Текст книги "Тело угрозы"

5

Есть немало вещей, которые в официальном и даже в доверительном разговоре невозможно высказать открытым текстом, а можно выразить лишь намеками, а в лучшем случае – иносказаниями. Это, разумеется, применимо только в тех случаях, когда собеседник хорошо владеет языком политиков и дипломатов – или, на худой конец, имеет при себе квалифицированных переводчиков.

Президент России был совершенно уверен в том, что для его американского коллеги, в прошлом последовательно – конгрессмена, сенатора и губернатора, такого рода язык являлся столь же родным, как и английский. И в разговоре – после того, как изложил идею относительно глобального залпа и получил в ответ обещание срочно обсудить эту новую инициативу с узким кругом советников, чтобы затем довести ее до сведения англичан и французов (с тем, что до того не станут вводить в курс председателя, чтобы никого не обидеть), – перейдя к другим темам, он – невзначай, конечно, – упомянул и о находящемся все еще в Штатах оппозиционере:

– Его присутствие пусть вас не беспокоит. Просто у него возникли небольшие сложности со здоровьем, и наши врачи предложили ему проконсультироваться с вашими специалистами – они пользуются у нас немалым авторитетом. Разумеется, его здоровье нас заботит, и он может задержаться в вашей стране столько, сколько потребуется. Если даже ему придется лечь в больницу. Нам, конечно, без него будет трудновато, но мы справимся.

– О, разумеется, – ответил американец, – забота о здоровье граждан – наш долг. Меня поэтому беспокоит состояние Билла Уотена – по сообщениям его адвоката, он за последний месяц сильно сдал…

Уотен был американским инженером, посетившим Россию по туристической визе; полгода назад его задержали недалеко от Челябинска, обвинив в сборе разведданных. Месяц тому назад его приговорили к пяти годам в колонии общего режима. В общем, такие случаи происходили достаточно регулярно – раз в полтора-два года: шеф СБ показывал, что он не дремлет.

– Да, как же, помню, – ответил русский. – Кажется, на днях в Верховном Суде будет рассматриваться его апелляция. Откровенно говоря, дело не кажется мне очень серьезным.

– Я верю в беспристрастное рассмотрение судом этой апелляции, – сказал американец, – да и его близкие тоже.

Сделка состоялась. Теперь можно было перейти и к другим темам, заботившим обоих. В частности – об отношении к предстоящей Конференции со стороны ближневосточных руководителей.

– В Китае мне сообщили, что там продолжаются двусторонние и трехсторонние консультации.

– Мы получили кое-какую информацию относительно содержания этих консультаций, – ответил американец. – Они вызывают озабоченность. Думаю, вам будет интересно ознакомиться с этими сведениями.

– Я был бы очень благодарен…

– Вы получите их по обычным каналам в самом скором будущем.

– Как и вы – подробную информацию о переговорах в Улан-Баторе.

Оба понимали, что ни та, ни другая информация не будет полной; но таковы были правила игры, и обижаться на это не приходилось.

Закончив связь, кремлевский хозяин, как обычно, повторил в памяти весь разговор, от первого слова до последнего, и остался доволен. Все правильно, все на месте, обе задачи выполнены.

Хотя что касается второй – оппозиционера, – то…

Он пригласил главу своей администрации перед тем, как уйти отдохнуть: устал все-таки – и Камчатка, и Монголия, такая перегрузка сказывается.

– Где и что наш оппозиционист – ты, конечно, в курсе. А подробнее – что известно?

– Испугался, – ответил глава лаконично. – И решил сыграть с упреждением.

– И с какими успехами?

– Как сообщают – с переменными.

– Возвращаться не думает?

– А вам это нужно? Там он неплохо изолирован.

– Мне не нужно, чтобы он возвращался, потому что если приедет, то будет изображать полный успех и поддержку оттуда – а те, как всегда, не будут говорить ни «да», ни «нет», чтобы максимально выдоить ситуацию. Пусть остается там, на здоровье. Но пусть не играет против! Слишком уж важные проблемы решаются. Жду от тебя совета: как это сделать.

Главадм отлично понимал: это вовсе не означало «Не беспокойся, заменять тебя не собираюсь». Сказанное звучало иначе: «Пока сидишь в этом кресле – работай!» И согласно кивнул:

– Позвольте до утра подумать?

– Этим временем располагаешь.

Чиновник откланялся. По дороге к себе размышлял. Впрочем, особо раздумывать и не о чем было. Прежде чем дать требуемый совет, следовало сперва самому получить его – из надежного источника.

Из своего кабинета он позвонил по надежной линии. После обмена приветствиями сказал:

– Барин просит высадить репейник на дальней грядке и растить.

– Разве он не там? – Гридень, кажется, даже удивился.

– Там-то там, но требуется, чтобы он цвел розой. Как вам такое?

Гридень – слышно было – усмехнулся:

– Это я еще вчера решил. Есть рецепт. Предложи.

Весь его совет заключался в десятке слов, не более. Собеседник понял. И восхитился. Прощаясь, сказал:

– Ссылаться на вас я, конечно, не стану, не обидитесь?

Магнат только фыркнул в ответ.

6

Консультации на Ближнем Востоке и в самом деле были весьма интересными. Поскольку от врагов истинной веры и угодной Аллаху политики поступили сообщения и предложения, заставившие всех напрячься.

– Если мы упустим такую возможность, потомки проклянут нас навеки. Такое не повторится и через сто лет, – к такому выводу пришел нынешний глава Ирака. – Аллаху угодно, чтобы мы решили наконец эту проблему – раз и навсегда. Именно так все и складывается.

– Никто не станет возражать против этого, – согласился амир, представлявший здесь Иран. – Если наши враги хотят сложить оружие, то эта мысль явно возникла у них по воле Милосердного. Ему угодно, чтобы мы остались единственными в мире, у кого сохранится карающий меч. Вопрос лишь в том – каким образом обеспечить скрытность действий.

Однако это мнение было далеко не единым.

– Мне представляется, – сказал глава Египетского государства, – что Аллаху, да будет он доволен каждым из нас, быть может, угодно испытать нас на сообразительность. А она вовсе не каждый раз заставляет обнажать саблю. Нельзя исключить, что для того, чтобы и дальше пользоваться всеми благами жизни, люди – и мы прежде всего – должны доказать, что мы этого достойны и умеем решать далеко не самые простые задачи. Решать с успехом и выгодой.

– Но разве мы не предлагаем именно такого решения?

– Оно было бы таким – если бы в сделанном нам предложении не содержалось ничего, кроме присущей неверным хитрости и подлости. Но я обдумал все после очень внимательного прочтения. И увидел в нем, кроме этих качеств, еще и страх. Самый обыкновенный страх. Они серьезно испуганы возможностью полной гибели, и сделка предложена ими совершенно серьезно.

– Никогда не унижусь до того, чтобы поверить хоть кому-то из них, – сказал сириец.

– И не нужно. Поверьте в свой здравый смысл, которым Повелитель Миров наделил нас. Допустите на миг, что в сказанном ими содержится истина. Хотя мы, арабы, создали астрономию, сейчас, как и во многом другом, они опережают нас и будут до той поры, пока Милостивому будет угодно. Тем не менее и у нас есть средства посмотреть своими глазами и убедиться; мы так и сделали. И поняли: сказанное – не ложь. Тело летит. И возможно – к нам. Оно, видимо, достаточно велико, чтобы послужить знаком гнева Того, Кто не умирает. Теперь подумайте: если это так – а исключить нельзя, – кому и зачем будут нужны сохраненные вами заряды, если некому и не против кого будет их применить? Аллах велик. И Он позволяет нам найти более правильный выход. Не впервые нам заключать сделку с ними. И надо только добиться наибольшей выгоды для нас, что будет весьма угодно Милосердному.

Одновременно, как по команде, кивнули сириец и ливанец, не забыв признать шепотом величие Аллаха.

– Выгода же, – продолжал египтянин, – заключается вот в чем: если теряют свое достояние богач и бедняк, кто теряет больше? Кто падает ниже и больнее ударяется? Не тот, кто был беднее.

– Но, утаив хотя бы корку, бедняк окажется богаче!

– Он не сможет воспользоваться ею, амир. Потому что, едва уловив даже ее запах, богач со своей сворой набросится на бедняка, и жестокость его будет велика. Бедняку не удастся сохранить даже жизнь. Между тем, если он проявит честность, то выживет – ибо умеет выживать, и богачу по-прежнему нужен будет труд бедного и то, чем богата его земля и ее недра – как было угодно установить Знающему, Мудрому. Но что вместо этого предлагаете вы?

– Все делается разумно и спокойно, говорим мы. Мы выражаем согласие участвовать в предлагаемой Конференции и там, хотя и неохотно, присоединяемся к идее уничтожения ракет и зарядов. Открываем для контроля то, о чем им стало достоверно известно и что составляет приблизительно третью часть действительного арсенала. Со своей стороны, направляем наших представителей для участия во всех контрольных группах во всех странах, обладающих оружием. И одновременно опускаем наиплотнейшую завесу секретности над теми двумя третями, о которых они ничего конкретного не знают. Чтобы отвести их глаза – делаем попытку вывезти и скрыть небольшое количество единиц из первой трети, известной – потому что они в любом случае не поверят, что мы не попытаемся сохранить что-то из арсенала. Когда они поймают нас на этом – мы будем сокрушаться и приносить извинения. Если Аллаху будет угодно, они поверят в то, что больше нам скрывать нечего.

Так высказался представитель Ливии.

– Иншалла. Но уже не дожидаясь этого, – подхватил преемник багдадских халифов, – необходимо еще и еще раз прочесать все – и уничтожить всякого, кого можно подозревать в сотрудничестве с какой-либо разведкой. Даже исламских стран, не говоря уже о…

– Это уже делается, амир. Как вы считаете, пойдет ли на полное уничтожение Китай?

– Я считаю это возможным. Китай может выставить самую многочисленную армию на свете – и хорошо вооруженную обычным оружием. Так что разоружение – скорее в их интересах. Но в любом случае они не станут вмешиваться в наши дела. Между ними и Израилем нет дружбы.

– И с Америкой – тоже.

– Так что если после уничтожения ракет и зарядов с Америкой что-то произойдет…

– Думаю, в Китае не объявят неделю траура.

– Завидую Пакистану: вот там можно укрыть от любого контроля десятки ракет, даже сотни…

– Да; но от внимания их соседа укрыть это будет очень трудно: Индия в этом заинтересована вовсе не теоретически. Надо полагать…

– Азан. Время аль-магриба, амиры.

Судя по содержанию донесения, сторонники честного подхода остались в меньшинстве – во всяком случае, пока. Потому, наверное, что впрыснутый им испуг был весьма строго дозирован. Для начала. Это еще будет обсуждаться. А где разговаривают – там неизбежно происходит утечка информации, на что, собственно, и делается расчет.

Интересно, думал российский президент, закончив чтение, каким образом удалось получить этот текст? В консультациях явно участвует очень ограниченное количество наиболее доверенных лиц. Запись на расстоянии? Или все же кто-то из них… Моссад? Шин Бет? Или что там у них еще?.. Скорее всего они. А вот наши думцы катаются туда-обратно – и никто ведь не привез ни разу ничего подобного. А ведь упрекни их в этом – обидятся! Никчемный народ, хотя и обходится стране в копеечку. Ничего не поделаешь – приходится быть цивилизованными, порой даже себе во вред…

7

Столбовицу позвонили по сотовому и попросили перезвонить; он не стал спрашивать – кому и куда, процедура была давно известна, нужно было только воспользоваться хорошо защищенной линией. Он так и сделал: выход на такую линию у него дома давно имелся. Разговор продлился недолго, однако, судя по реакции Столбовица, на каждую его секунду приходилось немало новых забот. Во всяком случае, так подумал бы всякий, кто следил бы за хозяином дома в эти мгновения. Таких, однако, не должно было быть здесь – и на самом деле не было.

Совершая утренний туалет, а потом – пробегая свои ежедневные две мили, он продолжал думать о полученном указании; оно не вызывало в нем других чувств, кроме досады, потому что шло вразрез с его давно уже выношенным проектом, имевшим прямое отношение к московскому гостю. Замысел был элегантен и хорош; но теперь красная цена ему была – пять центов, да и этих денег за него сейчас вряд ли дал бы кто-нибудь. Такова судьба всех планов, которым не суждено реализоваться. Если бы полученные им указания подлежали обсуждению – он нашел бы достаточно убедительные аргументы в пользу своего варианта; но его об этом не спрашивали, и вся свобода действий, которой он сейчас обладал, легко умещалась в границах поисков наилучшего способа выполнения полученного приказа. Только-то. Как ни старался он произвести на россиянина впечатление человека, самостоятельно решающего, что нужно и чего не нужно делать, – сам он отлично понимал, что его самодеятельность никак не распространялась на «что» и ограничивалась лишь рамками «как».

Зато в этих пределах он мог дать себе волю. И, ритмично отталкиваясь ступнями от дорожки и равномерно, в такт шагам, дыша, он быстро и привычно избавился от чувства досады – как если бы выдыхал ее по кусочкам вместе с отработанным воздухом, – и начал строить схему выполнения приказа, не теряя ни секунды. Следовало торопиться – потому что после пробежки и душа ему предстояло завтракать в обществе того самого человека, которого полученная инструкция и касалась самым непосредственным образом.

Однако мысли эти не мешали ему каждые полминуты, почти не поворачивая головы, окидывать окружающее мгновенным, но тем не менее очень внимательным взглядом; это происходило бессознательно, такой была давно уже укоренившаяся привычка – с той еще поры, когда можно и нужно было опасаться выстрела из засады. И вот сейчас – только что – ему показалось, что в рощице на том берегу ручья – то есть примерно в двухстах ярдах отсюда – что-то блеснуло мгновенно. Бинокль – такая мысль возникла без участия рассудка. Наблюдают? За ним? Нет, скорее интересуются гостем. Может быть, свои, но весьма возможно – и чужие. Для секретных служб рубежи между своими и чужими проходят, как известно, вовсе не там, где пролегают государственные границы, контролируемые (как принято думать) и охраняемые. Они могут проходить даже через твою собственную спальню… Так вот, сейчас определить, находится ли наблюдатель с биноклем по эту – или по ту сторону такой границы, было невозможно: наблюдать могли и свои – чтобы контролировать осуществление им полученных распоряжений, – и с таким же успехом чужие: чтобы этому выполнению помешать. Ну что же: хорошая пробежка всегда приносит пользу. Не ту, так иную.

За те полмили, что оставалось еще пробежать до дома, можно было попытаться сделать из замеченного какие-то выводы – в первом приближении, разумеется. От кого мог исходить интерес? Не от обычного любителя подглядывать в замочные скважины: такими обычно бывают соседи, но ранчо его ближайших соседей находилось в пяти милях отсюда – ниже по течению, и они, как и он сам, не любили нарушать границу между его и их владениями: к праву собственника здесь привыкли относиться более чем серьезно. Нет, они тут ни при чем. И уж во всяком случае, никакого отношения к тихим службам не имели: ни к Бюро, ни к Фирме, ни к собственно Службе.

Те, кто хотел бы проконтролировать его действия после получения инструкции? Возможно, но маловероятно. Он всегда выполнял все, что от него требовалось, его репутация в этом отношении была на высоте – да и во всех других отношениях тоже. К тому же слишком мало времени прошло: никто не мог ожидать, что он вот уже сию секунду предпримет какие-то действия по выполнению приказа: тот, кто отдал его, отлично знал, что для выполнения необходима подготовка, которая потребует многих часов, а может быть, и дней. Конечно, его собеседник в недавнем разговоре отлично понимал, что Столбовиц не пришел в восторг от задания; но понимал и то, что – независимо от личного отношения – сделает все, чтобы исполнить приказ наилучшим образом и с точки зрения результата, и с позиций полной бесшумности и соблюдения законов: как-никак речь шла не о бродяге, а о весьма высокопоставленном представителе государства, с которым все еще приходилось считаться; и этот статус гостя практически не зависел от того, что находился он здесь всего лишь с частным и совершенно не афишируемым визитом.

Нет, своим тут делать было нечего. Хотя, конечно, стопроцентной уверенности в этом быть не могло: идею тотального контроля исповедовали во всех службах, и кто-то мог выставить наблюдение просто из сугубого усердия, а кто-то и в самом деле мог заподозрить, что Столбовиц, получив указание, решит саботировать его и для этого постарается увезти своего гостя куда-нибудь подальше и спрятать понадежнее, причем вовсе не на одной из конспиративных квартир. Глупая мысль, конечно, но бывает, что глупые мысли возникают и у очень умных людей. Особенно если возникают вдруг подозрения, что ты работаешь не только и даже не столько на Службу, как на другую, сегодня куда более могущественную организацию.

И все же вероятность такого рода могла оцениваться – ну, никак не более, чем в десять процентов. А остальные девяносто следовало разделить между тремя другими возможностями, и сейчас нужно было как-то оценить – какая из этих трех заслуживала приоритета.

Первая вероятность из этой тройки была: поняв, что визит в Штаты выстраивается не так, как предполагалось, и грозит привести к совершенно иным результатам, чем те, на которые русский рассчитывал (и которые до сих пор – увы! – оставались для Столбовица не вполне ясными), – визитер решил – уловив, возможно, чутьем разведчика приближение каких-то осложнений – прервать свое пребывание здесь, не дожидаясь, пока такое предложение будет сделано хозяевами, покинуть ранчо по своей инициативе, чтобы вскоре оказаться – нет, не в российском посольстве, где он сразу стал бы уязвимым. Для своих отечественных недоброжелателей; гость, без сомнения, прекрасно понимал, что уже по пути туда он оказался бы практически в опасности – не потому, что создать помехи его движению было бы трудно, в этом как раз проблемы не было бы, – но потому, что на такой вариант никто не пошел бы: международный скандал сейчас был бы никак не кстати, и тот, кому пришло бы в голову вызвать шум, мог бы сразу похоронить все мысли о своей дальнейшей карьере. С учетом этих обстоятельств приезжий – сам или кто-то из его небольшой свиты – должен был связаться с нужными людьми (а такие, конечно, тут были, на этот счет Столбовиц не питал иллюзий) и подготовить неожиданный отъезд, даже демонстративный, в заранее подготовленное место – а Америка достаточно велика, чтобы в ней можно было раствориться до поры. Главное – чтобы было на чем уехать, чтобы благополучно сесть в это средство передвижения – по земле или воздухом – и прощально помахать рукой. Вот призванные на помощь люди как раз и могли теперь вести наблюдение за Столбовицем, за домом и прилегающей территорией, чтобы наилучшим образом разработать план побега – именно так это и следовало называть.

Вторая гипотеза состояла в том, что здесь имелось не так уж мало людей, которым именно скандал между Штатами и Россией был бы сейчас крайне выгоден уже потому, что неизбежно затормозил бы ход подготовки к Конференции и Соглашению. С точки зрения этих людей, чем громче скандал и чем грубее действие, которое послужит поводом для него, – тем лучше. Чем более уязвленной и оскорбленной почувствует себя российская власть – тем менее вероятным сделается скорый созыв Конференции и тем больше воспрянут духом ее противники по обе стороны обоих океанов. Сторонникам такой точки зрения могло пригодиться любое, даже самое гнусное действие во вред и гостю, и принимающей стороне, то есть в данном случае самому Столбовицу. Выстрел снайпера – и скандал раскрутится сам собой: российские власти, чтобы не потерять лица, вынуждены будут вести разговор на самых высоких тонах, а администрация США из тех же соображений – отвечать подобным же образом.

И наконец, вариант номер три был внешне подобен второму – с той только разницей, что автором и исполнителем здесь могла выступить сама российская сторона. По сути дела, и сейчас еще оставалось неясным: был ли приезд оппозиционера частной инициативой, эксцессом исполнителя – или его санкционировал самый верх Кремля. Хотя гость старался казаться – или и в самом деле был откровенным, но до сих пор ни словом не обмолвился о том, что он уполномочен на какие-то действия президентом. Однако если он действовал на свой страх и риск, без санкции верхов, то это могло – независимо от подлинных целей второго лица – вызвать у первого очень недобрую реакцию. Хотя бы потому, что оппозиционер, вне сомнения, являлся, не мог не являться носителем крайне конфиденциальной информации; и если в России предположили, что он бросился сюда, спасаясь от возникшей для него угрозы – а если даже и не так, то, во всяком случае, взял на себя слишком много и таким образом нарушил правила игры, – в случае возникновения таких подозрений желание совершенно вывести нарушителя правил из игры могло возникнуть и в Кремле; к тому же, произойди этот вывод из игры на территории Соединенных Штатов, этот факт сделался бы достаточно уязвимой точкой для нажима со стороны России – и, возможно, позволил бы добиться уступок по каким-то из тех пунктов Соглашения, по которым еще существовали разногласия. Так что снайперская винтовка могла оказаться и в руках агента Москвы; пусть за последние годы Москва и не прибегала к такой методике – однако раньше она практиковалась достаточно широко, и память об этом, конечно, сохранялась. Да и вообще недаром говорят, что новое – это всего лишь хорошо забытое старое. Или не очень хорошо. Или вообще не забытое…

Остававшиеся девяносто процентов Столбовиц сейчас, заканчивая дистанцию, разделил между тремя предполагаемыми вариантами поровну: по тридцать процентов каждому. А это означало, что и действия по предотвращению их следовало вести во всех трех направлениях одновременно. И действовать активно. Вовсе не потому, чтобы Столбовица так уж заботила судьба его гостя; давний этот знакомец с самого начала ему не был симпатичен. И если бы не самое последнее указание, Столбовиц преспокойно предоставил бы событиям следовать своим путем. Однако только что было приказано ясно и недвусмысленно: гостя беречь! Уберечь любыми силами! Никакие мотивы такой перемены отношений не упоминались, однако Столбовиц был достаточно опытен, чтобы сообразить: значит, на госте из России строятся какие-то новые планы, он не мешает более, но, наоборот, становится – уже стал – полезным. Ну что же: в конце концов, его, Столбовица, делом было – выполнить приказанное, а за чужие планы он вряд ли окажется в ответе.

Беречь – значит беречь.

Что следовало предпринять немедленно? Самым неотложным, несомненно, было – отказаться от недавно предложенного одной из сторон больничного варианта. Если кому-то желательно избавиться от человека, то именно больница – как бы она ни охранялась – предоставляет для этого не меньше, а больше возможностей, чем, скажем, хайвэй. Там может случиться катастрофа, можно обстрелять машину – однако при наличии профессионального и готового к неожиданностям человека за рулем это никак не дает гарантии успеха. Да еще при наличии людей, готовых открыть ответный огонь. А в больнице не обязательны ни пуля, ни нож; человека можно отравить – чтобы потом констатировать смерть от сердечной недостаточности или в этом роде. Нет, больница отпадает еще и потому, что поместить туда здорового человека без его согласия уже само по себе составляет проблему.

Так. Но чтобы предотвратить такой рекомендованный вариант, необходимо прежде всего заставить гостя отказаться от мысли покинуть этот дом (где Столбовиц мог охранять гостя достаточно эффектно). А для этого – найти убедительную причину. Пообещать нечто столь важное и интересное, что заставит гостя, во всяком случае, отложить отъезд. Интересно, мелькнуло в голове, почему это делается через меня, вместо того чтобы сказать непосредственно самому объекту? Но тут же Столбовиц сам себе и ответил: нет, все правильно, человеку, на котором строится какой-то расчет, об этом сообщают в последнюю очередь, а сначала создают такую обстановку, в которой он никак не сможет отказаться от сделанного предложения. Значит, кто-то сейчас работает, создавая нужные условия, а ему, Столбовицу, приказано то, что приказано, и это – не самая сложная часть задачи, хотя, безусловно, и не самая легкая.

Легко взбегая на невысокое крыльцо своего дома, Столбовиц был уже уверен, что нашел способ вынудить московского политика задержаться здесь. И даже не один способ, а два – взаимодополняющие.

Правда, для того чтобы запустить и второй способ (с первым все было ясно), пришлось сразу после пробежки, проскользнув в собственный кабинет, сделать срочный звонок в надежде, что нужный человек окажется где-нибудь не на другом конце страны; время тут играло решающую роль.

– Hi. Где ты сейчас?

И с радостью услышал протяжное:

– До-ома.

– Можешь быть через час у меня?

– Так сро-очно?

– Лишний вопрос.

– Эм-м… Какой вариант?

– Летний зной, – ответил он, не задумываясь. – И во всю силу. Держу пари – ты не пожалеешь. Включая перспективы.

– Ого! Не шутишь?

– Очень серьезно. Условия приняты заранее.

– Гм. Через час?

– Не позже. Позавтракаешь здесь. Не теряй времени.

– Я уже в дороге.

Вот и страхующий вариант обеспечен…

С этим приятным убеждением Столбовиц направился в ванную – принять душ перед тем, как за завтраком встретиться с человеком, чья возможная судьба занимала его на всем протяжении пробежки.

Но пока он не скажет об этом ни слова: вариант, способный удовлетворить руководство и одновременно обеспечить надежное сохранение гостя от предполагаемых недоброжелателей, требовал некоторой предварительной подготовки.

Впрочем, начинать следовало сейчас же. Еще за завтраком. Столбовиц полагал, что объект операции должен достаточно точно знать о предстоящих ему неприятностях. Намеки на возможные осложнения должны будут еще более встревожить русского. И если поблизости уже существует кто-то, к чьей помощи гость мог бы прибегнуть, он скорее всего попытается снестись с ними уже сейчас и тем самым их засветит. При условии, конечно, что все его действия будут от начала до конца прослежены; однако хозяин дома не сомневался в том, что эту часть дела он способен обеспечить целиком и полностью.

Сам же Столбовиц (считал он), сделав такие намеки, не подорвет доверия к себе, но, напротив, лишь усилит: у гостя достаточно опыта, чтобы понять, что хозяин предупреждает его – в такой форме, в какой только и может сделать это, чтобы не совершить тяжкого проступка против своей Службы.

Вот почему Столбовиц, когда завтрак был в самом разгаре, как бы невзначай проговорил:

– Вернусь к уже затронутой однажды теме: вам не показалось, что военные во время вашей беседы с ними были временами очень уж разговорчивы?

– Я проанализировал их высказывания, – отозвался гость, еще не насторожившись по-настоящему. – По-моему, в их словах не содержалось ничего такого, что не могло быть оглашено в той обстановке.

– Возможно, по вашим представлениям и не содержалось, – ответил Столбовиц, постаравшись, чтобы в голосе его прозвучало явно уловимое, хотя и не подчеркнутое сомнение. – Однако у них ведь свои критерии секретности. Меня, например, скажу откровенно, несколько озаботило то, что их не очень удивило ваше подозрение относительно природы космического тела. Оно ведь и в самом деле может оказаться творением рук человеческих – только чьих? Я бы в данном случае поставил не на Россию, а на эту страну. Право же, я на их месте поостерегся быть столь откровенным – с их демонстративным равнодушием. Как вы думаете?

Собеседник пожал плечами:

– Эта идея не является столь уж глубокой, чтобы ее следовало считать совершенно секретной. Уверен, что она пришла в голову уже многим. А высказана мною была лишь для того, чтобы оживить их интерес – он показался мне не очень-то активным. Но теперь мне кажется – они ожидали чего-то подобного и рассчитывали, что, наткнувшись на отсутствие интереса с их стороны, я выкажу какое-то смущение или тревогу.

– Вы смогли остаться совершенно спокойным.

– Хотя бы потому, что идея кажется мне нелепой и не может опираться ни на какие реальные факты. Хотя, конечно, у военных – свой образ мысли…

– Вот именно. Уверен, что они сейчас считают, что слишком раскрылись перед вами. И хорошо, если они не станут пытаться исправить эту, как они полагают, ошибку.

Как Столбовиц и ожидал, его визави не стал спрашивать: «А что, вам известно что-то конкретное по этому поводу?» Это было бы уж слишком непрофессионально. Московский гость, чуть заметно улыбнувшись, произнес лишь:

– Я тронут вашей заботой, но не разделяю ваших опасений. Ладно, будущее покажет – кто из нас был прав.

На этом разговор закончился – одновременно с последним глотком кофе.

Собственно, гость собирался спросить – может ли он уже сегодня покинуть этот гостеприимный дом, как хотел. Но теперь приходилось отложить этот вопрос до следующей встречи – скорее всего до вечера: задавать его сразу же после сделанного партнером предупреждения означало бы показать, что сказанное его встревожило. А это было бы несвоевременно: прежде стоило как следует проанализировать все – и то, что было в словах, и – главное – что стояло за ними, хотя и не было произнесено вслух. Такой анализ требовал некоторого времени и спокойной обстановки.

– Какой у вас план для меня на сегодня? – поинтересовался он.

– Как вы, наверное, помните – предполагалось свести вас с помощником президента по безопасности. Но он просил передать его извинения: ваша встреча откладывается на два дня, у него возникли срочные дела. Испытательный полет «Амбассадора»…

Тут Столбовиц умолк – как бы оборвал сам себя. Но слова эти, словно невзначай вырвавшиеся у него, прозвучали, конечно же, не случайно. Все, что касалось экспедиции, являлось, конечно же, секретным. И то, что москвича буквально заставили заглянуть за эту завесу секретности, встревожило его куда больше, чем предупреждение о возможных действиях военных.

Однако внешне он продолжал выглядеть совершенно спокойным.

– А знаете, на самом деле это очень кстати. Я, откровенно говоря, немного устал и с удовольствием на денек-другой расслаблюсь. Разве что проедусь, может быть, по ближайшим магазинам – из Америки не принято возвращаться без гостинцев.

На это Столбовиц очень серьезно возразил: