Текст книги "Самурай. Рождение. День первый"

При первом же скрипе ворот, Никифорыч метнул себя на бок, лицом к переборке и, натянув своё шкурное покрывало по самые уши, протяжно, с лёгким присвистом всхрапнул, как бы давая мне знать, что из следующего акта этой разыгрываемой драмы, комедии, водевиля ли, себя он исключает совершенно. Нету и всё тут.

Значит действующим лицом оставался только я и в свете доведённой недавно высокой мудрости Древнего Востока, элементарно не представлял что делать и как вести себя дальше. Но лишь собрался было просто выйти на кухню и встретить гостя или гостью, кто бы там ни пришёл, обычным радушным: «здравствуйте, проходите, садитесь», как чародеец махнул из-под покрывала рукой и прошипел что-то сквозь зубы. Я понял его жест как приказ спрятаться и нишкнуть. Затаиться, и ни гу-гу.

Прятаться достойно времени не оставалось, так как гость давно вытер подошвы валенок о прутья голика, проскрипел половицами сеней и уже тянул на себя ручку входной двери. Пока дверь распахивалась, пропуская визитёра, пока закрывалась следом, я уже стоял в тёмном закутке запечья, отделённый от нежданного пришельца какими-то метром с четвертью пространства да щелястой перегородкой из струганной дюймовки.

– Дома ли хозяева, – с ударением на последний слог, так что получилось певуче протяжно, раздалось у меня почти возле самого уха, и я без особого удивления узнал старшую ездаковскую дочку.

Что-то слишком часто стал я возвращаться мыслями к этой девице, хотя оно и понятно, учитывая ту роль, что сыграла она в моей жизни, став своеобразной крёстной матерью, и не удивительно, – видная девка, статная. Мимо пройдёт, поведёт глазищами, в душу будто зноем полдня пахнет, и не хочешь, да обернёшься вслед, очумело уставишься в гибкую спину.

Да ладно бы коль глянул и забыл, так ведь нет. Пройдёт, зараза, глянет, а у меня потом весь день из рук работа валится. Образно, конечно, говорю. Из рук у меня хрен чего выпадет, но сосредоточиться ни на чём не могу, всё она мешается. Опять немного не то, знамо дело, не писатель – кроме как на школьные сочинения, автобиографии да письма из армии бумаги сроду не марал.

Словом, что бы я ни делал, чем бы ни занимался, она всё время рядом, где-то тут, за плечом, стоит, смотрит и молчит. И, вроде бы, когда она тут, на душе легче, светлее, что ли. Наркотик какой-то: морфий или конопля там, для отдельно взятой личности, – тоже ходишь блаженненьким. Дурь, одним словом, иначе и не назовёшь.

Может оно бы и ничего, когда б в меру: раз в неделю, там, или дважды в месяц, так ведь она ежедневно дорогу переходит и каждый раз норовит глазищами ожечь. Со двора, было, по три дня не выходил, на ключ, так только до свету, но ведь она, стервозина, найдёт предлог, припрётся как вот ныне, и здесь достанет. Сдаётся мне, что роль спасительницы и крёстной ее никак не устраивает, похоже, ей совсем другое надо.

Играет, ровно с приятелем, а я ведь мужик, живой пока, хоть забыл уже как они, бабы-то, пахнут. И надо бы охолодить девицу, чтоб не баловала, не шутила с огнём, ведь мы с отцом её почти что ровесники, да честно говоря, не хочется. Не желаю наступать себе очередной раз на горло, лишать себя последнего светлого лучика. Да и боязно как-то, – хуже бы не вышло. Я ведь, как ни-как посторонний. Не только здесь, на Выселках, но и вообще на этой Земле, в этом времени, в этой реальности.

Посторонний, а если говорить прямо – чужой. И некуда мне податься. Жизнь дала трещину, да что там трещину, – обрыв, пропасть. Обрыв, пожалуй, точнее. До обрыва, – всё что имеет нормальный среднестатистический гражданин общества, за три с лишним десятка лет сознательной жизни. После – недоумение и память. Причём недоумения – девять десятых, а памяти с гулькин хрен.

И не видно выхода. Ни выхода, ни вылета, ни выезда, Сижу на этих драных Выселках у колдуна в работниках и в село лишний раз боюсь нос высунуть, а ну как участковый привяжется. Хотя, участковый, если б захотел или задание соответствующее имел, давно бы наведался, поинтересовался, документики спросил. Вон, на последней ездаковской охоте в начале декабря милицейский районный начальник собственноручно мне водку наливал, за, так сказать, егерские способности и усердие. Так что знают про моё существование, но не интересуются ни участковый, ни советские власти. Видно не желают признавать наличия. Принять как личность на территории своего влияния. Я для них даже не букашка, так, фантом, призрак, – то чего нет и быть не может, потому что не бывает никогда. Какие у призрака документы, с него и анализов не возьмёшь.

Шучу я так с тоски, хотя какие могут быть шутки в моём положении, документов-то и вправду никаких, ни малюсенького клочка бумажки. А нет документов – и человека нет. Нет и не было. Случись что, ни один Красный Крест не сыщет, какие уж тут шутки.

Шучу, а, самому взвыть хочется и башкой в печку колошматить. Вот проблема почище ездаковской дочки. Та хоть просто стоит за плечом и светит, а эта и долбит, и ноет, и свербит. С какой такой болести именно со мной приключилась эта оказия? Почему другие блажат и хоть бы прыщик вскочил на заднице? Меня-то с какой стати угораздило в этот театр, именно театр, потому как происходящее всё больше напоминало зрелищное действо, словно кто-то там, наверху, из заоблачных отстранённых сияний, разыгрывал с моим непосредственным участием на самодеятельной сельской сцене водевиль, комедию, а скорее всего – драму. Драму моей конкретной персональной, и, к моему глубокому прискорбию, единственной и неповторимой жизни.

– Юрий Никифорович, мамка вам рыбника послала, из налимов, что вы вчера с жильцом-то вашим передали, – донеслось уже от занавески, что закрывала проход в эту половину и я плотнее вжался в угол между печью и заборкой. Ступи она пару шагов внутрь, обернись, и наши глаза встретятся. Немая сцена, как говорится. Режиссёрску бы бабушкину мать за ногу! Прятки-загадки!

Колдун в ответ пустил носом руладу, напоминающую эхо густого свистка отдалённой пароходной сирены и сладко почмокал губами. Словом продолжал вести свою роль на самом высоком уровне актёрского мастерства. Дочка же ездаковская, да и что с неё, девчонки, взять, свою играло гораздо слабее.

– Спит, – протяжно и отстранённо выдохнула она, в сторону.

Это самое «спит», отрешённо опущенное в пространство прозвучало точь в точь так же как если бы на сцене один актёр потормошив другого за плечо, вышел бы к зрителям и объявил в полупустой зал: «Спит» или «Умер».

Колдун в ответ на эту реплику ещё раз пучкнул губами. Передвигалась эта девица тихо, будто кошка на охоте, потому что не успело опуститься на пол это самое «спит», как на кухонном столе зашуршала бумага и мягко шоркнула тряпка по доскам столешницы, Звуки эти были постижимы и вполне мне понятны: протёрла стол тряпкой, видно решила, что не очень чисто прибрано после нашей пироговой трапезы, и положила завёрнутый в газету рыбник. Ясное дело: девка, она девка и есть, – потенциальная баба, – страсть к порядку и опрятности всосалась в кровь с молоком матери, – подумал я и вспомнил, что оставил расшитую петухами холщёвую рединку, в которой колдун принёс ночные пироги, прямо там, на краю стола. Не то что бы это был какой-то уж очень жуткий криминал, знала ведь, где и возле кого оставила, но всё равно мне стало немножко неприятно. Самую малость, но неудобно, стыдновато как-то, и я навострил уши, пытаясь хотя бы слухом выстроить ход её действий.

Может быть потому и застал меня следующий звук совершенно врасплох, вынудив дрогнуть кожей всего тела, так что волной от лба к темечку качнулись волосы и ощутилась ватная слабость коленей. Это был лёгкий скребущий удар по заборке сзади меня. Словно кто-то неосторожно провёл быстро острыми ногтями поперек волокон сухой сосновой доски. Впечатление было таким, будто меня от затылка до самого копчика мгновенно прошили вдоль всего позвоночника ледяным толстым ломом.

Я ждал и допускал чего угодно и где угодно, но не в такой непосредственной близости, тем более, что с той стороны заборки на уровне моего затылка, там где скребанулось, была лишь полка над умывальником с обмылком чёрного хозяйственного мыла в грязной мыльнице да роговым гребнем с на треть обломанными зубьями.

Тут же потянуло холодом из растворённой двери, пропищала пружина в сенях, стукнула щеколда калитки в воротах.

***

Пока я выбрался из своего укромного местечка, пока сошла крупная дрожь и я сумел перелезть мрачный, словно последнее прибежище и такой же длинный, но высокий сундук, колдун уже сидел на лавке за кухонным столом и ковырял рыбник большим хлеборезным ножом. С брезгливым выражением на лице, он держал нож за самый кончик деревянной рукояти и будто палкой копался в середке, всем видом своим показывая не просто неудовольствие, но и такую степень отвращения, словно перед ним был не горячий, только что с жару, рыбник, а кучка нечто совершенно противоположного.

Я забрал хлеборез и твёрдым движением рассёк пирог ровно пополам, повернув его исковырянной половинкой к хозяину.

– Патлы свои чесал сегодня? – взгляд чародейца был строг и серьёзен.

– Ну и чесал, гребня, что ль, жалко, – всколыхнулась не осевшая ещё муть обиды за сопелю и унизительную жуткую оторопь за сундуком.

– Жалко у пчёлки, всё остальное жалость. Учу тебя, остолопа учу, видно всё не впротык. Сколько раз говорено было: не оставляй за собой, прибирай.

– А что такого, – попытался я было окрыситься в своё оправдание.

– А ничего, – резко перебил меня хозяин. – Тебе говорят, так ты слушай, придурка-то лагерного из себя не корчи. Может, конечно, оно тебе-то и на пользу, потому как влюбленность стимулирует выработку в организме гормона окситоцина. Гормон этот ускоряет процесс заживления ран и вообще – обладает болеутоляющими свойствами. Да только и любовь нынче запротоколирована как очередная болячка и внесена под соответствующим номером в реестр заболеваний Всемирной организацией здравоохранения. Вписали как психическое отклонение под пунктом «Расстройство привычек и влечений». Под тем же пунктом проходят, кстати, алкоголики, маньяки-поджигатели, игроманы, токсикоманы, клептоманы и выдёргиватели волос. Так что, коли ещё и эта начнёт, кранты, тебе, парень, и так едва удерживаю. Уж долблю, долблю, а всё как об стенку горох, – добавил он примирительно, без накала уже, и вонзил крупные жёлтые зубы в пирог.

Хоть и был я немало озадачен столь неожиданно резким тоном очередной проповеди, всё таки отметил, что половинку рыбника Никифорович захватил нетронутую, ту что была от него дальше. Значит расковырянная предназначалась мне изначально и этот факт вряд ли мог улучшить настроение. Но мысли занимало совсем другое.

«Если и эта начнёт» – повторял я про себя вновь и вновь слова Никифоровича. Если есть эта, значит существует и та, другая. И мгновенно всплыли в памяти те сучки на строганной потолочной доске с сетью царапин и трещин, образующих овал лица под извивами пламени рыжих волос.

Между рисунком и той, другой, была явная непосредственная связь. Связь покуда что совершенно невнятная, но я был абсолютно уверен, что пойму её, как только вспомню ещё одну, а может быть и не одну, а несколько придётся вспомнить, чтоб сложить ясную достоверную картину из частиц моей прошлой жизни. Вспомнить было лишь вопросом времени и я переключился мыслями на «эту».

Под «этой» хозяин явно подразумевал старшую ездаковскую дочь, нашу недавнюю посетительницу. Что она должна начать? Что такого неприятного может сделать для меня эта девчонка, по сути своей ещё более ребенок чем женщина? И тут же понял, что сможет.

Я метнулся к рукомойнику, схватил гребень с полки. Волосы у меня уже отросли и обычно после утреннего туалета в основаниях зубьев на гребне всегда оставалась некоторая часть моей шевелюры. Гребень же в руке был совершенно чист. Я положил его на полку и вновь скребанул душу тот самый звук, – лёгкий царапающий удар.

Я вернулся к столу. Хозяин уже прикончил свою долю рыбника и сытенько сидел, привалившись спиной к стене. Сидел, смотрел сквозь меня спокойно-сосредоточенно и правой рукой оглаживал клочья пегой своей бороды. Иногда пальцы руки находили нечто в буйной растительности: может быть крошку теста или малый кусочек налимятинки.

Осторожно выпутав неожиданную находку из чащобной густерни, не взглянув, отправлял её на зуб и долго смаковал, перекатывая по нёбу и проводя кончиком языка по розовой мягкости губ, как бы пытаясь по остаткам вкуса, восстановить сочную целостность всей доли.

Наконец, очередные изыскания не увенчались успехом; запасы в бороде, похоже, иссякли окончательно и колдун опустил глаза к столу, сосредоточив взгляд на другой половинке пирога. Рыбник лежал, светясь маслянистой тонкой коркой и разрез его, где белая толстая мягкость налимьего мяса чередовалась с желтизной пассированного репчатого лука и мрачной зеленью лавра, обильно сочился соковой влагой. Сок этот уже успел стечь на столешницу и пропитать насквозь газетный лист под пирогом. Потому над столом, как впрочем и по всей кухне, стоял густой сладковатый аромат жирной налимятины, запечённой в ржаном тесте совместно с луком, лавровым листом и ещё парой-тройкой приправ, ведомых только стряпухе, создательнице данного конкретного, не согрешу ни в малости, если назову так, произведения кулинарного искусства. Очарование аромата, что заполонил нашу кухню, вкус пирога, не удалось бы, пожалуй, передать на бумаге ни одному из живущих, живших ли когда-либо в реальностях, мастеров российской словесности; любые слова смогут создать лишь образ бледного эрзац-подобия. Это как если бы кто-нибудь, попробовав советского кофейного напитка «Арктика» или какого-нибудь «Ячменного колоса», взялся рассуждать о достоинствах настоящего бразильского свежемолотого кофе.

Но, каждый, кто хоть раз отведал кусочек налимьего рыбника, изготовленного Галиной Ездаковой, будь он утонченный гурман или порося, что сопёт всё подряд, лишь бы в тарелке было побольше, без сомнения вспоминает об этом угощении как о самом светлом мгновении своей жизни.

Остатняя часть пирога явно не оставляла хозяина в покое.

– Что не ешь? Аппетита нет иль после времени попоститься надумал? Так прошёл Филипповский пост. Закончился. И не пятница сегодня, а среда – день, безусловно, рыбный. Хотя, оно, конечно, пост сердце согревает, бережёт душу от греха наносного напрасного, да ведь не время пока. Напостишься ещё после Масляной, – притворно-участливо рассуждал он, перехватывая хлеборез поудобнее с явным намерением ополовинить остатки. Вот и котище Парамонище, угнездившись на моей табуретке, с явным вожделением тянулся к рыбнику загребущей когтистой лапой.

Тут уж не до обид и не до размышлений: та ли, эта ли, какая ко псам разница, коль нависает реальная угроза остаться без обеда. Я схватил кусок со стола и ткнулся ртом в ароматную мякоть. Ощущение было таково, словно я с размаху укусил стальную гайку.

«Камушек, что ль на счастье запекли», – мелькнула у меня мгновенная мысль, но это была не галька и даже не пуговица. Это было гладкое, с виду похожее на обручальное, большое кольцо из тёмного шероховатого металла. Внутри его аккуратно было заправлено лилово-чёрное семя обыкновенного огородного боба.

– Ну вот, что и требовалось доказать. Теперь ты у нас бобовый король. То бишь царь всех Выселков с лугами, полями, пальниками и мочажинами, – и хотя глаза хозяина лучились, да что там лучились, захлебывались смехом, в голосе его не было и малого оттенка иронии.

В ответ я одарил его столь яростным взглядом, что, казалось, способен был воспламенить сырую зелёную картофельную ботву. Никифорович взгляда моего будто и не заметил, и спокойно и безмятежно сидел прислонившись к простенку и, сложив переплетённые пальцы рук на груди под бородой, смотрел сквозь меня ясным наивным взором.

Ну да и я не лыком шит. Тоже кой-чего постиг уже в нашем совместном житии, научился кой-чему. Кто-кто, а я знал, что за внешней расслабленностью крылось внутреннее напряжение и предельная концентрация мыслей, полей, оболочек. Это был один из элементарнейших способов внутренней защиты. Так я сейчас умел и сам. Нужно было сесть, скрестив ноги и переплетя пальцы рук, сократить радиус энергетической защитной оболочки биополя, сгустив её до тяжёлой плотности свинца. Превратить поле из способа получения информации в средство защиты. Средство самое простое, и, как правило, самое эффективное. В такой защите вязнут и жгучие будто луч лазера острые эманационные выпады злобы, и тупое давление тихой ненависти. И это было первым, чему хозяин научил меня, едва я начал проявлять малейший интерес к себе и окружающей действительности.

Но защиту эту можно было, не прилагая особых усилий, сделать и оружием. Достаточно было лишь представить её в виде купола, покрытого слоем зеркальной серебряной амальгамы. Тогда оставалось всего только сидеть и смотреть на противника безмятежными и добрыми глазами, наблюдая как всё больше распаляется он, получая обратно заряды своего собственного гнева, как сжигает в клокочущем пламени всепопирающей ярости невосполнимые запасы своих тонких структур.

Я не знал точно, закрылся ли хозяин зеркалом, и судя по первому моему выпаду – нет, но зная его любовь к спецэффектам, дальше прощупывать не стал. Не то что бы не отважился рисковать, просто пропала вдруг вся злость, поэтому отвёл взгляд, сунул кольцо в карман, чтоб разглядеть на досуге и, дожёвывая пирог, направился к двери. Да и в самом деле, игрушки игрушками, а жизнь продолжалась и баню давно пора было затапливать.

– Газетки на сундуке возьми на растопку, – голос Никифоровича, за моей спиной был ровен, тих и бесстрастен, хотя, как я отметил внутренне, не без нотки некоторого самодовольства. Не зря, мол, сопеля, я на тебя время гробил, кой чему научил всё-таки.

***

Баня, как извечно заведено на Руси, стояла на задах одворицы, на самом скате речного берега, так что проблемы с водой не было совершенно. Тропка от задней калитки двора до реки, тоже пробегала в непосредственной близости от дощатого пристроя предбанника, так что опять же облегчение, прогребать не надо, даром ли через день бегаю на речной лёд с пешней проверять мордушки на налимов. А вы думали откуда налимчики в ездаковских пирогах, – из наших мордушек, вестимо. Так что на все подготовительные работы у меня ушло минут десять, ну может пятнадцать от силы: отгрести снег от дверей предбанника, да расчистить пешенкой майну.

Я наполнил водой замурованный в каменку чан и подпалил трубки бересты в щелях дровяной кладки. Пока разгорится, можно было и за газеты взяться. Их было восемь штук и все разные не только по названию, но и по виду. От знакомой до боли сердечного спазма, родной краснознамённой «Правды», исполненной в безыскусной журнально-рубленой гарнитуре, до аляповатости церковно-славянского шрифта «Труб Иерихона». Я перелистал все восемь, просмотрел каждую, хотя бы сикось-накось, пусть из угла в угол, но пробегая глазами все материалы. Или по крайней мере те, что наиболее бросались в глаза. Несмотря на разноголосицу названий, пестроту полос и оригинальничанье шрифтами, все эти разнообразные «Правды», «Ведомости», «Вести», «Трубы» и «Глашатаи» повторяли одна другую и были едины, особенно в передовицах, где соответствующие лидеры обращались к своей пастве с рождественскими посланиями. Особенно оригинальным показалось мне поздравление с Рождеством Спасителя из уст генерального секретаря ЦК КПСС, хотя что в том было удивительного, может в ихней России коммунисты и не рушили церквей, тем более, что фамилия следующая за титулом, коими было подписано обращение была мне совершенно незнакома ни по своей родной, ни по теперешней реальностям. Кроме генсека, с проздравительными программными речами выступали: Президент Союза ССР; Президент Российской Федерации, эти заплывшие глазки под сединой зачёса были мне чересчур знакомы; Председатель Верховного Совета Народных депутатов; Чрезвычайный Полномочный Диктатор; Председатель Объединённого Совета Конфедеративных государств, Государь всея Руси, включая Великую, Белую, Малую, Червонную, а также Лифляндии, Финляндии, княжеств Польского, Литовского, Прусского и прочая, прочая, прочая. Завершал этот произвольный парад некий Тихон Третий, патриарх, тире, самодержец Государства Святая Русь.

Некоторых из этих лидеров я знал по своей родной реальности. Не лично, конечно, куда уж нам со свиным-то рылом в калашный ряд, – по газетам, по экрану телевизора, по средствам массовой информации то есть. Знакомы мне были оба президента: как мордастый, так и меченый, и чеченец из верховного Совета. Так же на слуху была одно время и четвёртая фамилия – генерала-освободителя и Чрезвычайного Диктатора, по совместительству, очевидно.

Не удивляло и то, что почти все они были от 25 декабря. Хозяин-колдун давно уже прояснил мне суть произошедшего со мной персонального катаклизма, а именно то, что угораздило меня оказаться в неподобающее время в неудобном месте. И хвала Создателю, что перешагнул я в соседнюю моей родной реальность постперестроечной России, а не через пару измерений в государство-патриархию, допустим Тихона Третьего, где радикалы-старообрядцы запросто перекрестили бы меня в огненной купели. Так что, по уверениям чародейца, повезло мне просто несказанно.

Наверное, так оно и есть. И совсем не потому, что так утверждает хозяин. Так я склонен считать и сам, да и весь мой опыт здешней жизни, по крайней мере тот, что я способен воспроизвести в памяти с начала нынешней осени. Прежде всего, надо отметить тот факт, что знакомые названия моей родной реальности, пусть и повторялись в новообретённой, но отличались на конкретной местности. И если у нас там Выселки отмечались лишь зарослями крапивы над бесформенными буграми да ямами, то здесь – жили люди. И неплохо жили. Ивановская мельница, например, выше по реке вполне успешно функционировала. С мельничихой с мучным именем Меланья, плотиной и вертящимся колесом; а не в виде гнилых зубьев свай на сливе перед омутом с берегами заросшими ивняком да вездесущим бурьяном.

Основное же отличие, по крайней мере отмеченное мною лично, было в календаре. Недаром оговорился, – заметить и сравнить я мог разве что очень большое, глобальное, так сказать. Например, то, что в здешней России сохранилась советская власть. Потому как в селе был сельсовет. Не знаю, как уж там насчёт Союза нерушимого, может и здесь он был пусть и не растащен, а модернизирован, но флаг над сельсоветом, сам видел когда забирал ездаковскую кобылу, был красный, а не трёхцветный. Только это случилось уже позднее, первым же открытием был календарь. Эта версия России жила по григорианскому, западноевропейскому то есть, календарю. Я не преминул поделиться своим открытием с Никифоровичем.

– Ничего удивительного, – пояснил хозяин. – Даже высоколобые физические и математические умы, вот уж на что непробиваемое в смысле необычности учёное племя, подтверждают наличие альтернативных миров. Ясное дело, мы-то с тобой видим их воочию, но и они подтверждают! Понятно, одевая реальность в свои формулировочные одежды, камуфлируя, как это у них заведено, наукообразной мишурой и словесной шелухой. Каким-нибудь принципом неопределённости вероятностности результатов события при рассмотрении его с точки зрения квантовой механики. Или общей детерминированности Вселенной.

В современной науке теорию о многомерности миров выдвинул некий англосакс Эверетт в середине ХХ века. Он сделал предположение о том, что ежедневно наша вселенная расщепляется на большое количество вселенных, каждая из которых также расщепляется. Этакая теория ветвистого куста. По ней в итоге появляется огромное количество параллельных миров, где существует человек. Через три десятилетия была выдвинута новая теория, в которой новые вселенные рождаются непрерывно. В самом конце ХХ века появилась ещё одна теория миров. Согласно ей, вероятность зарождения жизни во вселенной настолько мала, что больше напоминает случайность. Так же случайно рождаются и параллельные миры, которые служат местом для проведения экспериментов по созданию жизни. И, наконец, самая новая теория была выдвинута в начале двадцать первого века, в которой предполагается что разные вселенные различаются не только космологическими свойствами и местоположением, но и физическими законами.

В общем, нагородил чародеец заборов из понятий, символов да смыслов – чёрт ногу сломит. Впрочем, я тоже грамотный, тоже с книжицей люблю полежать, причём не только про воров там, шпионов и прочих брутальных типов, но и фантастические романы. Так что о теории вероятностного исхода любого события и сам могу порассуждать и пофантазировать.

– Концепция множественных миров неоднократно упоминается, кстати, – чародеец по-лекторски притушил голос, – и в трудах индуистких религиозных мудрецов и философов, в частности в Бхагават-пуране, одной из частей священных писаний индуизма, также известной как Шримад-Бхагаватам. Считается, и думаю, не без основания, что тексты эти изречены более пяти тысяч лет назад. Здесь описываются истории различных воплощений, а точнее явлений, а говоря по современному, аватар Бога в материальном мире. В этом сочинении также содержатся обширные сведения по философии, метафизике и космологии. Именно здесь открывается панорама исторического развития Вселенной, повествуется о путях самопознания и освобождения. Цитирую: «Ты существуешь в начале, в середине и в конце всего, от самой маленькой частички космического проявления – атома – до гигантских вселенных и всей материальной энергии. Тем не менее, Ты вечен, не имея начала, конца или середины. Ты воспринимаешься, чтобы существовать в трех этих фазах, и таким образом Ты являешься неизменным. Когда это космическое проявление не существует, Ты существуешь, как изначальная потенция… Есть бесчисленные вселенные за пределами этой, и несмотря на то, что они бесконечно велики, они вращаются в Тебе, подобно атомам». Дошло ли до тебя, о бестолковейший из неучей? Бесчисленные вселенные, что вращаются и пересекаются даже в тебе. Это ли не концепция взаимопроникновения и множественного пересечения, так называемых, параллелей?

Надо полагать, сейчас колдун в очередной раз лицедействовал и приглашал меня принять участие в розыгрыше сценки из жизни какой-нибудь средневековой державы Ближнего Востока.

– Дошло-то дошло, о величайший из визирей, – поддержал я эту игру, а чего бы и не побаловаться. – Так-то оно так, да вот обратно-то как?

А никак, – жёстко и определённо отрезал хозяин. – Если принимать во внимание существующие физические законы, пусть даже лишь те, что человечество открыло и осознало, то нельзя отрицать, что связь между параллельными мирами может осуществляться через квантовые тоннельные переходы. То есть, теоретически получается, что перейти из одного мира в другой можно, но для этого потребуется огромное количество энергии, которого нет даже во всей вселенной. Поэтому считается, что на практике такой переход неосуществим.

Возможен также и вариант, по которому переходы между мирами могут осуществляться через топологические туннели, связывающие отдаленные части Вселенной через «кротовые норы», или «червячные ходы», именуемые также «мостами Эйнштейна-Розена» или «горловинами Шварцшильда» или чёрными дырами. Эти «кротовые норы» могут сокращать дистанцию между разными областями пространства и времени. Через топологический туннель удастся добраться до отдалённых районов Вселенной быстрее, чем следуя скорости светового луча, летящему по нормальному, протяженному пространству-времени. Теоретики утверждают, будто эти чёрные дыры могут служить путями из одной реальности в другую и обратно. По крайней мере, математика не отрицает возможности существования пространственно-временных структур, напоминающих кротовые норы, которые связывали бы параллельные миры. По словам учёных, существование их теоретически возможно. Согласно современным моделям, основанным на общей теории относительности Эйнштейна, могут существовать только крошечные «норы» размером меньше атома. Сохраняют их открытыми образования с отрицательной энергией, известные под названием «экзотическая материя». Мало того, теоретики квантовой модели мира утверждают, что эти кротовые норы являются одним из вариантов перемещения из одного мира в другой с огромной скоростью. Есть, правда, одна существенная проблема – норы эти пока никто не нашёл…

Зато один теоретик из Пулковской обсерватории Санкт-Петербурга провёл расчёты для «нор» большого диаметра, которые также согласовались бы с известными законами физики. Новые вычисления показали, что существуют устойчивые дыры в пространстве, провалившись в которые можно очутиться в удаленной галактике. Причём такой топологический проход достаточно больших размеров, который будет оставаться открытым на время, нужное для использования людьми, можно создать искусственно.

Это всё теории теоретиков, практика же ещё сложнее, хотя в чём-то, если исходить из нашего с тобой личного практического знания, гораздо проще. Так что, в данный конкретный момент – никак, а в дальнейшем – просто не знаю. Будущее покажет, потому как сдаётся мне что совсем не зря ты шагнул через грань. А вот кто помог, будем разбираться, – чародеец вновь многозначительно пучкнул губами и замолк, глубокомысленно уставившись в оконное стекло. Будто что-то мог рассмотреть за толстой морозной наледью.

Словом, не дал мне никакой, даже самой призрачной надежды. Главное же, что я уяснил из того первого разговора, было осознание наличия в непосредственной близости полдесятка альтернативных русских реальностей с различными общественными устройствами и, как прямое следствие того, различными календарными системами. Колдун мой не мог с точностью назвать события после которого наша общая Россия расщепилась на альтернативные системы, но утверждал, что непременно где-то между царствованиями Петра Великого и Николая I.

Именно тогда в 1830 году, при самодержце Николае Первом, Российской Академией наук было предложено провести переформатирование календарной системы. В моей родной реальности, бывший в то время министром народного просвещения князь Ливен представил реформу в докладе царю как дело «несвоевременное, недолжное, могущее произвести нежелательные волнения и смущения умов». Добавив, что «выгоды от перемены календаря маловажны, почти ничтожны, а неудобства и затруднения неизбежны и велики». Царь написал на этом докладе: «Замечания князя Ливена совершенно справедливы» – и вопрос был похоронен.