Текст книги "Кризисы и уроки. Экономика России в эпоху турбулентности"

Реальный курс правительства характеризуется как конкретными действиями в экономической сфере, так и набором принимаемых нормативных документов. Действия Кабинета Е. М. Примакова могут быть объединены в две группы. С одной стороны, это традиционные для советского хозяйственного истеблишмента меры, ориентированные на поиск компромисса между ведущими и также традиционными для советской системы группами интересов: аграрным и машиностроительным лобби. С другой – это действия по демонтажу решений, принятых предыдущими Кабинетами, и особенно правительством С. В. Кириенко, касающихся в основном налогово-бюджетной сферы и упорядочивания финансовых потоков. Впрочем, эти группы имеют и точки пересечения. Правительство отменяло те нормативные акты, которые не вписывались в политику установления баланса сил между основными группами интересов, но принимало те, что им были выгодны. Примерами последнего могут быть подтверждение решений, направленных на снижение налогов, разрешение продажи продукции ниже себестоимости и тому подобные меры, которые интерпретировались как шаги по поддержанию реального сектора экономики.

При анализе бюджетной политики можно выделить два принципиально различных подхода и две группы решений, оказывавших существенно разное воздействие на перспективы экономического развития страны: с одной стороны, решения, подрывавшие доходную базу бюджета и связанные прежде всего с действиями в области налоговой политики, с другой – формирование бюджета на 1999 г., в основу которого были заложены принципы минимального эмиссионного финансирования дефицита. Конфликт этих двух подходов в значительной мере объяснялся эволюцией макроэкономических воззрений Кабинета от инфляционизма сентября – октября к пониманию необходимости ужесточения курса в ноябре – декабре 1998 г. Однако у этого конфликта была и очевидная практическая основа – стремление Кабинета избежать резких действий, обеспечить максимальную политическую поддержку даже непопулярных решений. Ведь обеспечение политической поддержки являлось императивом деятельности Е. М. Примакова и важным фактором принятия им решений в экономической области.

Таким образом, решения и действия правительства распадались на две группы и, соответственно, на две фазы в его практической деятельности. Первая – популистские решения первых трех месяцев, вторая – разработка осторожного бюджета на 1999 г., опубликование и принятие которого стало самостоятельным фактором развития экономической ситуации.

В поисках политической поддержки правительство пошло по пути заключения индивидуальных соглашений с крупнейшими налогоплательщиками относительно сроков и механизмов выполнения их обязательств перед бюджетом. Первый такой договор был заключен с «Газпромом», и было объявлено о готовности и далее развивать подобную практику. Более того, по заявлению руководства налоговой службы, «Газпром» получил право увязывать свои платежи бюджету с объемом задолженности перед ним со стороны бюджетных организаций.

Одновременно были приняты решения о целесообразности проведения масштабных зачетов долгов предприятий и бюджетов всех уровней, что соответствовало всем программным документам нового правительства. Практика 1996–1997 гг. показала, что даже упоминание о взаимозачете приводит к резкому снижению поступления налогов в казну. В том же направлении действовали и многочисленные заявления о намерении объявить налоговую амнистию.

В налоговой области было отменено решение о переходе на уплату НДС по методу начислений[68]68
  См.: Решение Верховного суда РФ от 2 октября 1998 г. № ГКПИ 98–448.


[Закрыть] и осуществлен возврат к широкому списку товаров, облагаемых НДС по ставке 10 %. Несмотря на то, что осуществление более серьезных изменений налоговой системы было приурочено к принятию бюджета на следующий год, начавшееся обсуждение предлагаемых налоговых послаблений уже осенью 1998 г. явилось сигналом, дающим понять, что производственная деятельность предприятия важнее уплаты налогов.

В качестве меры по стабилизации обменного курса рубля указанием Центрального банка от 11 сентября был восстановлен порядок обязательной продажи 50 % валютной выручки предприятий. В краткосрочной перспективе такая мера дала определенный положительный эффект. Однако она создала дополнительные стимулы по занижению валютной выручки, переводимой в Россию.

Противоречивыми по характеру, но одинаковыми по последствиям для бюджета стали решения правительства в области агропромышленного комплекса и продовольственного обеспечения страны. С одной стороны, были предприняты шаги по облегчению положения сельских товаропроизводителей и связанных с ними предприятий промышленности. Прежде всего правительство в соответствии с устойчивой коммунистической традицией последних четырех десятилетий реструктурировало на 5 лет под 5 % годовых (т. е. фактически списало) бюджетную задолженность сельхозпроизводителей бюджету. Тем самым всем было дано понять, что не платить государству можно и экономически оправданно, а добросовестные плательщики в очередной раз смогли убедиться в нерациональности своего поведения. С другой стороны, правительство решительно пошло на снижение импортных пошлин, которые были подняты правительством С. В. Кириенко в целях расширения доходной базы федерального бюджета. Не дожидаясь официального утверждения «программы мер», пошлины были снижены на многие продукты питания, прежде всего на мясную и молочную продукцию[69]69
  См.: постановление Правительства РФ от 21 октября 1998 г. № 1226.


[Закрыть]. Эти решения могли быть объяснены и типичным для советского хозяйственного руководства опасением продовольственного дефицита (что обычно происходит в результате подобной экономической политики), и снижением конкурентоспособности импортной продукции в результате девальвации, и давлением связанных с продовольственным импортом групп интересов, и сложностями обеспечения повышенного тарифа в условиях Таможенного союза.

ТАБЛИЦА 5.1. Динамика промышленного производства в 1998 г., % к предыдущему месяцу

Источник: Госкомстат.

Свою роль должна была сыграть и необходимость платить по политическим счетам. Новые контуры политики предполагали укрепление тесного союза с Белоруссией. Посетив с первым официальным визитом Минск, Е. М. Примаков заявил о готовности учитывать в своей деятельности позитивный опыт этой страны. Стремление к интеграции с Белоруссией предполагало готовность поступиться собственными экономическими интересами ради союзника. Здесь отчетливо просматривались, по крайней мере, два направления. Во-первых, было принято решение об уплате белорусских долгов России продукцией, прежде всего сельскохозяйственной, что было равнозначно отказу от части денежных налоговых поступлений от «Газпрома». Во-вторых, предстояло закрыть глаза на наличие «таможенной дыры» на границе с Белоруссией, чье правительство отнюдь не демонстрировало готовность координировать свою таможенную политику с Россией.

Среди других решений правительства, имевших во многом символическое значение, можно назвать восстановление механизма предоставления государственных гарантий отдельным видам хозяйственной деятельности, обращение к западным правительствам с настоятельной просьбой об оказании гуманитарной продовольственной помощи, отмену решения С. В. Кириенко о переводе счетов учреждений культуры в органы государственного казначейства.

Глава 7
Результаты финансового кризиса 1998 г

После кризиса 1998 г. произошло улучшение целого ряда макроэкономических и институциональных параметров, и ситуация в России через год после дефолта стала более стабильной. В значительной мере это результат решений 17 августа 1998 г., дополненных ответственной макроэкономической политикой последующих правительств.

Среди основных положительных итогов можно выделить следующие.

1. Курс рубля более не считался завышенным. Таким образом исчезла одна из основных причин дестабилизации макроэкономической ситуации. Рубль стал достаточно стабильным, его динамика предсказуемой.

2. Практически была решена проблема короткого рублевого долга. Соотношение короткого долга и ликвидных резервов стало вполне удовлетворительным.

3. Бюджетный дефицит достиг минимального уровня.

4. В июне 1999 г. начался процесс реструктуризации банков. Сохранившиеся банки являлись в основном более здоровыми и устойчивыми финансово-кредитными институтами, чем те, которые доминировали в российской банковской системе до августа 1998 г. Они больше заинтересованы в работе с реальным сектором, чем в финансовых спекуляциях. Иными словами, после кризиса выжили наиболее ответственные, менее склонные к спекулятивным операциям банки.

5. Благодаря объявленному в августе дефолту из экономики исчез насос, откачивавший деньги из реального сектора. Хотя еще рано говорить о полномасштабном финансировании реального сектора со стороны кредитных организаций, краткосрочные кредиты уже стали доступны предприятиям.

6. По существующим оценкам, примерно вдвое сократилось бегство капитала (с 3 млрд до 1,2–1,5 млрд долл. в месяц, причем половина этой суммы – покупка иностранной валюты населением).

7. Рынок корпоративных акций в первом полугодии 1999 г. был самым быстрорастущим среди всех развивающихся рынков (более чем на 60 % ежеквартально.) То есть восстановление рынка произошло гораздо быстрее, чем ожидалось. Разумеется, здесь сказывался «эффект базы» – низкий уровень, с которого начался рост. Но сам факт этого роста означал повышение доверия инвесторов к России, несмотря на августовские решения (а отчасти даже благодаря им).

8. Удалось быстро остановить инфляцию.

9. В стране заметно оживилось производство. Рост промышленности в первом полугодии 1999 г. составил порядка 6 %.

10. Значительное положительное сальдо торгового и платежного балансов – явный результат августовских решений.

11. Начали расти прямые иностранные инвестиции, превысив уровень 1998 г. (648 млн долл. в I квартале 1999 г. против 546 млн долл. в среднем за квартал 1998 г.), однако еще ниже уровня 1997 г. (1,6 млрд в среднем за квартал). Впрочем, резкого роста инвестиций вряд ли следовало ожидать до новых президентских выборов и политической стабилизации.

12. Набор законодательных инициатив, внесенных при Е. Примакове и одобренных при С. Степашине, на практике являл собой комплекс мер, разработанных в июле 1998 г.

Макроэкономическая стабилизация в совокупности с девальвацией рубля активизировала процесс импортозамещения, в результате чего спад промышленного производства в октябре и ноябре оказался ниже, чем это прогнозировалось на основе инерционной оценки динамики производства[70]70
  Индексы интенсивности промышленного производства (январь 1990 – октябрь 1998). М.: ЦЭК, 1998 (ноябрь); Деловая активность базовых промышленных предприятий России в ноябре 1998 г. М.: ЦЭК, 1998; Темпы динамики промышленного производства. Предварительные итоги 1998 г. Конъюнктурная оценка на 1999 год (по отчетным данным за январь – ноябрь 1998 г.). М.: ЦЭК, 1998 (декабрь).


[Закрыть].

На протяжении ноября 1998 г. – января 1999 г. в ряде отраслей рост происходил по отношению не только к предшествовавшему месяцу, но и к соответствующим периодам 1997–1998 гг. В январе 1999 г. по сравнению с январем 1998 г. увеличился выпуск машиностроительной продукции на 2,3 %, лесной и деревообрабатывающей – на 5,8, промстройматериалов – на 2, стекольной и фарфоро-фаянсовой – на 2,6, микробиологической – на 0,4 %.

В конце 1998 г. правительству удалось в основном обеспечить стабильность макроэкономического курса (прежде всего не допустить раскрутки инфляции), относительно нормализовать систему платежей и расчетов.

За обретение бюджетного равновесия правительство заплатило высокую цену. Практически вдвое обесценились государственные расходы. Такое сжатие расходов болезненно как с социально-политической, так и с экономической точек зрения. Вместе с тем уже с начала 1999 г. волна забастовочного движения идет на убыль, а уровень доверия населения к деятельности руководителя правительства растет. Рассмотрим подробнее, в чем причины подобного феномена.

РИС. 7.1. Официальный и субъективный прожиточный минимум

Обратимся к доходам населения. Интересна высокая отрицательная корреляция официальной и субъективной статистики доходов: так, коэффициент корреляции официального и субъективного прожиточного минимума составил –0,72, официального и субъективного среднедушевого дохода –0,85[71]71
  Субъективный прожиточный минимум – оценка респондентами величины прожиточного минимума. Субъективный среднедушевой доход – доход, декларированный респондентами как реально полученный ими в прошлом месяце в расчете на одного члена семьи. По данным ВЦИОМ.


[Закрыть] (рис. 7.1).

Как видно из рис. 7.1, начиная с января 1999 г. субъективный прожиточный минимум остается ниже официального.

Можно предположить, что в основе данного явления лежит влияние нескольких факторов.

Во-первых, обещанный «конец света» (паралич финансовой системы, гиперинфляция, возвращение к временам всеобщего дефицита, карточное распределение) не наступил. На рис. 7.2. показано, что, согласно данным ВЦИОМ, после пика начала осени 1998 г. (т. е. сразу после кризиса) доля респондентов, оценивающих экономическое положение как в своем населенном пункте, так и в России как плохое и очень плохое, в целом имеет тенденцию к снижению[72]72
  При этом доля респондентов, считающих плохим или очень плохим материальное положение собственной семьи, ниже, чем доля тех, кто скептически настроен в отношении положения страны.


[Закрыть].

РИС. 7.2. Оценка материального положения семьи, экономического положения в городе (поселке) и в стране как плохое и очень плохое

Во-вторых, преобладавшие долларовые сбережения населения, несмотря на наметившуюся к 1998 г. тенденцию к росту других видов сбережений, после девальвации значительно «подорожали» в рублях, кроме того, возросла их субъективная ценность для владельцев.

В-третьих, рост производства и сокращение доли бартера (рост монетизации экономики), ставшие одним из следствий девальвации национальной валюты во второй половине 1998 г., в свою очередь, повлекли увеличение реальных доходов населения за счет как более стабильной выплаты заработной платы в денежной форме, так и сокращения задолженности по заработной плате. Так, сокращение реальной задолженности по заработной плате практически однозначно объясняется ростом промышленного производства (нормированный R-квадрат равен 0,97, отрицательная корреляция). Коэффициент корреляции между индексом интенсивности промышленного производства и величиной субъективного среднедушевого дохода положителен и достигает 0,73 (рис. 7.3).

Рис. 7.3. Задолженность по заработной плате* и динамика доходов населения

^* Реальная задолженность по заработной плате на конец месяца (дек. 1997 г. = 100 %)

В то же время официальная статистика из-за особенностей методики расчетов не фиксирует рост реальных денежных выплат населению. График показывает, что уже с осени 1998 г. снижение реальной величины задолженности по заработной плате сопровождается ростом доходов, декларируемых как реально полученные респондентами ВЦИОМ, в то время как, по данным Госкомстата, среднедушевые доходы начинают расти лишь к весне 1999 г.

К аналогичному выводу приводит и динамика забастовочного движения (рис. 7.4). После пика, достигнуто го осенью 1998 г., по мере сокращения реальной задолженности по заработной плате, а также роста реальных полученных доходов с ростом производства численность участников забастовок и потери рабочего времени идут на убыль.

РИС. 7.4. Динамика численности участников забастовок и потерь рабочего времени

Динамика доли респондентов, высказавшихся в ответ на вопрос сотрудников ВЦИОМ одобрительно относительно деятельности руководителя правительства, в 1998 г., особенно во второй половине года, в значительной мере (коэффициент отрицательной корреляции более 0,8) определялась уровнем и динамикой реальной заработной платы. В 1999 г. связь ослабевает. С точностью до наоборот в течение 1998 г. рейтинг премьера практически не зависел от уровня номинальных среднедушевых доходов. Однако с начала 1999 г. положительная связь возрастает (рис. 7.5).

Показатель доверия премьер-министру тесно (отрицательно) взаимосвязан с динамикой реальной задолженности по заработной плате в течение всего 1998 г. и в период с января по май 1999 г. В период с июня 1999 г. статистически значимая взаимосвязь уже не отмечается (рис. 7.6).

РИС. 7.5. Одобрение деятельности премьер-министра, динамика реальной заработной платы и номинальных среднедушевых доходов

РИС. 7.6. Одобрение деятельности премьер-министра и динамика реальной задолженности по заработной плате

Рис. 7.7. Одобрение деятельности премьер-министра и динамика индекса РТС-1

Другими словами, есть основания предполагать, что с лета 1999 г. одобрение деятельности премьер-министра перестает, по существу, зависеть от реального состояния дел вэкономике и превращается в чисто политический феномен. К аналогичному выводу приводит и анализ взаимосвязи между доверием премьеру и индексомфондового рынка. С сентября 1998 г. по май 1999 г. заметна чрезвычайно тесная положительная связь (коэффициент корреляции около 0,8) между одобрением деятельностипремьер-министра (Кабинет Е. Примакова) ииндексом интенсивности фондового рынка. В то же время в периоды с января по август 1998 г., а также с июня по декабрь 1999 г. правая шкала статистически значимой зависимости не фиксируется. Аналогичная ситуация наблюдается в отношении связи уровня доверия руководителю правительства и интенсивности промышленного роста (рис. 7.7–7.9).

Рост доверия к правительству (рис. 7.10) свидетельствовал о завершениии кризиса. Страна вступала в новый этап развития.

Рис. 7.8. Одобрение деятельности премьер-министра и индекс интенсивности промышленного производства

7.9. Индекс РТС-1 и индекс интенсивности промышленного производства

Рис. 7.10. Доля респондентов, одобривших деятельность премьер-министра, % к числу опрошенных

III
Вызовы глобального кризиса

Сейчас мы находимся в эпицентре величайшей катастрофы современного мира – величайшей катастрофы почти всецело экономического порядка. Говорят, что в Москве считают, что это последний и окончательный кризис капитализма и что наш общественный строй его не переживет.

Дж. М. Кейнс (1931)

Мы столкнулись с трудностями, которые до сих пор еще не встречались в нашей практике. У нас больше нет эйфории… когда мы возомнили, что знаем ответы на все вопросы, касающиеся управления экономикой.

Пол Волкер (1979)

Глава 8
Глобальный кризис: исторический контекст и непосредственные истоки

Глобальный кризис, начавшийся в 2008 г., справедливо сравнивают с крупнейшими экономическими потрясениями прошлого. Перечислим наиболее значительные из них:

· Первый глобальный экономический кризис 1857–1858 гг. Естественно, глобальным он был по меркам своего времени, охватив страны с господствовавшей капиталистической системой. Иногда его называют любимым кризисом Маркса[73]73
  Кризис 1857–1858 гг. характеризовался также беспрецедентными финансовыми спекуляциями в предшествовавшие ему несколько лет. Той эпохе принадлежит крылатая фраза: «Еще несколько лет назад у меня не было ни гроша, а теперь у меня долгов на пять миллионов». См.: Аникин А. История финансовых потрясений. М.: Олимп-Бизнес, 2000. С. 72.


[Закрыть], поскольку именно это событие стало решающим для построения экономической модели «неизбежной гибели капитализма». Спустя 10 лет в свет вышел первый том «Капитала».

· Первый масштабный финансовый кризис 1907 г., преодолеть который удалось благодаря целенаправленным действиям. Правда, за антикризисными мерами стояли не столько правительства, сколько Джон Пирпонт Морган и близкая к нему группа финансистов. Прежде реакция на кризисы была, как правило, пассивной: основные экономические агенты предпочитали выжидать, пока все разрешится само собой. Фактически именно в 1907 г. возникло представление о принципиальной возможности формулировать и проводить скоординированные антикризисные мероприятия. Этот важный идеологический сдвиг предопределил направление теоретических и прикладных поисков в экономической науке ХХ в. Прямым следствием кризиса стало учреждение Федеральной резервной системы США.

· Кризис 1930-х гг., или Великая депрессия, лежащая в основании современной модели государственного регулирования экономики и экономической мысли как таковой. Это был системный кризис, который вышел далеко за собственно экономические рамки. Порожденное кризисом кейнсианство предложило универсальную формулу, обещавшую конец глобальных экономических катастроф.

· Наконец, кризис 1970-х гг., познакомивший мир с невиданным прежде явлением стагфляции, т. е. сочетанием высокой безработицы с высокой инфляцией. Возник даже некий агрегированный показатель экономических тягот как сумма процентов безработицы и инфляции. Выход из этого кризиса был сопряжен с масштабным дерегулированием и отказом от финансового популизма – первоначально в наиболее развитых экономиках, а позднее и во многих развивающихся странах, включая посткоммунистические.

Среди общих черт системных кризисов можно назвать следующие.

Во-первых, любой такой кризис служит серьезным интеллектуальным вызовом, требующим глубокого переосмысления причин, механизмов распространения и путей преодоления. Методы экономической политики, выработанные в предыдущие десятилетия, оказались неприменимы к масштабным кризисам XX в.: слишком сложной стала природа новых проблем, а механизмы эскалации кризиса, меры по его преодолению, масштабы и продолжительность – крайне неопределенными.

Во-вторых, в результате системного кризиса происходит смена социально-экономической модели. В 1930-е гг. завершился переход на индустриальную стадию развития и утверждение идеологии и практики «большого государства», сочетавшего рост налогов и бюджетных расходов с государственной собственностью и планированием, а в некоторых случаях и с управляемым ценообразованием. Напротив, кризис 1970-х гг. привел к масштабной либерализации и дерегулированию, снижению налогов и приватизации – словом, ко всему тому, что предполагал переход к постиндустриальной технологической фазе.

В-третьих, системный кризис является одновременно циклическим и структурным и связан с серьезными институциональными изменениями, переходом на новую технологическую базу (уклад), которая качественно повышает эффективность экономики и производительность труда. Системное обновление технологической базы с точки зрения новейших достижений науки и техники – важнейшее условие успешного выхода из кризиса. Возможным следствием кризиса является и существенная трансформация мировых экономических и политических центров силы.

В популярной ныне терминологии системные кризисы можно охарактеризовать как инновационные. Такими их делают и формирующиеся накануне, во время или после кризиса новые экономические и политические институты, и выдвигающиеся на ключевые посты представители нового поколения политиков, предпринимателей и экспертов, и технологическая база, обновляющая ту, что сложилась в результате предыдущего системного кризиса. Все это прекрасно описывает и нынешний глобальный кризис.

В 2005 году мир встал перед серьезным интеллектуальным вызовом: невозможно далее оставаться в исчерпавшей себя экономической парадигме предыдущих десятилетий. Возникли новые инструменты финансового рынка, с регулированием которых государства справляются далеко не всегда. Дебаты о противодействии кризису вращаются вокруг традиционных для ХХ в. дилемм: кейнсианство vs. монетаризм, дирижизм vs. либерализм. На каждый аргумент в пользу того, что ответственность за происшедшее лежит на рынке, находится не менее убедительный контраргумент, доказывающий вину государства. Антикризисная экономическая политика также по-прежнему оперирует этими моделями, причем на практике кейнсианские методы бюджетного стимулирования спроса и монетаристские методы поощрения предложения через мягкую денежную политику применяются одновременно.

Все большую остроту, теперь и в глобальном масштабе, приобретает вопрос обновления модели регулирования. И хотя Кейнс остается самым популярным экономистом в современном мире, память прошлого столетия о тяжелом опыте огосударствления пока удерживает от призывов вернуться к регулированию производства, т. е. к модели середины ХХ в., конец которой положила неоконсервативная революция. Речь сегодня идет о регулировании глобальных рынков капитала со стороны государства или союза влиятельных мировых экономик.

Большое значение в современных дискуссиях о будущем глобальной экономики придается перспективам смены технологического уклада. Если 1930-е гг. знаменовали собой завершение перехода к крупному машинному производству (конвейер, другие индустриальные технологии), а 1970-е заложили основу развития микроэлектроники и современных компьютерных технологий, то сегодня, по мнению некоторых исследователей, началось освоение более глубокого слоя физической реальности: био-, нано– и информационно-коммуникативные технологии должны стать ключевыми направлениями развития науки и техники, полем острой конкурентной борьбы.

Неудивительно, что задачи структурного обновления в период кризиса ставят перед собой не только страны догоняющего развития, но и наиболее развитые государства. Элиты большинства стран понимают, что игнорирование инновационных вызовов в условиях кризиса чревато утратой лидерских позиций и стратегическим поражением в глобальной конкуренции. Неслучайно администрация США настойчиво говорит о качественном обновлении страны при выходе из кризиса, причем имея в виду модернизацию не только технологий, но и социально-экономических институтов. По словам Л. Саммерса, «новая американская экономика будет в иной и лучшей форме, чем она была до того, как пузырь лопнул. Она будет больше ориентироваться на экспорт и меньше – на потребление, больше ориентироваться на экологию и меньше – на энергетику, больше ориентироваться на биоинженерию, разработку программного обеспечения и строительство и меньше – на финансовый инжиниринг и, наконец, больше ориентироваться на средний класс и меньше – на рост доходов непропорционально малой доли населения»[74]74
  Freeland Ch. Lunch with the FT: Larry Summers // Financial Times. 2009. July 11. URL: http://www.ft.com/cms/s/2/6ac06592–6ce0–11de-af56– 00144feabdc0.html.


[Закрыть].

Обращаясь к причинам нынешнего глобального кризиса, следует указать как на системные фундаментальные проблемы современного развития, так и на специфические проблемы экономики тех или иных стран.

Самостоятельным фактором кризиса стали беспрецедентные темпы экономического роста. В ходе такого подъема неизбежно накапливаются системные противоречия, невидимые из-за роста благосостояния. И главное, даже при их осознании очень трудно вмешаться и что-то исправить: действительно, почему надо предпринимать какие-то ограничительные или корректирующие меры, когда и так все замечательно? Каждый раз, когда в подобных ситуациях бума кто-то начинает высказывать предостережения или сомневаться в правильности проводимого курса, звучат уверенные голоса: «На этот раз все будет иначе»[75]75
  Ловушка веры в то, что на этот раз «все будет иначе» («this time is different»), убедительно рассмотрена на примере разных кризисов, начиная с Англии XIV в., в книге: Рейнхарт К. М., Рогофф К. С. На этот раз все будет иначе. М.: Сбербанк, 2014. Первоначально это была статья: Reinhart C. M., RogoffK. S. This Time is Different: A Panoramic View of Eight Centuries of Financial Crises // NBER. 2008. No. 13882.


[Закрыть].

Важную роль в возникновении и развитии кризиса сыграло стремительное распространение финансовых инноваций – новых инструментов финансового рынка, которые, как некоторым казалось, открывали возможность неограниченного роста с непредсказуемыми, как выяснилось, даже для самих гуру финансового мира последствиями. В результате объем, например, таких производных финансовых инструментов, как CDS, достиг к началу 2010-х гг. уровня 60 трлн долл., т. е. вчетверо превысил ВВП Соединенных Штатов. Таким образом, кризис стал своего рода бунтом финансовых инноваций против собственных создателей – случай неприятный, но неновый для мировой финансовой истории. Сегодня уже вполне очевидно, что ситуация с банком Barings, разоренным в 1995 г. единоличными действиями молодого трейдера из сингапурского отделения банка Н. Лисона, была предвестником кризиса, посланием финансовому миру, которое так и не было понято.

Одной из основных, глубинных проблем, приведших к кризису, является наметившееся в мире в последнюю четверть века доминирование интересов капитализации над интересами повышения эффективности факторов производства (или роста производительности труда). Возникла ситуация, когда именно капитализация (а не устойчивость производства, не объем дивидендов) стала в первую очередь интересовать собственников-акционеров. Этот показатель стоял в центре их внимания, и по нему они судили об эффективности менеджмента. Естественно, показатель, формирующий целевую функцию, начинает доминировать над другими параметрами деятельности. В данном случае на второй план уходили показатели производительности труда, обновления производства. Точнее, эти два последних фактора играли свою роль, но лишь в том случае, если не противоречили росту капитализации. На практике это означало стремление к максимальной концентрации производства в руках нескольких глобальных игроков (фирм), невозможность закрытия неэффективных предприятий и, напротив, готовность включать их в большие холдинги как фактор расширения рынка и капитализации.

Мотивировка менеджеров крупнейших компаний все более напоминала мотивы «красных директоров» в советские времена. Необходимость постоянно отчитываться перед партийными и административными органами за выполнение плановых показателей (в рублях, в штуках) делала невозможным обновление производства, переход на более качественную продукцию, поскольку это привело бы к сокращению выпуска старой продукции, что было недопустимо с политической и административной точек зрения.

Следствием такой мотивированности современного менеджмента становятся рост монополизма (в результате слияний и поглощений), торможение повышения производительности труда, а в конечном счете и дестимулирование инновационной активности.

В изменении мотивации собственников и менеджмента в пользу большего внимания к качественным аспектам развития фирм состоит главный вопрос регулирования, поставленный нынешним глобальным кризисом. По нашему мнению, это более глубокая проблема, чем регулирование финансовых рынков, которая при всей ее важности является производной от конфликта между капитализацией и эффективностью.