Текст книги "Два Генриха"

Утром, чуть свет, обоз зашевелился, загудел на все голоса. Развели огонь, принесли воды, сварили похлебку и, плотно позавтракав, вновь тронулись в путь.

День выдался ясный. Луга пестрели молодым разнотравьем, вдоль дороги каймой желтели уходящие вдаль колонии одуванчиков, из кустарника без конца доносился птичий гомон, и свежий воздух с низовьев Дуная дышал влагой.

Сколько уже проехали, кто знает, за разговорами время летит быстро. Не успели опомниться, как солнце перевалило за полдень и поползли тени. А города все не видно. Хотели дать лошадям кнута, чтобы засветло достичь реки, на берегу которой стоял Страсбург, но тут старшина поднял руку, делая знак к остановке. Впереди, за полями темнела полоса. Ганс вытянул руку, указывая на нее:

– Рейн!

Все шумно вздохнули и тут же решили немного перекусить.

– Где же город? – спросил Ноэль.

– По другую сторону реки, – ответили купцы. – Еще моста не будет видно, а уже покажутся сторожевые башни замков и городских ворот.

Так все и оказалось в действительности. Когда поравнялись с каким-то замком и проехали через деревню, увидели впереди большой деревянный мост через Рейн, и прямо перед ним – раскрытые массивные городские ворота. И у моста, и у ворот стояла стража. Там и тут требовалось заплатить пошлину за проезд. Епископ Страсбурга Вильгельм Баварский – глава города – придавал этому весьма большое значение.

Страсбург был крупным торговым центром, притягивал к себе всех иноземных купцов. Здесь сходились торговые пути – из Средиземноморья к северу Европы, и с запада на восток до славянских государств. В этом городе всегда было шумно; до первых криков фонарщиков и выхода вечерней стражи жизнь кипела ключом. Сравниться со страсбургскими ярмарками могли лишь ярмарки в Шампани, которой со временем и досталась в этом плане пальма первенства.

Миновав площадь у ворот, обоз проехал по широкой центральной улице и остановился на перекрестке.

– Вот мы и приехали, рыцарь, – сказал Ганс, – здесь и расстанемся. Жаль, недолго продлилось наше знакомство; давненько не доводилось беседовать по душам с хорошим человеком.

– Спасибо и тебе, – ответил ему Ноэль. – Многое рассказал, чего я не знал. Где еще услышишь об этом?

– С кем же поболтать, как не с добрым попутчиком? Сами-то мы и без того знаем все, что творится на свете. Теперь чуть больше знаешь и ты. Даст бог, это поможет тебе в твоих скитаниях.

– Куда же вы теперь?

Купец показал рукой в сторону высокого шпиля романской церкви, за которой тянулись неровные ряды одно и двухэтажных приземистых домов горожан.

– К дворцу епископа. Там неподалеку большой рынок. Сегодня канун дня святого Марка; завтра будет много народу.

– А потом? Куда отправитесь дальше?

– В Мец, Трир, Майнц, Франкфурт. И снова за товаром к чехам, венграм, веронцам.

– Доброй вам торговли! На прощанье скажи, есть отсюда дорога на Туль и как на нее попасть?

– Тебе надо к западным воротам, вон туда, – и торговец указал направление. – Поедешь на Сарбур, а оттуда, чуть левее – Туль. День пути.

– Есть, значит, и другие ворота?

– Их столько, сколько дорог, а они выходят отсюда на все стороны света, – ответил Ганс. – Сам Хлодвиг назвал это бывшее римское поселение Страсбургом, то есть городом дорог. Когда-нибудь он станет жемчужиной среди всех городов Европы.

И добавил, когда обоз, скрипя колесами, тронулся, сворачивая на одну из улиц:

– Но нас с тобой уже не будет на этом свете, рыцарь!

– Сеньор, неужели мы тотчас отправимся в дорогу? – неожиданно жалобным голосом проговорил оруженосец, почесывая живот и вздыхая. – Нет сил уже таскать ваши железки. Ей-богу, если нам некуда спешить, то отчего бы не выехать завтра поутру, да еще и по холодку? Глядите, как печет, мыслимое ли дело тащиться неведомо куда в такую жару? А город? Разве вам не хочется его посмотреть, походить по улицам? Когда еще представится такая возможность? Ведь, подумать – что вы видели, кроме замков? А тут столько людей, домов… немало и хорошеньких женщин. Сомневаюсь, чтобы какая-нибудь из них отказалась познакомиться со странствующим рыцарем, ну и, конечно же, с его оруженосцем. А если она окажется не слишком знатного роду, то я, дабы избавить вас от ее общества, берусь болтать с ней о разных пустяках, например, о том, как…

– Да замолчишь ли ты, наконец! – не выдержал молодой швабиец. – Своей болтовней ты выведешь из терпения кого угодно, даже ту незнакомку, которой грезишь. Однако, – поразмыслив, продолжил он, – предложение твое кажется мне достойным внимания.

– Да ведь пора уже и подкрепиться в нормальных условиях. Сколько можно кормить своей кровью оводов и болотных комаров?

– Остановимся в одной из гостиниц, ты прав. В самом деле, торопиться некуда. Да и вечер скоро. Лягу пораньше, этой ночью мне плохо спалось.

– Ну, а мне спалось хорошо, поэтому я, с вашего позволения, отправлюсь побродить по городу.

– Как, бездельник, ты хочешь оставить меня одного? Хорош оруженосец, нечего сказать.

– Сеньор, ложитесь отдыхать и задвиньте засов, вас никто не побеспокоит. А я устроюсь среди слуг.

Так и сделали, и когда утром Ноэль, услышав стук, открыл дверь, то первым делом увидел своего оруженосца – бодрого, веселого и готового к дальнейшему путешествию. Правда, после плотного завтрака.

Глава 3. Поединок атлантов

Они оставили город рано утром и довольно долго ехали по равнине меж двух горных массивов. Тот, что тянулся от Бургундии до Франконии, спасал от солнечных лучей, а когда его высоты стало не хватать, солнце закрыли облака. Другой массив – от Безансона до Меца – укрывал от западного ветра. Так что путешественникам не на что было жаловаться, разве что на полное безлюдье.

Но и этому вскоре пришел конец.

Уже половину пути проехали до Сарбура, как вдруг Арни, повернувшись в седле, указал копьем назад, на Страсбург.

– Так и есть! То-то я чую, кто-то скачет за нами. Поглядите, сеньор! А дорога узка, не разъехаться вам с ним.

Ноэль обернулся. В самом деле, от города за ними следом ровной рысью шел всадник. На глаз до него около двух стадий[9]9
  Стадия – около 250 метров.


[Закрыть]. Видно было, что на голове у него нет шлема, однако это вовсе не указывало на мирные намерения верхового: ясно различалось копье, вертикально притороченное к седлу.

Ноэль натянул поводья.

– Похоже, он нас догоняет.

– Перейдем на рысь, – посоветовал Арни. – Ведь он не спешит, так что не догонит нас. Но можно и пропустить его…

– Пропустить?! – возмутился сын графа Эда. – Чтобы потомок Можера пошел на уступку, упустив, таким образом, возможность сразиться! Смотри, он прибавил ходу. Клянусь прахом моего деда, сейчас он крикнет, чтобы я уступил ему дорогу!

Всадник тем временем приближался. Когда расстояние сократилось до половины стадии, он надел шлем, выставил вперед копье и, перейдя с рыси на галоп, закричал:

– Дорогу, рыцарь! Или я сброшу тебя с седла.

Кровь бросилась Ноэлю в голову.

– Арни! – Он протянул руку. – Мой шлем, копье, топор!

Вооружившись и стоя на дороге лицом к противнику, молодой граф крикнул в ответ:

– Читай молитву, рыцарь! На этой дороге останется лишь один из нас.

И дал шпоры коню.

Они сшиблись на всем скаку, но оба остались невредимы: копья, отскочив от щитов, взмыли кверху. Поменявшись местами и развернувшись, всадники вновь устремились друг на друга. Ноэль целил прямо в середину щита, острие не должно скользнуть по нему. Он много раз упражнялся в таких точных ударах и знал, что хорошее копье, да еще и при стремительной атаке, способно или расколоть щит, или пробить его насквозь. И он на всем скаку выбросил вперед руку с пикой, целясь в щит. Но тот выдержал, хоть удар пришелся прямо в цель. Мало того, еще и слабым оказалось копье. Встретив на своем пути металл, оно треснуло и… разлетелось на куски. А пика противника, отскочив от щита, больно ударила швабийца в плечо, погнув бляху и едва не распоров кольчугу.

Ноэль бросил поломанное древко и выхватил меч. Рыцарь, развернувшийся к тому времени, увидел это и воскликнул:

– Клянусь прахом моего славного предка, тебе не придется упрекнуть меня в том, что я воспользовался своим преимуществом! Мы будем биться на равных.

С этими словами он бросил копье и тоже вырвал из ножен меч.

Ноэль улыбнулся. Как он мечтал о такой встрече! Сколько грез посвятил такому поединку, в котором всегда побеждал! Настало время претворить мечту в жизнь. Он покажет себя достойным учеником своих наставников!

И, прикрываясь щитом, он устремился на рыцаря. Тот поднялся в стременах и, также защищая себя щитом, бросился вперед. Молодой граф успел только мельком подумать о том, сколь высок и широк в плечах его противник.

Рыцарь дрался смело, напористо, удары были сильны. От каждого, казалось, развалится пополам не только человек, но и лошадь, если бы не щит, которым швабиец встречал каждый такой удар. Но и он не отставал. Трещал щит противника, встречая острое лезвие тяжелого клинка, всадник рычал, со свистом рассекая воздух мечом над головой Ноэля, и, виделось со стороны, не два рыцаря – два кентавра сошлись в смертельном поединке, столь крепко каждый из бойцов сидел в седле, точно сросшись с лошадью.

– Святая Мать Мария! – пробормотал Арни, стоя в стороне и наблюдая этот бой. – Вот так молодчик нам попался, не человек – гора! Попробуй, сладь с таким. Ну да и сеньора не пальцем делали, сейчас он покажет этому Давиду, кто из них Голиаф.

А бой все не прекращался. Кто победит – не сказал бы ни один смертный. Звенел металл, сыпались искры, щепы отлетали от щитов, но ни один из рыцарей не сдавался. Каждый старался поймать другого на ошибке, но не ошибался ни один из них. Надеялись втайне, что расколется чужой щит, но те, хоть и трещали, все же держались. Оставалась еще надежда на то, что враг выдохнется, иссякнет его сила и не сможет он не то что рубить мечом, но даже поднять его для удара.

Именно об этом и подумал Ноэль, когда увидел, как пот градом катится с лица противника, а его рука поднимает меч так, словно тот стал в три раза тяжелее. И рыцарь уже не смог отбить следующей атаки, которая оказалась решающей. Просто не успел ни уклониться, ни уйти под защиту щита. Шлем его жалобно зазвенел и, свалившись с головы от удара меча, отлетел далеко в сторону.

Рыцарь вздрогнул. Сколько уже раз падало лезвие на этот шлем, но лишь скользило по нему, рубя кольчугу на плечах. Как он благодарен ему, защищавшему его голову!.. И вот теперь его нет. Оставался щит. Сможет ли он встретить еще один, сильный, сокрушающий удар? Не последний ли?..

Всадник поднял щит, нырнув под него, и тут похолодел от ужаса: щит раскололся пополам и двумя кусками дерева рухнул на землю. Погиб последний защитник, устав бороться за жизнь своего хозяина. Остался один меч. И только рыцарь хотел было поднять руку, чтобы отразить удар, как понял, что уже поздно. Острие клинка, пробив кольца на кольчуге, коснулось груди, порезало ее… и остановилось. Чуть нажать – и вот она, смерть!

Но Ноэль медлил. Что на него нашло в это мгновение, кто смог бы сказать? Он и сам затруднялся бы. Только вдруг убрал меч, бросил его в ножны и долгим взглядом посмотрел в глаза всаднику.

– Что мне в твоей смерти, путник? – произнес он. – Или ты мой враг? Мне не надобна твоя жизнь. Отдай ее королю, ему она нужнее. И знай впредь: норманны никому не уступали дорогу. А теперь езжай себе дальше.

– Ты отпускаешь меня? – удивился рыцарь. – Как странно. Ты мог бы взять меня в плен и получить выкуп.

– Я сделал бы это, зная, что передо мной негодяй, которого следует наказать. Но, хотя я вижу тебя впервые, думаю, такое суждение будет ошибочным. Напротив, ты кажешься мне храбрым и честным воином, а потому я дарю тебе жизнь, ничего не требуя взамен. Видишь, я даже убрал свой меч, хотя ты все еще держишь свое оружие в руках. Запомни, мы не франки и давно перестали быть варварами.

– Это верно, попади я во Францию, меня везли бы уже связанного, в телеге, – ответил рыцарь, бросая меч в ножны.

– Вот и благодари Бога, что мы с тобой в Эльзасе, на земле королей франконкской династии. А теперь можешь продолжать свой путь, я тебя не держу.

– Путь? – невесело усмехнулся рыцарь, поглядев на свой расколотый щит и шлем в кустах. – Что ж, продолжу, конечно, но не сейчас. Отправляйся дальше со своим оруженосцем, а я останусь здесь.

– Что же ты будешь делать один на дороге?

– Отдохну, я устал. А тебе, я вижу, не впервой драться. Сильная рука. Да и выглядишь ты – вылитый Геркулес.

– Ты тоже силен и столь же огромен, разве не так? А биться я привык, ты прав, да и как иначе стал бы я рыцарем?

– Не думал, что найдется боец сильнее меня. Выходит, ошибся.

– В нашем роду все такие.

– Откуда же ты?

– Из Швабии.

Рыцарь тем временем спешился, снял с луки седла походную суму, достал оттуда флягу и, усевшись на траву, сделал несколько глотков. Потом, разложив перед собой нехитрые припасы, приступил к трапезе.

– Сеньор, неужели мы опять поедем? – заскулил Арни, недвусмысленно поглядывая на незнакомца с куриной ножкой и куском хлеба в руках. – Когда приедем в Сарбур – еще неизвестно, да и есть ли там харчевня – тоже вопрос. А между тем кишки у меня в животе уже затянули отходную. Не составить ли нам компанию этому путнику, ведь у нас в сумах тоже есть чем утолить голод. Да и жажда… Разве вам не хочется пить? Это после стольких-то трудов?

И он красноречиво показал глазами на меч.

Ноэль поразмыслил, поглядел вперед на дорогу. Города не видно, похоже, до него еще далеко. Почему бы, в самом деле, не пообедать? Когда это они доберутся до харчевни, да и мало ли что еще может ожидать их в пути?

– Так и быть, – кивнул он, – присядем рядом с этим человеком и поддержим наши силы.

Он спешился и вдруг услышал, как Арни, подойдя ближе, потихоньку говорит ему, отвязывая тем временем походную суму:

– Сеньор, хочу сообщить вам нечто важное. – Он украдкой поглядел на путника, сидевшего к ним боком, и хихикнул в кулак: – Этот рыцарь, с которым вы только что дрались… Вы уж простите меня за прямоту, ей-богу, я не хочу обидеть ни вас, ни его, только чтоб мне провалиться на этом месте, если этот рыцарь…

– Ну! – наклонился к нему Ноэль. – Что ты хотел сказать? Да говори же!

Придвинувшись к нему еще ближе и вновь понижая голос, Арни прошептал:

– … Если это не женщина!

Молодой швабиец отпрянул в сторону, округлив глаза:

– В своем ли ты уме? Уж не перегрелся ли, вон солнце как запалило. А может, тебе пришла на ум фея твоих ночных похождений? Хозяин гостиницы сказал, ты пришел поздно ночью.

– Я не перегрелся, и никакая фея мне на ум не пришла. Но пусть лопнут мои глаза, пусть ни крошки не окажется сегодня у меня во рту и ни глотка вина, если это не девица.

– Господи, вот уж правду говорят, если Бог хочет наказать человека, то прежде отнимает у него разум. С чего ты это взял, скажи на милость? Как тебе такое в голову могло прийти? Или ты не видел, как он дрался?

– Вот именно, видел, и как раз то, чего не видели вы. Походка у него плавная, ногу за ногу заплетает, виляет бедрами, взгляды быстрые, оценивающие, бросает их украдкой, а сидит – так и норовит ноги сдвинуть. А на лице – ни малейших следов усов и бороды.

Ноэль покосился на рыцаря, сидевшего за трапезой в стороне.

– Других признаков нет? Полагаешь, этого достаточно?

– Клянусь вам!

– Но как проверить, не ошибаешься ли ты?

Арни снова быстро зашептал ему что-то на ухо.

Выслушав его, сын графа Эда снова украдкой бросил взгляд в сторону рыцаря.

– Любопытно. И ты думаешь, это сработает?

– Уверен! Так говорила мне моя мать, да и сам я не один раз видел. Скорее, сеньор, чего доброго, она ускачет. Клянусь своим животом, сцена выйдет презабавная.

Ноэль кивнул, загадочно улыбнувшись:

– Что ж, давай поглядим. – Потом повернулся к своему недавнему противнику: – Неплохо бы и нам подкрепиться. Не возражаешь, рыцарь, если мы устроимся рядом с тобой?

– Вот еще, какие возражения! – хмыкнул тот, пережевывая пищу, и повел рукой перед собой, приглашая незнакомцев занять место на траве.

Швабиец и саксонец уселись, но не рядом с ним, а поодаль, в пяти шагах, и принялись за еду.

Арни не спускал с рыцаря глаз, ожидая, когда тот закончит трапезу и станет запивать водой или вином – что было у него во фляге. Дождавшись благоприятного момента, он толкнул молодого графа локтем и прошептал:

– Пора.

Сам тем временем достал из сумы несколько яблок.

Ноэль глубоко вздохнул. Как спросить? Не оказаться бы в дураках. Но тот способ, что предложил верный оруженосец, выводил его из этого затруднения.

– Похоже, ты уже кончил обедать, – обратился он к рыцарю. – Но вот совсем худо, что у тебя нет фруктов. В нашем замке живет старая экономка, после еды она всегда съедает одно или два яблока, смотря по размеру. Она утверждает, что это молодит кожу, способствует лучшему усвоению пищи и продлевает годы жизни. В самом деле, ей уже за восемьдесят, а она, похоже, не торопится беседовать с Богом. Мы прихватили с собой несколько яблок прошлогоднего урожая, которые она дала нам в дорогу. Возьми одно, рыцарь, я желаю поделиться с тобой. Съешь – сразу почувствуешь сытость и легкость в желудке. Лови же!

И он бросил рыцарю красное яблоко. Тот поймал его, кивком поблагодарил и поднес ко рту… Но рука с яблоком застыла у рта, а губы так и остались приоткрытыми. Рыцарь недоуменно глядел на своих сотрапезников и явно не понимал, почему они оба глядят на него во все глаза. У одного при этом – оруженосца – взгляд косой и лукавый, а у другого – прямой и удивленный. Рыцарь посчитал это неучтивым и тут же не преминул высказаться по этому поводу, обращаясь к своему недавнему противнику:

– Отчего ты смотришь так на меня, странник? Или в тех местах, откуда ты родом, не считается невежливым заглядывать человеку в рот во время еды?

Ноэль, не обращая внимания на эти слова и все так же с изумлением глядя на рыцаря, попросил его, переглянувшись с оруженосцем:

– Покажи мне свои руки, путник.

– Руки? – нахмурился тот. – Зачем это?

– Я прошу тебя. Этим ты разрешишь наш маленький спор.

Недоумевая, рыцарь протянул вперед обе руки ладонями вниз.

– Ну вот, я же говорил, – усмехнувшись, прошептал Арни.

Ноэль отшатнулся и, не сводя глаз с собеседника, воскликнул:

– Ангелы небесные… Женщина?!

Рыцарь уронил яблоко, которое держал между ног, вскочил с места и схватился за рукоять меча.

– Я?! Ты это мне?! Как смел ты бросить такие слова мне в лицо? Если ты победил меня в поединке, разве это дает тебе право насмехаться надо мной, оскорбляя меня?

Ноэль, глядя на него, только смеялся и качал головой, обмениваясь взглядами со своим оруженосцем. Кажется, эта сцена забавляла обоих. Но не их недавнего сотрапезника. Он побагровел, сжал зубы; из глаз – того и гляди посыплются разящие стрелы ненависти.

– Обнажай свое оружие, рыцарь! – выкрикнул он, вынимая меч. – Клянусь, за эту шутку ты ответишь мне. Тебе не удастся уйти безнаказанным, и не воображай, что ты сильнее меня… – Неожиданно он нахмурился: – Отчего ты не принимаешь мой вызов? А-а, ты не привык драться пешим, только на коне? Или ты… Да в чем дело, черт возьми? Отчего ты хохочешь и не встаешь? Объясни же мне, что все это значит?

Ноэль, по-прежнему не вставая с места и глядя на рыцаря с улыбкой, ответил ему:

– Мой отец говорит мне: «Мой сын, ты можешь драться один против двух, трех, пяти, даже десяти человек, но никогда не дерись с женщиной. Это противно рыцарской чести. Мы не франки; только в той варварской стране мужчина может обнажить свое оружие против дамы».

Путник долго молчал, тяжело дыша и хмуро глядя на обоих сотрапезников. Потом бросил меч в ножны, опустил взгляд и уселся на прежнее место, ни слова не говоря. Впрочем, пытался было что-то произнести, разжимая губы. Потом увидел яблоко в траве и, как ни в чем не бывало, подняв, надкусил его. Наконец, пробурчав: «Будь все проклято!», покосился на молодого графа и спросил, не скрывая любопытства:

– Скажи, как догадался?

Ноэль объяснил, ориентируясь на признаки, указывающие, что перед ним женщина. Потом прибавил:

– Но я все еще сомневался, если бы не яблоко и не твои руки. Мужчина всегда сдвигает ноги, если ему что-то бросают; женщина при этом разводит их в стороны. А когда мужчину просят показать руки, он протягивает их ладонями кверху. Женщина поступает наоборот.

Рыцарь усмехнулся, посмотрел на свои ноги, потом на руки и покачал головой.

– Что же, сам пришел к такому выводу или подсказал кто? – снова поинтересовался он. – Сдается мне, это твой оруженосец, его рожа сразу показалась мне хитрой, как у лисенка.

– Правда твоя, – ответил Ноэль. – Без него мне не разгадать бы этой загадки.

Сощурив глаза, рыцарь поглядел на оруженосца:

– Смышлен, однако, плут. Видимо, не раз тебе, бездельник, приходилось бегать за девчонками и наблюдать их повадки?

– На то и овца, чтобы ее стричь, – наклонил голову Арни. – Только я, госпожа, никогда не посмел бы коснуться твоей тайны, если бы не чуял, что не простая ты женщина. Будь я проклят, если встреча с тобой не сулит моему господину удачу и счастье.

– Ого! Даже счастье? Уж не в жены ли прочишь меня своему хозяину? Рановато же. Скоро расцвел цветок, да столь скоро и опасть может. Однако угадал ты, рыцарь, – дама поглядела на Ноэля, – женщина перед тобой. Не казни себя, что, не распознав, кинулся в битву. Даже родная мать попадает впросак: увидев меня в монастыре, спрашивает, что здесь делает мужчина.

– Кто же у тебя мать?

– Аббатиса. Я – ее единственная дочь и зовут меня Агнес.

Ноэль замер. Аббатиса!.. Потом подумал, что это еще ни о чем не говорит.

– Так ты монахиня?

– Когда у короля родится сын, это еще не значит, что он будет монархом. Я живу в замке герцога Баварского, а моя мать – настоятельница регенсбургского монастыря.

– Выходит, пастырскому посоху ты предпочла копье, а монашеской рясе – кольчугу? Почему?

– Во мне живет дух рыцаря, а не монаха. Я не желаю давать никаких обетов и менять мирскую одежду на поповскую. Я не фанатична и не лицемерна – именно такие личности, с одной стороны, живут в монастырях. С другой стороны, монастырь – это тюрьма, куда водворяют тех, кого общество выбросило за борт. Со мной такие номера не проходят, я сама выброшу кого угодно, пусть даже то будет архиепископ или сам папа римский. Бог сказал: «Не служи никому, кроме Меня». И монахи свято блюдут эту заповедь. А я не желаю махать кадилом, если могу рубить мечом! Я не хочу благоговейно целовать распятие, если моя рука крепко держит копье!

– Что ж, неудивительно, – оглядел Ноэль с головы до ног несостоявшуюся монахиню. – Для такого роста и плеч двери монастырских келий слишком узки, а в самой келье ты просто задохнулась бы. К тому же ты, бесспорно, сильна. Куда деть силу в монастыре?

– Уйти я решила после того, как к нам однажды забрели два рыцаря. Будет время, расскажу об этом. А что сила во мне недюжинная, я поняла, когда одному канонику вздумалось обрушить на меня изречения Христа из Нагорной проповеди, а потом пугать муками ада за несоблюдение божьих заповедей. Я сказала ему, чтобы замолчал и убирался вон, не то я вышвырну его за дверь. Но он замахал распятием, желая заставить меня, как дочь аббатисы, заниматься вопросами богословия, признавать всевозможные таинства и формулы, участвовать в нелепых обрядах. Недолго думая, я схватила его одной рукой за шиворот, другой за ногу и вышвырнула в окно. Бедняге не повезло: мало того, что он поранился об оконные рамы, его еще угораздило упасть прямо на ограду, а она в монастыре из металлических прутьев. Как копья, воткнутые в землю тупым концом, остриями своими они смотрят в небо. Услышав крик, я выглянула в оконный проем. Всё было кончено в одно мгновение. Несчастный каноник корчился в муках сразу на трех прутьях.

Мать, узнав, пришла в ужас. Хотела меня спрятать, да выдали однокашницы, я ведь тогда училась в монастырской школе, прошла весь курс наук, все семь свободных искусств постигла. Епископ рассвирепел, грозил предать меня смертной казни. Я смотрела на него, слушала и думала о том, что мне ничего не стоит задушить его двумя пальцами, как котенка. Маленький, тщедушный, крысиная морда с выпученными глазами. Ну, а рука у меня – сам видишь – одна ладонь с его голову. Но не хватало еще второго убийства! И без того на мою мать стали недобро поглядывать, а уж на меня-то… Словом, едва не сгноили в тюрьме. Спас герцог. Сунул епископу горсть безделушек, тот и замолчал. А герцог взял меня к себе. Спросил, чего бы я хотела? Услышав ответ, кивнул и сказал, смеясь: «Я знал, что ты хочешь стать воином. Всё остальное не для твоих рук». И он научил меня всему. Так я стала рыцарем.

– Куда же ты направляешься сейчас? – поинтересовался Ноэль. – Я еду в Туль. Может, и тебя герцог послал туда с каким-нибудь поручением?

– Нет, – ответила Агнес, – моя мать приказала мне ехать в Мец. Умерла Аделаида Лотарингская; они с матерью крепко дружили. Так что я направляюсь на похороны. Впрочем, теперь мне придется поклониться лишь могиле, которую я украшу цветами. Эта женщина настоящая благодетельница нашей семьи. Она подарила нам дворец в Регенсбурге, сделала мать аббатисой, наконец, это благодаря ей герцог Баварский занялся устройством моей судьбы. Бедная графиня Аделаида… Не поверишь, рыцарь, как это печально для нас с матерью. Одно утешает: хоть пожила. Ей было уже что-то около семидесяти. Мать лет на десять моложе ее. Она бы и сама отправилась в дорогу, но неожиданно захворала. Лежит в своей келье, почти никуда не выходит. Монашенки роем вьются вокруг нее, пытаясь как-то помочь, но она твердит, что пришел срок и ей пора на прием к Создателю.

– А врачи? Что же они?..

– Разводят руками. Впрочем, советуют что-то, но мать их не слушает. Говорит, их снадобья раньше времени доставят ее к вратам обители небесной, а ей еще надо дождаться меня. Она хочет услышать о последних днях своей близкой подруги.

– И давно уже она никуда не выходит?

– С месяц или больше.

Ноэль задумался. Слова отца вспомнились ему. Он говорил, что Вия – великая знахарка, нет болезни, что ей неподвластна. Вот бы привезти ее в монастырь! Но, боже мой, где он найдет ее, кто поможет ему в этих поисках? Кто подскажет, где сейчас его родная мать, которую он, считай, никогда и не видел?

– Отчего печаль в твоих глазах? – спросила его Агнес. – Что-то случилось? Быть может, и у тебя горе, и в этом смысле мы с тобой родственные души? Скажи, мне хотелось бы помочь тебе.

– Нет, Агнес. И не горе это, а, пожалуй, судьба. Вот у тебя есть мать, а у меня нет. Я никогда ее не видел и даже не знаю, жива ли она еще. Мы с отцом одни на этом свете, живем в замке с высокой каменной башней.

– Стало быть, крепкий замок, и ты, рыцарь, не беден. Но кто же твой отец?

– Граф Эд фон Готенштайн.

– Столь крупный и такой же сильный, как ты?

– Как иначе получился бы я таким, каков есть? Однако, полагаю, аббатиса также высока ростом и вовсе не слаба, поскольку имеет такую дочь? Впрочем, вероятно, в этом заслуга твоего отца?

– Ничуть. Он таков же, как все, ничем не выделяется.

– Значит, ты пошла в мать?

– Безусловно. Она у меня рослая и сильная, в этом ты прав. Однажды к ней в келью заглянул исповедник. Не знаю уж, какого рода исповедь он ей предлагал, только она легко, словно щенка, схватила его и вышвырнула за дверь. Незадачливый ухажер добрых две пертики[10]10
  Пертика – 10 футов или три метра.


[Закрыть] пропахал по полу носом, рискуя насажать в него заноз. С тех пор он не отваживался предлагать аббатисе душеспасительные беседы. Что касается мужчин, мать вообще груба с ними. Какой-то клирик однажды встал перед ней, мешая видеть епископа, вещающего с кафедры благодарственную мессу. Она сказала ему, чтобы он отошел в сторону, он не послушал; она попросила еще раз, но клирик точно оглох. Тогда она сама отодвинула его рукой, да так, что вместе с ним упали на пол еще трое.

– Кто же были ее родители? – смеясь, спросил Ноэль.

– Ты спрашиваешь о моей бабке? О ней я потом расскажу, а вот что касается деда…

Агнес улыбнулась, устремив вдаль задумчивый взгляд. Глаза ее – печальные и словно молящие о чем-то – заблестели, точно горя жаждой подвига или желая вырвать из мрака забвения образ ее героического деда. Видно было: она, даже никогда не видя его, тем не менее любила всей душой, почитала, быть может, молилась на него, как на икону. Он был для нее единственным образцом, примером для подражания, и она не только боготворила, но и, похоже, во всем старалась походить на него.

Ноэль невольно залюбовался ее заалевшим, улыбающимся лицом, и отметил про себя, что она смотрит на запад, в сторону столицы франков. Ее карие глаза искрились радостью, в них читалось благоговение при виде святого, своего покровителя, кумира! Рот ее приоткрылся, влажные губы алели, меж них проглядывал ровный ряд зубов, точно шеренга белых фигур на шахматной доске. Ноздри ее широко раздувались, она словно вдыхала ими запах той земли, что лежала западнее Парижа. Она даже вздрогнула и подалась всем телом в ту сторону, куда глядела не отрываясь, будто хотела тотчас очутиться там и пасть к ногам того, кто был для нее единственным богом на этой земле!.. Но никто не ответил на ее призыв, идол остался лишь в ее воображении, а руки, потянувшиеся было в сторону взгляда, медленно опустились. Печальная улыбка, взамен прежней, тронула уголки губ на лице женщины-рыцаря.

Ноэль смотрел на это лицо и восхищался им. Оно казалось ему в это мгновение прекрасным, и он не понимал, как мог раньше не разглядеть на нем ровного, идеальной формы носа, подбородка с ямочкой, вишневых, зовущих в бездну наслаждений губ, и ее глаз. Пресвятая Богородица, да разве могут быть у мужчины такие глаза!..

– Знаешь, кто он? – перевела на него взгляд Агнес.

– Твой дед? Догадываюсь, он жил там, где ты только что была в мыслях. Ты его очень любила?

– Любила… – промолвила Агнес и замолчала.

Ноэль увидел, как увлажнились, заблестели ее глаза и дрогнул слегка подбородок вместе с нижней губой. Но слезы не выкатились, так и остались на месте, растекшись по нижним векам. Эта волевая женщина никогда не показывала свою слабость, храня ее в душе, глубоко от чужих глаз. Она умела владеть собой.

– Любила? – повторила она, поглядев на молодого графа, и усмехнулась, мотнув головой. – Не то слово, рыцарь. Будь он жив, я целовала бы ему ноги, а на его смертном одре умерла бы вместе с ним. Ни к чему жить, если такого человека больше нет на свете.

– Кто же он, как его звали, какого он роду? – спросил Ноэль, уже начиная ощущать некие неуловимые признаки внутреннего беспокойства, необъяснимого волнения. – Вероятно, он был очень силен?

– Силен? – Агнес рассмеялась, точно услышала шутку, развеселившую ее. – Да это был дьявол, а не человек! Одним ударом кулака он разбивал стену у себя над головой, если она мешала ему пройти, не сгибаясь. Поднимал в воздух двух человек, ударял их лбами и отбрасывал в стороны тела с разбитыми головами. Лошадь взваливал себе на плечи! Однажды двор гостил в замке одного из вассалов покойного короля Роберта. Было холодно, камин плохо грел, слуги не успевали носить дрова, которые быстро сгорали в огромном очаге. А внизу, под окнами стоял осел, навьюченный дровами так, что еле держался на ногах. Тогда мой дед спустился во двор и вернулся в зал, неся на своих плечах этого осла вместе с дровами. Подошел и швырнул свою ношу в камин. Вообрази себе только эту сцену! А ладонь у него была такая, что он мог посадить на нее человека и носить до тех пор, пока тому самому не надоест такая игра. Так он забавлялся с женщинами, которые прыгали к нему в постель быстрее, чем падают в костер мотыльки, опалив себе крылья.