Текст книги "Находка"

Михановский Владимир
Находка

Я никогда не представлял себе собственную жизнь без моря. Не то, чтобы я был какой-нибудь там бесстрашный морской волк, продубленный всеми нордами и вестами капитан, который только и знает, что вечно бороздить водные просторы. Нет!

Правда, я в детстве мечтал быть морским капитаном, но это так и осталось неосуществленной мечтой. Однако еще с тех времен сохранилось у меня чувство, которое можно назвать неистребимой жаждой моря.

Пусть не бороздить на судне море, нет, но хотя бы жить и работать подле него. Знать, что море всегда рядом – доброе, а порой и жестокое, вечно непредсказуемое.

Окончив Московский инженерно-физический институт, я долго не раздумывал над тем, куда бы хотел получить назначение, и вызвал улыбку членов распределительной комиссии, когда на их традиционный вопрос о моих пожеланиях относительно места моей будущей работы выпалил, не задумываясь:

– Куда угодно, на любой объект, лишь бы поближе к морю!

Что ж, в каком-то смысле моя детская мечта сбылась. Я живу и тружусь у моря. И есть своя закономерность в том, что именно здесь я нашел свою судьбу.

Люблю, когда выпадает свободный часок, побродить у моря, ловя его дыхание, влажное, солоноватое, то мягкое и ровное, то жесткое и прерывистое. Люблю постоять на мокрой прибрежной гальке, наблюдая за торопящимися издалека волнами.

И разве случайно именно здесь произошло событие которому суждено было наполнить всю мою дальнейшую жизнь смыслом?

Но расскажу все по порядку.

Мыс почти правильным полукругом уходил в море. Интересно, кому пришла в голову не слишком умная мысль устроить именно здесь киберсвалку? Ведь это место самой природой предназначено под причал. Теперь, когда Мировой океан по населению обогнал сушу, удобные причалы стали необходимы людям, как кислород.

Море всегда навевало на меня раздумье. Я медленно шел берегом, прибой лениво шевелил гальку, следы моих ног мгновенно наполнялись водой. На широкий лоб моря набегали белые морщины волн. Немало повидало оно на своем веку. Жаль, песок не хранит следов, он, наверное, о многом мог бы рассказать. О том, например, как проходил здесь мой коренастый пращур в свисающей с плеча медвежьей шкуре, со шрамом на виске, оставленным страшными когтями…

Быть может, именно здесь первое пресмыкающееся вылезло из теплых и ласковых морских глубин на обжигающий жесткий песок, под огненные лучи мохнатого рыжего зверя, изготовившегося к прыжку в недосягаемо высоком небе?

А может, в те времена, когда и жизни на Земле не было, на эту гладь, близ грани тверди и прибоя, опускались корабли инопланетных мыслящих существ?

Давным-давно, на заре времен, жизнь нашей молодой планеты шагнула на сушу из своей колыбели – Мирового океана.

Теперь, на очередном этапе истории, завоевав не только всю сушу Земли, но и ближний космос, человек вновь обратил взоры к морю прародителю жизни.

Подойдя к мысу, я замедлил шаги. Отличное место выбрал Совет для перевалочного пункта. Тут круглосуточно велись работы. Вскоре и в этом месте любой, кто захочет, сможет пересечь границу двух стихий – земли и моря.

Место здесь, конечно, пустынное, и причал будет не столь грандиозным, как, скажем, в Приморске, где я окончил интернат. Работники морских хлорелловых плантаций или придонных строек, расположенных поблизости, смогут выходить здесь на берег, чтобы провести на пляже свой день отдыха.

Я представил себе сооружения, которые вырастут вскоре на мысе. Кружевная башня, излучающая ультраволны, – маяк для тех, кто находится в толще воды. Камера перехода, похожая на большой пузырь, переливающийся всеми цветами радуги. Бегущая лента с вечно мокрыми перилами, которая, начинаясь в камере перехода, веселым ручейком стекает в море…

По решению Совета, такие сооружения воздвигались на примерно равных интервалах вдоль побережий всех континентов Земли.

У самого мыса я остановился, наблюдая за машинами, расчищающими столетние залежи лома. Наблюдать за умными машинами было, конечно, интересно. Но не только они влекли меня на мыс. Неподалеку располагался линга-центр… Но это уже другая материя…

Экскаваторы размеренно трудились, добросовестно перенося и опрокидывая в вагонетки ковши, из которых во все стороны торчали обломки покореженных механизмов – перепончатые щупальца, ломаные зубчатки, изогнутые пружинки и еще бог весть что.

Вечерело. Апрельское солнце готовилось нырнуть под горизонт, и моя тень вытянулась далеко вперед. Я уж совсем собрался было идти дальше привычной тропкой, как вдруг мое внимание привлек один из ковшей. Заглатывая очередную порцию обломков, он слегка дрогнул и замер, упершись в преграду – старый контейнер. Миг – и сверкающее лезвие надвое разрезало заржавленный цилиндр. Из половинок его высыпались листки. Весенний ветерок подхватил их и короткими перебежками со своей добычей двинулся к морю.

Сам не знаю зачем, я подошел и подобрал несколько оставшихся листков. В неровном пламени автогена листки казались желтоватыми. Каждый был исчерчен письменами, ни на что не похожими. Я подровнял пачку и сунул ее в карман, тотчас забыв о находке.

Когда я поднимался к линга-центру, уже совсем стемнело. День выдался напряженный, и я устал. Перед глазами все еще стоял лист ватмана, исчерканный вдоль и поперек. Но по крайней мере до завтрашнего утра я мог не думать о нем. Так приятно было шагать узкой тропкой, всей грудью вдыхая соленую живительную прохладу. Пахло едва проклюнувшимися почками, и нагретым за день камнем, и морем, морем…

Тропка сделала последний поворот – впереди среди колючих ветвей показался матово светящийся купол.

Я ускорил шаг.

Лена, как всегда, ждала меня – ее тонкий силуэт выделялся на фоне стены, за которой высился купол. Все мне было здесь так знакомо, так близко, что не верилось: неужели всего месяц назад я и не подозревал о существовании линга-центра, ничего не знал о его старшем операторе?..

– Здравствуй, Андрей! – весело крикнула Лена сверху.

– Добрый вечер!

– Поднимайся сюда!

Хорошо было стоять на маленькой площадке, окаймленной гранитными барьерами. Мы смотрели вниз. Было новолуние, и море там, вдали, скорее угадывалось, чем виднелось.

– Мыс почти расчищен. Наверно, завтра киберы монтаж начнут, – сказал я.

Лена кивнула.

– Мне сегодня попался интересный текст, – сказала она. – Наказ вождя о подготовке племени к переходу через огненную пустыню.

– На чем текст? – поинтересовался я. – Кора?

– Камень вулканического происхождения. Из Космоцентра привезли.

– Легко расшифровалось?

– Что ты! Целый день мучилась. Чуть информатор не сожгла!

– Камень с Марса, наверное?

– С Аларди.

– Аларди? – повторил я название незнакомой планеты.

– Созвездие Центавра, – пояснила Лена.

Над линга-центром прорезались звезды. Стало свежо я снял куртку и набросил ее на плечи Лены.

– Что это? – Она опустила руку в карман и вытащила узкий пластиковый листок.

Я коротко рассказал, как он попал ко мне.

– Какой это язык, как ты думаешь? – спросил я.

Лена рассматривала мою находку, так и сяк вертя ее при скудном свете.

– Не знаю… Такие письмена вижу впервые, – тихо сказала она.

– Может быть, в этих знаках вообще нет никакого смысла? – спросил я.

Лена, не отвечая, подносила листки к светящейся панели внимательно рассматривая каждый.

– Все может быть, – произнесла она наконец после долгой паузы. – Знаешь, что? Я попробую дать их дешифратору.

Мы вошли в машинный зал. Высокий купол-потолок сливался с вечерним небом. Над панелями бессонно перемигивались лампочки. Машинам нет дела до того, утро сейчас или вечер. День и ночь заняты они тем, что пытаются расшифровать письмена, привезенные астронавтами с далеких планет. Задача сложная, и не всегда, далеко не всегда поддается она решению. Корабли привозят знаки, вырезанные на коре тропических деревьев, нацарапанные на твердой почке, высеченные на глыбах гранита. Не все удается линга-машинам разобрать сразу. Но то, что удается, навечно оседает в их бездонной памяти, помогая дальнейшему штурму таинственных знаков…

Лена дала задание дешифратору.

После мы пили чай с медом, слушали музыку, как всегда, читали старые стихи. Я посмотрел на часы, встал и начал прощаться. И в этот миг дешифратор загудел. На пульте загорелся ровный глазок. Лена нагнулась к переговорной мембране.

– Какой это язык? – спросила она.

Дешифратор не ответил.

– Совсем как ты, – усмехнулась Лена. – Предпочитает промолчать, чем сказать: не знаю.

– А может, дешифратор перенял… – начал я, но Лена жестом велела мне молчать: дешифратор что-то произнес быстро и неразборчиво. Лена глянула на меня и повернула регулятор скорости воспроизведения.

– …Стена заполняет собой весь мир, разрезая его надвое, – медленно, чуть не по слогам произнес механический голос, лишенный всякого выражения. – Нет ей ни конца, ни края. Стена, похожая на волну неведомого моря, вдруг вставшую на дыбы…

Дешифратор дважды произнес последнюю фразу и умолк.

– Дальше, дальше, – снова нагнувшись к переговорной мембране, заторопила Лена.

– Дальше следует темное место… Логический пропуск… – сказал дешифратор. – Пытаюсь сопоставить с прежними вариантами расшифровки…

С минуту мы тщетно ждали продолжения.

– Что же ты не подобрал все листки? Машине было бы легче, – упрекнула меня Лена. – Чем больше материала, тем проще поддается он расшифровке.

– Откуда было мне знать, что в них есть хоть какой-нибудь смысл? – пожал я плечами. – Когда я посмотрел на квадратики и ромбы, соединенные кривыми линиями, то решил, что это упражнение ополоумевшей машины, изгнанной из линга-центра.

Лена не улыбнулась – она не приняла шутки.

– А вдруг там что-нибудь осталось? – сказала она.

– Где? – не понял я.

– На берегу.

– Говорю же тебе – ветер сразу подхватил их…

– А вдруг? – перебила меня Лена.

Я с сомнением покачал головой.

– Давай попытаем счастья? – Лена схватила меня за руку, и мы выбежали из зала.

Я прихватил фонарик, и струящаяся тропинка была поэтому для нас явственно различима, хотя протоптали ее только двое.

– Вот… здесь… лежал контейнер, – тяжело дыша, сказал я, указывая на место, ровное, как стол, – киберы сегодня превзошли самих себя.

Не отвечая, Лена подошла к берегу. Стоял прилив, и почти вся песчаная полоса была залита водой. Листков, которые мы искали, не было и в помине.

– Листки тяжелые? – задумчиво сказала Лена. – Наверное, тяжелее воды. Может быть, часть их осталась на дне? Раздевайся! – решительно заключила она.

Черная вода лежала у наших ног.

Я отдал фонарик, чтобы освободить руки, и перешагнул белую каемку прибоя.

Сильный луч следовал за мной по пятам, освещая пятачок каменистого дна. Потревоженные крабы бестолково шныряли во все стороны. Листков нигде не было: наверно, приливные течения унесли их в глубину.

Окончательно продрогнув, я уже совсем решил выходить, но в этот момент упорство искателя было вознаграждено. Отыскалось несколько листков, попавших в расщелину между камнями. Правда, после этого мне ничего не попадалось, несмотря на поиски.

– Н…наверное, в…вода смыла знаки, – сказал я, выйдя на берег и протягивая Лене один листок. Она навела на него луч: угловатые письмена, чем-то напоминающие математические символы, четко выделялись на потемневшей поверхности.

Я сделал несколько кругов, чтобы согреться, а потом пошел проводить Лену – ей надо было дежурить до утра.

Но уйти с линга-центра мне так и не пришлось. Мы до рассвета слушали странную повесть, которую рассказывал дешифратор. Он часто прерывался и надолго умолкал.

Тускло звучал монотонный голос, и перед нами разворачивались загадочные картины чужого бытия, чужой планеты.

Кто скажет, когда и где это происходило?

Хроника ли это подлинных событий?

Или неумеренная и мрачная фантазия какого-нибудь древнего автора?

* * *

…Румо медленно отдал команду, и манипулятор послушно переместил его к хранилищу – низкому строению, собранному из листов гофрированного пластика. Румо заглянул в отсек и вздохнул: снова, как вчера, он был заполнен не больше, чем на треть. Видно, у… (в этом месте дешифратор запнулся, – наверно, подыскивал равнозначное слово в нашем языке), – видно, у белковых снова начался период сезонной хандры. А может, что-нибудь похуже? Значит, опять бесконечная возня с настройкой логических блоков. Надо сказать, опасная возня: если белковый (в этом месте дешифратор снова запнулся), если белковый, неловко повернувшись, случайно заденет землеца – тому не поздоровится.

Будь они прокляты, тупые автоматы.

Нет ничего ужасней однообразия, подумал Румо. Ну, отрегулирует он белковых роботов, а что толку? И завтра и послезавтра, и через месяц, и через десять лет одно и то же. Пшеница, пшеница, пшеница… Как будто нет ничего на свете, кроме пшеницы. Ни моря, ни мегаполиса, ни открытого космоса.

– Мегаполис – что это такое? – быстрым шепотом спросила у меня Лена, когда дешифратор запнулся.

– Кажется, огромный город. Бесконечный город или что-то вроде этого, – ответил я.

И тут же динамик ожил снова.

Другим землецам хоть бы что – они довольны своей судьбой. Некоторые даже считают, что лучше доли землеца вообще на свете нет! А что, им нельзя отказать в известной логичности. Каждый землец обладает манипулятором – совершенной машиной, которая послушно и умело выполняет все его команды, по требованию хозяина доставит его куда угодно – разумеется, в пределах зоны, даже укачает, если на землеца нападет вдруг бессонница…

А урбаны? Живут в вечной копоти, в грохоте и лязге, говорят, у них там в мегаполисе и дышать-то нечем…

Все это так.

И все-таки Румо мечтал о мегаполисе, скрывая сокровенное даже от самого близкого друга. Он и сам не знал, как зародилась эта мечта. Ведь со дня рождения судьба его была предрешена: весь путь его – от колыбели до смерти – лежал под знаком пшеничного колоса…

Но каждое слово воспитателей, направленное к тому, чтобы лишний раз растолковать, как прекрасна судьба землеца, вызывало у юного Румо неосознанный протест.

Пшеница – штука тонкая. Собирать полный урожай с каждого квадрата, не дать пропасть ни единому зернышку – дело непростое. Ведь созревание каждого квадрата рассчитано чуть ли не по часам. Промедли с одним участком – и дела на соседних полетят к черту. А тут еще имей дело с исполнителями – белковыми роботами, за которыми нужен глаз да глаз.

С белковыми у Румо были свои особые счеты. С первого дня знакомства он невзлюбил это племя.

В тот день на опытном поле воспитатель дал ему первое самостоятельное задание – убрать участок с помощью белкового робота. С утра хмурилось, однако служба погоды сообщила, что дождя не будет, и Румо отправился на выделенный ему участок в манипуляторе с открытым верхом.

Сначала все шло хорошо.

Румо устроился на пригорке, отдал нужные команды белковому, и тот приступил к работе.

Овеваемый ветерком, Румо задремал. Его разбудила тяжелая капля, упавшая на лоб. Румо открыл глаза, испуганно огляделся: к счастью, он был один на участке, провинности его никто не заметил. Вдали маячила фигура белкового робота, размеренно, как машина, убиравшего пшеницу.

Нужно было поднять верх у манипулятора, однако даже такая физическая нагрузка была не под силу землецу. Да и к чему? Для выполнения низменных усилий имеются белковые роботы, а дело землеца лишь отдавать команды.

Румо отдал команду, однако белковый даже не поднял головы, продолжая клешнями, словно ножницами, срезать колоски. «Наверно, испортился биопередатчик», – подумал Румо и крикнул, но его голос был заглушен хлынувшим ливнем. Румо попытался сам поднять верх манипулятора, но его слабые руки лишь бессильно скользили по складкам ребристого перепончатого укрытия. Он сразу же вымок до нитки, холодные потоки били в лицо, сбегали по спине, и Румо ощутил себя вдруг совершенно беспомощным. Он кричал до хрипоты, кричал чуть не плача, но робот так ни разу и не обернулся. Лишь когда дождь кончился и пора было возвращаться на учебную базу, робот пересчитал контейнеры, набитые собранными колосками – ливень, конечно, был ему нипочем – и вперевалку подошел к манипулятору, в котором сидел посиневший от холода его хозяин-землец.

– П…почему ты не ответил на мой биовызов? – спросил Румо. Хотя у него зуб на зуб не попадал, он старался чтобы голос звучал строго: ведь с этим белковым истуканом ему предстоит работать долгие годы, каждые пять лет переходя с одного участка пшеницы на другой, определяемый игрой жребия – слепого случая. Не дай бог, если робот сразу почувствует в нем слабинку.

– Не слышал, – ответил белковый.

– Но я кричал.

– Дождь шумел, – пояснил белковый, разведя клешнями в стороны. – А что случилось?

– Случилось то, что твой хозяин промок, – строго сказал Румо.

– Прекратить дождь не в моих силах…

Румо с неприязнью посмотрел на плотную фигуру робота застывшего перед ним с идиотским видом.

– Но в твоих силах поднять верх у манипулятора, – произнес Румо.

Робот переступил с ноги на ногу.

– Справедливо, – согласился он и тут же, словно в насмешку, без всяких усилий натянул над Румо прозрачную перепонку.

«Сейчас же поставь на место», – хотел было крикнуть Румо но сдержался, опасаясь, что это будет выглядеть смешно Он вытащил из мокрого кармана плоский шарик биопередатчика и принялся его рассматривать. Но как определишь по внешнему виду, исправен ли он. Разобрать передатчик имеет право только воспитатель, надо будет обратиться к нему вечером…

– Можно? – протянул клешню робот. Румо знал, что взгляд белкового в отличие от взгляда землеца или даже урбана способен проникать сквозь непроницаемые перегородки. Он дал передатчик роботу. Тот повертел его, сказал: – Да, передатчик неисправен, – но, возвращая, сжал шарик так, что он треснул.

Когда Румо вернулся на базу, его подняли на смех.

– Мокрая курица в упаковке! – такими словами приветствовал его воспитатель.

Румо объяснил, как было дело, но сам же вышел кругом виноватым.

– Белковый – машина, – поучал его воспитатель. – Он делает только то, что ты ему велишь. Твое дело – только отдавать команды. Ну а ежели ты и команду толком не умеешь отдать, то куда ты годишься?

В продолжение всего поучения белковый робот, который был с Румо, стоял рядом с безучастным видом.

– Но он поломал мой биопередатчик, – со слезами в голосе произнес Румо, показывая на робота.

– Разве тебе не известно, что за передатчик отвечает землец, а не его белковый? – строго сказал воспитатель.

Этот эпизод врезался в память Румо на всю жизнь. Разве можно забыть то унизительное чувство собственной беспомощности, с которым сидел он в открытом манипуляторе под дождем, не будучи в силах поднять верх, в то время как белковый спокойно занимался своим делом, не слыша (или делая вид, что не слышит) отчаянных криков своего хозяина?

И вообще, он, Румо, наверно, не такой, как все.

Других почему-то слушаются белковые роботы, а его нет.

Другие довольны судьбой землеца, а он нет.

Другие готовы с утра до ночи обсуждать агрономические тонкости выращивания пшеницы, а он предпочитает уединяться, чтобы без помех можно было мечтать о мегаполисе.

Среди других землецов Румо чувствует себя отщепенцем, белой вороной.

Но кто заронил в душу юного землеца мечту о мегаполисе?

Однажды в группе, где обучался Румо, появился новый землец. Как-то Румо, перемещаясь по коридору в своем манипуляторе, случайно уловил обрывок разговора, который вели между собой воспитатели. Румо догадался, что разговор идет о новичке, и, замедлив ход, навострил уши.

– Падший ангел, – сказал один воспитатель со скверной усмешкой.

– Он получил по заслугам, – пожал плечами другой.

А третий произнес и вовсе загадочные слова.

– Не исключено, что наша тихая обитель окажется для него лишь пересадочной станцией, – сказал он.

– Наша станция – тупик. Дальше ходу нет, – заметил первый воспитатель.

Третий покачал головой.

– Не скажи, – произнес он.

– Ты хочешь сказать, что его могут… – задохнулся второй.

– Вот именно, – сказал третий. – Только еще материал нужен для него. – И трое воспитателей умолкли, ожидая, пока землец скроется.

У Румо новичок пробудил жгучий интерес. Он был не такой, как все. Поступки его носили печать самостоятельности, с воспитателями он вступал в пререкания, что было вещью неслыханной, по крайней мере для Румо, а к обязанностям землеца относился без видимого энтузиазма.

В тот же день их учебные участки оказались рядом. Румо и новичок разговорились. Начали они осторожно и о вещах нейтральных – каждый не без основания опасался подвоха. Но постепенно, слово за слово, прониклись взаимным доверием.

– Нравится тебе быть землецом? – спросил новичок.

– Не знаю… – смутился Румо.

Новичок вздохнул.

– Знавал я и лучшие времена, – сказал он.

– Разве ты не землец? – осмелился спросить Румо.

Новичок покачал головой.

– Ты же видишь, – сказал он. – Приходится осваивать пшеницеведение и робототехнику с азов.

Хотя новичок выглядел юным, лицо его казалось усталым, а губы, когда он молчал, скорбно поджимались.

– Кто ты? – спросил Румо.

Новичок не спешил с ответом. Он сначала огляделся, пристально посмотрел на двух роботов, видимо, занятых своим делом, и лишь затем произнес вполголоса:

– Я – урбан.

В первую минуту Румо онемел. Впервые в жизни видел он живого урбана. Но затем в душе мальчика зашевелилось сомнение.

– Урбан? – переспросил он.

– Да! – подтвердил новичок.

– Но урбаны умеют ходить, а ты в манипуляторе.

Новичок дернулся на сиденье так, что манипулятор его покачнулся на гибких щупальцах.

– Раньше и я умел ходить, малыш… – сказал он.

Румо недоверчиво хмыкнул.

– Почему же сейчас не ходишь?

– У меня нет ног, – медленно сказал новичок. – Потерял в уличной стычке.

– Уличной? – недоуменно повторил Румо незнакомое слово.

– Эх ты, землец зеленый, – улыбнулся новый знакомый Румо. – Улица – это… Как бы тебе объяснить? Ты в горах бывал?

– Издали видел, – сказал Румо, не сводя с новичка жадного взгляда.

– Представь себе узкое горное ущелье. Ты идешь по нему… ну, перемещаешься в манике, а слева и справа вместо гор – дома.

– Такие большие?

– Даже больше. А в домах живут люди. Много людей.

– Урбаны, – восхищенно произнес Румо. – Какие они, урбаны?

– Такие же, как я, – сказал новичок. – А ущелье – это и есть улица.

Румо что-то пробормотал и отвел взгляд. Легендарный образ урбана, обитателя мифического мегаполиса, титана, красавца и всемогущего силача, никак не вязался с этим изможденным, усталым, а главное, совершенно обычным на вид землецом. И ходить-то он не умеет… Какой же он, урбан?

– Подойди-ка сюда, – сказал новичок, словно угадав мысли Румо.

Когда манипулятор мальчика приблизился, новый знакомец откинул у себя полог. Вместо ног Румо увидел короткие обрубки.

Значит, урбаны по виду такие же, как землецы! Только ходить умеют. Что ни говори, а это, наверное, очень здорово – ходить по земле.

– Из-за той потасовки меня и перевели в землецы, – сказал новичок. – Справедливости захотел, – покачал он головой.

Румо не понял, о какой справедливости идет речь, но спрашивать не стал. Его интересовало другое. И новичок долго, до вечера, рассказывал ему о далекой, как сказка, и страшной, как сон, жизни в мегаполисе. Голова мальчика пошла кругом. Он даже забывал своевременно отдавать команды своему белковому.

– Что у вас там хорошего, в мегаполисе? – сказал Румо. – Теснотища, друг на друге живете. Пыль, чад, дышать нечем, сам говоришь…

– Все так, – согласился новичок.

– Да и опасно у вас там на улицах, – продолжал Румо. – Можно ноги потерять…

– И даже жизнь. Но зато у нас есть борьба, – сказал новичок. – А быть рабом, по-твоему, лучше?

– Рабы – это белковые роботы, – сказал Румо, – они подчиняются нашим командам.

– А вы, землецы, разве ничьим командам не подчиняетесь? – спросил новичок.

– Мы свободные возделыватели пшеницы, – повторил Румо заученную фразу.

Новичок усмехнулся.

– Да, конечно, ты свободен, – сказал он. – Если не считать того, что сейчас подчиняешься воспитателям. А потом точно так же будешь подчиняться сборщикам урожая.

– Таков общий порядок, – пробормотал Румо.

– Чем же в таком случае ты отличаешься от них? – кивнул новичок в сторону белковых роботов, чьи полусогнутые фигуры продолжали маячить на соседних участках. Румо окинул свой участок, и его белковый, поймав взгляд хозяина, быстро отвел глаза в сторону – в лучах заходящего солнца сверкнули блюдца-фотоэлементы. Поведение белкового показалось Румо подозрительным. Он отдал по биопередатчику команду, и движения белкового убыстрились. Ну, так кто же из них двоих раб?

– Ты раб, как и он, – сказал новичок.

– Каждому свое, – произнес Румо, цепляясь за афоризм своего воспитателя как за последнее прибежище.

– Что ж, ты прав, – неожиданно согласился безногий урбан. – Раб должен подчиняться, а человек – бороться.

Румо ждал совсем другого. Ему хотелось, чтобы новый знакомый доказал, что как бы там ни было, а урбану в тысячу раз лучше, чем землецу, что дым и пыль мегаполиса милее, чем ветер с унылых пшеничных полей, что лучше борьба и риск, чем безрадостное, растительное существование. Мальчик не сумел бы столь рельефно и ясно изложить свои мысли, он думал именно так.

Однако высказать урбану все, что нахлынуло, он не успел. Вдали показалась машина воспитателя. Она неслась на полной скорости, так что ветер свистел под днищем. Румо побледнел.

– Почему вы вместе? – спросил воспитатель, круто осадив машину. Каждый землец должен работать на своем участке.

– Мы на минутку… пока белковые заняты… – пробормотал Румо.

Глаза урбана сверкнули.

– А какую инструкцию мы нарушили, воспитатель? – дерзко спросил он.

– С тобой мы еще разберемся, – бросил воспитатель и двинулся на участки. Квадрат новичка был в порядке – придраться было не к чему, как ни хотел того разъяренный воспитатель. Белковый, регулярно получая биокоманды, работал исправно, и дневной урок – два полных контейнера пшеницы – был выполнен.

Зато на участке Румо дела обстояли похуже. То ли юный землец отдавал нечеткие команды, то ли вообще позабыл о них, во всяком случае, поле являло собой печальную картину. Значительная часть его была – неслыханно! – вытоптана массивными ступнями белкового робота. Драгоценные зерна и колосья пшеницы были вдавлены в почву. Один контейнер заполнен лишь на треть, другой пуст.

Воспитатель вернулся к землецам, оба робота шагали за ним.

– Ты и твой робот будете наказаны, – сказал воспитатель, обращаясь к Румо. – Строго наказаны. Ну а с тобой, – обернулся он к бывшему урбану, – разговор особый. О чем ты говорил с ним? – кивнул он в сторону Румо.

– О счастливой доле землеца, – спокойно ответил тот.

Лицо воспитателя налилось кровью.

– Все на базу, – прохрипел он.

На базе Румо подвергли многочасовому унизительному допросу. Однако мальчик стойко отражал атаки. О чем они говорили с безногим? На нейтральные темы. Касались вопроса о том, какая почвенная смесь является наилучшей для пшеницы, обсуждали другие агрономические тонкости. Мегаполис? Нет, мегаполиса не касались. А какое могут иметь отношение землецы к мегаполису?

– Здесь я задаю вопросы, а не ты! – закричал, выходя из себя, воспитатель. Размахнувшись, он ударил Румо по щеке. Жаркая волна залила мальчика. Он ухватился слабыми руками за борт манипулятора, словно пытаясь выпрыгнуть. Но немощные руки подломились, и Румо рухнул на сиденье.

В это время в комнату вошел еще один воспитатель – тот самый, который утром в коридоре говорил своим коллегам, что для новоиспеченного землеца их тихая обитель окажется лишь пересадочной станцией.

– Оставь его, – сказал вошедший, пренебрежительно махнув рукой в сторону Румо. Отведя воспитателя, который допрашивал Румо, в сторонку, он что-то заговорил быстрым шепотом. Румо, как ни напрягал слух, уловил только два слова: «его белковый». Румо решил было, что проклятый белковый истукан нажаловался на него, но, к счастью, все обошлось.

– Может, выдумывает? – сомневаясь в чем-то, спросил воспитатель.

– Он на пленку записал. Я сам ее прослушал, – ответил вошедший. – Правда, дистанция была большая, слышно неважно, но разобрать можно.

Воспитатель потер руки.

– Значит, спекся голубчик, – сказал он довольным голосом.

– Я это сразу предсказывал, – заметил вошедший воспитатель.

– Ну а теперь куда же его?

– Ясно куда… С конечной станции может быть только один путь…

В продолжение этого разговора Румо сидел ни жив, ни мертв. В коридоре послышались тяжелые шаги. Дверь отворилась, и в помещение, мерно ступая, вошли два робота, те самые, которые сопровождали сегодня Румо и новичка-землеца. Они несли на могучих, сложенных крест-накрест руках нового знакомца Румо… Безногое тело его обмякло, но глаза с вызовом смотрели вокруг.

– Допрыгался, – бросил воспитатель Румо. – Не будешь больше воду мутить.

– Попляшешь на нитке, – добавил другой воспитатель и сделал всем понятный жест.

Взгляд безногого остановился на Румо.

– Посмотри-ка, посмотри-ка на него! – вдруг крикнул воспитатель, указывая на Румо. – Это настоящий землец, он-то и помог изобличить тебя…

Румо хотел что-то сказать, но от чудовищной лжи воспитателя у него перехватило дыхание. А когда он обрел способность говорить, несчастного новичка и двух роботов уже не было в комнате.

– Ты молодец, Румо, – ласково сказал его воспитатель как ни в чем не бывало. – Отличился сегодня. Я похлопочу, чтобы старший вручил тебе жетон «Настоящий землец».

Жетон Румо не вручили, но наказанию за пустые контейнеры он не подвергся.

Что касается безногого урбана, то его никто больше не видел.

…Он, Румо, – единственный человек на огромной площади в сотню квадратных лим.

В день совершеннолетия Румо вытащил жребий с изображением колоса и координат квадрата, с которого он отныне в течение долгих пяти лет должен был снимать урожай пшеницы. А потом что? Снова жеребьевка? А что толку? Грено говорит, что все пшеничные участки похожи друг на друга как две капли воды. Грено знает, он сменил не один десяток квадратов.

– Далее следует логический пропуск, – сообщил дешифратор и после короткой паузы продолжал.

Юноша закрывает глаза.

…И вот манипулятор мчит его к Стене. В пути Румо ощупывает в кармане пропуск – крохотный жетон, излучающий на определенной частоте, которая закодирована у перехватчиков Стены. Румо сидит внутри сверкающей капли, которая скользит на воздушной подушке. Раскачивается аппарат, да тихонько поет скорость. А вдали уже вырисовывается контур Стены. Именно такой он и представлял ее, хотя ни разу не видел. Серые плоскости уходят в небо. Если присмотреться, кажется, что они слегка колеблются и дрожат. Но Румо знает, что это защитное поле Стены искажает видимость.

Худо придется тому, кто осмелится без такого вот жетона приблизиться к Стене. Он увязнет в силовом поле, словно в трясине. Затем из башни ближайшего охранного поста выйдут белковые истуканы и втянут нарушителя за Стену.