Текст книги "Грехи Брежнева и Горбачева. Воспоминания личного охранника"

Отношение к людям

…Не знаю почему, Брежнев любил охотиться со мной. Возвращаемся из леса на базу.

– Ты не можешь со мной завтра поехать на охоту?

– Мне неудобно, Леонид Ильич. Завтра Володя Собаченков меня меняет.

– Ты не волнуйся, я у него спрошу.

В общем-то, какая проблема? Генеральному распорядиться, Собаченкову бы позвонили: «Завтра не приезжай». И все дела. Но Леонид Ильич чувствует неловкость, бестактность даже.

На другое утро бреется, я – рядом. Появляется Володя Собаченков. Брежнев просит:

– Володя, ты не будешь против, если Володя со мной поедет?

– Что вы, Леонид Ильич, конечно.

Брежнев продолжает испытывать неловкость.

– А ты знаешь, я тебя одного отпущу на охоту. Тебе же и самому интереснее. Возьми егеря.

Этот эпизод очень точно характеризует взаимоотношения Генерального с окружением из низов. К людям он привыкал, привязывался, держал их на близкой дистанции – ни кичливости, ни барства не позволял. Простота в общении была более чем естественной. В этой близости и привязанности к рядовым людям были и плюсы, и, как ни странно, минусы.

У него было три сменных водителя, два – старых и один – молодой. Молодой как-то загулял, видимо, очень был пьян, потому что на улице ловил какого-то шпиона. В итоге его «замели» в милицию.

Через несколько дней Брежнев поинтересовался:

– А почему Бориса нет?

Я сказал, что его с работы уволили, объяснил, что к чему.

– Выясни, – попросил Генеральный.

– А чего выяснять – все ясно.

– Если ничего больше не было, позвони ему на работу, пусть вернут.

Через несколько дней Боря снова за рулем. Леонид Ильич спрашивает:

– Ну, ты чего там, какого шпиона-то ловил?

– Да, было дело… – водитель замялся.

– Выпил немного? – снова спросил шеф.

– Да, было…

– Ну вот, видишь, пришлось звонить тебе на работу.

– Спасибо, Леонид Ильич, больше этого не повторится.

Брежнев положил руку ему на плечо:

– Ладно-ладно.

В том, что Генеральный заступился за своего шофера, беды нет, тем более человек оступился первый и последний раз и ничего страшного, в общем, не совершил. Когда я говорил о минусах, имел в виду другие факты, их было достаточно. Например, личный врач Брежнева Николай Георгиевич Родионов оказался человеком крайне недисциплинированным, отлынивал от работы, а главное – врал совершенно беззастенчиво. Леонид Ильич его спрашивает – нет, исчез. Мы разыскиваем везде, где можно, – нет. У него родственников и знакомых много, пойди найди. Звоним Чазову: «Евгений Иванович, у вас Родионова нет?» Начальник 4-го кремлевского управления отвечает: «А что, нет его?»

Наконец объявляется, не моргнув глазом, объясняет Леониду Ильичу:

– Я был у вашей мамы.

– Я звонил, тебя там не было.

Это повторялось постоянно, к нашему удивлению, никаких мер не принималось. Родионов привязал шефа тем, что, несмотря на запреты медицинского руководства, выдавал Леониду Ильичу снотворные и прочие лекарства практически в неограниченном количестве – столько, сколько тот попросит. «Заменят его на медсестру», – говорил мне в шутку Рябенко.

Шутка сбылась. Медсестра Н. взяла потом полную власть над Леонидом Ильичом, Родионов оказался отодвинутым в сторону, и это вполне устроило доктора, он стал свободен.

Но самый невероятный пример – парикмахер Леонида Ильича. Его звали Толя. Как я уже говорил, он должен был приходить дважды в день – утром и после обеда, но часто запаздывал, а иногда не появлялся вовсе, потому что часто пил. Леонид Ильич ждет – нет его. Сердится, ругается, ругает нас, охрану:

– Ты предупреди его, если еще раз повторится…

Парикмахер принадлежал хозяйственному управлению ЦК КПСС. Я звонил Павлову, который заведовал этим управлением, но ничего не менялось.

– Позвоню сам Павлову, чтоб выгнали! – горячился Леонид Ильич, но быстро отходил и часто сам подтрунивал над Толей: – Ну, как праздник провел?

– Да ничего, собрались, «шарахнули».

– Стаканчик-то опрокинул?

– Да побольше.

Но не в том даже главная беда, что запивал и не приходил, а в том, что являлся утром с похмелья. Он брил опасной бритвой. Это могло плохо кончиться.

Дикость! Первое лицо могучего государства, а уровень взаимоотношений и безответственности хуже, чем в жэке.

Эта личная, на бытовом уровне, история – точный слепок того, что происходило в стране. Мягкость и всепрощенчество главы государства приводили к общему упадку и началу анархии в стране, к тому, что такие партийные лидеры, как Рашидов, Медунов и прочие (а ведь Андропов докладывал о них), чувствовали себя в безопасности.

Бывал ли суров и строг? Бывал. И как почти всякий большого уровня руководитель, которому некогда и незачем вникать в детали и мелочи, бывал и неправ.

Однажды у нашей кремлевской буфетчицы был день рождения. Смена выпала не ее, но Брежнев попросил накануне, чтобы она пришла. Я передал просьбу секретарю. Но тот не нашел ее, сменная буфетчица сказала ему по телефону: «Вы ее в такой день и не найдете». Секретарь не стал даже искать, но, главное, мне не доложил.

Как только мы утром приехали в Кремль, прямо в коридоре увидели буфетчицу, но – не ту…

– А где эта? – спросил Брежнев.

– Не знаю, – ответил я то, что отвечать никак не полагается.

– Не знаю, не знаю, – пробурчал он и прошел к себе в кабинет.

Через несколько секунд у секретаря раздалось два звонка: мне. Я вошел.

– Ты чего?! Почему?! – он сорвался и минуты три меня чехвостил. По спине потекла струйка пота.

Вышел, перевел дыхание. Через полминуты – опять два звонка. Вхожу – все сначала:

– Почему ты так относишься к моим указаниям?! Расхлябанность! Ты обманул меня, не доложил! Я же хотел ее по-человечески поздравить!

Я пытался как-то объясниться, но он не слушал:

– Ты не владеешь информацией!

В основе всего было доброе желание, он приготовил, видимо, какой-то подарок, и вдруг…

Мог иногда ввернуть и мат. Но когда ругал кого-то официально, держался также официально – обращался холодно, по фамилии и даже на «вы». Если же честил, как свой своего, тогда – по имени и с матерком.

Но злобы никогда в нем не было ни к кому. А главное, я говорил уже, был отходчив. В конце того злополучного дня я перед отъездом на дачу принес ему папку.

– Ну, как дела? – спросил он.

– Да тяжело, Леонид Ильич, тяжело…

– Вот как я тебе врезал, будешь знать, – сказал примирительно.

Был заботлив. Если судить по конкретным практическим делам, может быть, он не так уж и много сделал для подчиненных, но ведь никто у него ни о чем и не просил. Валено его чисто человеческое участие: всегда интересовался у всех наших, как дома дела, кто как живет, даже список просил составить – кто в чем нуждается. Интересовался и сам, и через начальника личной охраны. Не знаю, вышколенность это или воспитание, но все отвечали: спасибо, у нас все есть.

В целом народ у нас был действительно хороший, не попрошайки. Тот же Толя-парикмахер в этом смысле был чрезвычайно скромный, он стриг Брежнева с конца шестидесятых и ни разу ни на что не намекнул, хотя зарплата была невелика (он получал ее по основному месту работы – в ЦК), стриги он в городском салоне, одних чаевых больше бы имел, а семья у него – трое детей, жена, родители. Жили они в небольшой трехкомнатной квартире. Ни дачи, ни машины. Леонид Ильич от кого-то узнал о его заработке, позвонил Павлову, зарплату повысили.

Думаю, Брежнев тут не очень сам себе противоречил. Конечно, надо бы гнать Толю за его загулы, но уж если шеф решил его держать, то не за мелкие же деньги.

В отношении всяких просьб со стороны – мы его оберегали, все письма, записки отправляли в приемную ЦК. «Достать», «добыть» – таких просьб Леонид Ильич не любил даже от детей.

Если сослуживцы или родные просили меня, скажем, достать лекарства, тут я старался помочь – через личного врача Генерального.

Без всякой моей просьбы Леонид Ильич распорядился, и я получил в Крылатском трехкомнатную квартиру – 45 м² на четверых.

В 1980 году умерла Светлана – жена, и он, Брежнев, помог организовать похороны.

Кажется, единственное, чего он не прощал, – сплетен о себе, о своей семье. Не любил болтунов.

До меня работал «прикрепленным» полковник Борис Михайлович Давыдов – зам. начальника личной охраны. Профессионал, всю жизнь прослужил в охране. Кто-то на него «накапал», грубо говоря, Брежнева на него науськали, и Генеральный, даже не поговорив с ним и далее, я думаю, толком не разобравшись, распорядился убрать полковника – «не пускать на объект». Я тогда был офицером личной охраны, подробностей не знаю, но думаю, что кто-то просто сыграл на слабых струнах Брежнева, донесли, что вот, мол, он за вашей спиной разносит слухи… Была ли какая-то правда в доносе – не знаю, но вызвать, выслушать человека, безусловно, было нужно.

Сплетен – не любил, а анекдоты о себе, более-менее мягкие, которые мог слышать только от родных и близких, переносил вполне нормально.

Жаль, что он не ушел вовремя и в памяти у всего мира остался как дряхлый маразматик, развалина. А ведь главными чертами этого человека были, как ни странно, лихость, бесшабашность, молодечество. При всем том, что, скажем, нянчился со своим избыточным весом, он даже в дряхлые годы сохранил характер отчаянного ухаря. Такое вот противоречие внешнего облика и внутреннего содержания.

Когда еще был в силе и по многу часов преследовал раненого зверя, в мороз, через снежные завалы, никогда не надевал рукавиц. Уже одряхлев, осенью, выходил часто в непогоду безо всякой верхней одежды.

– Леонид Ильич, – просит доктор, – наденьте куртку.

– Тебе надо? Надень.

Я прошу:

– Наденьте, холодно.

– Отстань.

Или в Крыму. Доктор уговаривает:

– Я вас прошу, не надо сегодня плавать – шторм, холод.

– Да ладно, не волнуйся.

Идет, плавает часа полтора.

Когда садился за руль машины, никаких ограничений скорости для него не существовало. Начальник охраны сидит сзади со мной, просит:

– Леонид Ильич, можно потише?

– Ты чего, боишься, что ли?

Со времен войны Брежнев водил машины разных марок и любил лихую езду. Однажды он домчался до Завидова, если точно, это 148 километров, за 50 минут!!

Когда началась и стала быстро прогрессировать болезнь, он начал терять и силу, и реакцию, но не отдавал себе в этом отчета, по-прежнему садился за руль, и для охраны наступали непередаваемые минуты – и у Рябенко, и у меня спины были мокрые. Один раз мчались после охоты из Завидова. Брежнев – за рулем.

– Что-то вправо меня тянет…

Водитель сидит рядом.

– Скорость, скорость снижайте и вправо, вправо!

Оказалось, лопнуло правое переднее колесо. Как он удержал на такой скорости руль – уму непостижимо.

В другой раз, в Крыму, проснулся, снотворное еще не выветрилось, он сел за руль иномарки, посадил рядом двух женщин-врачей и помчался из Нижней Ореанды в охотничье хозяйство. Это случилось без меня. Он еще не отошел ото сна, на крутом повороте не справился с управлением, но успел нажать на тормоз, и переднее колесо буквально повисло над обрывом.

Несколько раз ему (а значит, и нам) просто повезло.

С машинами иностранных марок – как с охотничьими ружьями: руководители держав знали пристрастия Генерального, и у него скопилось немало замечательных подарочных автомобилей. Английский черный «роллс-ройс», который он любил больше других (подарен был ему давно, еще до меня), два немецких голубых «мерседеса», японский «президент», «кадиллак», «линкольн».

– «Линкольн» – жидковат, – говорил он, что это обозначало, не знаю.

Это все были его личные машины. Чтобы они не застаивались, он старался соблюдать очередность езды на них.

Как человек военный, считал: садиться за руль служебной машины он не имеет права, она тебе не принадлежит. Хочешь сесть за руль – бери личный автомобиль. Когда была плохая погода – дождь или гололед, мы старались его обмануть и предлагали служебный «ЗИЛ», заранее зная, что он за руль не сядет. Он отказывался, стоял на своем и иногда назначал иномарку сам:

– В прошлый раз на какой машине ездил? На «линкольне»? Давай «мерседес».

Когда ехали на государственной машине, часто не давал водителю покоя, подгонял:

– Прибавь скорость! Ты же не молоко везешь.

За неделю до того, как наши генеральные секретари отправлялись в Крым на отдых (и при Брежневе, и при Горбачеве), в один-два вагона загружали ЗИЛы», «Волги» и отправляли заранее на юг. При Леониде Ильиче грузили еще и пару иномарок: обязательно черный «роллс-ройс» и еще что-нибудь в придачу. Иногда сразу после прилета в Симферопольский аэропорт он садился за руль.

Если за баранкой водитель, до Ялты мы доезжали минут за 40, до Нижней Ореанды – за 1 час 10 минут. Если же за руль садился Леонид Ильич, а с ним рядом – Виктория Петровна, он при ней особенно не лихачил, мы добирались до места за 1,5–2 часа.

Отдых на море

Вспоминаю ранние поездки в Крым. Замечательное время, наверное, так только кажется потому, что были молодыми.

Обычно Леонид Ильич приезжал на отдых в начале июля. В первые же дни местные комитетчики проводили совещания, докладывали нам оперативную обстановку: столько-то убийств, разбойных нападений, изнасилований, столько-то венерических заболеваний и т. д. Рекомендации всегда одни и те же: с местными ребятами не связываться, с девочками тоже лучше не общаться.

Но у нас в охране ребята подобрались тогда молодые, здоровые. Одевались хорошо. В свободное от дежурства время дружно шли вечером на танцы в соседний профсоюзный санаторий. Приглашали девочек на танец, знакомились; представлялись кто как – спасатели на лодках… военные строители… геодезисты… отдыхающие из санатория пограничников… Но девочки, глядя на компанию подтянутых, крепких парней, догадывались, что за люди. Они же видели, как дружно мы «смывались». В 23.00 все должны быть на месте. Я возвращаюсь, а меня уже мои младшие коллеги обгоняют бегом. За опоздание – неувольнение на неделю-две.

На следующий день собираемся, смеемся:

– Ты кем вчера был?

– Военным строителем. А ты?

– Лодочным спасателем…

И с отдыхающими, и с местными ребятами старались не связываться – ни с трезвыми, ни с пьяными. До нас, еще при Хрущеве, произошла приличная драка между его охраной и местными орлами. Разнимала милиция. Потом был скандал.

С нами тоже все-таки произошел один случай. Подрались… Собственно, драки как таковой особенно не было, к нам пристали, не отпускали, и мы довольно легко со всеми разобрались. Кто что заслужил, тот получил. Со стороны это, наверное, выглядело эффектно.

На другой же день крымское начальство донесло Генеральному: ваши ребята наших местных… Мы думали – попадет. А он улыбнулся – ничего… Мне кажется, в душе остался даже доволен, что постояли за себя.

Да, хорошее было время. Я еще не был заместителем начальника охраны. Был молод. Обязанностей не так много, в свободное от дежурства время иногда мог выпить вина и пива.

…Нет, не только в молодости было дело. Если бы в последние годы, на рубеже девяностого, я захотел бы, как прежде, посидеть на лавочке в Ливадии и, отключившись хоть на несколько минут от суеты сует, выпить стакан хорошего вина, я бы не сумел этого сделать – уже ни вина хорошего в розлив, ни пива, ничего не стало. Все исчезло, испарилось, и крымская земля теперь неизвестно чья, делят – поделить не могут…

У членов Политбюро было два отпуска: летом – месяц и зимой – полмесяца.

Довольно притягательным местом являлась Пицунда, где находилось несколько госдач, одна из них – 9-я – отводилась для Генерального. Горбачев отдыхал там практически каждую зиму – в январе. Хрущев бывал там и летом (Пицунда в итоге стала для него ловушкой). Именно для Хрущева в середине пятидесятых годов на Пицунде был построен оригинальный бассейн с морской водой. Нажмешь кнопку – и стены бассейна из легкого алюминия раздвигаются, открываются гладь моря и горизонт. Плывешь – и полное ощущение, что ты не в бассейне, а в открытом море. У кого слизали этот проект – не знаю, я много ездил, но нигде подобного не видел.

В конце пятидесятых годов точно такой же бассейн был построен, тоже для Хрущева, и в Нижней Ореанде.

Брежнев отдыхал на Пицунде, кажется, единственный раз – зимой. Любимым местом отдыха для него всегда оставался Крым – Нижняя Ореанда. Чудесный уголок неподалеку от Ялты. Вокруг – хвойные и лиственные деревья: сосны, кедры, пихты, дубы, платаны, вязы, клены. Розы, вечнозеленые кустарники. Даже в тридцатиградусную жару здесь было прохладно – оазис, благоухание.

Двухэтажный особняк довольно скромен, особенно в сравнении с виллами будущих партийных, советских, военных руководителей, провозгласивших демократию и перестройку. На первом этаже – три комнаты и маленький детский бассейн, на втором – спальня супругов, рабочий кабинет, столовая и гостиная. На север и юг выходили две большие лоджии, на первой хозяева завтракали, на второй – обедали.

Особняк соединялся переходом со служебным домом, там находились комнаты начальника охраны, двух его заместителей, дежурное помещение и кухня, откуда доставлялась на тележке пища в главный дом.

Остальная охрана жила довольно далеко – наверху, отдельно. У ребят была своя столовая, кинозал, спортивная площадка, для них организовывались экскурсии в Ялту, Севастополь.

Тем не менее жизнь охраны протекала довольно однообразно, с годами у всех накапливалась усталость. Некоторые приезжали заранее, а поскольку Генеральный еще иногда продлевал себе отдых, командировка у многих офицеров затягивалась иногда до двух месяцев.

На берегу моря стояло еще два домика. В одном из них жил помощник Леонида Ильича, которого он брал на юг для работы. В другом размещалась береговая охрана, наблюдавшая за акваторией моря, здесь же, рядом, находилась лодочная станция – с водными лыжами, спасательными кругами, аквалангами. Дежурили опытные аквалангисты.

Дни Генерального планировались просто и были похожи один на другой. Довольно рано, в 7–7.30, вставал, до 9 плавал. Завтракал. Зарядкой после семидесяти лет почти не занимался, чуть-чуть разомнется, и все. Впрочем, врач-инструктор по физкультуре иногда неожиданно появлялся.

Днем регулярно делал массаж.

С 16 до 18 ежедневно приглашал к себе для работы помощника.

Купался Леонид Ильич часто и подолгу. Случались заплывы до двух с половиной часов. Мы, охрана, замерзали в воде, а он все плавал. Доктор Родионов буквально умолял подшефного выйти из воды, просьба вызывала обратное действие:

– Что, замерз? Уходи.

– Я поплыву.

Родионов возвращался на берег, а мы продолжали оставаться в воде… Опасений, что Генерального схватит судорога, не было: я с напарником плыл рядом, в десяти – пятнадцати метрах от нас двигалась весельная лодка с двумя сотрудниками охраны, сзади, в полусотне метров, шел катер с аквалангистами и врачом-реаниматором.

Мы настолько замерзали в море, что, ступив на пирс, тут же просили у доктора спирт. Леонида Ильича била дрожь, и он шел либо под горячий душ, либо в бассейн, где вода была значительно теплее.

Всякие уговоры в море – холодно, волна, шторм и т. д., на него не действовали, он входил в азарт. Еще как-то можно было вести разговор по дороге на пляж: «Может быть, лучше сегодня поплавать в бассейне?» Он соглашался, что море штормит, но настаивал: «Пойдем, там видно будет», и, конечно, лез в воду практически в любую погоду.

Обычно он доплывал до конца зоны, до фарватера – это метров 800 от берега, и затем плыл вдоль побережья. Устанет – подплывет к лодке, уцепится за трап – отдохнет. Или схватится за лодку: «Ну-ка, ребята, покажите силушку», и они тянут его по воде. Иногда держится – против течения, а обратно – сам.

Однажды во время утреннего заплыва сильное течение и ветер погнали пловца от берега. Я предложил Леониду Ильичу залезть в лодку или взяться за трап, чтобы ребята подтянули его к берегу. Он отказался, нас уносило все дальше, уже пора было двигаться к завтраку, а мы с Брежневым все барахтались в воде, борясь с течением, он беспомощно болтался, как пробка. В итоге все же взялся за трап, ребята стали грести к берегу, оставалось где-то метров 400, когда он отцепился и вновь попытался плыть сам. Течение подхватило и понесло его теперь уже вдоль берега. Мы миновали наш основной пирс, затем женский пирс, лодочную станцию и, наконец, всю территорию госдачи. Нас тащило все дальше – миновали санаторий «Пограничник», попали уже в зону профсоюзного санатория… Брежнев упорствовал, отказывался от всяческой моей помощи и советов. На руках у меня были морские, водонепроницаемые часы, я поглядывал на них.

Лишь в полдесятого нам с трудом удалось выбраться на берег, мы пешком через чужие пляжи двинулись обратно. Отдыхающие двух санаториев с огромным удивлением наблюдали, как по их берегу в окружении охраны вышагивает в одних плавках Генеральный секретарь ЦК КПСС.

Упрямый Леонид Ильич и после этого случая считал, что не ветер и не течение виной, а просто слишком далеко заплыли в море и на возвращение не хватило сил. После этого он придумал маневр: брался за трап, лодка утаскивала далеко в море, и там он, чуть не в километре, плыл вдоль берега.

Это произошло в конце первой половины семидесятых годов – перед начавшейся потом болезнью, он был очень крепок и полон сил. Но и потом, даже в год смерти, он в последний свой отпуск заплывал также далеко, В 1980 году прервал отдых, полетел в Москву, выступил на открытии Олимпиады. Говорил невнятно, но был еще крепок. Потом снова, сразу же, вернулся в Крым, опять – в море.

Да, плавал также далеко и подолгу, но уже – медленно. Он задыхался, волны накрывали его, я – в ластах, брал его под мышки, поднимал над водой, волны снова и снова накрывали нас обоих. Рядом плыли сотрудники личной охраны. Несколько раз в воде ему было плохо, он заваливался на бок, терял ориентацию и, случалось, полностью отключался. Такое бывало даже в бассейне. Мы соорудили сети, как гамак, проталкивали под него и, когда ему становилось плохо, поднимали в лодку.

Однажды была очень крутая волна, шторм – балла четыре, не меньше, и он полез в море. Это было подводное плавание, потому что волны накрывали его постоянно. Так он плавал минут пятнадцать. Мы с напарником, в ластах, практически стояли в воде и старались держать его под мышками над волнами. Неприятные минуты, страшные даже. А дальше – зрелище еще страшнее. Волны набрасывались на пирс и с упругой силой тащились обратно. Мы с трудом ухватились за поручни, закрыли собой железную лестницу, одной рукой ухватились за нее, а другой – за Генерального и так, в волнах, брызгах и пене, с огромным трудом вытащили его. Смертельный трюк – без преувеличения.

Происходило это за год до смерти.

Никогда, до последних дней, Брежневу не создавали на отдыхе больничных условий, как, например, это случилось позже, в сентябре 1983 года, когда на эту же самую крымскую «первую дачу» Андропову привезли «искусственные почки»; комнаты, переоборудованные и для него, и для медицинского персонала, превратились в больничные палаты.

У Леонида Ильича за все годы пребывания на отдыхе считанные разы заболевали зубы, вызывали врача – вот и все.

На рубеже семидесятилетия ему, правда, пришлось перенести довольно тяжелую операцию, кажется, связано было еще с фронтовым ранением. Врачи просили его лечь заранее, чтобы подготовиться. Он же лег буквально накануне, едва ли не за день до операции. И выписался также раньше срока.

Врачей он вообще не жаловал.

Мне кажется, его могучий организм был запрограммирован жить лет до девяноста. Сгубили его снотворные, и окончательно добила авария в Ташкенте…

Одна из главных достопримечательностей дачной территории – грот, уютный и живописный. К естественной его красоте добавилось творение человеческих рук: привозная земля, кактусы, агавы, валуны среди мелких морских камней. Три помещения: маленькая кухня – здесь заваривали чай или кофе; комната отдыха, также небольшая – две кровати, тумбочки, стулья, зеркала; зал для переговоров. Здесь каждый год в дни отдыха Леонид Ильич встречался с главами государств Восточной Европы. Некоторые из них нередко отдыхали в Крыму, пользуясь случаем, наносили визиты, но в основном программа составлялась заранее, задолго до отдыха Леонида Ильича. Даже когда он уставал или чувствовал себя неважно, на вопрос: «Может, не надо?» всегда отвечал: «Ну как же, товарищи просят – надо».

Ежегодные ритуальные, обрядовые встречи.

Машины подъезжали к южной стороне дачи, Леонид Ильич вместе с Викторией Петровной выходили встречать высоких гостей. Каждый раз, прежде чем пригласить в грот, хозяин показывал владения, приводил к бассейну, сам нажимал на кнопку – стены раздвигались, и открывался вид на море. До купания дело ни разу не доходило.

Каждый гость прибывал с помощником и представителем своего ЦК партии, видимо, из отдела или сектора социалистических стран. Не думаю, что здесь решались какие-то важные вопросы, особенно в последние годы жизни Брежнева, просто поддерживались традиции. Для многих приглашенных, правда, все это имело немалое значение, они, особенно Хонеккер, да и другие, вставшие недавно у власти, старались держаться поближе к советскому вождю. Хонеккер громче всех аплодировал Брежневу; как только вся компания собиралась фотографироваться, он первым оказывался возле нашего лидера: очень хотел, чтобы в его стране все знали, как он близок к вождю могущественной державы.

В грот шли уже где-то после 17.00. Жара стихала, с моря дул приятный ветерок. Мы, охрана, вместе с охраной гостей располагались у бассейна – метрах в двадцати от грота. Разговор не слышали, только отдельные возгласы, смех. Чтобы не сидеть, как утюги, разговаривали друг с другом. «Как там у вас в Болгарии рыба – ловится, не ловится? Как погода?», «Какие цены в Чехословакии, как с продуктами, с товарами?»

Профессиональных разговоров не вели, это все обсуждалось на уровне начальников управлений в Москве. Тем более не касались обсуждения охраняемых.

На столе у Брежнева находилась радиокнопка, он нажимал ее – я получал сигнал приема, входил. Когда шеф был занят разговором, я молча стоял за его спиной. Вижу, что освободился, наклоняюсь:

– Слушаю, Леонид Ильич.

– Принесите нам кофе. Или:

– Чай. Или:

– Пусть принесут по рюмочке коньяку.

Иногда, очень редко, заказывали бутылку, но уже не через меня – через официантов.

После грота Леонид Ильич и Виктория Петровна приглашали гостей на ужин. Естественно, приглашение принимали с удовольствием все… кроме Чаушеску.

– Спасибо. Мне тут рядом домой.

Конечно, рядом, меньше часа лету на своем самолете. Но ведь и другим ненамного дальше. Дело было в натянутых отношениях. На совещаниях Политического Консультативного Комитета все лидеры стран – участниц Варшавского Договора выступают по полчаса, а Чаушеску полтора, даже два часа, дольше, чем Брежнев. Уже все выходят из зала, а он еще говорит. Иногда бывал непредсказуем, старался подчеркнуть свою самостоятельность, показать себя лидером стран восточного блока. Это вызывало у остальных улыбку, относились к нему без злобы, как к шалуну мальчишке, тем не менее жаловались Брежневу.

Прогуливаются лидеры по аллее, кто-то обязательно начнет этот разговор, а кто-то поддержит:

– Опять Николай не то сказал… не туда полез…

– Опять он не то сделал…

У Брежнева голос густой, я иду сзади, слышу:

– Ну, я с ним поговорю.

Дважды Брежнев отчитывал Чаушеску очень строго. Это происходило в Сосновке, под Ялтой. Там тоже собирались лидеры соцстран. На земле расстилали брезент, на него – ковровые дорожки. Столы, стулья. Однажды хлынул дождь, и все убежали в деревянный домик Сталина – по соседству. Случилось это где-то в начале семидесятых годов, после чего быстро соорудили дворец в виде шатра с прочной крышей и раздвижными стенами, он и название получил – шатер. Удобно: солнце – стены раздвинули, непогода – сдвинули. Кухня, туалеты, кабинет для Брежнева, зал с синхронным переводом. В этом шатре Леонид Ильич дважды уединялся с Чаушеску, и я слышал его громкий голос, он почти кричал… У Чаушеску голос был тихий, и что он там отвечал – не знаю. Конечно, Генеральный отчитывал строптивого гостя не от своего имени, а от имени всех. И потом, снова объединившись где-нибудь в аллее, он полушутя передавал все, что высказал ‘Николаю» и как тот реагировал.

Чаушеску прилетал чуть не на полдня. Но со своими поварами, продуктами, даже со своей водой.

На ужин он так ни разу и не остался.

Многие хорошо знали русский язык. Но, скажем, Живков, если разговор шел серьезный, предпочитал вести его через переводчика. Да, собственно, все приезжали с переводчиками, кроме Гусака, который знал русский прекрасно. Интеллигентный, мягкий, этот человек располагал к себе, он нравился и Виктории Петровне.

Кроме чисто человеческих симпатий к чехословацкому лидеру Брежнев, я не исключаю, чувствовал и свою ответственность за его судьбу. Все-таки кровавая акция 1968 года висела на нашем Генсеке.

Все долгие годы своего правления Гусак оставался для Брежнева самым близким и верным товарищем из глав всех государств Восточной Европы. И Брежнев оставался ему верен, причем в ситуациях критических, о которых теперь мало кто знает.

Где-то в начале второй половины семидесятых годов в катастрофе погибла жена Гусака, он очень тяжело воспринял случившееся. Из Праги в Москву стала приходить информация, что Густав Гусак запил… Брежнев, как он сам потом рассказывал, несколько раз беседовал с чехословацким лидером, тот давал слово взять себя в руки. Однако время шло, а тревожная информация из Праги продолжала поступать.

В конце концов Леонид Ильич вынужден был отправиться в Прагу, присовокупив поездку к какой-то дате. Год шел 1978-й. Как раз накануне этой поездки, за день-два, Леонид Ильич во время охоты дважды прицелом винтовки ранил самого себя, тяжело, в кровь, разбив сначала бровь, а затем и переносицу. И хотя ему замазывали раны, как я уже говорил, по нескольку раз в день, все равно видок у него был еще тот.

По дороге в самолете Брежнев рассказывал сопровождавшим его лицам о состоянии Гусака. Слов не помню, но помню интонацию – сочувствие, желание помочь. Такого, что вот, мол, он нас всех подводит, – не было, нет.

В аэропорту Брежнева встречал, как и положено, Густав Гусак со свитой. Мне бросилось в глаза, что он постарел, как-то сгорбился, лицо потускнело. Очки с сильными диоптриями придавали ему беспомощный вид. Он и прежде видел плохо, но тут еще стал ходить как-то неуверенно, мелкими шажками, медленно и осторожно, опустив голову, глядя себе под ноги.

Внешне все было как всегда. При подъезде к резиденции в Пражском граде советскую делегацию приветствовало много народа. Войска, почетный караул. После торжеств во дворце Пражского града все вместе вошли в резиденцию, где в специальной комнате советская делегация во главе с Генеральным секретарем сфотографировалась вместе с Гусаком. Справа – представительские апартаменты, слева – личные апартаменты Брежнева и его ближайшего окружения. Прежде всегда хозяин с высоким гостем удалялись в одну из представительских комнат, беседовали, пили чай или кофе, могли выпить и что-нибудь покрепче, и через полчаса хозяин провожал гостя в его комнаты, чтобы тот отдохнул с дороги. Они прощались до встречи.