О. Лосским, и др.) был насильственно выслан из страны. Ректором МГУ был назначен историк-марксисит В.П. Волгин, затем – А.Д. Удальцов, а потом – небезызвестный А.Я. Вышинский, впоследствии знаменитый своей жестокостью прокурор-палач на сталинских процессах конца тридцатых годов. Г.А. Кожевников и здесь оказался в стороне, во всяком случае, никто не собирался его высылать вместе с другими выдающимися профессорами.

Профессор Г.А. Кожевников в последние годы жизни

Со второй половины 1920-х годов в университете стала осуществляться политика приема студентов по классовому признаку. В университет направляли рабочих и крестьян «от сохи», малообразованную молодежь, которая должна была стать опорой нового общественного строя. Для поступления в университет в 1920-е годы не требовалось документов об образовании, достаточно было иметь справку о пролетарском или бедняцком происхождении (а без такой справки молодой человек не мог поступить в университет, даже при наличии хорошего образования). Среди пролетарской молодежи были и талантливые самородки, ставшие впоследствии видными учеными, и проходимцы, делавшие карьеру по партийной линии, и просто случайные люди. С этого времени изменился и весь облик университета. Грязь, мусор, заплеванные коридоры, загаженные и испещренные ругательствами туалеты, грязные столовые с хамоватыми подавальщицами, – все это стало обыденностью на десятилетия. Профессора, лишенные каких-либо привилегий, должны были покорно стоять в длинных очередях в общих столовых, ходить в те же грязные туалеты. Пока университет сохранял свою автономию, его руководство поддерживало чистоту и порядок даже в трудные годы гражданской войны и военного коммунизма. Разруха началась уже в относительно благополучные 1920-е годы, и это была, прежде всего, «разруха в головах», по образному выражению М.А. Булгакова.

Многие профессора находили постыдным получать жалованье за службу «хамской власти». Они оправдывались тем, что служат не власти, а науке и образованию. Проф. Г.А. Кожевников говорил, что хотя он и служит новой власти, но советских газет не читает «из принципа». «Так ведь других же нет» – говорили ему. «Вот вы никаких и не читайте», – отвечал Г.А. Кожевников. Читатель без труда узнает в этом диалоге высказывания профессора Филиппа Филипповича Преображенского из романа М.А. Булгакова «Собачье сердце». Наверное, так говорили многие профессора, а М.А. Булгаков хорошо знал профессорскую среду Московского университета. Многие черты характера Г. А. Кожевникова были отражены М.А. Булгаковым в образе другого персонажа – профессора В.И. Персикова из романа «Роковые яйца» (см. выше), хотя сама фамилия главного героя этого романа представляет собой трансформацию фамилии Георгия Георгиевича Абрикосова – тогда еще молодого сотрудника Зоологического музея МГУ. Знаменитая семья Абрикосовых не могла не быть известной М.А. Булгакову. К ней принадлежали промышленники (до революции они владели кондитерской фабрикой «Абрикосов и Эйнем», которая существует до сих пор под названием «Красный Октябрь»), известные деятели науки, культуры и медицины (например, выдающийся патологоанатом академик А.И. Абрикосов). Кстати, недавний лауреат Нобелевской премии 2003 г. физик А.А. Абрикосов – тоже из этой семьи.

Год «великого перелома» – 1929 – был годом больших перемен и в Московском университете. Потеряли свои посты многие выдающиеся ученые старого университета. На их места назначались молодые выдвиженцы, лояльные к большевистскому режиму. Не мог устраивать новую администрацию и типичный дореволюционный профессор Г.А. Кожевников. В 1929 г. он был отстранен от заведования Зоологическим музеем. На этот пост был назначен И.И. Месяцев, который одновременно стал деканом физико-математического факультета МГУ. Иван Илларионович Месяцев участвовал в революции 1905 г. (тогда студенческая боевая дружина сражалась на баррикадах с правительственными войсками и казаками; интересно, что в ноябре 1917 г. московские студенты вместе с юнкерами с оружием в руках боролись уже против большевиков), а в 1929 г. вступил в ВКП (б). И.И. Месяцев казался новым властям более подходящим руководителем, чем старорежимный Г.А. Кожевников. Последнему даже не оставили никакого лекционного курса, и встал вопрос о самом пребывании Г.А. Кожевникова в стенах университета. Грустные растерянные глаза Г.А. Кожевникова на фотографиях тех лет, – не являются ли они отражением того печального недоумения от всего происходящего, которое испытывал воспитанный в старых традициях добросердечный профессор? Г.А. Кожевников остался в университете благодаря помощи своего ученика В.В. Алпатова, который зачислил его в штат своей лаборатории при содействии декана А.М. Быховской (эта замечательная женщина впоследствии едва не стала жертвой сталинских репрессий). Позднее декан географического факультета А.Ф. Мирчинк предоставил Г.А. Кожевникову возможность читать курс зоологии на своем факультете.

Г.А. Кожевников много занимался практическими задачами пчеловодства, а также читал лекции на курсах пчеловодов. С началом коллективизации к пчеловодам появились политические претензии: пчелы никак не хотели жить в колхозах, и пасечники оставались одной из последних групп сельских единоличников. Как специалист по пчелам попал под общую гребенку и Г.А. Кожевников. Его стали вызывать на ночные допросы в ГПУ. После одного из таких допросов Г.А. Кожевников скоропостижно скончался от инсульта. Это произошло в 1933 г.

Г.А. Кожевников дружил с анатомом Б.К. Гиндце, который разработал оригинальный метод изучения сосудов мозга человека. Г.А. Кожевников завещал свой мозг для исследования другу. При вскрытии оказалось, что кости черепа Г.А. Кожевникова обладали необыкновенной толщиной, – вот почему их не пробили пули из револьвера Н.Н. Плавильщикова.

Великий Лев и море

Северный Ледовитый океан всегда привлекал русских людей. Начиная с XIV века, тысячи безвестных землепроходцев осваивали берега и необозримые просторы холодных морей этого океана. Отважные новгородцы, поморы, казаки, а затем офицеры и матросы созданного Петром I флота вели свои суда все дальше, пока весь восточный сектор Арктики не украсился русскими названиями мысов, островов и проливов. Северный Ледовитый океан – это единственное по-настоящему русское море, которое никто не оспаривает у России. Да и сама Россия, почти две трети территории которой находится в зоне вечной мерзлоты, – не есть ли она только побережье Северного Ледовитого океана?

Профессор Иван Илларионович Месяцев (1885–1940)

С исследований арктических морей России начинали свои исследования по морской биологии выдающиеся зоологи Московского университета И.И. Месяцев и Л.А. Зенкевич. Их непосредственным предшественником был один из наиболее авторитетных исследователей животного и растительного мира русской Арктики Константин Михайлович Дерюгин. Выпускник Санкт-Петербургского университета, ученик выдающегося зоолога В.М. Шимкевича, профессор К.М. Дерюгин начал свои исследования биологии северных морей с изучения фауны Кольского залива на специально оборудованном им судне «Александр Ковалевский» и основал морскую биологическую станцию в Кольском заливе. К.М. Дерюгин подробно изучил уникальный природный феномен – реликтовое озеро Могильное на о. Кильдин. Это озеро представляет собой кусочек моря, который несколько тысячелетий назад отделился в результате поднятия мурманских берегов. Верхние слои воды в озере оказались распресненными, а глубины остались солеными и там, отделенные от моря, как в гигантском аквариуме, существуют, видоизменяясь и приспосабливаясь морские беспозвоночные и рыбы. Исследования К.М. Дерюгина, проведенные им в первые десятилетия XX века, стали широко известны в России и в мире.

Ледокольный пароход «Малыгин», на котором И. И. Месяцев и Л.А. Зенкевич совершили первую экспедицию в Арктику

После Октябрьского переворота и гражданской войны, когда российская наука оказалась на грани уничтожения, тысячи российских ученых покинули родину. Оставили Россию и многие коллеги К.М. Дерюгина. Один из его ближайших друзей – известный зоолог и эмбриолог К.И. Давыдов настойчиво предлагал ему уехать во Францию, но К.М. Дерюгин ответил решительным отказом. Оставшиеся ему 20 лет жизни (он умер в 1938 г., в возрасте 60 лет) К.М. Дерюгин посвятил исследованию морей России, работая и за себя и за тех своих коллег, которые покинули родную страну. Он организовал более 50 экспедиций для изучения северных, дальневосточных и южных морей СССР. К.М. Дерюгин осуществил всесторонние исследования животного и растительного мира Белого моря. Его книга «Фауна Белого моря и условия ее существования», опубликованная в 1928 г., вплоть до наших дней остается одним из основных источников сведений по биологии и гидрологии этого водоема. К.М. Дерюгин был одним из создателей в 1919 г. Государственного гидрологического института, организовал Северную научнопромысловую экспедицию, на базе которой впоследствии возник Научно-исследовательский институт Арктики и Антарктики. В 1925 г. по приглашению Дальревкома К.М. Дерюгин приехал во Владивосток и в последующие годы провел первые широкомасштабные работы по изучению фауны и флоры Дальневосточных морей. По инициативе К.М. Дерюгина была создана Тихоокеанская научно-промысловая станция, которая впоследствии выросла в знаменитый Тихоокеанский научно-исследовательский институт рыболовства и океанографии (ТИНРО). Именно К.М. Дерюгин первым начал исследования глубоководной фауны в дальневосточных морях России, достигнув глубин в 4 тыс. м. Неутомимый натуралист, он совершал путешествия в Среднюю Азию, занимался перелетами птиц и многим другим. Он одинаково хорошо знал и беспозвоночных, и рыб, и птиц, был квалифицированным гидрологом и гидрохимиком. К.М. Дерюгин воспитал целую шеренгу зоологов, ихтиологов, гидробиологов, гидрологов и биогеографов. А.П. Андрияшев, М.А. Биркетис, Г.П. Горбунов, Е.Ф. Гурьянова, В.В. Тимонов, П.В. Ушаков и многие другие – ученики К.М. Дерюгина.

Парусно-моторное судно «Персей» – родоначальник советского научно-исследовательского флота

В мае 1921 г. глава нового коммунистического правительства В.И. Ленин подписал декрет об организации планомерных исследований в российских морях. В подготовке этого документа участвовал И.И. Месяцев, Н.М. Книпович и Л.А. Зенкевич. Усилиями сотрудников Института зоологии Московского университета был создан Плавучий морской научный институт (ПЛАВМОРИН). Под руководством его основателя – профессора Ивана Илларионовича Месяцева – было построено первое советское экспедиционное судно «Персей», спущенное на воду в 1923 г. В период с 1921 по 1927 гг. проф. И.И. Месяцев возглавил несколько экспедиций в северные моря СССР. Собственно, с работ И.И. Месяцева берет начало морское направление в деятельности кафедры, и по сей день остающееся одним из основных в учебной и научной работе.

Л.А. Зенкевич в студенческие годы

Арктические экспедиции И.И. Месяцева (в которых принимали участие Л.А. Зенкевич и В.А. Броцкая) на ледокольном пароходе «Малыгин» и научно-исследовательском судне «Персей» протекали в труднейших условиях с многодневными изматывающими арктическими штормами, при постоянной угрозе быть затертыми льдами. Были обследованы обширные акватории Баренцева, Белого и Карского морей. Деревянный «Персей» дошел до высоких арктических широт – севернее 81 градуса с. ш., куда до этого не проникали даже ледоколы. Экспедиции на «Персее» заложили основы отечественной океанологии. Выдающиеся российские исследователи Мирового океана В.Г. Богоров, В.А. Броцкая, Л.А. Зенкевич, Н.Н. Зубов, М.В. Кленова, С.В. Обручев, Т.С. Расс, А.А. Шорыгин, В.В. Шулейкин, В.А. Яшнов и др. прошли суровую школу в арктических плаваниях «Персея». В 1920-е годы все они были еще молодыми людьми. Молодой задор и романтика морских путешествий нашли отражение в «Песнях Персея» – сборнике шутливых песен, стихов и частушек, авторами которых были ставшие впоследствии известными учеными Н.Н. Зубов, Л.А. Зенкевич, С.В. Обручев, В.В. Шулейкин и др. Несколько частушек посвящены Борису Пильняку, известному писателю, который выполнял на «Персее» обязанности гидролога, например, такая (ее автором был К.Р. Оленевский):

 
«У Бориса Пильняка
От ужасной качки
Появилося во рту
Слишком много жвачки»
 

Борис Пильняк «отплатил» своим ученым коллегам тем, что описал свои впечатления о нравах и условиях первых советских арктических экспедиций в повести «Заволочье».

Впоследствии проф. И.И. Месяцев руководил (правда, всего один 1929 год) Зоологическим музеем МГУ. Научные интересы И.И. Месяцева концентрировались в области морской гидробиологии. Много сил он отдавал изучению закономерностей миграции и концентрации промысловых рыб, методов их разведки и промысла.

В 1930 г. Л.А. Зенкевич был назначен заведующим кафедрой общей зоологии. Официальный титул «кафедра зоологии и сравнительной анатомии беспозвоночных» появился в 1931 г., в результате реорганизации Института зоологии Московского университета и первым заведующим кафедрой стал проф. Л.А. Зенкевич. В состав кафедры вошли также сотрудники отдела беспозвоночных Зоологического музея МГУ, возглавляемого Г.Г. Абрикосовым, который впоследствии многие годы был официальным заместителем заведующего кафедрой.

Профессор Лев Александрович Зенкевич (впоследствии член-корреспондент, а затем и действительный член АН СССР) заведовал кафедрой в течение 40 лет – с 1930 до 1970 гг. Это была выдающаяся личность, яркий член когорты интеллигентов, получивших образование до 1917-го года. Он родился в 1889 г. в г. Цареве Астраханской губернии. Детские и юношеские годы Л.А. Зенкевича прошли в г. Оренбурге. В гимназические годы Л.А. Зенкевич познакомился с зоологом К.П. Ягодовским, который подарил ему книгу К.А. Тимирязева «Дарвин и его учение». Тем не менее, после окончания гимназии Л.А. Зенкевич поступил на юридический факультет Московского университета.

Как многие студенты Московского университета, молодой Л.А.Зенкевич участвовал в студенческих волнениях в 1911 г. и был выслан из Москвы. Он уехал в Тульскую губернию к отцу – ветеринарному инспектору. Там Л.А. Зенкевич познакомился с энтомологом А.А. Сырокомля-Сопоцько и по его поручению занялся сбором и учетом насекомых. В отличие от большинства энтомологов, интересовавшихся только разнообразием насекомых, Л.А. Зенкевич увлекся количественным учетом фауны. Он размечал площадку размером 0,5 квадратного метра, собирал всех насекомых с этой площадки и подсчитывал их по видам. Интерес к количественному подходу Л.А. Зенкевич сохранил на всю жизнь, и создавшие ему мировую славу работы по применению количественных методов к изучению биологической структуры океана берут начало от тех скромных площадок на лугах Тульской губернии.

Через год Л.А. Зенкевич получил разрешение вернуться в Москву, но на юридический факультет его не приняли как политически неблагонадежного, он продолжил свое обучение в Московском университете на физико-математическом факультете и стал специализироваться по зоологии беспозвоночных. Возможно, юстиция потеряла в лице Л.А. Зенкевича хорошего юриста, но зато естественные науки приобрели выдающегося биолога и океанолога.

В 1916 г. Л.А. Зенкевич по ходатайству Г.А. Кожевникова был оставлен при Московском университете «для приготовления к профессорскому званию». Г.А. Кожевников добился назначения Л.А. Зенкевичу казенной стипендии и вообще выделял его среди выпускников кафедры. Сохранилось индивидуальная рукописная инструкция, написанная

Г.А. Кожевниковым специально для молодого Л.А. Зенкевича. Этот документ так и озаглавлен: «Инструкция, данная ординарным профессором Георгием Александровичем Кожевниковым оставляемому при университете для подготовки к профессорскому званию Льву Александровичу Зенкевичу». В ней на семи страницах четким профессорским почерком написано, что Л.А. Зенкевич должен делать, и чего он делать не должен. Там много конкретных рекомендаций: как подходить к изучению выбранной темы, какие книги и журналы читать в первую очередь, как готовиться к лекциям и практическим занятием и т. п. Но есть там, например, и такие слова: «Чтобы стать на достойную высоту в обеих отраслях деятельности, научной и педагогической, необходимо, прежде всего, глубоко проникнуться стремлением всецело и самоотверженно посвятить себя этой деятельности не ради материальных или служебных выгод, а ради идеального служения науке. Только те люди, которые выше всего ставят это служение, для которых высшее удовлетворение заключается в достижении вершин познания научных истин, становятся настоящими, а не формальными научными деятелями». Этот документ, согласие с которым инструктируемый должен был скрепить своей подписью, Л.А. Зенкевич хранил всю жизнь.

Вступление Л.А. Зенкевича на путь научной карьеры совпало с драматическими событиями в истории Российского государства. В феврале 1917 г. рухнула тысячелетняя российская монархия. Большинство представителей интеллигенции приветствовали Февральскую революцию 1917 г. К этому времени полная неспособность Николая II и его окружения справиться с проблемами, стоящими перед страной, стала очевидной всем. Многомиллионная армия, состоявшая, преимущественно, из крестьян (рабочие многих предприятий, обеспечивающих военные поставки, имели бронь и в армию не призывались), которых научили обращаться с оружием и почти четыре года гноили в окопах, утратила монархистские иллюзии. Бывшая опора престола – кадровое офицерство потеряло уважение к бездарному и безвольному монарху. Отступавшая армия видела причину своих неудач в предательстве и коррупции, охватившей правительство. Солдаты и офицеры презирали беспомощную Государственную думу и лютой ненавистью ненавидели немку-царицу и ее постоянного спутника – «святого старца» Г. Распутина, о бесчинствах и оргиях которого говорила вся страна. Когда на четвертом году войны в столице стало не хватать продовольствия, и обитатели петроградских рабочих окраин вышли на улицы, самодержавие уже некому было защищать, «и забрызганная кровью и грязью телега романовской империи опрокинулась на крутом повороте истории». Бескровная, не имевшая персонифицированных лидеров, истинно народная революция февраля 1917 г., казалось, открывала перед измученной страной перспективы быстрого экономического и социального развития. Увы, накопившийся за многие десятилетия груз социальных и политических проблем оказался слишком тяжел.

Стихию русского бунта, который за целое столетие до этого был назван великим поэтом «бессмысленным и беспощадным», сумела оседлать небольшая группа амбициозных радикалов, которые до того отсиживались в тихой и благополучной Швейцарии. В их головах причудливо соединились утопические мечтания французских и английских аристократов, сложная экономическая наука кабинетного немецкого профессора (которую, в свое время, Г. Уэллс остроумно назвал такой же необъятной и запутанной, как борода ее создателя) и безжалостный разрушительный нигилизм С.Г. Нечаева и других российских «бесов». Все это, помноженное на чудовищное, испепеляющее властолюбие их суетливого вождя образовало ту адскую смесь, которая могла взорвать мятущуюся и наивную Россию. «Чтобы построить социализм, надо выбрать страну, которую не жалко», – сказал в свое время канцлер Германской империи Отто фон Бисмарк. Германский генеральный штаб, к 1917 г. осознавший бесперспективность войны на два фронта, жалеть Россию не собирался. Несмотря на состояние войны с Россией, немецкое правительство переправило через свою территорию группу русских социалистов-интернационалистов, дошедших в своем интернационализме до того, чтобы добиваться «поражения в войне собственного правительства». В апреле 1917 г. В.И. Ленин и его единомышленники ступили на российскую землю. Эксперимент по построению социализма «в одной отдельно взятой стране», эксперимент, для которого, по словам великого российского физиолога И.П. Павлова, он «пожалел бы даже лягушку», начался.

В результате этого безжалостного эксперимента на территории бывшей Российской империи возникло общество, от которого с негодованием отвернулись бы и англо-французские утописты-мечтатели, и запутавшиеся в своих построениях бородатые немецкие экономисты, и даже отечественные нигилисты-нечаевцы. Вся собственность была объявлена принадлежащей народу. На деле ей распоряжалась узкая бюрократическая прослойка партийных и советских руководителей, так называемая «номенклатура». Такая «коллективная» форма управления богатствами страны породила безответственность и бесхозяйственность на всех уровнях. В борьбе с этим злом правящая верхушка пыталась использовать жесткую партийную дисциплину («Положишь партбилет на стол!» – стучали кулаком вышестоящие начальники, обращаясь к проштрафившемуся руководителю завода, председателю колхоза или директору школы) и тотальную бюрократизацию всей страны (число партийных и советских бюрократов в СССР многократно превосходило численность чиновников в царской России). И, тем не менее, безответственность и бесхозяйственность так и остались своего рода «родимыми пятнами» нового социалистического общества.

Создается впечатление, что заблудившиеся в многотомных собраниях сочинений классиков марксизма-ленинизма советские экономисты забыли относящееся еще к XVIII веку высказывание основателя политической экономии Адама Смита: «Человек, который не в состоянии приобретать собственность, не может иметь никаких интересов, кроме как есть побольше и работать поменьше». Когда в конце сороковых годов приглашенный в Советский Союз Мао Цзе-дун, глава только что ставшего социалистическим Китая, надувая щеки, спросил у И.В. Сталина: «Какая главная задача стоит перед руководителями таких великих стран, как Советский Союз и Китай?», – многоопытный вождь народов, посасывая трубочку, раздумчиво ответил: «Главная задача – заставить людей работать». Чего только не перепробовали советские руководители в поисках стимулов к труду в обществе, где собственность была объявлена пережитком капитализма: и стахановские почины, и романтические песни А. Пахмутовой, и пресловутое социалистическое соревнование, которое пытались внедрить не только в производство, но даже в правоохранительные органы и пожарную охрану. На эту тему даже защищали кандидатские и докторские диссертации. Так, например, диссертация С.В. Степашина, которую он защитил в советское время, так и называлась: «Социалистическое соревнование в пожарной охране» (впоследствии специалист по социалистическому соревнованию в пожарной охране стал одним из активных деятелей в правительстве Б.Н. Ельцина, даже побывал на посту премьер-министра). Тем не менее, несмотря на все усилия властей, отсутствие реальной заинтересованности людей в результатах своего труда стало бичом всей хозяйственной системы советского общества и главной причиной низкой производительности труда во всех сферах производства. Чтобы заставить людей работать на чуждую им номенклатуру, большевики возродили жестокие и архаичные формы производственных отношений. Сельских жителей загнали в колхозы, лишили паспортов и превратили в бесправных крепостных крестьян, которые обязаны были «за палочки» трудодней гнуть спину на государственной барщине и платить оброк в виде натурального налога. В середине XX века в Советском Союзе, который официальная пропаганда объявляла «самым передовым общественным строем», в массовом масштабе использовался рабский труд. На стройках социализма, особенно в 1930-1940-е годы, трудились миллионы рабов из концентрационных лагерей, а для своевременной поставки заключенных в ГУЛАГ (который стал важнейшим составным элементом хозяйственной жизни страны, его деятельность планировалась Госпланом, были выработаны «научно-обоснованные» нормы питания и содержания рабов, правда, более жесткие, чем те, что за 2000 лет до этого Катон-младший рекомендовал для «орудий говорящих») была создана мощная система репрессивных органов ОГПУ-НКВД-КГБ и пронизывающая все общество сеть стукачей и доносчиков.

Сотрудники и студенты кафедры зоологии беспозвоночных на Севастопольской биологической станции в 1937 г. Верхний ряд (слева направо): директор станции В.А. Водяницкий, Г.Г. Абрикосов, неизвестная, Г.М. Беляев, Л.Б. Левинсон, Ф.А. Лаврехин. Нижний ряд (слева направо): Н.П. Сытина, Н.Ю. Соколова (стоит), Л.А. Зенкевич, И.Н. Верхоустинская (стоит)

Слово «свобода» всегда написано на знамени всех революций, независимо от их реального содержания. Большевистский переворот не был исключением. Под лозунгам «освобождения трудящихся» российское общество шагнуло в царство чудовищной несвободы, перед которой даже жизнь в дореволюционной России выглядела верхом либерализма. На несколько десятилетий страна была лишена всех институтов демократии – выборов, независимого суда, свободной прессы и т. д. Откровенно высказывать свое мнение о порядках в стране стало невозможно, а в 1930-1940-е годы – смертельно опасно. Неосторожного разговора с приятелем могло быть достаточным для того, чтобы получить «десять лет без права переписки» (на деле это означало расстрел в застенках НКВД) или погибнуть от непосильного труда в лагере. ГУЛАГ нуждался в постоянном пополнении, и 4 миллиона доносов, написанных бдительными гражданами на соседей по коммунальной квартире и сослуживцев, были неплохим подспорьем для доблестных органов НКВД, озабоченных своевременной поставкой рабов на государственную каторгу. Принятая в 1936 г. «самая демократическая в мире» конституция «была не предназначена для применения». С середины 1920-х годов в стране стала действовать все более жесткая идеологическая цензура, охватывающая все средства массовой информацию, искусство и даже научные публикации. Выдержанные в духе «социалистического реализма» произведения литературы, кинофильмы и спектакли описывали проблемы и ситуации, которых не было в реальной жизни, а подлинно художественные произведения объявлялись нетипичными, формалистическими и запрещались к публикации. Несколько поколений советской интеллигенции были вынуждены жить и трудиться в обстановке духовной несвободы. Найти в этих условиях достойную линию поведения было непростой задачей для каждого, кто выбирал карьеру в науке и образовании.

После большевистского переворота Л.А. Зенкевич никогда не был в конфронтации с новой коммунистической властью. Как многие другие представители российской интеллигенции, пошедшие на сотрудничество с советской властью, Л.А. Зенкевич старался использовать на благо науки и образования те возможности, которые открывало строительство нового государства и всех его структур. Имя Л.А. Зенкевича стоит в одном ряду с такими выдающимися деятелями биологии советского периода, как К.И. Скрябин (основатель гельминтологии), С.А. Зернов (один из основателей гидробиологии) и др. Жизнь каждого из них могла бы быть сюжетом для романа-саги. В самом деле, их студенческие годы пришлись на серебряный век русской культуры – первое десятилетие XX века. Они пережили первую мировую войну, события Великой русской революции и кровавые перипетии гражданской войны. Эти люди сумели приспособиться к новому большевистскому режиму, хотя им пришлось смириться с преследованиями и высылкой ближайших друзей и коллег – выдающихся российских ученых и деятелей культуры, которых новое правительство посчитало вредными для строительства социализма, пережить репрессии, обрушившиеся на интеллигенцию, и вытерпеть многое другое. У тех, кто сумел сделать карьеру в новом мире, были крепкие нервы, железная воля и незаурядные дипломатические способностями.

Лучшими представителями интеллигенции двигала любовь к своей стране и своему народу, ради которого они были готовы трудиться, понимая, что политические режимы приходят и уходят, а Россия остается. Кроме того, и это важно подчеркнуть, в области науки и образования в послереволюционной России происходили важные положительные сдвиги. Советская власть с одной стороны осуществляла жесткий идеологический контроль, временами становившийся непреодолимым тормозом на пути развития научной мысли, а с другой – предоставила несравненно булыпие возможности для развития науки и техники, чем это было в дореволюционной России. В Советском Союзе была создана одна из лучших в мире систем образования, которое было абсолютно бесплатным и доступным для всех слоев общества. Это позволило деспотической по своей природе власти задействовать таланты, рожденные в глубине народа.

Л.А. Зенкевич с несколькими сотрудниками и студентами кафедры в 1939 г. Сидят (слева направо): Н.Ю. Соколова, Л.А. Зенкевич, И.Н. Верхоустинская (Богатова); стоят (слева направо): Л.Я. Славуцкий, М.Н. Лишев, К.А. Воскресенский, А.И. Дамрин, О.Н. Радченко, Е.М. Лебедев

Тысячи Ломоносовых из всех слоев общества получили высшее образование, стали выдающимися деятелями науки. Доступ к высотам науки и культуры получили представители всех национальностей громадной страны, в том числе и таких, которые в дореволюционной России не имели даже письменности. Уничтожая лучших представителей интеллигенции в концентрационных лагерях и тюремных застенках, советская власть в то же самое время открывала возможность для реализации сил и талантов невиданному до того числу самородков из народа. Несмотря на отвратительную ложь и лицемерие, пропитывавшие официальную идеологию советского государства, и очевидные просчеты в экономической и социальной политике, Советский Союз стал крупнейшей научной державой XX века и вплоть до 1970-х годов сохранял лидерство во многих областях научно-технического прогресса. В числе тех, кто обеспечивал это лидерство, несомненно, был и Л.А. Зенкевич.