Текст книги "Революция. Механизмы, предпосылки и последствия радикальных общественных трансформаций"

Но слой этот не является носителем мотивации собственника. Его интересы не связаны непосредственно с развитием объекта собственности – народного хозяйства страны. Поэтому здесь не обеспечиваются условия для эффективного и динамичного функционирования экономики, а тем самым и для подъема благосостояния народа. Столь же бесконтрольно могут приноситься в жертву и социальные интересы народных масс. В результате, победив по форме, движущие силы революции фактически оказываются закабаленными узким социальным слоем без перспективы улучшения своего экономического положения, без надежды на прогресс и свободу. Словом, происходит политическое возвышение бюрократии, интересам которой оказываются подчинены (а точнее, принесены в жертву) все другие потребности общества.

Итак, знаменуя собой завершающий этап революционного процесса в России начала XX века, нэп должен был решить сложную задачу формирования той силы, которая будет инициировать развитие страны в течение последующих десятилетий. И нетрудно понять, что как раз «термидора»-то в российской революции и не было. Можно по-разному оценивать этот факт, но нельзя не принимать его во внимание. Длительный процесс «поиска собственника», пронизывающий, строго говоря, всю революционную эпоху в нашей стране, имел итогом феномен, противоположный «термидору», а именно «великий перелом», означавший установление оторванной от народа и ничем не ограниченной власти бюрократии и ее отдельных представителей. Мартов был прав: весьма существенную роль сыграло здесь то, что благодаря политическому мастерству В. И. Ленина и беспрецедентной для «якобинцев» гибкости большевикам удалось остаться правящей партией при переходе от третьего этапа революции (этапа радикализации) к четвертому. И осуществление ими своих принципиальных установок, следующих из их видения общественно-экономического прогресса, в конечном счете сыграло решающую роль в альтернативе «термидор – великий перелом».

Большевики пришли к власти, имея целью коренное переустройство глубинных основ жизнедеятельности общества, стремясь сделать всех трудящимися, а трудящихся – собственниками. Устремленные к коммунистическому идеалу, они отвергали предостережения о том, что объективные условия ограничивают задачи российской революции буржуазно-демократическими преобразованиями. С экономической точки зрения «введение социализма» представлялось им как доведение до логического конца государственно-монополистической системы – построение народного хозяйства в виде единой фабрики, функционирующей на основе государственной собственности на средства производства при реализации трудящимися функций собственника. Для решения этой задачи предполагалось осуществить национализацию основных средств производства, сформировать единый центр по управлению государственным хозяйством и обеспечить поголовное участие трудящихся в управлении.

В 1917–1918 годах повышенное внимание большевиков привлекал рабочий контроль как путь к построению планового хозяйства, управляемого самими трудящимися. Однако вскоре стало очевидно, что эти органы не способны сформировать субъекта общенародной собственности, выражая интересы локальные, текущие и по преимуществу потребительские. В лучшем случае с их помощью можно было достичь «компромисса между групповыми интересами, прежде всего заявляющими о себе в фабрично-заводских комитетах»[49]49
  Степанов И. От рабочего контроля к рабочему управлению в промышленности и земледелии. М., 1918. С. 10–11.


[Закрыть].

Не удалось решить проблему собственности и через создание централизованного аппарата руководства всем национализированным хозяйством. Вместо этого в центральном аппарате шла постоянная борьба ведомств, которые делили между собой общий «пирог» – и без того скудные ресурсы российской экономики. Быстро расцветший советский бюрократизм и неуклонно снижающаяся эффективность общественного производства не оставляли иллюзий относительно наличия хозяйской мотивации у трудящихся.

В этом отношении нэп, конечно же, был прорывом. Точнее, он должен был бы стать прорывом, поскольку поиск субъекта – носителя мотивации собственника продолжался здесь в качественно новых условиях – в условиях выдвижения на первый план мирных задач. Предполагалось сделать упор на создание самостоятельных (а значит, и экономически ответственных) хозяйствующих субъектов как в частном, так и в государственном секторах, согласование интересов которых должно было осуществляться на рынке, хотя и под контролем властей. Социалистические и иные хозяйственные формы должны были, по мысли В. И. Ленина, Н. И. Бухарина, А. И. Рыкова, конкурировать друг с другом, делом доказывая свою эффективность.

Однако на практике процессы формирования нового собственника были значительно затруднены. Сохранившие власть большевики в основной своей массе оставались приверженцами догмы о «единой фабрике» как конечном и не столь уж отдаленном пункте развития хозяйственной системы. Об этом постоянно напоминали не только приверженцы военно-коммунистической идеи, для которых самоочевидным был тезис, что в царстве труда «нет места свободе», а работник, функционируя в процессе производства «в качестве винтика механизма, будет желать именно так функционировать»[50]50
  Степанов И. От рабочего контроля… С. 10–11.


[Закрыть]. Но и большинство экономистов, активно развивавших теорию и практику нэпа, общую тенденцию развития производительных сил и производственных отношений также видели в усилении государственной монополии в развитии производительных сил. Эти иллюзии разделяли, например, даже такие тонкие знатоки и исследователи советского хозяйства 1920-х годов, как В. А. Базаров и А. М. Гинзбург.

Однако дело, разумеется, было не в позиции отдельных экономистов и даже всех их вместе взятых. Последовательное развитие принципов нэпа, формирование слоя самостоятельных производителей (не только частных, но и коллективных) выводило многие жизненно важные общественные процессы из-под контроля сложившейся еще в годы военного коммунизма и почти не тронутой нэпом центральной и местной бюрократии, которая активно использовала в своих интересах коммунистические лозунги. В результате с провозглашением нэпа сложилась ситуация, когда политический режим должен был опираться на чуждую ему экономическую систему. И наоборот, хозяйственные субъекты в основной своей массе не могли устойчиво функционировать и развиваться без политической гарантии своей стабильности. Официальный же курс по отношению к негосударственному сектору постоянно колебался, а самостоятельность государственных производителей, закрепленная в знаменитом Декрете о трестах (от 10 апреля 1923 года), была в значительной мере декларативной и неуклонно сокращалась. И в городе, и в деревне власти стремились административными мерами не допустить реальной конкуренции частного хозяйства с государственным. Эффективное частное хозяйство оказывалось «опасным для социализма» и уже поэтому наказуемым.

Понятно, что подобная ситуация не могла сохраняться долго. Она приводила к регулярным кризисам, знаменовавшим собой важнейшие вехи экономической истории СССР в 1920-е годы. 1923, 1925, 1927/1928 годы сопровождались серьезными потрясениями в советском хозяйстве, причем выход из кризиса каждый раз осуществляется принятием мер, направленных на усиление роли государственного аппарата в экономике страны. Это же не позволяло сформироваться и социальным силам, способным противостоять тотальному огосударствлению. Неуклонное сращивание политической и экономической власти вело к утверждению системы, аналогичной военному коммунизму, и одновременно способствовало укреплению тех социальных сил, которые должны были поддержать готовящийся переворот – отчужденных от собственности наемных рабочих государства, оказывавшихся носителями люмпенской психологии.

Слом нэпа стал в этих условиях неизбежным и означал завершение начатого в 1917 году революционного процесса. «Великий перелом» 1929 года поставил последнюю точку. В стране утвердилась новая система отношений, экономические и политические структуры которой были тесно взаимоувязаны, то есть политическая власть в полной мере соответствовала интересам собственника (точнее, эрзац собственника), и конфликт между ними практически исключался. В этом кроется и причина особой устойчивости хозяйственной системы, основанной на тотальном огосударствлении, несмотря на ее историческое банкротство.

Глава 6
Формирование экономики дефицита

СЕРЕДИНА 1920-х годов – поворотное время для советской экономики. «Великий перелом» 1929 года, знаменовавший собой политическую победу сталинизма, явился своеобразной, трагической формой разрешения тех экономических и социальных противоречий, которые накапливались в обществе. И с экономической точки зрения ключевую роль в понимании многих последующих событий имели события, о которых речь пойдет ниже. В 1925 году экономическое развитие протекало достаточно интенсивно. Темпы хозяйственного роста были столь значительны, что достижение довоенных объемов производства стало возможным к концу 1926 года. Восстановительный период завершался. В повестку дня вставала задача коренной реконструкции народного хозяйства. И в это время неожиданно для многих экономистов и политических лидеров параллельно с завершением восстановительного процесса в экономике нарастает дефицит, или, как его тогда называли, товарный голод. Возникший дефицит существенно отличался от аналогичного явления прошлых лет. Недостаток товаров появился и обострился не в результате разрушения производительных сил, а на стадии их быстрого подъема. Это означало, что корни проблемы уходят в экономическую политику, в специфику самой хозяйственной системы, механизма ее функционирования, по тем или иным причинам не обеспечивающего пропорционального роста. В условиях рыночной экономики смешанного типа опасность такого явления резко обострялась, так как усиление или даже сохранение товарного голода нарушало нормальные взаимоотношения между основными сферами хозяйственной жизни, в первую очередь между промышленностью и сельским хозяйством.

Как же разворачивались события? В середине 1925 года появились признаки нехватки некоторых промышленных товаров (строительных материалов, тканей, кожевенных изделий, сельскохозяйственных орудий). Все эти продукты были необходимы крестьянству и для расширения хозяйственной деятельности, и для личного потребления. Официальная линия в этот период была ориентирована на ускоренное развитие промышленности как опорного звена социалистического строительства – и в силу передового характера крупного машинного производства, и в качестве важного условия для решения проблем безработицы и аграрного перенаселения, позволяющего все большие массы трудящихся втягивать в «социально прогрессивные» формы деятельности. С ростом промышленного производства, как представлялось, должны быть решены и проблемы товарного голода.

С этих позиций рассматривались и перспективы на 1925/1926 хозяйственный год, нашедшие отражение в контрольных цифрах Госплана. При составлении плана исходили из того, что в 1925 году будет хороший урожай. Это означало возможность получения валютных ресурсов и использования их для импорта промышленных товаров (прежде всего необходимого сырья и оборудования). Надо также учитывать, что выработка основных направлений хозяйственной политики происходила под сильным давлением представителей промышленных кругов во главе с ВСНХ, имевших значительный политический вес. Возражения аграрников и ряда других экономистов нередко расценивались как ведомственное стремление получить больше средств для развития «своих» отраслей.

Однако уже осенью 1925 года в реализации первоначальных идей возникли серьезные трудности. Хлебозаготовительная кампания не оправдывала надежд: урожай оказался ниже, чем предполагалось, а крестьяне, и это главное, из-за отсутствия нужных им товаров не были заинтересованы продавать хлеб. Между тем в соответствии с намеченными планами осуществлялось щедрое кредитование государственных заготовителей, которые, так же как и кредитные органы, имели свои задания по закупкам и стремились их выполнять. Существенное превышение спроса над предложением и конкуренция государственных хлебозаготовителей друг с другом, принимавшая иногда дикие формы (порча мостов, перекапывание дорог друг у друга), вели к росту цен на зерно. Невозможность отоварить свои деньги вынуждала крестьян придерживать хлеб. В результате снижались объемы и рентабельность экспорта. Понятно, что объемы импорта также сократились. Общий рост цен негативно повлиял на курс червонца – важнейший фактор устойчивого динамичного развития экономики в период нэпа.

Кроме того, уже с середины весны 1925 года начало усиливаться кредитование отраслей тяжелой промышленности. Форсирование их роста сопровождалось не только увеличением спроса на средства производства, но и ростом численности рабочих и реальной заработной платы (в апреле-июне на 6,9 %, в июле-сентябре на 33,2 %), что обостряло ситуацию на рынке потребительских товаров. Так начиналось раскручивание спирали товарного дефицита.

В обычном рыночном хозяйстве дефицит тех или иных товаров вызвал бы рост цен на них. Иное дело в условиях советской экономики. Прежде всего была предпринята попытка побороть товарный голод мерами административного воздействия. Необходимо «жесткое планирование сбыта недостающих промышленных товаров массового потребления»[51]51
  Крумин Г. О планировании завоза промышленной продукции // Экономическая жизнь. 1925. № 200.


[Закрыть]. Этот тезис быстро получил практическое воплощение. Регулирование распределения ряда продуктов по стране было централизовано. Регионам стал устанавливаться «план завоза» – сколько и какой продукции кому положено выделить на месяц (квартал). Преимущество отдавалось индустриальным центрам, а позднее – сельскохозяйственным районам для стимулирования продажи урожая государству.

Одновременно началась кампания по свертыванию реальных рыночных отношений. Поддержание устойчивых или даже снижающихся цен на промышленную продукцию было тогда социальным императивом власти, считавшей себя пролетарской. Частник же, игравший значительную роль в розничной торговле, в соответствии с естественными законами рынка отвечал на дефицит повышением цен, в результате чего государственная политика цен не давала того социального эффекта, на который она была рассчитана (с апреля по октябрь 1925 года розничные накидки по двадцати промышленным товарам возросли в Москве с 32,7 до 56,5 %). Ответом властей стало прямое административное вытеснение частника: лишение кредитов, запрет государственным и кооперативным организациям сбывать частнику продукцию. Нарушители запретов преследовались в судебном порядке.

Ставка была сделана на укрепление и развитие государственной и кооперативной торговли. Кооперация, на которую возлагались большие надежды по улучшению снабжения крестьян нужными товарами, также была склонна к завышению цен. Однако если у частника эта прибавка к цене могла идти в накопление, то кооперация должна была поднимать цены из-за высоких накладных расходов – дороговизны содержания своего аппарата. Да и прямая спекуляция не была чужда этой форме организации торговли.

Широкое распространение получила практика навязывания товаров – верный признак перехода от торговли к распределению. Из-за структурной несогласованности планов производства и распределения, низкой маневренности товарными фондами в условиях жестких «планов завоза» нехватка одних товаров переплеталась с избытком других. Имеющиеся в избытке товары навязывались потребителям, причем подобная практика осуществлялась сверху донизу. Синдикаты, на которые государство делало главную ставку в организации торговли по твердым ценам, навязывали товары кооперации. Кооперация или ставила условие, что необходимый товар может быть приобретен, если потребитель вместе с ним купит и ненужный ему товар, или, стремясь покрыть расходы по неходовым товарам, завышала цены на ходовые (в реальности и те и другие методы переплетались). Типична была такая ситуация: «Продасиликат отказывает в отпуске дешевых сортов посуды и отпускает вагон посуды только по принудительному ассортименту. Кооперация принуждена брать дорогие столовые и чайные сервизы, дорогие чашки и прочий неходовой товар, а отвечать будет простая крестьянская чашка, на которую ляжет высокая накидка»[52]52
  См.: О. С. Неумирающий принудительный ассортимент // Экономическая жизнь. 1925. № 262. С. 3. По некоторым оценкам, Текстильный синдикат, например, навязывал контрагентам неходовой товар в размере 18–20 % стоимости покупаемой партии (там же).


[Закрыть].

Для противодействия подобным явлениям настойчиво предлагалось провести кампанию в печати, сделать оргвыводы относительно руководителей предприятий, реализующих продукцию частнику, созвать экстренные собрания пайщиков кооперативов и переизбирать за те же поступки членов правления, активнее привлекать хозяйственников к уголовной ответственности за «спекуляцию», усилить контроль за ценами и даже проделать работу по определению «нормальных расценок». Резко возрастает давление профсоюзов на хозяйственные органы с требованиями дальнейшего ужесточения административного регулирования торговли. Примером может быть заявление союза металлистов, выступившего за дальнейшее снижение цен, введение рабочего контроля за распределением продукции, продажу товаров только членам потребительских кооперативов.

Многие видные экономисты, работавшие в Госплане и в ВСНХ, видели главную причину товарного голода в недостаточном развитии промышленности по сравнению с сельским хозяйством. В их выступлениях акцент делался на выработке системы экономических мероприятий, стимулирующих всемерный рост объемов промышленного производства. В конце 1925 – первой половине 1926 года эти подходы активно развивались в выступлениях С. Г. Струмилина, С. М. Киселева, В. Г. Громана, И. Т. Смилги. В их основе лежала концепция «закономерностей восстановительного процесса», в соответствии с которой восстановление народного хозяйства происходит в направлении довоенной системы равновесия, причем более быстрыми темпами развиваются отрасли и сферы, дальше других отстоящие от целевой точки равновесия. Завершение же восстановительного периода ожидалось в 1926 году. Отсюда делались выводы принципиального характера. Во-первых, промышленность должна расти быстрее сельского хозяйства, по объему валовой продукции уже вплотную подошедшего к уровню 1913 года. Отставание же товарности аграрного сектора объяснялось отсутствием у крестьян интереса реализовывать свою продукцию при нехватке промышленных товаров. Во-вторых, анализ статистических данных свидетельствовал о значительном отставании объема денежной массы от товарооборота по сравнению с 1913 годом. Следовательно, полагали экономисты, в 1926 году возможен и даже необходим рост денежной массы, превышающий рост товарооборота. Благодаря этому открывались широкие перспективы кредитной экспансии, которая могла быть направлена на усиленное финансирование промышленности: тем самым был бы дан мощный толчок индустриализации, курс на которую провозгласил в 1925 году XIV съезд ВКП(б).

Сторонники рассматриваемого подхода стремились в дальнейшем (особенно на протяжении первой половины 1926 года) усилить свои доводы данными специального анализа финансово-экономического положения предприятий и проработкой альтернатив экономической политики. Приводились расчеты, целью которых было показать отсутствие избытка денежных знаков в народном хозяйстве. Вовсе не инфляция порождает хозяйственные трудности, утверждал С. М. Киселев[53]53
  См.: Киселев С. М. Оценка текущего состояния денежного обращения // Плановое хозяйство. 1926. № 6. С. 47–48; см. также: Струмилин С. Г. К вопросу о денежной инфляции и дефляции // Плановое хозяйство. 1926. № 6.


[Закрыть], а дефекты планового снабжения (несоответствие объемов и структуры «планов завоза» реальным потребностям регионов), крупный спрос на строительные материалы и различные фабрикаты, чрезмерные поступления в госбюджет прибыли предприятий при усилении потребительского характера расходной части бюджета. Отсюда следовал вывод о необходимости и возможности расширения масштабов кредитования промышленности как условия роста предложения ее продукции на рынке при одновременной глубокой реформе государственного бюджета – его сжатии, ограничении потребительского спроса госорганов и кооперации. Для этого предлагалось использовать как методы жесткого (административного) планирования, так и налоговое регулирование покупательной способности населения[54]54
  «Нельзя представить себе более безотрадной картины, чем распухший бюджет и сжатый кредит», – писал И. Т. Смилга (Наши хозяйственные затруднения // Плановое хозяйство. 1926. № 2. С. 39).


[Закрыть].

Изложенная концепция вызвала резкие возражения многих видных экономистов. Реализация подобных предложений, по их мнению, усиливала инфляцию и обостряла товарный голод. Между тем кредитная политика 1925 года уже нарушила важнейшую предпосылку нормального функционирования рынка, в соответствии с которой должен существовать только спрос, вытекающий из механизма производства и обмена. Именно нарушение указанной предпосылки «повело к нарушению необходимого соотношения в отраслях промышленности, производящих средства производства и предметы потребления. Эти два условия привели к зарождению товарного голода на городском рынке. А все это, вместе взятое, послужило толчком к расстройству сельскохозяйственного рынка»[55]55
  Кондратьев Н. Современное состояние народнохозяйственной конъюнктуры в свете взаимоотношений индустрии и сельского хозяйства // Социалистическое хозяйство. 1925. Кн. VI. С. 61.


[Закрыть]. Расширение объемов кредитования становилось чрезвычайно опасным, даже если бы кредиты направлялись на производство предметов потребления. Ведь появлению новых товаров предшествует дополнительный спрос, способный лишь обострить дефицит как непосредственно, так и по причине ускорения обращения денег. «В результате мыслим теоретически такой исход, что выброшенные по окончании производственного цикла на рынок новые массы товаров будут не только недостаточны для удовлетворения обострившегося товарного голода, но создадут положение еще худшее, чем то было до эмиссии новых денег», – писал Альб. Л. Вайнштейн[56]56
  Вайнштейн Альб. Л. Итоги и конъюнктура 1925/26 хоз. года // Избранные труды. Советская экономика. 20-е годы. Кн. первая. М.: Наука, 2002. С. 415.


[Закрыть].

В самом деле, в народном хозяйстве начались процессы «перенакопления». Хотя Госплан и возражал против чрезмерного роста нового строительства в 1926 году, отрасли индустрии действовали в прямо противоположном направлении. Стремление предприятий к экстенсивному росту проявилось уже тогда. Нередко они брали краткосрочные кредиты (за счет эмиссионных средств), высвобождая для капитальной работы те собственные средства, которые были помещены в товары. Все больше векселей предъявлялось к учету. Однако, если госплановские экономисты видели в этом признаки нехватки денежной массы в обращении, то их оппоненты (например, Л. Н. Юровский[57]57
  См.: Юровский Л. Н. К пересмотру хозяйственного плана // Экономическая жизнь. 1925. № 262.


[Закрыть]) – опасный признак отсутствия у предприятий достаточных стимулов к осторожному и обоснованному использованию капитальных средств. Кроме того, расчеты показывали, что потенциальная товарность деревни, зависящая от ряда социально-экономических факторов, еще не достигла довоенных показателей[58]58
  См.: Кондратьев Н. Современное состояние народнохозяйственной конъюнктуры… С. 45–51.


[Закрыть]. Это лишало смысла тезис об отставании промышленности от сельского хозяйства. Подобные рассуждения приводили исследователей к выводу, что главной причиной кризисных явлений выступает общая несбалансированность роста всех отраслей и сфер народного хозяйства. Ставился вопрос о более осторожном определении размеров инвестиционной деятельности и более равномерном распределении капиталовложений между различными отраслями. В частности, предлагалось первоначально сконцентрировать усилия на развитии легкой промышленности и сельского хозяйства (особенно той его части, которая производит экспортную продукцию), что со временем создаст условия для бескризисного и быстрого роста тяжелой индустрии. Пока же потребность в продукции последней могла бы в значительной мере удовлетворяться за счет импорта[59]59
  См.: Шанин Л. Экономическая природа нашего бестоварья // Экономическое обозрение. 1925. № 11. Позиция Л. Шанина получила тогда широкий резонанс, активно обсуждалась в печати.


[Закрыть].

Признание факта перенакопления и необходимости обеспечения реальной сбалансированности воспроизводственного процесса было связано с задачей достижения и поддержания рыночного равновесия как важнейшего условия преодоления товарного голода. Именно на эти моменты делал упор в своей практической деятельности и в публикациях Г. Я. Сокольников. Устойчивость курса червонца – центральный пункт его политики. Он прибегал к широкомасштабной валютной интервенции, настаивал на активном использовании импорта потребительских товаров и вообще товаров крестьянского спроса для поддержания равновесия между спросом и предложением. Он решительно выступал за усиление налогообложения зажиточных слоев населения, видя в этом фактор как смягчения рыночной напряженности, так и ослабления позиций деревенской «верхушки», накапливавшей значительные ресурсы (финансовые и материальные). Не менее важным способом обеспечения сбалансированного роста Г. Я. Сокольников считал рестрикцию кредита – ограничение выпуска в обращение новых платежных средств[60]60
  См.: Сокольников Г. Я. Пройденный путь и новые задачи // Вестник финансов. 1925. № 10; Перспективы хозяйственного развития СССР (Контрольные цифры Госплана): Дискуссия // Вестник Коммунистической академии. 1926. Кн. XVII. С. 200–205.


[Закрыть].

Строго говоря, в этом же направлении мыслил и В. В. Новожилов, пришедший к принципиально важному выводу о том, что преодоление хозяйственных затруднений невозможно без отказа от администрирования в ценообразовании, без установления цен, балансирующих спрос и предложение[61]61
  См.: Новожилов В. В. Недостаток товаров // Вестник финансов. 1926. № 2.


[Закрыть].

При всем различии рассмотренных подходов предпринимались попытки их своеобразного синтеза, использования наиболее рациональных элементов каждого из них. Примером могут служить работы С. М. Киселева. Будучи безусловным сторонником и одним из ведущих теоретиков концепции изживания товарного дефицита путем усиленного кредитования промышленности, он придавал существенное значение и комплексу мер рыночного характера, стимулирующих рост крестьянского производства и, следовательно, положительно влияющих на равновесие. «Мы заготавливаем и экспортируем, а не торгуем с деревней», – писал в конце 1925 года С. М. Киселев и предлагал усилить связь масштабов сельскохозяйственного экспорта (и тем самым товарного фонда продукции деревни) и импорта нужных крестьянам товаров. Более того, он полагал, что импорт дешевых промтоваров создаст необходимые стимулы для снижения внутренних цен – не только промышленных, но и заготовительных. Тем самым удалось бы преодолеть издержки высокой монополизации советского рынка[62]62
  См.: Киселев С. М. Наши экономические проблемы // Плановое хозяйство. 1925. № 12. С. 24–26.


[Закрыть].

Таково положение было в теории. Практическое же преломление в экономической и политической жизни 1925–1926 годов получали различные концептуальные подходы к преодолению товарного дефицита, точнее, отдельные элементы этих подходов. Реализовывалась линия Госплана, находя свое воплощение в росте промышленных инвестиций. Одновременно Г. Я. Сокольников и его сторонники осуществляли меры по регулированию рыночной ситуации: была проведена валютная интервенция, повышен налог на кулака, принимались меры по ограничению кредита. Эти линии сталкивались друг с другом, и сторонники каждой из них имели возможность обвинять оппонентов в том, что именно их деятельность мешает проведению необходимой экономической политики и усугубляет положение дел в народном хозяйстве. Разумеется, противоречивость политики никогда не идет на пользу. Однако неверно было бы утверждать, что последовательное проведение одной из названных линий дало бы положительный результат в условиях уже господствовавшей в тот период социальной доктрины и экономической идеологии развития советского хозяйства.

Рассмотренные выше пути выхода из «хозяйственных затруднений» базировались на предпосылке существования нормального, хотя и модифицированного, рынка и соответствующего поведения хозяйствующих субъектов при изменении тех или иных рыночных параметров (кредита, валютного курса, цен и т. д.). Однако ни политические, ни собственно экономические факторы не способствовали формированию таких субъектов – производителей, заинтересованных в долгосрочном и эффективном росте. Сказанное относится, прежде всего, к государственным предприятиям, независимость которых от управленческих органов неуклонно снижалась, так же как и ответственность за результаты своей деятельности.

Это имело последствия двоякого рода. Во-первых, заинтересованные в экстенсивном развитии государственные предприятия безразлично относились к эффективности использования выделяемых им ресурсов – не только бюджетных, но и кредитных, так как обладали реальными возможностями снять с себя ответственность или путем апелляции к вышестоящим органам (которые могли «надавить» на строптивых «банкиров»), или путем повышения цен (тогда расплачиваться по долгам предприятия приходилось потребителю). По мере завершения восстановительного периода инвестиционные ресурсы использовались все с меньшей отдачей. Во-вторых, предприятия как субъекты «высшей» формы собственности, как звенья гигантской государственной монополии могли выступать на рынке в качестве монополистов. Поэтому они не стремились ни к повышению качества своей продукции, ни к снижению издержек производства, ни к рациональному использованию капитальных вложений. Кстати, в этих условиях вряд ли могла сыграть свою стимулирующую роль и та умеренная инфляция, о которой писал В. В. Новожилов: монополист имеет весьма слабые рыночные ограничения для повышения цен на собственную продукцию.

Вполне очевидно, что сложившаяся ситуация отнюдь не благоприятствовала преодолению товарного голода путем расширенного кредитования промышленности. Однако она создавала непреодолимые барьеры и курсу на равновесный, сбалансированный рост всего народного хозяйства.

Низкая эффективность функционирования промышленности, экстенсивный характер ее расширенного воспроизводства требовали значительного перераспределения накоплений из других секторов экономики. В условиях низкой рентабельности многих отраслей индустрии и государственной монополии на ее организацию практически исключались возможности рыночного перелива капитала и концентрации его в этой сфере. Становилось неизбежным принудительное изъятие ресурсов в пользу промышленности (через цены, налоги и т. д.)[63]63
  Невозможность нормального межотраслевого перелива капитала не осталась не замеченной экономистами 1920-х годов. Но априорное рассмотрение крупных государственных предприятий как наиболее передовых приводило к выводу, что путь капитальным ресурсам из других секторов прегражден разнотипностью форм собственности – государственной и частной (см., например: О проблеме диспропорции и темпе хозяйственного развития в СССР // Вестник Коммунистической академии. 1926. Кн. XVI. С. 233–234). Впрочем, тут был подмечен важный момент: монополия государства на подавляющую часть промышленных предприятий, особый режим их функционирования действительно разрывал целостность народнохозяйственного организма, лишая его необходимой гибкости и подвижности.


[Закрыть]. Это, естественно, не могло не подрывать стимулы роста и сельскохозяйственного производства. Одновременно большая доля ресурсов обрекалась на нерациональное использование, что делало ситуацию перенакопления перманентной.

Социально-экономический курс, нацеленный на административное вытеснение и налоговое удушение частного сектора (под демагогическими предлогами борьбы с эксплуатацией и спекуляцией), также отнюдь не способствовал преодолению товарного дефицита. Эффективное крестьянское хозяйство зачислялось в разряд кулацких со всеми вытекающими отсюда последствиями. Еще активнее велось наступление на частника в городе. Возможности производственного накопления и применения капитала в этих секторах существенно ограничивались.

Перечисленные факторы обусловили и неэффективность политики регулирования сферы обращения, проводившейся Народным комиссариатом финансов. Провалилась валютная интервенция: поглотив значительные запасы золота и иностранной валюты, она не смогла удержать курс червонца. Причиной этого во многом явились усиление политической нестабильности, попытки решения проблемы дефицита административным путем – ограничение частного капитала, который устремился на рынок ценных бумаг и валюты. Идеологизация экономической жизни не могла не сказаться отрицательно и на попытках действия через налоговую систему. Усиление обложения деревенской «верхушки» оказало дестимулирующее воздействие на крепкие крестьянские хозяйства, которые характеризовались наибольшей товарностью. Одновременное снижение налога на беднейшие слои деревни сделало экономически бессмысленной первую акцию: покупательский спрос не был ослаблен, лишь еще более усилилось его давление на потребительские товары. Ориентация на бедняка как на опору Советской власти давала наглядные хозяйственные результаты. Противоречивость задачи экономического роста и социальных (точнее, доктринальных) ограничений выступала как непреодолимый фактор при поиске путей выхода из трудностей.