Текст книги "Вариант «И»"

Во всяком случае, так это выглядело в первом приближении. Однако пока позиция на доске оценивалась и комбинация продумывалась лишь на один ход вперед; а нужно было на три-четыре, а еще лучше – на пять-шесть. Потому что в варианте с фальшивкой на тот простой ход, который я только что просчитал, наверняка мог иметься ответ, весьма возможно – неожиданный и сильный. Например? Ну хотя бы – доказать, что фальшивка сработана самими сторонниками Искандера именно для того, чтобы обвинить в ее фабрикации Евроблок. Если такой вариант рассчитан, то наверняка существуют и доказательства (подлинные или нет – дело второе) того, что липу изготовили именно азороссы. Так или иначе, спешить с какой бы то ни было публикацией не было ни малейшего смысла. А записи надо было быстренько упрятать туда, откуда их не просто будет достать кому бы то ни было. Потому что, подождав немного и убедившись в том, что я вовсе не спешу воспользоваться попавшим в мои руки материалом, его попытаются у меня изъять и передать более сговорчивому мастеру пиар-сенсаций. Пристроить записи в надежное место надо было немедленно; однако мне не хотелось оставаться и совершенно без материала: наверняка мне удастся улучать минутки, чтобы еще и еще раз слушать и обдумывать услышанное. Так что нужна была копия. Вообще требовалось много чего: кассета, машина, надежный сейф… Все это надо было успеть сегодня: начиная с завтрашнего утра времени на такие операции у меня может просто не остаться.

Вот так-то. Прощай, свободный вечерок…

Долго предаваться сожалениям я не стал. Прежде всего спустился в холл и там в одном из киосков купил кассету. Одну; нынешние кассеты были куда более емкими, чем употреблявшиеся тридцать лет тому назад. Оригинал записи лежал, понятное дело, в моем кармане: оставлять его в номере решился бы только умственно неполноценный идеалист.

Купив кассету и заодно оглядевшись по сторонам, я вернулся в номер и переписал текст; чтобы не было лишнего шума и для экономии времени я воспользовался скоростной переписью с линейного выхода, а звук отключил. Номер наверняка прослушивался, а я вовсе не хотел, чтобы важная информация стала чьим угодно достоянием еще до того, как я сам решу, как с ней поступить. Пока аппаратик мотал ленту, я раздумывал над тем – как с наименьшей затратой времени и сил выяснить, назначался ли в какую-то из южных стран (вероятнее всего – Аравийского полуострова) новый посол в середине 2017 года, а если назначался, то кто именно. Если мне повезет, и окажется, что он еще жив, можно будет попытаться с его помощью расшифровать некоторые намеки из тех, что содержались в записанном разговоре, но не поддавались однозначному истолкованию.

Поразмыслив, я пришел к выводу, что вряд ли смогу получить нужную информацию непосредственно в МИДе: у меня там не было добрых знакомых, а пока обзаведешься ими – время пройдет, его же и так у меня было немного. Самым разумным будет – порыться в периодике тех времен в Государственной библиотеке; в каком-нибудь из официальных изданий что-нибудь да найдется. Не сегодня, конечно, и не завтра; сегодня все оставшиеся часы уйдут на окончательное врастание в быт, а точнее – на аренду машины и на помещение в надежном месте моего нового приобретения – этой вот самой записи, да и копии – тоже; укрыть их надо было, разумеется, в разных местах. Сам собой напрашивался вариант: абонировать сейфы в двух банках. Добраться до такого укрытия если и не совершенно невозможно, то, во всяком случае, куда труднее, чем вскрыть мой номер, где и тайника приличного не оборудуешь. Разумный вариант, слов нет. Однако не тут-то было…

В суре двадцатой Корана, что обозначена буквами Та Ха, в айяте сто тридцать третьем, сказано: «Отчего бы не пришел он к нам с ясным знамением от своего Господа?» Знамений полным-полно, надо только уметь их видеть и понимать; недаром там же сказано: «А разве не приходило к ним явное доказательство в первых свитках?»

Мне ждать знамения пришлось недолго. Пока заканчивалась перезапись, я включил ящик, потому что подошло время очередных известий по семнадцатому каналу – полицейских новостей. И мне уже через минуту прямо на блюдечке выдали это самое знамение. Оно имело вид сообщения о том, что минувшей ночью произошло вооруженное ограбление депозитария Интербанка – одного из тех двух, что я наметил себе для помещения своего материала. Работали серьезно, пошли на мокруху, сигнализация промолчала, видимо, налет был подготовлен профессионально. Сейфы были вскрыты, вложения, естественно, исчезли.

Совершившееся я расценил как явное доказательство наивности своего плана. Нет, рисковать не станем: после описанного случая я наверняка заработаю бессонницу, если с нехорошим упрямством осуществлю этот вариант. Собственно, это было естественно: он лежал на поверхности – значит был плох. Еще хуже могла бы быть лишь попытка отдать материалы на хранение в один из доступных мне корреспондентских пунктов крупных европейских газет. Там работают прекрасные люди, но все они, увы, журналисты, и за жареную новость продадут и остатки совести. Нет, это было все равно что пытаться сохранить кочан капусты, упрятав его в козлятник. Не вытанцовывается. А больше никаких вариантов сию минуту в голову не приходило. Не в гостиничный же сейф сдавать, на самом деле!

Ладно, решил я, решение проблемы наверняка есть, у меня в подсознании, но нужно дать ему время на вызревание – и оно проклюнется само. А пока этого не произошло, придется не расставаться с кассетами ни днем, ни ночью. Мое тело, конечно, не сейф, но оно хотя бы постоянно охраняется весьма заинтересованным стражем, персонально мной. Хорошо, что материал в сумме составляет лишь три аудиокассеты; а если бы мне пришлось прятать, скажем, Британскую Энциклопедию? Тут не обойтись было бы без прозрачных компакт-дисков и ноутбука для них; но я люблю иметь обе руки свободными и обхожусь весьма скромными диктофоном и аудиоплейером. И поскольку аппаратики эти по совместительству выполняют еще и множество других задач, ими стану довольствоваться и впредь.

Пока я приходил к этому выводу, аппарат закончил работу. Я аккуратно упаковал кассеты, разложил их по внутренним карманам пиджака. Теперь взять машину становилось просто необходимостью: рисковать своими карманами, передвигаясь в московском общественном транспорте, было бы еще более легкомысленно, чем все остальное. Мне не раз уже приходилось слышать, что с преступностью в столице наконец покончено раз и навсегда; может, я и поверил бы в это, если бы не некто, пытавшийся подстрелить меня накануне вечером. А сегодня ни за что, ни про что убивший ни к чему не причастную женщину. Да и тогда, пожалуй, не уверовал бы: нельзя за два десятка лет вывести то, с чем не удавалось разделаться за предшествовавшее тысячелетие. Можно только навести макияж, способный обмануть разве что юнцов.

Собираясь покинуть номер, я уже не в первый раз пожалел, что хожу без оружия. Однако пистолет в отличие от диктофона не является обязательным орудием производства для журналиста. Его наличие надо как-то объяснять. Конечно, имела место попытка нападения; однако о ней я властям официально не заявил – и следовательно, ее как бы и не было больше. Самое же выгодное для человека положение – это когда он ничего не должен объяснять, потому что ни у кого не возникает к нему никаких вопросов. Азбучная истина. А вообще-то отсутствие пистолета вовсе еще не означало, что я совершенно безоружен. Но пусть иные из моих маленьких секретов останутся пока при мне.

Итак, я собрался, еще раз убедился в том, что omnia mea – в данном случае то omnia, что могло понадобиться при найме машины – mecum porto, снял с двери сторожа и тоже сунул в карман, вышел в коридор, защелкнул дверь за собой и направился к выходу – на сей раз совершенно открыто, ибо цель, к достижению которой я стремился, была сейчас до смешного легальной. Те, кого я мог интересовать как личность, видимо, заранее были в этом уверены; во всяком случае, ничего подозрительного я не заметил. По телефонной книге я заранее выбрал место, где собирался взять машину; совсем недалеко по московским масштабам, туда можно было за десять минут добраться пешком; так я и поступил.

Машину я взял без труда и волокиты; обошлось это дороже, чем я думал, исходя из германских нравов и обычаев, но ненамного. Сел за руль, выехал на набережную, постоял немного неподалеку от Дубль-Арбатского моста, обдумывая, каким способом стану выяснять то, что мне хотелось выяснить для собственного спокойствия. Не зря сказано в той же двадцатой суре: «Каждый выжидает, выжидайте и вы, а потом вы узнаете, кто обладатель ровного пути и кто шел по прямой дороге!»

Глава четвертая

1

Путь мой, правда, трудно было бы назвать прямым: пришлось изрядно покрутить баранку и постоять на тормозах, то карабкаясь на второй и даже третий ярус Кольца, то снова снижаясь – все было забито до того, что шли бампер в бампер, – пока я не добрался наконец до Воротниковского и в нем разыскал местечко, где удобно было припарковаться, чтобы оставшуюся сотню метров пройти пешком. На этот раз я никого не играл, выглядел просто достаточно пожилым человеком среднего достатка – каким и являюсь на самом деле.

К интересовавшему меня дому в переулке я подошел спокойно, не вертя головой и не тараща глаз ни на что, наоборот – рассеянно глядя перед собой и стараясь лишь боковым зрением фиксировать все, что происходило поблизости. Дом был как дом – построенный в первые годы нового века на месте старых деревянных развалюх, в которых со времени оно обитали сперва сущие и бывшие театральные актеры, а потом вообще кто попало. Новый (теперь уже не совсем) дом не был роскошным, но и не пятиэтажка, кирпичный корпус о шести этажах, всего-то, и с одним-единственным подъездом; такие в свое время строили кратковременно процветавшие новорусские фирмы для своих сотрудников. В окнах, как и полагается, виднелись занавесочки и цветочки, лишь в паре окон – жалюзи американского типа; около дома стояли три машины – две «Волги», постарше и поновее, и один «Опель» почтенного возраста, на котором я, например, не рискнул бы показываться в центре города. Улица была тихой, тротуары почти пусты – потому, может быть, что час магазинных закупок уже минул, а время возвращения с работы еще не наступило. Все это меня вполне устраивало.

Я посмотрел на часы. Мое время тоже пока еще не пришло. Люблю приходить заблаговременно – в театр, на вокзал, к дому интервьюируемого, а также в банк, куда отношу чеки с суммой жалованья. Лучше обождать, чем догонять – таков мой девиз.

Ждать можно по-разному. Сегодня на вокзале (воспоминание тяжело ударило изнутри в виски) я ожидал, прогуливаясь; на вокзале это естественно, однако сейчас шататься взад-вперед, когда ты виден из каждого окна, показалось мне излишне вызывающим. Но эта часть была продумана заранее. По ту сторону неширокой проезжей части, почти точно напротив подъезда, приютился небогатый пивной бар местного значения, рассчитанный скорее всего на туземного потребителя, которому нужен прежде всего и исключительно не антураж и не присутствие знаменитостей, но пиво как таковое. Кремовые гардины на окнах бара были полураздвинуты, и, проходя мимо, я увидел, что столик у окна пустует. Я вошел. Уселся, пристроив шляпу на соседнем стуле. Заказал для старта пару бутылок портера – отечественного, разумеется, питерского: в пивных вопросах я – большой патриот. Для заедки выбрал, подумав, чипсы. Задумчиво глядя в окно, вытянул, смакуя, первый стакан. В самый раз оказалось. Если бы нечастые прохожие имели привычку заглядывать в окно, то при виде блаженного выражения моей физиономии, пожалуй, позавидовали бы; но они не глядели в мою сторону, а я не просил их об этом. Работал кондиционер, было чуть прохладнее, чем на улице, еще три столика были заняты в убывающем порядке: за одним заседали трое, за другим – двое, и за последним, наконец – один любитель ячменного напитка малой крепости. Последний на миг поднял на меня глаза, когда я усаживался; я демонстративно от него отвернулся. Пошла приятная жизнь. Я глядел на улицу, а чтобы не перенапрягать зрение, прислушивался к болтовне, что шла за компанейскими столиками. Одиночка, понятно, помалкивал.

Те, что были втроем, стартовали, похоже, уже довольно давно, судя не только по подставкам на столике, но и по тональности дискуссии. Велась она, естественно, на политические темы. В баре побогаче говорили бы скорее о делах или отдыхе, но для среднего клиента пивной политика, вероятно, долго еще будет оставаться основной темой разговоров.

– …Это даже коммунисты поняли. Однако выходит, что они тоже за царя?

– Ну а почему бы и нет? Это для них даже выгодно: общество возвращается к ситуации полуторавековой давности, когда можно снова призывать к свержению царизма, чуть только возникнет повод.

– Поводов, господа, найдется более чем достаточно, потому что государь тоже всего лишь монарх, но не чудотворец, а эта схема развития отработана давно и достаточно надежно. Так что наверняка уже готовится к переизданию Полное собрание сочинений господина Ульянова-Ленина. Читатели найдутся.

– Они-то за монархию, да; но только вот за какую?

– Минутку, господа. Мне сегодня кто-то подбросил «Российскую Правду» в почтовый ящик. Полюбопытствуем, что тут у них по этому поводу?

– Ну-ну…

(Я глянул на часы. Без десяти шесть. Скоро надо будет смотреть куда внимательнее.)

– Ага, вот: «Множество видных даже невооруженным глазом фактов убедительно доказывает, что решение о массовом и, по сути дела, принудительном насаждении ислама в России было разработано и принято прежде всего не в нашей стране, но в кулуарах ЦРУ, и именно по команде оттуда начало реализоваться у нас сразу по многим каналам. Да и было бы более чем удивительно, окажись это не так: разрушение единства общества, подрыв и в дальнейшем – полное уничтожение Российской идеи, которая лишь одна препятствует всемирному воцарению американского господства, – вот что является главной целью агрессивного Запада, особенно сейчас, когда повсеместно усиливается противостояние Соединенным Штатам…» Ну и так далее. Как всегда – с запозданием на полвека. Скучно, господа.

– Нет, какая-то доля истины в их заявлениях, конечно, есть – если уж говорить о незаинтересованности Штатов в усилении наших контактов со Средним и Ближним Востоком. В Америке в самом начале процесса никак не предвидели всех последствий – они, ясное дело, мечтали, что Россия идет к полному подчинению американской указке… Они считают, что российская позиция сорокалетней давности – во время иракской кампании – сочтена нами ошибкой…

– Да не будь у нас тогда ядерных батарей – за океаном, конечно, только порадовались бы возможности выкачать из восточного сусека все то, что там еще не успели разворовать и распродать.

– Знаете, до сих пор удивляюсь – как это у нас хоть что-то уцелело!

– Не так уж мало, если разобраться. Конечно, если бы Америку так разворовывали, там давно осталось бы голое место…

– Скажу откровенно, господа: мне тогда было просто страшно! Амбициозная власть с пальцем на кнопке повышала риск до такого процента, на какой ни один здравомыслящий не пошел бы…

– Ну, постойте! Штаты тогда действительно делали вид, что евразийская перспектива их не очень-то волнует. Они ведь сами были по уши втянуты в неприятности, им чуть позже пришлось убирать базы даже с Аравийского полуострова, где они вроде бы прописались навеки. Правда, у Вашингтона был уже невеселый, но полезный опыт общения по тем же проблемам с Японией.

– Ну, это их зубная боль, не наша…

– А спохватились они поздновато…

Время! Я вынул из кармана плейер, вставил в ухо горошину, запустил его, откинул голову, как бы слегка балдея от музыки, и отключился от болтовни за столиком.

Музыки я, правда, не слышал. В наушнике было совсем другое:

– Третий, у вас?

– Я третий. Норма.

– Готовьтесь к смене.

– Готов.

– Четвертый, у вас?

– Норма.

– Готовьтесь к смене…

Пятый, шестой, седьмой – и так далее, до двенадцати. Меня занимала скорее тональность ответов, чем содержание. Тональность мне понравилась. То, что первого и второго не спрашивали, меня не волновало: так и должно было быть. Я смотрел в окно на подъезд. За последнюю пару минут вот уже третий прохожий вошел в него. Я спросил еще пару бутылок. В наушнике была тишина. Еще прохожий, и еще. Пауза – и еще двое. По-прежнему тишина – только не здесь, не в баре. Три белых жилета успели уже расплатиться и выйти на свежий воздух, движения их были не совсем точными. Но двое еще оставались, и пивник-одиночка – тоже. Двое бубнили каждый свое, похоже, нимало не пытаясь выслушать соседа; языки их проявляли склонность к заплетанию.

– …Уровень патриотизма неизбежно влияет на истолкование истории в целом…

– Нет, это из области предположений. Я вот начал интересоваться прошлым еще в детстве. Мой дед как-то читал мне вслух книгу «Капитализм в России», издание тысяча девятьсот двадцать пятого года… Вам не попадалась такая?

– Ерунда, все не так… За сотню лет держава наша не поумнела. Да и за все века до того – тоже. Проклятая российская карма…

– Вот именно. Там писалось о старой России, еще царской, что в нашей таможенной системе дело шло прежде всего об удовлетворении ненасытных интересов казны.

– Казна, казенная часть. Кожух, корпус, планка, шатун с мотылем, возвратная пружина, приемник с ползуном… Раз-два-три, ну-ка на катки, подносчик, дай патроны, наводчик, наводи!

– Послушайте, по-моему, вы совершенно…

– Ерунда.

– Так вот, там писалось, что интересы действительного развития производительных сил страны стояли при этом на заднем плане. Для того чтобы содержать обветшавший бюрократический режим, русскому потребителю приходилось платить за все втридорога.

– Втридорога. Сколько стоила раньше кружка пива? А сколько сейчас?

– Вечное повторение пройденного.

– Пускай приходят – кто они там: и ныне дикой тунгус, и друг степей калмык…

– Но мы же не прибалты какие-нибудь, чтобы так просто вымирать?!

– Движение по спирали – чушь. Как угодно: по кругу, по эллипсу, только не по спирали. А скорее всего вообще по параболе. Из ничего пришли и в никуда идем.

(Ольга, – подумалось мне, и укололо в сердце. – Что же ты так – вдруг в никуда? Как это я тебя – под пулю? Что же мне теперь? Ольга…)

– Брести по своим следам до полного вымирания…

– Я же говорю – парабола! Гипербола!

– А пошел ты!

Они перешли на нормальный пивной язык, матери и отдельные части тела запорхали вокруг как бабочки. Бармен покосился на них – но, похоже, они тут завсегдатаи и возможности их хорошо известны. Я слушал их без интереса: искусству красноречия я в молодости обучался у великих боцманов, а тут скучно препирались отставные интеллектуалы – такие же, как и те трое. Дом в свое время, сразу после постройки, вспомнилось мне вдруг, принадлежал никакой не фирме вовсе, а куда выше: Академии Наук, но жили в нем не нобелевские лауреаты, конечно, а энэсы, снабженцы и бухгалтеры. Эти были явно из энэсов.

Но тут мой наушник ожил.

– Третий на ноль: сдано – принято.

– Третий четный: свободен.

– Четвертый на ноль…

Я дослушал до конца, одновременно провожая взглядом людей, по одному покидавших дом. Они расходились – кто направо, кто – налево, кто – наискось через улицу, и исчезали из поля зрения.

Стоп! – вдруг подумал я. – Что-то не так…

Что-то не так было на улице. Или, может быть, у меня в голове: какая-то арифметическая ошибка. Вышло из дома на одного человека больше, чем вошло. А ведь этого не должно было быть. Никак не могло. А если все же было… значит, не зря я просиживаю тут штаны.

Наушник бормотал:

– Второй. Нужно поторопиться со средней частью текста. Подтвердите получение обычным способом.

Это повторили еще дважды. Но мне было не до того. Один лишний. И похоже, я уже знал – кто именно. Я обернулся к дальнему столику в углу. Одинокий праздношатающийся, сидевший за ним, поднял на меня глаза. Я кивнул. Он оказался рядом. Я в окно показал ему уходившего:

– Вон того. Не спутай. Нейтрализуй его. Потом доложишь для передачи мне.

В следующую секунду я уже наблюдал в окно за его удаляющейся спиной. Вспомнил о словах, только что звучавших в моем ухе. Неспешно допил пиво, выключил плейер, вынул из уха горошину, поднялся. Можно было спокойно уходить. В Реанимации все обстояло нормально. Во всяком случае, сейчас. А вот перед этим что-то нарушилось. Кто-то, кому никак не следовало быть в этом доме, там все же оказался. Человек, весьма напоминавший моего вокзального незнакомца. Не лицом, нет, хотя и у этого оно было достаточно маловыразительным; но фигурой, походкой – чем-то таким. Ничего, теперь по пятам за ним следует опытный человек. Надо надеяться, сумеет все сделать как надо… И тем не менее вывод может быть только один, не подлежащий обсуждению: база Реана засвечена. С арифметикой спорить не станешь. И конечно, все тут должно остаться точно так, как сейчас – за исключением одного: номеру Первому придется сменить место жительства. Сразу. Сегодня же. Немедля. Сейчас – прямо с движения – дадим нужную команду. Тут промедление смерти подобно – в самом прямом смысле.

– Реан! Здесь второй. Незамедлительно, не теряя ни секунды, проверьте все здание: подозреваю, что курочка снесла яичко. И первому сразу же уйти в резерв. Передайте, что это моя инициатива.

– Будет сделано.

– Конец связи.

Старички мои, старички, – думал я, выходя. – Хорошо быть пенсионером – если платят, конечно, но с этим уже лет сорок, как наладилось, вы тогда еще молоденькими были, а я и вообще пешком под стол ходил… Вы хоть поболтать можете вволю. Хочешь – о политике, хочешь – об истории. И политика, и история – это как сон, который может длиться бесконечно, так что и просыпаться не хочется. Особенно если это история России. Никто не знает, что такое Россия, а что собой представляет ее история, особенно последних десятилетий – и того менее. Да никто и не хочет знать, если разобраться. Воистину, не зря сказано в суре тридцать седьмой «Стоящие в ряд», айяты тринадцатый и четырнадцатый: «Когда им напомнишь, не вспоминают. А когда они видят знамение, насмехаются».

Однако же хорошо смеется тот, кто смеется безнаказанно.

Именно так.