Текст книги "Капитан Ульдемир. Властелин"

– От типа, от массы приближающихся снарядов. Чем массивней он, тем больше расстояние от планеты, на котором он должен быть атакован и уничтожен.

– Совершенно верно. Так вот: наши средства и сами снаряды будут значительно меньше существующих, и, следовательно, их подпустят ближе. А там уничтожить их просто не успеют: они взорвутся раньше. И благодаря тому, что мощность их заряда окажется намного большей, чем будет предполагать Враг, ему будет нанесен значительный ущерб. Все, что нам нужно, – это чтобы ученые дали элемент с нужной точностью времени взрыва. Мы не требовали бы этого, если бы взрывом можно было управлять произвольно, как со всеми другими веществами…

– К сожалению, это невозможно, го-мар.

– Итак, вы дадите нам такой элемент?

Великий Питон помолчал.

– Боюсь, что гипотеза, – назовем ее даже теорией, – осторожно ответил он наконец, – на сегодняшнем уровне не может обеспечить необходимой точности. Тут можно было бы идти только экспериментальным путем…

– Идите – мы будем только приветствовать.

– Извините, я хотел бы закончить мысль. Идти таким путем в данном случае – значит синтезировать сверхтяжелые от больших номеров к меньшим. Если бы у нас были все номера, было бы проще, но в нашем распоряжении далеко не все элементы, и об отсутствующих членах ряда можно судить лишь гадательно. Итак, придется синтезировать; высшие номера будут взрываться – только так мы сможем установить, что это еще не то, что нам нужно.

– Разве на планете мало институтов? Используйте все! Сверните все остальные исследования!

– Дело не только в этом, го-мар. Будут гибнуть люди. Ученые!

– Нельзя ли автоматизировать процесс?

– В принципе – да. Но в принципе можно и разработать теорию в нужной степени. Однако на то и на другое нужно время.

– Времени у нас нет. Начинать надо немедленно.

– А кроме того, – негромко вставил до сих пор молчавший Великий Вещий, – все это должно происходить при минимальной внешней суете и минимуме вовлеченных и информированных лиц. Все должно выглядеть как обычно. Иначе Враг начнет что-то подозревать, и будем смотреть правде в глаза – нельзя стопроцентно гарантировать полное сохранение секретности.

– Следовательно, – сказал Питон, – участие людей в экспериментах необходимо. И при каждом взрыве они будут гибнуть. По пять, шесть, восемь ученых…

– Сколько же может понадобиться таких экспериментов?

– Во всяком случае, более одного, я полагаю. Три, четыре, может быть, пять – пока не найдем искомое.

– Хорошо, – сказал Первый Гласный. – Пусть будет пять. Пусть по восемь участников в каждом… Неужели вы не найдете у себя сорок хороших физиков? В таком случае на что же мы давали деньги?

– Но… – пробормотал Питон, – они же гибнут!

– Полно! – вступил в разговор Верховный Стратег. – Когда мы посылаем воинов выполнять свой долг, то заранее знаем, что определенная часть их погибнет. Война есть война, и ваши физики ничем не лучше других.

– И пять институтов…

– Го-мар! – сказал Первый. – Победив, мы построим вам не пять, а двадцать пять таких институтов. И по самую крышу набьем их первоклассными мозгами. Проигравший платит. Но чтобы выиграть, нужно сперва что-то поставить на кон.

– Да, конечно… – еле слышно проговорил Питон. – Да, мы сделаем… Но – простите, если я вторгнусь в чужую область знаний, однако наука приучает к определенной дисциплине мышления. Мы слышали здесь ту прекрасную диспозицию, что изложил здесь го-мар Первый Гласный. Но… Насколько мы все разбираемся в науке обороны… как только над их планетой произойдут взрывы и будут, видимо, уничтожены их центры, управляющие бомбоносным флотом, – их корабли, витающие над нашими головами, перестанут получать постоянный сдерживающий сигнал и автоматически начнут атаку, если даже наши охотники не увеличат скорость ни на миллиметр. Таким образом, мы все равно получим ответный удар!

– Я не спрашиваю, откуда вам известно о сдерживающем сигнале: знаю, что наши ученые разрабатывали подобное устройство для нужд нашей обороны, – ответил Первый. – Однако вы понимаете далеко не все.

– Нам была изложена, – снисходительно пояснил Верховный Стратег, – лишь основная линия предстоящих оборонительных действий. Их, так сказать, директриса. Продумать остальное – наша, стратегов, задача. И мы, будьте уверены, выполним ее на совесть. Чтобы успокоить вас, чтобы вы действовали без оглядки, могу заверить, что ваша безопасность будет гарантирована. Как только вы дадите нам достаточное количество элемента – кстати сказать, мы немедленно включим в его синтез соответствующую отрасль оборонной промышленности, а вы знаете, какой мощностью она обладает, инженеры же уверили нас, что понадобится лишь минимальная переналадка промышленных ускорителей, – да, как только мы получим элемент, мы сразу же начиним им, кроме тех средств доставки, о которых говорил го-мар Первый, еще и ракеты второй ступени.

– Заатмосферные? Но какой в этом смысл?

– Великий, собрат мой, великий. Эти ракеты мы используем еще до начала основной атаки именно для того, чтобы вывести из строя бомбоносцы врага. Те, как известно, могут перейти в атаку автоматически и предпринять действия по собственной защите только в случае, если охотники – или другие снаряды – приблизятся к ним на расстояние, хоть на метр меньшее установленного договорами о безопасности. И, так же как при атаке на планету, наши маленькие ракеты, начиненные новым веществом, взорвутся, еще не достигнув этого предела и таким образом не дав бомбоносцам возможности что-то предпринять. Вы сами понимаете, что взрыв таких снарядов на якобы безопасном расстоянии выведет из строя все их машины. Попросту расколет их на куски. И висящая над нами опасность наконец-то перестанет существовать!

– Это можно было бы только приветствовать…

– После чего мы сможем с чистой совестью поднять с планеты наш десант, а перед ним пустить те самые средства доставки, о которых уже говорил го-мар Первый; таким образом, мы создадим условия для успешного десантирования.

– Очень хорошо, – сказал Первый Гласный, – даже блестяще. Я думаю, Стратегическая служба немедленно займется детальной разработкой этого направления.

Великий Питон откашлялся; голос его чуть дрожал, когда он сказал:

– Вы нарисовали убедительную и логичную картину, го-мар… Конечно, все это будет связано с немалым количеством жертв с обеих сторон… на фоне которых наши двадцать или сорок физиков покажутся ничтожной потерей… Но все же мне трудно было бы примириться с мыслью о подобном, если бы не сознание того, что принимаемые нами меры вызваны происходящими на планете Врага ужасами, о которых все мы наслышаны… и если бы не то, что это будет последняя война в истории наших планет и что жертвы эти будут последними жертвами…

Пауза наступила после слов старика; по лицам политиков и стратегов, словно легкая рябь по воде, промелькнули улыбки. Верховный Стратег сказал:

– Да, разумеется, го-мар. Мы все на это надеемся. Но все же… история учит нас, что подобные надежды чаще всего не оправдываются. Ибо мы, высказывая их, не принимаем во внимание неописуемого, сверхчеловеческого коварства наших исконных врагов.

– При чем тут коварство, – не понял Питон, – если они, как я понял, будут разбиты наголову?

– Разбиты они будут, безусловно. Расшатанное внутренними неурядицами и осложнениями, их общество не сможет оказать сколько-нибудь значительного сопротивления нашим десантам. Но вы ведь не думаете, го-мар, что мы собираемся уничтожить всю жизнь на их планете? (Ученый испуганно дернул головой.) Мы тоже так не думаем. Жизнь сохранится. Сохранится, хотя и будет несколько нарушена их экономика; сохранится их Круглый Стол – хотя в его составе произойдут, разумеется, некоторые изменения; им придется забыть о своих амбициях и обратиться к нам за помощью для восстановления разрушенного и для дальнейшего развития. Мы, разумеется, помощь эту окажем – из чисто гуманных соображений, памятуя, что семьдесят с лишним лет назад они подобным же образом поступили по отношению к нам; тогда им удалось каким-то способом возобладать над нами в вопросах обороны… Мы не освещаем этого в школьных учебниках истории, но впечатления вашего детства, го-мар, должны быть связаны с этим, да и каждого или почти каждого из нас. Да, мы поможем им восстановить хозяйство. Так что же вы думаете, как только их промышленность снова наберет обороты, они не вспомнят о реванше? Не станут развивать оборонные отрасли? Вооружать Стратегическую службу? Станут, го-мар, и еще как! Так что пройдет несколько десятилетий, и вопрос «кто кого» будет стоять так же принципиально, как сегодня. Другое дело, что и мы постараемся не потерять времени даром, так что сразу же после заключения мира вам, го-мар, придется бросить еще больше сил на развитие оборонительной науки.

– Однако, го-мар, – нерешительно, почти испуганно проговорил Питон, – наверное, я чего-то не понимаю… Зачем же позволять им восстанавливать Стратегическую службу, оборонительную промышленность и все прочее? Ведь в наших силах будет не допустить этого раз и навсегда!

– Может быть, теоретически это и возможно, мой ученый собрат, – ответил Верховный Стратег, – однако практически здесь возникло бы множество трудностей. Никто в наши дни не в состоянии провести грань между промышленностью мирной и оборонительной, между предприятиями, работающими на мирный рынок – и на стратегию. Взять хотя бы ваши институты… Но дело не только в этом. Мы живем в обществе, го-мар, мы все – его частицы. И наше, и их общество наделено определенными функциями, которые мы считаем нормальными. К ним относится и функция обороны. Так неужели кто-нибудь решится настаивать на создании ублюдочного общества, лишенного какой-либо из его нормальных функций? Что это будет за общество? Мне не хотелось бы жить в таком, да и никому из нас, я думаю, тоже… Нет, наше общество вполне нас устраивает, и мы не собираемся менять в нем ничего. Вот почему они будут снова вооружаться, и вот почему мы всегда будем готовы к очередному акту самозащиты, как готовимся к нему сейчас. Вы поняли меня, го-мар?

Наверное, старик понял. Потому что можно было бы сказать и проще: если это последняя война, то что после нее станем делать мы, стратеги? Не захотят ли вечно недовольные налогоплательщики и пакостная пресса вообще обойтись без нас под тем предлогом, что мы требуем слишком много денег, а практической надобности в нашем существовании уже не будет? Нет, мы не собираемся допустить ничего подобного, потому что нам нравится наше занятие и еще потому, что без нас нарушится равновесие сил, регулирующих ход общественных процессов, и чем это может кончиться – никто предсказать не в состоянии… Наверное, старик понял; во всяком случае, говорить он больше ничего не стал, лишь кивнул несколько раз и стал смотреть в стол.

И тут вскочил Форама. Его здесь не должно было быть, лишь недосмотром тех, кому надлежало, можно объяснить, что его с Цоцонго не вывели своевременно и не вернули в приятное уединение, или же в новую лабораторию, или еще куда-нибудь, куда было бы сочтено полезным. Но они остались и слышали то, чего им слышать никак не полагалось; но, вместо того чтобы, сознавая свой грех, примириться с судьбой, какая после этого могла их постигнуть, Форама выскочил из-за прикрывавшей его колонны и осмелился заговорить.

– Го-мары! – не сказал, а почти выкрикнул он, хотя рассудок подсказывал ему, что лучше было бы говорить спокойно и уверенно; ничего он не смог с собой поделать, помешал обычно глубоко запрятанный темперамент. – Го-мары, неужели не ясно?.. Все это строится на песке – ведь нет уверенности, что элементы поведут себя строго заданным образом, что природа не несет нам никаких новых неожиданностей. А главное – раз в жизни, да что в жизни – раз в истории, может быть, нам представляется возможность, не возможность – необходимость круто повернуть руль, направить историю в ином, лучшем направлении, а мы – а мы пренебрегаем такой возможностью и собираемся идти на громадный риск ради того только, чтобы все осталось по-старому… Го-мары, неужели нельзя опомниться, неужели нельзя…

Он запнулся, наткнувшись на взгляды – испуганные, недоумевающие, неприязненные, холодные; все глядели не на него, а мимо или сквозь – и все же взгляды эти жалили его. Он умолк, но упрямо стоял, словно готов был ждать ответа до самого конца; стоял, внутренне сам не понимая, что это его вдруг занесло, ужасаясь, – но капитан Ульдемир лучше знал, что сейчас надо делать.

– Почему вы здесь, мар… э-э… Форама? – негромко, как всегда, спросил Первый Гласный. – Вам придется, полагаю, дать исчерпывающий ответ на этот вопрос несколько позже… (Великий Вещий разгневанно оглянулся; к нему уже спешил подчиненный, другие наверняка ждали за дверью.) Занимайтесь своим делом, мар. На прощанье скажу вам: в политике безумные идеи не нужны. Они вредны. Они враждебны. И не знаю, перевесят ли ваши научные заслуги всю тяжесть того, что вы себе только что позволили.

«Высший Круг, – думал Форама, – вот как решаются здесь дела. Иная логика, система ценностей, иерархия целей – все иное!»

Он оглянулся. От двери уже приближались. Надо было что-то сделать. Неожиданное. Что-то придумать. «Ну, капитан! – прикрикнул он сам на себя. – Думай! Быстро! Как в полете!»

– Го-мар Первый! – сказал Форама сдержанно, и это заставило головы снова повернуться к нему – именно уверенная сдержанность голоса. – Перед тем как выйти, решаюсь заметить, что есть способ значительно сократить и ускорить ход намеченных вами работ.

Первый Гласный взглянул на него – на этот раз уже не враждебно, хотя до дружелюбия было еще далеко.

– Только самую суть, пожалуйста.

– Из элементов, синтез которых предполагается в процессе работ, три номера были уже созданы нами в ходе подготовки к основному эксперименту. Созданы в количестве, позволяющем использовать их нужным образом… – Форама положил, как бы между прочим, руку на плечо коллеги. – Они хранились в институте, в крайне надежных контейнерах, в мощных сейфах, в скальном основании. Если до сих пор не поступило сообщений о повторных взрывах в развалинах института, значит они уцелели…

– Можно ли добраться до них?

– Разрешите мне проникнуть туда и убедиться.

– Не рискованно ли? – Произнося это, Первый смотрел не на Фораму, а на Великого Вещего; тот еле заметно пожал плечами.

– Другой возможности нет. Дело в том, что я – единственный, оставшийся в живых, на чей биошифр настроены замки. Конечно, доступ туда сейчас затруднен, но я в прекрасном состоянии, и если мне дадут несколько человек в помощь…

– Безусловно, – серьезно сказал Великий Вещий.

– Ваше мнение? – обратился Первый к Питону.

– Да-да, – сказал тот, – конечно… – Он упорно смотрел в стол. – Риск, конечно, велик, но и польза…

– Какой выигрыш во времени могут дать эти элементы?

– Дня два, может быть – три.

– Очень ценно. Мар Форама, мы благодарны вам за инициативу. Будем ждать известий о вашем успехе. Идите.

Неизвестно в какой миг приблизившиеся двое уже стояли за спиной Форамы.

– Можно идти, – сказал один из них почти беззвучно и снова задвигал челюстью, растирая жвачку.

Форама непринужденно кивнул. Цоцонго встал наконец с диванчика и остановился рядом с ним.

– Я тебе понадоблюсь там?

– Нет… – И почти беззвучно: – Рыцарь…

Цоцонго усмехнулся углом рта, кивнул и первым вышел в зеркальный холл. Форама, идя за ним, мельком глянул на многочисленных Форам, кинувшихся на него из зеркал, и безмятежно засвистел песенку. «Как приятно, – насвистывал он, – в теплый солнечный день быть вдвоем с красивой и доброй светловолосой девушкой на пустынном морском берегу, где лишь ветер коснется нас – но он никому, никому не расскажет…»

А в комнате, из которой они вышли, совещание продолжалось. Первый Гласный давал указания Великому Питону:

– Поскольку Круг, видимо, согласится с предложенным здесь образом действий по активной обороне, немедленно займитесь отбором персонала для экспериментов и его инструктированием. Берите их из разных мест и так, чтобы обо всем, связанном с экспериментами, у них не было ни малейшего представления. Кодовое название операции установим – «Чистое небо». Никакого самостоятельного обмена информацией между группами – только через вас. Мы, со своей стороны, обеспечиваем сорок пенсий второго ранга семьям погибших физиков, сорок посмертных дипломов Спасителей Нации – с обнародованием после одержания победы – и сорок памятников; однако тут мы еще подумаем – памятник, возможно, воздвигнем групповой – тоже после победы, разумеется. У вас есть вопросы? У кого есть вопросы?

– Го-мар, – сказал Великий Вещий. – Полагаю, что в целях соблюдения секретности этих сорок человек, как и всех прочих, кто будет связан с проектом, и этих двоих, если они уцелеют, – он бегло взглянул в сторону двери, – следовало бы немедленно перевести на охранительный режим.

– Только сделайте это как можно деликатнее. Ваши люди порой забывают о необходимости соблюдения покоя… Чтобы ни у кого не возникло тяжкого впечатления, и чтобы сами эти лица не утратили рабочего настроения.

– Нет, – сказал Великий Вещий, – рабочего настроения они не утратят, это мы обеспечим. Система поощрения и прочее.

– Хорошо. Последнее: никакой информации в широкую сеть. Наоборот. Мы срочно пошлем на их планету делегацию для переговоров по каким-нибудь актуальным проблемам межпланетной торговли. Представительную и многочисленную делегацию с видным деятелем во главе – ну, скажем, третьей величины. Об этом дадим самую широкую информацию по всем каналам.

– Еще два десятка пенсий, – негромко сказал кто-то из политиков, кажется – Главный Финансист, и эти слова как-то четко вписались в неожиданную паузу, так что их услышали все.

– Победа, – сказал Первый спокойно, – требует жертв. Именно они остаются в памяти истории и потомков. А кто помнит о бескровных победах? Да и бывают ли такие вообще?

Кабинка уличного сообщения равномерно плыла по заданному маршруту, а маленькая лодка с наблюдателями все так же неотступно следовала за ней, негромко жужжа антигравом, а Мин Алика, хрупкая большеглазая женщина, находилась уже далеко от того места, где, как наблюдатели полагали, она сейчас обретается. Как и в какой именно миг удалось ей ускользнуть из кабины, да еще так, что никто этого не заметил, – ни один не взялся бы объяснить, потому что для такого объяснения следовало бы признать вещи настолько неожиданные для большинства спокойно мыслящих, насколько неприемлемо для них такое изменение свойств пространства, о котором уже догадался Форама. Ускользнула; для простоты можно предположить, что она в момент, когда кабина, закончив спуск по этажам, на миг замерла, чтобы в следующую секунду начать движение по горизонтальному руслу, ведущему к магистрали, – что в этот момент Мин Алика с неожиданной для хрупкой женщины силой раздвинула дверцы, протиснулась между створок и ступила на узкую – едва устоять – бетонную ступеньку, прижалась грудью к стене, а когда кабинка перешла на ленту горизонтального потока – женщина осторожно сделала несколько шагов по выступу (сзади и сверху слышался уже негромкий рокот других набегающих кабин, был час пик, люди ехали на работу) и нырнула, отворив железную дверцу, в узкий ход, предназначенный для наладчиков домашних транспортных каналов. Отсюда можно было выбраться по узким и пустынным коридорчикам – она знала это, хотя ни разу здесь не бывала и никаких планов или схем не видала, – в единственный в блоке подъезд для пешеходов, где, как Алика рассчитывала, никто ее не поджидал, а и если бы – она нашла бы способ уклониться от встречи. Оказавшись на улице, Мин Алика быстро, не оглядываясь, прошла те две сотни метров, что отделяли ее от перехода на нижний транспортный ярус нерегулярных сообщений. Минуты две здесь пришлось обождать поезда; пассажиров в этот час было мало, время нерегулярных поездок еще не наступило, – проехала две остановки, вышла, перешла, не поднимаясь на поверхность, на линию индивидуальных кабин свободного движения. Там была очередь, и пришлось подождать около пятнадцати минут. Наконец она села, сунула в кассу кабинки монету (можно было и просто задать номер своей карточки, но не стоило оставлять следов, излишним было бы выказывать пренебрежение к принятым здесь способам скрыться от чересчур пристального внимания) и задала маршрут, поглядывая на светившийся над кассой план маршрутной сети и нажимая клавиши с нужными номерами. Теперь у нее было с полчаса времени, разыскать ее в кабинке свободного движения, одной из десятков тысяч, практически было невозможно. Прежде всего Мин Алика задумалась: что дальше? Она примерно представляла, как должны развернуться события в ближайшем будущем – если только не вмешается нечто неожиданное. Свою задачу она знала: поддерживать соратника и – иногда – направлять едва заметными движениями, как опытный водитель легкими, как бы самопроизвольными движениями руля заставляет машину как можно меньше отклоняться от прямой. Первой задачей было получить свободу действий; она не была уверена, справится ли с этим он сам, настолько она его еще не знала. Где находится он сейчас? Ей захотелось его увидеть. Это удалось женщине почти сразу: его рассудок и чувства работали в эти минуты очень интенсивно, уловить их для Мин Алики труда не составляло. Ей не понадобились для этого какие-либо дополнительные средства, вроде того устройства, что было вмонтировано в замок ее сумочки и служило для превращения в информацию, адресованную ей одной, тех шумов и помех, что сопровождали утреннюю передачу местного вещания. В устройстве этом не было ни грамма металла, не работали в нем и электромагнитные поля, и черная коробочка, какой пользовались червонные у нее дома, – анализатор – помочь им никак не могла: такое поле анализатором не воспринималось. Итак, Фораму она увидела без помощи сумочки, увидела – и немного успокоилась; однако ей все же следовало быть к нему поближе. Она задала кабинке новый маршрут, не переставая смотреть и слушать; но обстановка изменилась, и в результате Мин Алике пришлось еще раз задержать кабину на полном разгоне и изменить направление; кабина не обиделась на это, ничего не проворчала и даже не подумала – она была лишь автоматом четвертой категории. События теперь приняли такой оборот, что целых несколько часов Мин Алика могла использовать для собственных дел – если бы такие у нее были. Поразмыслив, она направила кабинку в один из тупиков, какие использовались для стоянок городского транспорта в часы слабого движения; здесь можно было находиться, не выходя из кабины, неопределенное время – опуская лишь монеты в кассу, когда звоночек позвякивал очередной раз.

Эти несколько часов покоя следовало, пожалуй, использовать для занятия, столь высоко оценивавшегося древними: для познания самой себя – что для Мин Алики в настоящем ее положении вовсе не было лишним. Она с немалым интересом познакомилась с собственной биографией, иногда при этом кивая, иногда хмурясь, а порой высоко поднимая брови и усмехаясь. Вот уж действительно лихую жизнь она прожила – при всем ее достаточно еще молодом возрасте успела она воистину немало. «Бедный ты мой Форама, – подумала Мин Алика с улыбкой, – вот уж не обрадовался бы ты, выяснив все подробности! Однако тебе знать их незачем, а если я тебе о них и сообщу, то не сейчас, а когда-нибудь потом, и не здесь, а где-нибудь в совсем других местах…» Порой Мин Алика, анализируя собственное жизнеописание, сама с собой спорила, иногда даже весьма серьезно и непримиримо, как если бы две чужие и достаточно разные женщины спорили; но разве не так оно и было на самом деле? Все же в конце концов Мин Алика пришла в согласие сама с собой и со всем своим прошлым, которого было не переделать, с настоящим, переделывать которое не было надобности, и с будущим, которое переделывать нельзя было хотя бы потому, что его еще не было.

Покончив с этим, Мин Алика снова вывела кабину на линию и задала маршрут. До намеченной ею конечной точки поездки оставалось еще минуты три-четыре, когда кабина стала вдруг замедлять ход, а потом и вовсе остановилась. Засветилось табло: «Линия перекрыта. Выберите маршрут объезда». Женщина кивнула, не испытав особого удивления. Не раздумывая, она набрала маршрут, согласно которому кабине следовало вернуться на три перегона назад, там свернуть под прямым углом и ехать дальше. Но когда кабина, мигнув желтым огоньком согласия, готова была уже тронуться, Мин Алика оттянула дверцу и выскочила. Кабина чуть помедлила, но створка отъехала не настолько, чтобы включить автоматическую отмену маршрута, и узкий ящик скользнул, уносясь по заданному пути.

Так Алика потерялась в очередной раз. Она обождала, пока огонек кабины не скрылся за изгибом туннеля, и пошла вперед, уже не опасаясь, что ее собьют: раз движение перекрыто, значит здесь не могло быть никакой езды. Пешком пройти надо было примерно с полчаса; видимо, на пути туда, куда она шла, встретится еще самое малое один, а то и два рубежа перекрытия; но люди там окажутся разве что в самом конце пути, а она свернет раньше.

Она шла по туннелю легкой, непринужденной походкой, помахивая сумочкой, словно прогуливалась по бульвару, когда впереди послышался негромкий рокот, потом сверкнул огонек. Кабина шла навстречу, судя по звуку – на предельной скорости. Мин Алика могла бы попытаться остановить кабину, но решила, что сейчас этого не нужно: все отлично шло само собой. Ей пришлось сжаться, притиснуться к стене туннеля, закрыть глаза даже, чтобы избежать мгновенного головокружения: она ведь была женщиной, какими бы знаниями и каким бы опытом ни обладала, она не терялась в самых серьезных переделках, а вот на чем-то мелком могла и споткнуться… Рокот нарастал, вот он уже расчленился на несколько отдельных звуков: шум роликов на направляющих полосах, свист токосъема по шине, приглушенное жужжание мотора, – налетел, обдав теплым, пахнущим озоном воздухом, промчался – и снова наступила тишина. Мин Алика перевела дыхание, открыла глаза. Она не смотрела, конечно, на кабину в миг, когда та проносилась мимо, но и так прекрасно знала, кто в ней находился: не одними же глазами видит человек – во всяком случае, начиная с определенной ступени очеловеченности… Теперь идти дальше не было смысла, там Форама обошелся без нее, возникали совсем другие ситуации и комбинации. Но и здесь, в туннеле, ей делать было вовсе нечего: туннели время от времени просматриваются службой контроля, зачем привлекать к себе внимание? Туннель – не место для пешеходов… Мин Алика быстро зашагала назад, к тому месту, где движение было перекрыто и где она рассталась с кабиной: пущенная ею по замкнутому кругу кабина должна была через несколько минут снова оказаться в том же месте, и можно будет снова сесть в нее и ехать дальше по делам, которых у Мин Алики еще оставалось великое множество.

Люди пробирались по институтским подземельям, светя себе сильными фонарями и все же налетая на неожиданные углы и ребра, подставленные неизвестно откуда взявшимися глыбами, обломками стен, провалившимися перекрытиями с торчащими когтями арматуры, обрывками кабелей, кусочками металла и пластика, еще недавно бывшими мебелью и оборудованием. Коридор этот был знаком Фораме давно, изучен вроде бы как свои пять пальцев, – сейчас сориентироваться здесь казалось невозможным, все не так, ни одной привычной черты, линии, предмета; пройденное расстояние можно было учитывать лишь интуитивно, пророю пять пройденных метров могли показаться пятьюдесятью, иногда же – наоборот. Все трое молчали, только изредка шедший впереди Форама произносил: «Осторожно» или «Внимание!», а если предупреждение запаздывало или не так воспринималось, сзади доносились одно-два слова, высказанных негромко, но экспрессивно, а еще чуть позже подобные же слова, точно эхо, возвращались, отраженные замыкавшей шествие четверкой. Чем дальше, тем идти становилось опаснее и страшнее, люди, видимо, приближались к месту взрыва, обломки в тысячи килограммов веса громоздились один на другом, иногда, как безошибочно определял Форама, в состоянии крайне неустойчивого равновесия; очень хотелось вернуться, но он заставлял себя идти вперед: так или иначе, сам он это придумал, и в придумке этой был немалый смысл. Остальные же понемногу отставали, потому что ситуация не казалась им такой, где уместно было бы жертвовать жизнью: то была бы не та жертва, за какие ставят памятники и навечно заносят, а просто придавило бы тебя глыбой, насадив на зубья арматуры, как маринованный грибок на вилку, – вот и вся романтика… Наконец Форама определил, что где-то здесь и надо было начинать поиски нужных ему дверей; он остановился, обернулся и, осветив сопровождающих, проговорил негромко:

– Обождите немного, здесь опасно. Попробую обнюхаться…

Опасно, собственно, было и до этого, и раз уж он специально предупредил, значит следовало ожидать чего-то особенного. Так оно и было: тут громадный кусок перекрытия, равный по площади целой комнате, лежал на ребре другой внушительной глыбы, словно доска примитивных качелей, и даже покачивался немного. Форама направил на эту комбинацию луч фонаря, чтобы сопровождавшие, что стояли теперь компактной кучкой, убедились: предупреждал он не зря. Миновать препятствие можно было, лишь проползя под ним, пробираться поверху казалось еще более рискованным: там, в проломе, собралось множество обломков поменьше – но каждого из них хватило бы, чтобы раздавить лошадь, – упиравшихся друг в друга, но так ненадежно, что похоже было: стоит хоть чуть нарушить равновесие качелей – и все хлынет вниз, давя всех и окончательно уже перекрывая проход. Форама постоял, обдумывая; шестеро сопровождавших понемногу подступили вплотную и остановились за спиной, неспокойно дыша, один из них с хрипотцой пробормотал: «Гроб». Лезть Фораме очень не хотелось, но надо было. Он попросил остальных отойти подальше и опустился на колени. «Эй, – сказал старший, – ты что это?» – «Я попробую, – ответил Форама. – Все равно ведь мне пролезть надо, первым или не первым, а вот вам рисковать не обязательно». То ли это так уж убедительно звучало, то ли не очень хотелось им, людям вежливым, спорить с ученым – только возражений не последовало, шестеро переглянулись, насколько позволял полумрак, и промолчали. «Если почувствуешь, что не так, – сразу вылезай назад», – сказал старший. «Ясно. А если пролезу – крикну, тогда и вы двинетесь по одному», – пообещал Форама. «Кричи, только потише», – посоветовал другой, проведя лучом фонаря по глыбам. «Ага», – согласился Форама. На всякий случай вокруг пояса ему обвязали тонкий прочный фал – оказался у них с собой, – хотя если бы Фораму там придавило, то вытянуть останки было бы, пожалуй, затруднительно… Форама подождал, пока закрепили узел, лег на живот и пополз, освещая дорогу. О том, что возвышалось над ним, он старался не думать, чувствовал только, что это и была одна из тех ситуаций, о каких предупреждал его Мастер, – капитана Ульдемира предупреждал, разумеется. Всерьез он сейчас думал лишь о том, как провести вперед руку, как подтянуть ногу, как перенести тело еще на двадцать сантиметров вперед. Так он прополз метра три или чуть больше, но путь этот показался ему немногим короче, чем к центру планеты. В двух местах он едва не застрял, казалось, ни за что ему не пробраться, он и не представлял, что может оказаться таким плоским, а каждое прикосновение спиной к накрывавшей глыбе мгновенно вызывало непроизвольное ощущение громадного давления сверху – словно все начинало сразу же оседать на него, и Форама разевал рот и беззвучно кричал от страха… Вдруг он даже не увидел, но всем телом почувствовал, что давить перестало; он поднял глаза – осторожно, как будто движение это могло вызвать обвал. Перекрытие наверху исчезло, кончилось. Форама направил луч света вверх – над ним метрах почти в трех находился потолок, потрескавшийся, но целый, пол тут оказался почти без обломков. Дополз-таки.